Текст книги "Вельяминовы. За горизонт. Книга четвертая"

– Жаль, меда нет, – посетовала повар, – степной мед у нас духовитый…  – отвесив Маше шлепок пониже спины, она строго предупредила девушку:

– Не одергивай, я тебе жениха набиваю…  – зардевшись, Маша аккуратно понесла завтрак по увешанной армейскими плакатами лестнице.

По земляному полу курятника прыгали воробьи. Рассветное солнце пробивалось через щели в деревянных стенах, играло на кумаче свернутых лозунгов. Генрих придирчиво осмотрел наскоро собранную радиостанцию:

– Вроде все в порядке, Иван Иванович, – позвал он, – сейчас начнем трансляцию…  – при посторонних Генрих обращался к дяде по-русски.

Домик механика Коркача стоял в почти деревенской слободе, за рекой Тузлов. Отсюда в центральную часть города вел мост:

– На него могут выдвинуть танки, – Генрих покосился на дядю, – но, кажется, они все предусмотрели…  – дядя с Андреем Андреевичем распивали чай на завалинке:

– Жена у родни гостит в Краснодаре, – извинился Коркач, – все по-холостяцки…  – принеся на тарелке ароматные соты, он добавил:

– Может быть, оно и к лучшему. Угощайся, Иван Иванович, мед наш, степной…  – у ограды участка стоял небольшой улей. Дядя, по его словам, тоже жил неподалеку:

– Я с ним не сталкивался потому, что на электровозном смена начинается раньше, – понял Генрих, – мое общежитие рядом, но мы строим здесь, а все заводы стоят за Тузловом…  – по утрам слободская толпа осаждала идущие в центр автобусы.

Пока герцог не объяснил, как он попал в Новочеркасск, где потерял глаз и почему притворяется слесарем Мяги.

Щелкнув рычажком, Генрих удовлетворенно увидел зеленый огонек на шкале передатчика:

– Но и времени не было объяснять. Они останавливали неразбериху на заводе, формировали комитет стачки, расставляли наряды рабочей милиции…  – бродя сначала за дядей и Андреем Андреевичем, а потом за комитетом, Генрих аккуратно записывал все в блокнот. Передатчик размещался в комнате радиотехнического кружка в Доме Культуры. Рацию Генриху показал его знакомый по танцам, веселый парень Володя Шуваев, тоже рабочий с электровозного завода:

– Подумать только, прошлой неделей мы с ним ходили в парк. Он меня свел с Сотниковым…  – Генрих поднял голову от передатчика:

– Говорят, Сотникова ночью взяли…  – Генрих услышал новости от ребят, стоявших в патруле у горкома партии, – я сообщу, что начались аресты…  – он указал на рацию. Дядя хмыкнул:

– Сообщай, но, по-моему, правильно его арестовали…  – Коркач усмехнулся, – пусть проспится в камере. Он к полуночи на ногах не держался…  – в патрулях пьяных не было, однако Генрих понимал, что комитет не может изъять у рабочих всю водку и самогон. За ночь он два раза забежал в Дом Культуры, где, за взломанной им вчера дверью кружка, спокойно стояла рация. Генрих не знал, глушат его, или нет, однако это было неважно:

– Я должен поставить всех в известность о случившемся, – вздохнул юноша, – но если мама услышит меня, она будет волноваться…  – у него не было никаких сомнений в том, что он должен делать:

– Рабочие правы, восстав против коммунистов, – сказал себе Генрих, – я не получал разрешения к ним присоединиться, но я не могу стоять в стороне…  – на исходе ночи, с помощью ребят из патруля, он перенес передатчик в заводскую слободу:

– Скажи, – добавил Коркач, – и еще скажи, что наш лозунг: «За Ленина, против коммунистов»…  – сегодняшнее шествие к центру города несло портреты Владимира Ильича. Механик посмотрел на часы:

– Допивайте чай, – он подмигнул Генриху, – я пройдусь, проверю пикеты…  – демонстрация начиналась с завода имени Буденного:

– На станцию я тоже загляну, – Коркач накинул спецовку, – но ты, Иван Иванович, хорошо там поработал…  – Генрих тоже навестил станцию. Дядя распоряжался с уверенным спокойствием:

– Видно, что он четверть века воюет…  – патрули перекрыли железнодорожные пути, – он ничего не говорит, но ясно, что он тоже не может сидеть сложа руки…  – Генрих не знал, для чего дядя поинтересовался надежностью его документов:

– Все только начинается. Восстание перекинется в Ростов и на Донбасс…  – зачарованно подумал юноша, – главное, добиться отставки Хрущева, мирных выборов демократического парламента…  – дядя кивнул:

– Мы через полчаса подтянемся, после трансляции…  – послушав шаги Коркача, он велел племяннику:

– Передача немного подождет. Выпей чаю, – дядя заглянул в курятник, – нам надо поговорить.

У товарища Котова нашлась подробная карта города. Ожидая завтрака, он расстелил на столе лист. Паркер коснулся синей ниточки реки:

– Смотри, здесь единственный мост…  – он почесал поседевший висок, – по сведениям из слободы, – товарищ Котов коротко усмехнулся, – они опять затевают какую-то демонстрацию…

Рабочие патрули не трогали милиционеров или танкистов, охранявших Госбанк, здание горкома партии, почту и радиоузел. Ночью, не дожидаясь появления в Новочеркасске ленинградцев, Наум Исаакович отправил московских ребят прочесывать, как он выразился, территорию:

– Непонятно, кого они арестовали, – недовольно подумал Эйтингон, – зачинщиков или просто пьяную шваль, решившую воспользоваться моментом…  – допрашивать арестованных было бесполезно. Рабочие, как кисло сказал Эйтингон на совещании, лыка не вязали:

– Но ребята держали уши открытыми, они слышали разговоры о сегодняшнем шествии…

За Тузлов ни силы КГБ, ни милиционеры с армией не совались. Слобода, с тамошней железнодорожной станцией, оставалась вотчиной восставших:

– Рельсы они перекрыли, – сказал Наум Исаакович Саше, – но нас это не касается. Во-первых…  – паркер поставил резкие точки на карте, – на все заводы посланы наряды военных…  – Эйтингон понимал, что на те же заводы отправится и так называемая рабочая милиция:

– Они опять начнут горлопанить…  – Наум Исаакович нашел на столе сигареты, – призывать трудящихся бросить цеха, отправиться к горкому…  – он перечеркнул мост ручкой, – но, во-вторых, здесь они встретятся с танками и БТР…

Ночью Эйтингон услышал от генерала Плиева, командующего Северокавказским военным округом, о готовности армии остановить бунтующих:

– Что-то незаметно, – ядовито сказал Эйтингон генералу, – пока ваши танкисты сидят с задраенными люками…  – Плиев отозвался:

– Не было четкого приказа, товарищ Котов. Но Матвей Кузьмич, то есть генерал-лейтенант Шапошников, не подведет…  – Эйтингон раздраженно пробормотал:

– Малиновский велел вам навести порядок, куда еще четче…  – никогда не жаловавшийся на память Наум Исаакович узнал имя Героя Советского Союза Шапошникова:

– В сорок пятом году он командовал механизированным корпусом, освобождавшим Венгрию и Австрию. Его Особый Отдел рапортовал, что генерал ни в грош их не ставит…  – после победы Шапошникова неоднократно замечали в компании союзных офицеров.

– То есть американцев, с которыми мы встретились в Австрии, – вздохнул Наум Исаакович, – ладно, тогда нам было не избежать общения с союзниками. Журавлев тоже разговаривал с Холландом, даже держал его в камере…  – Наума Исааковича неуловимо что-то беспокоило:

– Фотографии вчерашней толпы пока не готовы…  – он постучал пальцами по столу, – но понятно, что товарищ Рабе…  – Эйтингон криво улыбнулся, – будет среди бунтовщиков…  – его паркер вернулся к мосту. Саша заметил:

– Тузлов мелкая река, его можно перейти вброд, товарищ Котов…  – Эйтингон вспомнил:

– Главный железнодорожный вокзал они не блокировали, только пригородную станцию. Но какая разница, из-за живой цепи ни один поезд сюда не доберется…

Тузлов, или Тузловка, как реку звали в городе, действительно не отличался глубиной. Посреди Новочеркасска торчал осыпающийся, когда-то величественный войсковой храм донского казачества, Вознесенский собор:

– Надо было его взорвать, вместе с памятником Ермаку и триумфальными арками, – зло подумал Наум Исаакович, – казакам нельзя доверять. Они поддерживали белое движение, воевали на стороне Гитлера. Ничего, после сегодняшнего от здешней вольницы не останется и следа…  – он вскинул бровь:

– Можно. Но, уверяю тебя, один залп танкового батальона разнесет к чертям и мост и толпу бунтовщиков. Те, кто ринется в реку, станут добычей пуль мотострелков…  – ручка двери задергалась. Робкий девичий голос позвал:

– Ваш завтрак, товарищи…  – Наум Исаакович усмехнулся:

– Не прошло и полугода. Что поделаешь, юг. Они все здесь ленятся, черти…  – Саша поднялся:

– Сидите, товарищ Котов, я за вами поухаживаю…  – юноша распахнул дверь. Эйтингон даже не понял, как все случилось:

– Маша…  – мальчик шагнул вперед, – Маша, что ты…  – загремела посуда. Саша, схватившись за лицо, зашипел. Горячий кофе плеснул на половицы, вслед полетели вазочки со сметаной, тарелки с омлетом, рассыпалась алая клубника. Эйтингон едва успел отклониться от летевшего ему в голову стального подноса. Дверь захлопнулась перед носом пытавшегося распрямиться Саши. Поднос высадил окно, зазвенело разбитое стекло. Поскользнувшись на клубнике, Саша свалился на порог.

Подскочив к окну, хрустя осколками, Эйтингон заорал: «Задержать официантку, немедленно!».

Над разломанными кусочками соты озабоченно вилась пчела. Солнце поднялось, в траве вокруг курятника защелкали кузнечики. Черная дворняга Андрея Андреевича, стуча хвостом, положила голову на колено Джону:

– Попрошайка, – он дал псу корочку пшеничного хлеба, – меда тебе нельзя, не вздыхай так…  – потрепав собаку за ушами, он повернулся к племяннику:

– Хорошо, что документы у тебя с собой…  – герцог проверил паспорт, военный билет и остальные бумаги советского немца Миллера, – выходишь в эфир в последний раз, и отправляешься за нашим неприкосновенным запасом…

Оставшееся после побега из Москвы золото и купленные Машей в Ростове кольца герцог держал под полом их съемной комнаты, в жестяной банке, расписанной потускневшим горохом. При себе Джон не носил ничего, как он выражался, подозрительного. Рука потянулась к внутреннему карману рабочей куртки:

– Кроме обреза…  – обрез он получил вчера от Андрея Андреевича, – но в нынешних обстоятельствах не стоит разгуливать без оружия…

По глазам племянника Джон видел, что юноша не согласен с его решением. Теодор-Генрих быстро и толково рассказал ему о жизни в ГДР, службе в армии и учебе в Москве:

– Плохо, что ты вышел из тени…  – герцог затянулся папиросой, – потому что там…  – он махнул в сторону центра, – тоже не дураки сидят. Здесь не Рига, прибалты наперечет. Я, например, – Джон невесело улыбнулся, – но, думаю, в Комитете узнают твой голос. И в Лондоне тоже узнают…  – Генрих смутился:

– Я понимаю, что мама будет волноваться, – пробормотал юноша, – но, дядя Джон, я не мог иначе…  – Джон вспомнил окопы у Мадридского университета:

– Мы с Меиром тогда были немногим старше его. Меир переходил линию фронта, а потом улегся с винтовкой рядом со мной. Он тоже не мог иначе…  – герцог кисло отозвался:

– Я все понимаю, но если тебя расстреляют, то твоя мать…  – он оборвал себя:

– Ладно. Никого не расстреляют, я об этом позабочусь. По крайней мере тебя…  – юноша поднял голову:

– Дядя Джон, – племянник подался вперед, – но если танкисты перейдут на нашу сторону? Здесь всего двадцать пять километров до Ростова, восстание перекинется на большой город, на донбасские шахты…  – Джон потушил окурок в сварганенной механиком латунной пепельнице:

– Никуда оно не перекинется, – отрезал герцог, – либо демонстрацию расстреляют сегодня на мосту, либо пропустят к зданию горкома и расстреляют на площади…  – племянник все не сдавался:

– Но люди узнают, – горячо сказал Теодор-Генрих, – люди на западе узнают, что случилось…  – герцог покачал поседевшей головой:

– Во-первых, тебя глушат. Во-вторых, если даже в Лондоне или Нью-Йорке тебя услышат, Новочеркасску, милый мой, от этого ни жарко, ни холодно, как говорят в России…  – Джон думал о новостях, полученных от племянника:

– Откровенно говоря, о них мне совсем не хочется думать, – герцог вздохнул, – но, что называется, ставь благо государства выше собственного блага, то есть интересов семьи…

Теодор-Генрих рассказал, что видел Густи у колонн Большого театра:

– Она встречалась с Пауком, кузеном Марты…  – герцог потер обросший щетиной подбородок, – судя по всему, она была с ним на короткой ноге, даже очень короткой…  – он предполагал, что Густи работает в посольстве:

– Джеймс, то есть Мэдисон, больше не приходил на встречи с Генрихом в Нескучный Сад, тайник от фонтана исчез, на сигнал тревоги от Генриха никто не ответил, а наша записка попала в руки КГБ. Все сходится, черт его подери, все укладывается в схему…  – он все равно не мог поверить в предательство племянницы:

– Хотя схема старая, – хмыкнул герцог, – в медовую ловушку попадаются не только мужчины. Густи видная девушка, но красавицы зачастую бывают более одинокими, чем невзрачные моли…  – он подумал о миссис Вере:

– Джеймс не пришел на рандеву потому, что русские его похитили, – понял герцог, – но о Теодоре-Генрихе он ничего не сказал, иначе бы парень сейчас здесь не сидел. Ладно, пусть они с Машей сматываются отсюда быстрее ветра. Моторку он водить умеет, все у них получится…  – учитывая сведения о Густи и сестрах Левиных, герцог намеревался пробраться обратно в Москву:

– Парень, которого ты видел, – сказал он племяннику, – не Левин. Девчонки дяди Эмиля считают его своим братом, но он сын товарищей Волка по партизанской борьбе в Италии…  – герцог допил чай:

– Значит, Алексей Иванович погиб, – он помолчал, – жаль, он был хороший человек. Но я теперь, милый мой, обязан вывезти из России Левиных…  – Генрих хмыкнул:

– Судя по их виду, они приближены к…  – юноша покачал пальцем над головой, – Кепка, кажется, вовсе не в опале, а на коне. Левины носят импортную одежду, дядя. Они могут работать на КГБ…  – Джон зевнул:

– Если бы Павел работал на КГБ, он бы не рискнул дракой в мужском сортире. Нет, милый мой, так называемый Бергер обосновался на серой стороне жизни, что мне очень на руку…  – Генрих стащил у дяди папиросу:

– Вы так и не сказали мне, как вы поняли, что я в Москве…  – дядя подмигнул ему:

– Мария тебя видела…  – племянник зарделся, – в метро, и описала мне. Она девушка внимательная, как ее отец, она тебя узнала…  – Генрих отозвался:

– Я думал, что она на кого-то похожа, но не мог понять на кого…  – Джон потрепал его по плечу:

– На отчима твоего, милый мой. Вези ее под родительское крыло и сам туда возвращайся…  – он потянулся, – а у меня есть дела в СССР…

Стукнула калитка, пес Андрея Андреевича встрепенулся. Собака утробно залаяла, забеспокоились куры, хлопая крыльями. Ее светлые волосы растрепались, на щеке виднелась царапина. Белый, с кружевными оборочками, фартук официантки испачкала грязь. Девушка тяжело дышала:

– Дядя, – отчаянно крикнула Маша, – Кепка здесь! Я видела его в военном городке. Гурвич тоже здесь, нам надо…  – Генрих поднялся:

– Кузина Мария…  – она жарко покраснела, – кузина Мария, здравствуйте…

Солнце блеснуло в голубых, ярких глазах девушки. С юга, от реки, донесся рев танковых моторов.

Наум Исаакович не собирался навещать горком партии, куда направилась московская делегация. Запершись в комнате, снабженной полевой рацией, он велел себя не беспокоить. Линия шла из первого военного городка прямо к танкистам генерала Шапошникова. Согласно приказу Плиева, подразделение блокировало мост, ведущий к центру города:

– Докладывайте обстановку каждые десять минут, – велел Эйтингон генералу, – ваша задача не пустить шествие дальше берега реки…

Фальшивую официантку, как оказалось, звали Марией Мяги. Девушку на территории городка не отыскали. Эйтингон неотрывно смотрел на черный телефон, обслуживающий внешнюю линию:

– Она не дура, здесь оставаться. Разоблачения она не ожидала, но она спортсменка, у нее отличная реакция…  – перед ним лежал исчерченный стрелками и датами лист и увеличенные, сырые фотографии вчерашней демонстрации. Чутье в очередной раз не подвело Наума Исааковича:

– Он был в Новосибирске, когда Холланд сбежал из больницы, – Эйтингон в очередной раз взялся за лупу, – теперь ясно, кто помогал Холланду и мистеру Кроу покинуть СССР после войны…  – Наум Исаакович ни с кем бы не спутал одноглазого, крепкого мужичка в рабочей спецовке:

– Он не пожалел собственной дочери, отправил ее на Урал…  – Эйтингон почесал рукояткой лупы висок, – в качестве подсадной утки для нашей группы. Она обеспечивала отход диверсантов, поэтому проклятый Волков и спасся. Исчезнув вместе с ним, она затаилась, чтобы вынырнуть наружу в компании его светлости…

Доступа к личным делам рабочих завода у него не было, однако опрошенные работницы кухни узнали по снимку отца судомойки Мяги, слесаря Ивана Ивановича:

– Они вспомнили адрес их домика, но туда нам хода нет…  – Эйтингон сдержал ругательство, – мерзавцы снимают халупу в слободе. То есть пока нет, но из города мы их не выпустим…  – взгляд возвращался к нарисованной им схеме. Эйтингон помнил дату рождения Марии Журавлевой:

– Март сорок второго года, в Куйбышеве. Они были соседями проклятой Антонины Ивановны, ни дна ей ни покрышки. Та родила девчонку от Петра…  – в отцовстве дочери мистера Френча Наум Исаакович сильно сомневался, – но девчонка умерла. Леди Холланд, мерзавка, уехала на фронт, где и сгинула…  – он вздохнул:

– Наталья Журавлева лежала с ней в одном роддоме. У Антонины Ивановны ничего не спросишь, но такая волчица, как она, могла и поменять детей. Новорожденные все на одно лицо. Свою дочь она бы не убила, а чужую не пожалела бы…  – Эйтингон останавливал себя от звонка в Москву:

– Семичастный рассмеется мне в лицо, – понял он, – Михаил вне подозрений, он честный дурак. То есть он пятнадцать лет притворяется честным дураком, Холланд его завербовал в Берлине…  – у Наума Исааковича не существовало прямых доказательств предательства Журавлева:

– Он отречется от своей дочери прежде чем три раза пропоет петух…  – Эйтингон хорошо знал Евангелия, – он сделает вид, что был уверен в ее гибели. Ее даже похоронили, то есть не ее, а куски тела какого-то бедняги солдата…  – ему очень не нравилось, что Журавлев продолжает воспитывать Марту:

– Если он поддерживал контакты с его светлостью, он знает о крушении самолета, – хмыкнул Наум Исаакович, – и знает, как на самом деле зовут девочку. Вот кому подходит кличка Паук. Он сидел без движения все эти годы, плетя свою сеть…  – ему предстояло объяснить Саше появление в Новочеркасске Марии Журавлевой:

– Пусть она сама все объясняет, мерзавка, – Эйтингон скомкал бумагу, – я не отпущу троицу, не дам им сбежать из СССР…  – мальчик отделался легкими ожогами:

– Я потом тебе все расскажу, – пообещал Наум Исаакович, – сейчас надо думать о деле…

Саша, в числе других снайперов, сопровождал секретарей ЦК. Затребовав фотографии здания горкома и прилегающих строений, Эйтингон нарисовал схему расположения стрелков на крышах:

– Но это больше для спокойствия, – сказал он на инструктаже московской и ленинградской групп, – танкисты не допустят толпу в центр города…  – указка скользнула к увеличенным фотографиям его светлости и Генриха Рабе:

– Этих людей брать только живыми, – распорядился Эйтингон, – как и их сообщницу. Диктую ее приметы…  – он заметил, как скривилось обожженное лицо Саши:

– Бедный мальчик, – пожалел Наум Исаакович, – но хорошо, что все так закончилось. Мария явно намеревалась поймать его в медовую ловушку…  – он знал, что Москва поверит ему только если дочь Журавлева в очередной раз не исчезнет бесследно:

– Попав на Лубянку, она во всем признается, – Наум Исаакович закурил, – ладно, не стоит пороть горячку. Я пока что зэка, – он усмехнулся, – а Михаил генерал и крупный чин в Министерстве Среднего Машиностроения. Пустили козла в огород, запад теперь осведомлен о нашей атомной и космической программах…  – он не сомневался, что во времена Лаврентия Павловича никто бы не церемонился с предателем:

– Их бы с Натальей расстреляли, а Марта провела бы остаток жизни в закрытой шарашке, как и ее мать…  – он боялся, что Журавлев расскажет девочке о ее настоящих родителях:

– Вместо будущей гордости советской науки мы получим ядовитую тварь, только и ждущую, чтобы воткнуть кинжал нам в спину. Ее мать повсюду оставляла за собой выжженную землю и дочь, скорее всего, тоже такая…  – арест Марии осложнялся тем, что в Новочеркасске хватало статных блондинок:

– Но в толпу, идущую от слободы, они не полезут, – утешил себя Наум Исаакович, – а все дороги из города мы перекрыли. Правда, рельсы до сих пор удерживают восставшие. Они рабочие электровозного завода, у них есть доступ к технике. Поняв, что их дело проиграно, они могут взорвать пути…  – рация затрещала. Наум Исаакович приложил к голове наушник:

– Что у вас происходит…  – голос генерала Шапошникова был спокоен:

– Демонстрация приближается к мосту, товарищ Котов. Вижу голову колонны, с красными флагами и портретами Владимира Ильича. Их примерно…  – Шапошников прервался, – тысяч пять или шесть, но, может быть, и больше…  – связь установили трехстороннюю. Генерал Плиев сидел в горкоме партии:

– Товарищ Плиев, – со значением кашлянул Эйтингон, – отдавайте соответствующее приказание вашему подчиненному…  – Плиев что-то пробормотал. Наум Исаакович громко сказал: «Поднимайте танки в атаку, генерал Шапошников».

Герцог запретил племянникам лезть, как он выразился, на рожон.

Завидев рядом с заводом Буденного толпу с кумачовыми знаменами, он угрюмо сказал:

– В голову колонны не суйтесь, держитесь в середине. Хорошо, что у вас нет оружия. Но еще лучше было бы вам навестить наш домик и отправляться восвояси…  – Маша помотала головой: «Мы вас не бросим, дядя». Генрих только кивнул:

– Дочь Волка и сын Марты, – вздохнул герцог, – упрямства им обоим не занимать. Ладно, может быть, все еще обойдется…  – он не ожидал появления Кепки на мосту или у здания горкома партии:

– Он засел в военном городке и никуда не двинется, – хмыкнул Джон, – он бережет свою шкуру. Но Гурвич, то есть Паук, может оказаться в городе…  – ему не нравилось, что шкатулка с золотом оставалась под половицами их комнаты:

– Кроме обреза, у меня ничего при себе нет, – герцог пошел в начало колонны, – а у Теодора-Генриха только его документы…  – бумаги Миллера были чистыми, как называл это Джон:

– В отличие от паспорта Мяги. Кепка, наверняка, опросил женщин на кухне, товарок Марии. Он знает, как нас зовут, где мы живем…  – они рисковали появлением в домике посланцев от Комитета. День был жарким, над колонной метались растревоженные птицы:

– Здесь не только рабочие, – понял Джон, – здесь и женщины с детьми…  – ребят из патрулей, с белыми повязками, они расставили по краям шествия:

– Пьяных вроде нет, – заметил механик Коркач, – но от молодежи попахивает водкой…  – сзади раздался громкий голос:

– Бей солдат, бей коммунистов…  – парня оборвали. Из середины колонны послышалось пение:

– Но мы поднимем гордо и смело, знамя борьбы за рабочее дело…

Шествие подхватило «Варшавянку». Люди двигались медленно, в полуденном воздухе висела белая пыль. За их спинами поднимались в прозрачное небо трубы заводов:

– Ни дымка не видно, – оглянулся Джон, – все производства остановились…  – Коркач сказал, что агитационные патрули поработали на совесть:

– Ребята пришли в цеха, – усмехнулся механик, – но наткнулись на солдат. Никто не собирался вставать к станкам под дулами автоматов, сейчас не царское время…  – слободскую станцию перекрывала живая цепь восставших:

– Там есть несколько электровозов, – вспомнил Джон, – но в городе только одна ветка…  – поезда шли на юг, в Ростов, Анапу и Адлер, и на север, в Лихую и Миллерово:

Солнце припекало, Джон поскреб седой затылок:

– То есть в Москву и Сибирь. Отпускники нас, наверное, матерят по-черному. Им, разумеется, ничего не сказали, пустили составы по обходным дорогам…  – Коркач наклонился к его уху:

– Ты помнишь, что один электровоз ребята начинили взрывчаткой, – спокойно заметил механик, – на крайний случай…  – Джон невозмутимо кивнул:

– Думаю, – отозвался он, – что такие меры нам не понадобятся…  – герцог понял, что и сам не мог бы никуда бежать:

– Выступление обречено на провал, – невесело подумал он, – но и Волк не бросил бы товарищей одних и Марта тоже бы осталась здесь. Главное, чтобы танки не открыли огонь по толпе…  – до моста оставалось каких-то сто метров. Т-34 перегораживали путь в центр города:

– Я на таких машинах воевал, – Андрей Андреевич затянулся «Беломором», – механиком-водителем. От Брод и до Будапешта, четыре года в танке просидел…  – песня умолкла, Коркач распорядился:

– Патрули, остановить движение колонны! Ни шага вперед без распоряжения комитета стачки…  – он поправил белую повязку:

– Пойду, – Андрей Андреевич указал на танки, – поговорю с командиром. Не думаю, что сюда послали юнца. Скорее всего, офицер воевал, он меня выслушает. Я без оружия…  – он поднял натруженные ладони, – они в меня не выстрелят…

Танки и БТР стояли с задраенными люками. Джон сунул кому-то из комитета забастовки обрез:

– Пойдем вместе, Андрей Андреевич. Одна голова хорошо, а две лучше…  – колонна остановилась у входа на мост. Обернувшись, Джон нашел глазами племянников:

– Генрих от Марии не отходит, – он коротко улыбнулся, – здесь все понятно. Кажется, парень ей тоже по душе, то есть не кажется, а точно…  – над разбитым асфальтом шоссе щебетали воробьи:

– Меир рассказывал, как они удерживали немецкие танки у Мальмеди…  – вспомнил герцог, – а я не пехотинец, я видел танки только из прорези своей машины…  – Т-34 стояли темными громадами, нацелив орудия на толпу. Подойдя к головному танку, Коркач замедлил шаг:

– Здесь представители комитета стачки! У нас нет оружия…  – механик вскинул пустые руки над головой, то же самое сделал Джон, – нам надо поговорить с командиром части, товарищи…

Из открывшегося люка вынырнул крепкий офицер в комбинезоне и шлеме:

– Я командир, – он вытер смуглое, потное лицо, – генерал Шапошни…  – голос танкиста словно сломался:

– Андрей Андреевич, – тихо сказал он, – старший сержант Коркач…  – механик дернул горлом:

– Так точно, Матвей Кузьмич, то есть товарищ генерал…

После освобождения Будапешта Шапошников приехал в госпиталь, к своему механику, оправлявшемуся от ранения:

– Я вручил ему вторую «Звездочку», а он сетовал, что не сможет со мной закончить войну. Он четыре года провел в моем танке. Из экипажа, что начинал со мной на Юго-Западном фронте, у Брод, больше никто не выжил, только я и он…  – Шапошников понял, что мужичок с черной повязкой, закрывавшей утерянный глаз, тоже воевал:

– Лицо у него такое. И армейская выправка видна, хотя на офицера он не похож…  – неизвестный рабочий почему-то напомнил Шапошникову его австрийского знакомца, майора Горовица, из американской армии:

– Мы сдружились, – весело подумал генерал, – немало водки выпили. И водки, и виски, хотя особисты предупреждали меня, что он сотрудник разведки. Пошли они к черту, и особисты, и КГБ и товарищ Котов…  – в наушниках раздался требовательный голос именно Котова:

– Приказываю поднять танки в атаку! Генерал, подтвердите распоряжение…  – Шапошников спросил у одноглазого:

– Вы тоже воевали, товарищ…  – ему показалось, что мужичок улыбнулся:

– Так точно, товарищ генерал…  – спина рабочего выпрямилась, он склонил поседевшую голову. Колонна стояла тихо, молчали даже дети. Шапошников заметил в голове шествия юношу и девушку, державшихся за руки:

– Вольно, – почти весело сказал он, – вольно, товарищ старший сержант…  – переключив рычажок рации, Шапошников приказал:

– Мотострелкам немедленно разрядить оружие. Пропускаем колонну, включить моторы…  – вернувшись на канал военного городка, он услышал возмущенный голос Котова:

– Куда вы пропали, доложите, как идет атака…  – Шапошников громко ответил:

– Не вижу перед собой противника, которого бы следовало атаковать нашими танками…  – сняв наушники, он подмигнул Коркачу:

– Ведите людей, Андрей Андреевич, удачи вам…  – возвращаясь в колонну, Коркач буркнул:

– Насчет того, что ты воевал, Иван Иванович, я ничего не слышал…  – герцог отозвался:

– Я ничего и не говорил, Андрей Андреевич…  – подтолкнув приятеля в плечо, он принял обратно свой обрез.

– Продолжаем демонстрацию, – заорал механик, – держим путь на горком…

Танки разъезжались с моста, шествие двинулось к центру города.

Полуденное солнце обжигало горящее лицо Саши, пот заливал глаза. Жестяная крыша горкома партии немилосердно раскалилась. Снайперов снабдили защитными жилетами и новыми экспериментальными винтовками Драгунова, с оптическим прицелом. Саша успел оценить оружие в Москве:

– Хорошо, что коллеги привезли сюда партию…  – он старался не шевелиться, – но жаль, что пока не успели разработать патроны…  – из СВД стреляли обычными патронами, используя пули со стальным сердечником. Саша поймал в прицел портрет Владимира Ильича, качающийся над головой колонны:

– Дальность больше километра, скорострельность тридцать выстрелов в минуту…  – думая о технических характеристиках оружия, он старался забыть искаженное ненавистью лицо Маши Журавлевой. Гремела посуда, девушка сильным, ловким движением швыряла в него тяжелый поднос:

– Что она здесь делает…  – Саша прислушался к хриплому крику птиц, – почему притворяется официанткой…  – товарищ Котов пока ничего ему не объяснил. Из его выступления на совещании Саша понял, что Машу считают сообщницей вынырнувшего на поверхность 880 и западного агента Рабе:

– То есть фон Рабе. – поправил он себя, – мерзавец наследник графского титула. Но где и как Машу могли завербовать западные разведки…  – он вспомнил, как подростком танцевал с девочкой рок.

– Она всегда тянулась к чуждому образу жизни, – хмыкнул Саша, – но я уверен, что она запуталась, оступилась…  – он не сомневался, что Маша попала в группу Дятлова случайно.

– Однако диверсанты могли спасти ее на склоне, – понял юноша, – могли увлечь в свои сети, соблазнить посулами так называемого капиталистического благополучия. Она всегда интересовалась дореволюционной жизнью. Она, как и Мышь, не похожа на советских девушек…

Марта Журавлева не обращала внимания на одежду, однако девочка отличалась совсем не куйбышевским изяществом манер. Саша замечал, как Мышь ведет себя за столом:

– У нее всегда прямая спина, еще малышкой она ловко управлялась с приборами. Жаль, что она не танцует, у нее бы хорошо получалось…  – Маша танцевала отменно:

– Все именно так и было, – решил Саша, – но Маша не виновата, ей надо все объяснить. С ее глаз спадет дурман, она опомнится. Она, в конце концов, комсомолка. Я выступлю в ее защиту, возьму ее на поруки…  – несмотря на жару и тяжелый жилет, он почувствовал неловкость:

– Я ее люблю, – понял Саша, – когда я думаю о пиявке, у меня никогда такого не случается. Я вообще стараюсь о ней не вспоминать, иначе мне становится противно…  – о Маше ему вспоминать было приятно.