Текст книги "Вельяминовы. За горизонт. Книга четвертая"

– Любой прохожий на улице служил или вообще мог быть членом СС…  – он передернулся, – Хане здесь устроили обструкцию на спектакле. Это тоже, наверняка, были нацисты, как те, которых мы видели на вилле месье Вале. Они живы и никуда не делись. Как говорит тетя Марта, черного кобеля не отмоешь добела…

Отогнав от себя эти мысли, он вернулся в спальню. Малышка дремала. Сбросив халат, прижавшись щекой к ее нежному плечу, Генрик шепнул:

– Отдыхай, моя милая. У нас есть время. Я здесь, Магдалена, я с тобой…  – Авербах послушал стук ее сердца:

– В унисон с моим, словно мы близнецы, брат и сестра. С ней так хорошо, так легко. Я ее никуда не отпущу, пусть остается рядом…  – удерживая девушку в объятьях, он спокойно заснул.

Фленсбург

Промозглый ветер с моря скрипел облезлой жестяной вывеской: «Гараж Гофмана. Электрика, покраска, кузовные работы. Продаем и покупаем подержанные автомобили». Мелкий дождь поливал размокшие окурки, плавающие в покрытой маслянистыми разводами лужице. Еще одна сигарета, шипя, упала в воду, за ней последовал сочный плевок. Герр Гофман подбросил на ладони ключи:

– Бак залит под завязку, машина неплохая. Она сделает свое дело, что называется…  – ободранный опель покрывали оспины вспучившейся краски. В машине пахло сигаретами и плесенью:

– Радио не работает, – Гофман поковырялся ногтем в зубах, – если хотите…  – темные глаза блеснули. Женщина забрала ключи:

– Благодарю вас, радио мне ни к чему…  – она носила черный дождевик с низко надвинутым на лицо капюшоном. Посетительница появилась в гараже на окраине Фленсбурга после обеда. Городские автобусы сюда не добирались, Гофман не слышал звука автомобиля:

– Должно быть, она пришла пешком, – за спину женщина забросила брезентовый рюкзак, – от автобусного кольца здесь два километра…  – посетительница носила прочные ботинки армейского образца. Никаких документов она не предъявила. Гофман даже не знал, есть ли у нее водительские права. Проверяя машину, женщина сделала круг по двору гаража:

– Есть, конечно, – решил Гофман, бывший унтершарфюрер СС, шофер машин особого назначения в айнзацгруппе С, – видно, что она опытный водитель…

Гофман избегал смотреть в испещренное старыми шрамами лицо женщины. Он не знал, немка гостья или нет:

– Говорит она на хохдойч, но, мне кажется, она все-таки не из Германии…

Приказ оказывать гостье содействие поступил непосредственно от герра Краузе. Все члены братства СС, жившие в Германии, хорошо знали иерархию нового движения. Партайгеноссе Краузе представлял в рейхе Феникса, главу братства. Партайгеноссе Манфред, сидящий на унылой должности клерка в гамбургской мэрии, занимался координацией акций на местах. В газетах то и дело появлялись некрологи на бывших антифашистов, отбывших свое в лагерях, но безвременно скончавшихся. Неожиданно умирали и обычные, на первый взгляд, ничем не примечательные люди:

– Для газет они не примечательные…  – Гофман вытащил из кармана смятую пачку сигарет, – а для нас очень даже примечательные…  – Манфред вел картотеку предателей дела фюрера и рейха. В папки бывшего работника гестапо попадали люди, согласившиеся на сотрудничество с союзниками, выдавшие британцам или американцам так называемых военных преступников. Гофман затянулся крепким табаком:

– Военные преступники, чушь. Мы словно вермахт, мы выполняли приказы командования. Мы сжигали дома партизан в деревнях, но партизаны сами стреляли в нас из-за угла…  – евреев, по мнению Гофмана, вообще нечего было обсуждать:

– Израиль своего не упустил, добился от Германии компенсации, – зло подумал механик, – с таким мягкотелым канцлером и правительством бывший рейх всегда останется бывшим…  – он, тем не менее, надеялся на великое будущее Германии:

– Но сначала мы уберем с дороги мерзавцев, растоптавших наше героическое прошлое, вроде этой Моллер, то есть Брунс…  – механик хорошо знал семью владельцев «Озерного приюта». В Нибюлле, ближайшем к ферме городишке, гаража не было. Брунсы обслуживали свой подержанный опель во Фленсбурге:

– Туда ей и дорога, – подытожил Гофман, – и мужу ее, социал-демократу, тоже…  – машина затормозила. Женщина высунула прикрытую капюшоном голову из окна:

– Все отлично, – одобрительно сказала она, – значит, полиция мне по дороге не попадется…  – Гофман выпустил клуб сизого дыма:

– Выходные, какая полиция. Они давно жарят сосиски в саду, хотя с такой погодой лучше сидеть дома…  – он поежился:

– Поезжайте дорогами, отмеченными на карте…  – Гофман снабдил гостью подробной картой окрестностей, – там ничего, кроме тракторов, не ожидается…

Номера у машины скрутили. По документам автомобиль считался ломом, не подлежащим восстановлению. Судя по запасу керосина, затребованному женщиной, от опеля, в скором будущем, ничего бы не осталось:

– Серийный номер двигателя на дымящихся обломках не разберешь, – ухмыльнулся Гофман, – или она загонит опель в болото. В наших краях хватает трясин…  – он не сомневался, что больше не увидит гостью:

– Она, кажется, тоже побывала в пожаре…  – женщина вытащила портсигар, Гофман щелкнул зажигалкой:

– Или не в пожаре, – он помнил, как выглядят вырванные и отросшие ногти, – ладно, это не моя забота…  – женщина коротко кивнула:

– С багажником тоже все в порядке, – в багажнике, кроме керосина, лежали мотки веревки, – мне еще понадобится серная кислота…

Вынеся из мастерской канистру, Гофман пристроил кислоту на заднем сиденье:

– Спасибо…  – женщина закрутила окно, из-под колес автомобиля полетела грязь. Гофман хмыкнул:

– Даже не попрощалась. Ясно, что сюда она больше не вернется. Надо просмотреть газеты на этой неделе. О пожаре на ферме непременно сообщат…

Проводив глазами исчезнувший в сырой мороси опель, он пошел слушать футбольную трансляцию.

Нибюлль

Иоганн привез сестре букетик ландышей. Отец всегда говорил, что женщинам надо дарить цветы:

– Сестра с мамой тоже женщины…  – добавлял герр Брунс, – надо открывать перед ними дверь, помогать с тяжелыми сумками, и вообще помогать…  – отец был директором школы, но вырос на ферме. Он научил Иоганна столярному делу и работе по металлу. Из экономии они сами занимались мелким ремонтом в «Озерном приюте». Иоганн мог подлатать протекающую крышу и разобраться с проводкой:

– Коров доить я тоже умею, – смешливо подумал подросток, – мама меня взяла в хлев, едва я встал на ноги…  – Брунсы не держали лошадей, но ближний сосед, пожилой фермер, еще пользовался телегой. Иоганн не ленился пройти пять километров по деревенской дороге, чтобы помочь старику. Мальчик, тем не менее, не собирался оставаться в «Озерном приюте»:

– Отдыхающие нас ценят именно за уединенность, – они с отцом сидели в станционном кафе, – но я не хочу всю жизнь проторчать в лесной глуши…

Три года назад, с кружком морских скаутов, Иоганн участвовал в официальном открытии Военно-Морской Академии во Фленсбурге. В Красном Замке, как звали в городе величественное здание, после войны размещалось командование британскими силами, но теперь академию решили восстановить. Иоганн часто видел в городе парней в матросской форме:

– Они станут офицерами кригсмарине, – восторженно думал мальчик, – морскими пехотинцами или подводниками…  – зная, что отец не любит обсуждать военное время, Иоганн пока не говорил о своем желании поступить в Академию:

– Папа считает, что Германии армия ни к чему, – он покосился на отца, – но время союзного правления прошло. Мы независимая страна, член НАТО, нам нужны собственные вооруженные силы…  – вокруг Фленсбурга американских баз не было, но приятель Иоганна по гимназии утверждал, что видел запуски ракет над Люнебургской пустошью:

– Он проводил там каникулы, жил с родителями в палатке. В тех местах точно стоят ракеты США. У нас рядом Восточная Германия, то есть ГДР…  – до Фленсбурга иногда добирались беженцы на моторках и обыкновенных лодках. Пограничники в ГДР строго следили за морем, но кое-кому все равно удавалось проскользнуть на запад:

– При хорошей погоде путь занимает не больше суток, – хмыкнул подросток, – но ведь может подняться шторм…  – беженцы использовали самые никудышные посудины:

– Хорошие судна им никто не дает, – хмуро подумал Иоганн, – ГДР запрещает своим гражданам даже владеть моторками…  – бывшие восточные немцы появлялись во Фленсбурге на угнанных лодках.

В кафе было пусто, отец закрылся гамбургской газетой:

– Триумфальные выступления маэстро Авербаха, – прочел Иоганн, – великий музыкант покорил Гамбург…  – маэстро, по его мнению, походил на Магдалену больше, чем он сам:

– Мама всегда говорит, что я пошел в ее породу. Магдалена напоминает своего отца, он тоже был темноволосым…  – попивая какао, Иоганн прислушался к бубнящему радио:

– Последние известия. Астронавт Скотт Карпентер найден живым и здоровым…  – Карпентер, вчера совершивший три орбитальных витка, приводнился к северу от Пуэрто-Рико, – последние выходные мая обещают теплую погоду. Температура до двадцати восьми-тридцати градусов…  – газета зашуршала, отец подмигнул Иоганну:

– Кто-то, наверное, вместо уборки коттеджей, сбежит на пляж во Фленсбурге…  – мальчик вздернул нос:

– В кружке в эти выходные нет занятий, – отозвался Иоганн, – и я знаю, что маме надо помочь перед открытием сезона. Не волнуйся, папа, – подросток широко улыбнулся, – искупаться можно и в нашем озере…  – Брунс сложил газету:

– Мы с тобой, пожалуй, приведем в порядок лодки…  – он ласково взъерошил светлые, коротко стриженые волосы мальчика, – в кого ты такой вырос, будущий морской волк…  – Иоганн фыркнул:

– У нас море слева и море справа, папа. Мы живем в лесу, но в наших краях от моря никуда не деться…  – он собрал грязную посуду:

– Сиди, папа, я отнесу…  – Брунс одобрительно взглянул на прямую спину мальчика:

– Осанка у него отличная, он никогда не сутулился. И в кого он такой, правда? Магдалена совсем не похожа на девчонку с фермы, и Иоганн от нее не отстает…  – сын много читал, и не только по-немецки:

– Он бойко говорит по-английски, по-французски, латынь у него отменная…  – сам Брунс латынь терпеть не мог, – или попробовать уговорить его пойти в учителя…  – Брунс понимал, что такое бесполезно:

– Иоганн спит и видит себя в форме морского офицера, – он поднялся, – ладно, нельзя обрубать парню крылья. Гертруда обрадуется, академия во Фленсбурге у нас под боком…  – Брунс напомнил себе, что сейчас надо быть особенно внимательным к жене:

– Магдалена уехала из дома, а Иоганн скоро уедет. Ей будет тяжело в пустом гнезде. Ей всего тридцать восемь, – Брунс задумался, – пока шла стройка, пока мы становились на ноги, мы и не думали о детях, но сейчас можно завести еще малыша, пусть мне и пошел шестой десяток…  – вернувшись, Иоганн подозрительно спросил:

– Папа, ты что улыбаешься…  – Брунс отозвался:

– Так. Подумал, что ты у нас хороший парень, Иоганн…  – подросток зарделся, – двигаемся, поезд ожидается по расписанию…  – он подтолкнул сына вперед. Крепкая ладонь легла в его руку. Иоганн вскинул светло-голубые, прозрачные глаза:

– Я люблю тебя, папа, – неожиданно сказал парень, – ты у нас подходящий родитель, как ребята говорят…  – Брунс расхохотался:

– Спасибо и на этом, приятель…  – держась за руки, они вышли на перрон.

«Озерный приют»

Цветы от брата Магдалена пристроила на туалетном столике, купленном Гертрудой по дешевке на складе подержанных вещей во Фленсбурге. В коттеджи для постояльцев тоже поставили старую мебель:

– Но папа привел ее в порядок, – Магдалена сидела в постели, – у него хорошие руки, хоть он и учитель. В Бухенвальде его отправили в столярную мастерскую…  – заключенные в концлагере делали мебель для коттеджей СС, занимались реставрацией вещей из городских музеев:

– Я работал над столом Гёте, – однажды сказал отец, – я думал, что живи поэт сейчас, он бы не миновал лагеря, как и Гейне с Шиллером. Вряд ли бы он писал верноподданные оды фюреру…  – на коленях Магдалены лежала партитура «Фауста». На вступительных экзаменах она пела арию Маргариты у прялки:

– Фауст бросил ее беременной…  – Магдалена прикусила губу, – но ничего такого не случится. Во-первых, маэстро никогда меня не бросит, он любит меня…  – так ей сказал сам Авербах, – а во-вторых, он был очень осторожен…  – партитура соскользнула на половицы. Магдалена приложила ладони к горящим щекам:

– Мама вроде бы ничего не заметила…  – больше всего Магдалена боялась именно зоркого глаза матери:

– Какая девушка себя не соблюла, – вспомнила она наставительный голос, – ту пчелы не кусают. Еще у нее сыр не бродит, тесто не поднимается…  – сыр давно созревал, тесто для пирога с ревенем ставили не на дрожжах. Магдалена нарочно заглянула на пасеку:

– Ни одного укуса, – она поймала себя на улыбке, – хотя пчелы заняты, им сейчас не до этого. В лесу много медуницы, у них в разгаре первый сбор…  – на ферме зацвели яблони и груши. Магдалена бросила взгляд на белые соцветия ландышей:

– Иоганн спит, мама с папой тоже рано улеглись. Сегодня все устали…  – отец с Иоганном приводили в порядок лодки для отдыхающих и детскую площадку с горками и каруселью:

– Надо построить домик на дереве, – заявил отец, – вы с Иоганном из такого выросли, однако детишкам это нравится. Невысокий, чтобы родители не волновались…  – мать с Магдаленой занимались уборкой коттеджей. Девушка потянулась:

– Иоганн успел искупаться. Жалко, что мне нельзя даже окунаться в воду…  – Гертруда строго следила за голосом дочери. На ночь Магдалена получила стакан теплого козьего молока с толикой меда. Горло девушка заматывала кашемировым шарфом. Гертруда покупала остатки пряжи по дешевке:

– Мама не похвалила бы меня, узнай она о случившемся, – вздохнула девушка, – но сейчас новое время. Маэстро, то есть Генрик, ничего мне не обещал, но мне ничего и не надо…  – прощаясь с ней в Гамбурге, Авербах прижался губами к ее ладони:

– Завтра ты поедешь к себе на север, – ласково сказал он, – я, то есть мы…  – он помолчал, – остаемся в городе на неделю. У нас…  – он осекся, – в общем, еще идут концерты…  – Генрик не собирался ни в чем признаваться Адели:

– Меньше знаешь, крепче спишь, – он проследил глазами за стройной фигуркой малышки, – Адель моя жена, так и останется. Ни она, ни я не пойдем на развод, не начнем полоскать грязное белье в прессе. Мои…  – Тупица поискал слово, – мои личные дела остаются именно что личными…  – он попросил девушку сообщить телеграммой результаты экзаменов:

– Но это вопрос решенный…  – Генрик хотел навестить ректора консерватории, – малышка обещающее лирическое сопрано, у нее большое будущее. Все равно, кофе с ректором не помешает…  – он посоветовал Магдалене подготовить еще и арию из немецкой оперы:

– Гуно есть Гуно, – Авербах повел рукой, – но местный патриотизм никуда не денешь. Из тебя выйдет отличная Сюзанна в «Свадьбе Фигаро»…  – он пощекотал девушку, – ты тоже веселая, живая…  – Магдалене не нравилась роль Маргариты:

– Очень заунывная, – девушка зевнула, – маэстро прав, надо поработать над Сюзанной…  – пианино в спальне Магдалены тоже было куплено с большой скидкой во Фленсбурге, у ее бывшей учительницы пения:

– Дам ему телеграмму…  – Магдалена удобнее устроилась в постели, – он обещал приехать в Германию с концертами в конце лета. Он будет один, без жены. Он заберет меня на море, мы проведем вместе неделю, а то и больше…  – девушка вспомнила мощный голос из-за стены репетиционного зала:

– В моей груди пылает жажда мести…  – поежившись, она успокоила себя:

– Миссис Майер-Авербах ничего не узнает. Я не хочу разбивать их семью, мне достаточно просто любить маэстро…

Магдалена мало что знала. Гертруда не обсуждала с дочерью такие вещи:

– Когда обручишься, я тебе расскажу, все что надо, – строго говорила мать, – а пока помни, что хорошая католичка не поддается соблазнам. В брак надо вступать чистой душой и телом…  – Магдалена коснулась крестика:

– Мама не венчалась с моим отцом. Они собирались пожениться, однако он умер. Значит, мама сама не устояла перед соблазном, по ее выражению. И с папой она не венчалась, а сходила в мэрию…  – Магдалена не собиралась рассказывать о случившемся на исповеди:

– Это ерунда, – девушка закрыла глаза, – сейчас новый век. Мы с Генриком любим друг друга, а остальное неважно…  – Магдалена краем уха слышала разговоры старших девушек в оперном хоре и массовке:

– У всех есть парни, никто не обращает внимания на сплетни кумушек. Но я и не думала, что это так хорошо…  – томно потянувшись, Магдалена опустила руку вниз:

– Хорошо…  – дыхание сбилось, – так хорошо. Он тоже так делал, и рукой, и…  – она прикусила угол подушки, – хочется, чтобы он сейчас был рядом. С ним легко, словно я его всю жизнь знала, словно он мой брат…  – в полудреме она услышала хрипловатый голос цыганки: «Твой брат здесь». Магдалена свернулась клубочком под одеялом:

– Она имела в виду Иоганна, кого же еще? Или она вообще болтала все, что в голову взбредет…  – девушка погасила керосиновую лампу.

Скрипела неплотно прикрытая форточка, деревья во дворе гнулись под неожиданно холодным ветром. Дневная жара сменилась мелким, надоедливым дождем. В темноте засветились очертания чего-то белого. Машина c выключенными фарами выехала с лесной дороги. Автомобиль остановили рядом со щитом:

– Добро пожаловать в «Озерный приют»! Домашний отдых на берегу озера, в сосновом лесу…  – невысокая фигурка в черном плаще выскользнула из-за руля. В отсутствии гостей Брунсы отключали на ночь генератор. Большой особняк с черепичной крышей и деревянной галереей освещала только бледная луна, виднеющаяся в разрывах туч. Ловкая рука перекусила клещами телефонный кабель, уходящий в выстроенную рядом с забором будку. Вскинув на плечо погромыхивающий канистрами рюкзак, визитер пошел ко входу в дом.

Нож защекотал шею Гертруды. Низкий голос требовательно сказал:

– Я жду, фрау Брунс, то есть фрейлейн Моллер, – она осветила фонариком стену гостиной, – право, это не такое сложное решение…

Запястья и щиколотки Гертруды стягивала грубая веревка. Вышитая ночная рубашка промокла от мочи, в комнате пахло испражнениями:

– Это кто-то из детей, – бессильно поняла Гертруда, – но если я не сделаю того, что она скажет, она вообще их убьет…

Неизвестная женщина натянула на лицо черную вязаную шапку с прорезями для глаз и рта. Волосы надежно прикрывал капюшон. Ее дождевик блестел в свете фонарика. Гертруда понятия не имела, кто перед ней:

– Она говорит на хохдойч, она немка…  – зубы застучали, – меня нашли беглые нацисты. Она принесла сюда мое досье из министерства безопасности, то есть копию моей папки…  – на вытканном руками Гертруды половике гостиной валялись ее фотографии в форме СС, диплом женской школы, справки о работе в концлагерях. Она не поднимала головы:

– Брунс и дети все слышали, она заставила меня во всем признаться…  – мужа, Магдалену и Иоганна тоже связали. Гертруда подумала, что незнакомка сама могла учиться в ее школе:

– Или в диверсионной школе абвера. Она меня старше и наверняка работала в гестапо…  – незнакомка двигалась легко. Руки она прикрывала перчатками, но Гертруде казалось, что перед ней женщина лет пятидесяти.

Нож ткнул ее в шею, теплая кровь потекла вниз:

– Если ты этого не сделаешь, – спокойно сказала женщина, – я на твоих глазах перережу горло твоим детям. Или нет…  – Гертруда уловила в ее голосе улыбку. Наклонившись к ее уху, женщина что-то прошептала:

– И отчим и брат, – весело сказала она, – по очереди и вместе. Они развлекутся с твоей дочерью, а ты посмотришь. Потом я выжгу ей глаза серной кислотой…

Удерживая нож на месте, она потрясла открытой канистрой. На половик плеснула бесцветная жидкость. Ткань, зашипев, задымилась. По лицу Гертруды потекли слезы, она широко открыла рот:

– Я все сказала. Пожалуйста, не заставляйте меня…  – рядом с ее связанными кистями лежал небольшой браунинг. Под его дулом Гертруда подтвердила, что служила в СС, что работала в Нойенгамме и Равенсбрюке. Она говорила монотонным голосом, не поднимая глаз к противоположной стене:

– После освобождения Равенсбрюка я…  – она прервалась:

– Надо говорить правду, Иисус не заповедовал нам лгать. Я слишком много лгала, почти двадцать лет. Нельзя чернить имя покойного, он такого не заслужил…  – Гертруда вспомнила брезгливое выражение его лица:

– Он не обнимал меня, не целовал. Он не хотел касаться нацистской твари…  – женщина сглотнула:

– Я встретила британского офицера, капитана Самуила Авербаха, – до нее донесся испуганный вздох, слезы Гертруды закапали на половик, – он стал отцом Магдалены…

Женщина твердо сказала себе:

– Она не убьет мою семью. Пусть Магдалена знает, что у нее есть старший брат. Она вернется в Гамбург, найдет его…  – Гертруда рассказала и о встрече с капитаном Холландом в Нюрнберге:

– Он допрашивал меня после освобождения Равенсбрюка. В Нюрнберге я работала, – Гертруда стиснула зубы, – в подпольном публичном доме, он стал моим клиентом…  – сверху раздался издевательский голос:

– Свершилось божественное правосудие, учитывая твои занятия в Нойенгамме…  – слезы застилали глаза. Гертруда справилась с собой:

– Ко мне приходил и высокопоставленный нацист, генерал Каммлер. Он приехал в Нюрнберг с чужими документами, но я его узнала и сообщила о нем союзникам…  – она рассказала историю своего появления на севере:

– Меня с Магдаленой поместили в программу защиты свидетелей, у меня появились новые документы…  – фонарик ударил ей по глазам:

– Но Холланд, то есть герцог Экзетер, навещал тебя и позже, Моллер…  – она добавила:

– Скажи своему сыну правду. Признайся, кто его отец на самом деле…  – Гертруда крикнула:

– Его отцом мог быть и герр Брунс! Я точно не уверена…  – незнакомка фыркнула:

– Холланд тебя бросил и ты легла под первого попавшегося мужчину. Я…  – она оборвала себя:

– Ты, Моллер, отменная сказочница, водившая за нос собственного мужа и детей. Но сейчас пришло время расплаты…  – Гертруда услышала гневный голос Брунса:

– Прекратите! Война закончилась, это не имеет больше никакого значения. Оставьте в покое мою жену, что было, то прошло…  – женщина презрительно отозвалась:

– Вы отсидели десять лет в концлагере, но защищаете бывшую эсэсовку. Вы просто тряпка, герр Брунс…  – до Гертруды донесся отчаянный голос дочери:

– Мама, скажи, что это неправда, насчет капитана Авербаха…  – она уткнула лицо в ладони:

– Правда, – приглушенно пробормотала Гертруда, – раньше я говорила обо все этом только на исповеди…  – женщина поддела ножом веревку на ее запястьях:

– У нас тоже исповедальня, – она рассмеялась, – но настало время не слов, а действий…  – вернув нож к шее Гертруды, она ногой придвинула к ней браунинг:

– Тебя учили стрелять, Моллер. Давай, не тяни. Либо муж, либо дети. И без фокусов, если ты хоть дернешься, я проткну тебе сонную артерию. Ты истечешь кровью, словно свинья и не увидишь, как серная кислота разъедает хорошенькое личико твоей дочки. Давай, – женщина кивнула, – я бы на твоем месте не колебалась…  – Гертруда почти ничего не слышала:

– Он простил меня, как я могу…  – пистолет трясся в ее руке, – но ему шестой десяток, а дети только начинают жить…  – Иоганн жалобно вскрикнул. Магдалена заорала:

– Не надо, нет! Папа, милый…

Гертруда не потеряла точности в стрельбе. В Нойенгамме, на турнирах персонала, она всегда получала кубки за первые места. Пули размозжили лицо Брунса, кровь брызнула на стены гостиной. Труп завалился набок. Прошагав к нему, женщина перерезала веревки. Затолкав обрывки в карман дождевика, она выхватила пистолет у Гертруды. В прорезях маски блеснули темные глаза:

– Правильный выбор. Теперь еще один, Моллер, и все закончится.

Что-то острое ударило в щеку Иоганну, оцарапав мальчика:

– Это кости, – понял он, – осколки костей папиного черепа…  – его лицо покрывала свежая кровь. В свете фонарика поблескивала беловатая масса, стекающая по изуродованному лицу отца. Магдалена зашлась хриплым криком. Иоганн не сводил взгляда с заплаканного лица матери:

– Она лгала нам, она служила в СС. Папа мог не быть моим отцом…  – осколок лежал рядом с его связанными кистями, – мой отец британский офицер… Она сама не знает, кто мой отец. Она не моргнув глазом убила папу…  – Магдалена рыдала, пытаясь вырваться из веревок:

– Мама, мамочка, не надо, пожалуйста. Не надо больше стрелять…  – неизвестная женщина, не выпуская канистры с серной кислотой, размашисто хлестнула сестру по лицу:

– Заткнись, – скомандовала она, – не устраивай театр, актриса…  – Иоганн был уверен, что незнакомка в черном плаще тоже служила в СС:

– Наверное, ее послали, чтобы отомстить маме за предательство…  – пошевелив пальцами, он подхватил осколок, – надо перетереть веревки, добраться до пистолета…  – Иоганн предполагал, что случится дальше:

– Она заставит маму выбрать между мной и Магдаленой. Я брошусь на нее, когда она передаст маме пистолет. Мама не станет в нас стрелять, она не сможет такого сделать…

Иоганн умел обращаться с оружием. Во Фленсбурге руководитель кружка, торговый капитан в отставке, водил мальчиков в тир. Кроме пневматических ружей, им выдавали и настоящие охотничьи винтовки. Иоганн славился среди парней точностью и аккуратностью в стрельбе:

– Надо было ее остановить, когда она появилась в спальне, – пожалел мальчик, – у меня под матрацем лежал нож…  – нож Иоганн сделал сам и сам выточил для него рукоятку из оленьего рога:

– Но я испугался, увидев пистолет, – ему стало стыдно, – намочил пижаму и не только намочил…  – подросток велел себе не думать об этом:

– Папы больше нет, – он сглотнул комок в горле, – даже если это правда насчет британца, это ничего не меняет. Папа меня вырастил, он всегда останется моим отцом…  – Иоганн считал себя обязанным спасти мать и Магдалену:

– Эта…  – он подавил крепкое словцо, подхваченное в порту, – она собирается убить нас, сжечь ферму…  – от канистр, сваленных у двери гостиной, тянуло керосином, – потом разберемся, кто чей отец. Сейчас это неважно…  – подросток надеялся, что мать откажется стрелять. Сквозь рыдания Магдалены он услышал резкий голос:

– Давай, Гертруда, сын или дочь? Авербах давно умер, а Холланд может быть жив…  – Лаура считала, что Джон мертв, но сейчас это значения не имело. Ей надо было заставить Моллер выбрать между детьми. Лаура ничем не рисковала:

– О смерти Авербаха написано во всех статьях о Генрике. В любом случае, – она усмехнулась, – я развлекаюсь. Никто из них не выйдет отсюда живым…  – она поднесла канистру серной кислоты к лицу Гертруды:

– Глаза я тебе оставлю, – зашелестел вкрадчивый голос, – ты увидишь, как умрут твои дети. Я видела, как умирал мой ребенок…  – Лаура раздула ноздри, – выбери жизнь, Моллер, хотя бы одну…  – Иоганн рванул кистями, веревки лопнули:

– Прости меня…  – зарыдала мать, – девочка моя, прости меня…  – прогремел выстрел.

Бросившись вперед, Иоганн попытался схватить выпавший из руки матери пистолет:

– Она стреляла в Магдалену, она хотела ее убить…

Незнакомка грубо оттащила его от валяющегося на половике оружия. Ветер стукнул ставней, по комнате закружились снимки матери в эсэсовской форме, фотокопии машинописных справок. Иоганн успел прочесть:

– Отличается безукоризненным исполнением приказов командования, безжалостна к врагам рейха и фюрера…  – рука мальчика шарила по половику. Женщина в черном плаще полоснула по пальцам ножом. Не обращая внимания на боль, Иоганн схватил пистолет правой рукой. Он не знал, что случилось с Магдаленой:

– Она могла ее убить. Отец Магдалены, то есть покойный отец, еврей. Она могла отправлять евреев на смерть…

Перекатившись по полу, вскочив на ноги, Иоганн выстрелил в мать.