Текст книги "История одной старушки"

Батюшку спросили: «Как смотреть на таланты, которые с мирской точки зрения считаются талантами, и как быть, когда выражается сожаление, что они зарываются? Например, ум, ученость, музыкальные способности, медицинское искусство и прочее».

«Хорошо, когда такую способность можно совместить с работой для Бога, чтобы все это не мешало спасению души. Но если какая-нибудь из этих специальностей мешает жить для Бога и спасаться, то надо все бросить. Лучше быть поглупее, но спастись. Что пользы тебе, если ты “весь мир приобрящешь, душу же свою отщетишь”?

Все эти способности, музыкальные, медицинские и другие, – это душевные способности. Их-то и надо погубить, чтобы приобрести способности духовные, которые ведут в жизнь вечную. “Аще кто погубит душу свою, спасет ю…”

Пример святого преподобного Арсения Великого. Он был ученейший муж, но, уйдя в монастырь, не написал ни одного сочинения, даже не говорил.

Вот и старец Алексий Зосимовский. Он был священником в Успенском соборе. Его уговаривали не уходить, так как он – маститый старец – был украшением храма. Но, уйдя в монастырь и даже в затвор и как бы погубив свою душу, т. е. душевные способности, он приобрел духовные, которые ведут в жизнь вечную. И даже больше теперь приносит пользы и известен по всей России».

12 июня. В этот день, в 1917 году, я приехала в монастырь и поступила в него. Батюшка Никон, придя к нам, стал рассказывать о своем старце – отце Варсонофии, о наставлениях его духовным детям, которые заключали в себе мысль: жизнь есть блаженство.

«Как же это может быть, – можно возразить, – если кругом в жизни мы видим скорби, страдания, лишения?» А батюшка все учил: жизнь есть блаженство.

«“Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное”, – значит, блаженны смиренные, т. е. сознающие свои грехи, свое недостоинство. Из одной заповеди вытекает другая: кто сознает себя недостойным и грешником, тот плачет о своих грехах и таким образом соблюдает вторую заповедь: “Блаженны плачущие, ибо они утешатся”.

Кто сознает свое недостоинство, кто плачет о грехах своих, тот не может гневаться на другого, тот будет кроток, по примеру Спасителя, Который сказал: “Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем”, и таким образом будем исполнять третью заповедь: “Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю”. Такие будут желать всей душой только правды Божией – они будут исполнять четвертую заповедь: “Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся”.

Исполнив все эти заповеди, человек так очищает сердце, так приуготовляет себя, что уже никакие страдания и лишения, ради Господа переносимые, не тягостны ему.

“Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня, радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах, так гнали и пророков, бывших прежде вас”».

Одна из служащих сказала, что ей непонятно, что трудно в соблюдении веры. Батюшка сказал: «Много соблазнов. Многие, смотря на неверующих, живущих в полном довольстве и роскоши, думают: не напрасно ли они терпят лишения? Но вы, детки, держитесь веры Православной. – Как же нам соблюдать веру? Надо уготовить себя: “Уготовихся и не смутихся”.

Как Максим Исповедник; его уговаривали принять что-то еретическое, убеждали, что тот и тот из великих столпов, иерархов принял их учение: “Неужели ты один лучше, умнее всех?” Он же отвечал на это: “Хоть весь мир согласится с вами, а я один останусь и не приму вашего учения”.

Когда нам будут доказывать, как дважды два – четыре – противное вере, то стой на своем, стой твердо, не рассуждая, как бессловесный скот, и иди туда, куда ведет тебя твоя вера, без размышления.

Когда священник, благословляя, произносит молитву: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа”, то совершается тайна – благодать Святаго Духа нисходит на того человека. И наоборот, если человек только устами произносит отречение, то благодать тотчас же отходит от него, человек делается другим, и понятия его изменяются.

Вот, например: ученик одного египетского старца, посланный по какому-то делу, шел вместе с евреем, и на его увещание он как-то нечаянно сказал: “Может быть и так”. И вот это слово, произнесенное почти бессознательно, произвело то, что благодать отступила от ученика, и, когда он пришел к старцу, старец его не узнал. Долго расспрашивал его старец, желая узнать, отчего он лишился благодати, и, узнав, в чем дело, они оба усердно молились Богу – и благодать снова снизошла на ученика.

И мы знаем многих священников, которые подписались (перешли в обновленчество) как бы поневоле, а благодать от них отошла, и понятия их изменились совершенно.

Многих святых уговаривали только воскурить фимиам перед идолами, а в сердце будто бы они могут верить, но святые претерпевали всевозможные страдания, а от веры и наружно не отступали, не отрекались. Страдания их были только в произволении, а во время самых пыток страдал Сам Господь. Святая мученица Фелицитата, мучаясь в темнице от родов, кричала. Сторож говорил ей: “Какая же ты мученица, если теперь кричишь, что же будет с тобой во время самых мучений?” – “Теперь я мучаюсь по естеству, сама, а тогда Сам Господь Иисус Христос будет за меня страдать”».

«Веру можно сохранить при условии соблюдения нравственности – это надо твердо помнить».

* * *

Приехала Женечка, погостила у нас некоторое время. Надо было ей отправляться домой в Перемышль. Батюшка благословил меня проводить ее. До места ее жительства было около сорока верст. Обыкновенно два раза в год навещала ее, а на этот раз она приехала сама, и надо было ее проводить.

В день Ангела батюшки Анатолия, получив благословение после чая, мы вышли в путь. Нам захотелось в такой день завернуть в Оптину пустынь, чтобы помолиться на могилке дорогого, незабвенного нашего духовного отца. Для этого надо было свернуть в сторону и версты четыре пройти лишних. Погода была хорошая, не слишком жаркая, кое-где тучки. Нам приятно было помолиться на могилке и побывать у старцев.

По выходе из часовни мы заметили, что все небо заволокло тучами, яркое солнце исчезло. Но нам было хорошо идти, воздух посвежел, накрапывал маленький дождик. Прошли несколько верст, оставалось уже немного до главной дороги, с которой мы свернули. И вдруг с удивлением мы увидели около дороги груды градин – крупных, не меньше лесного ореха. Градин было так много, что они образовали целые груды. Помню, я подумала в то время, что их можно ведрами собирать для ледника. Когда мы проходили по деревне, то видели, что окна в хатах были разбиты. Люди, которые попадались на улице, говорили, какой пронесся небывалый ураган, с таким ужасным градом. А когда шли обратно, то нам рассказывали, что этот град причинил много несчастий: побиты овцы и телята и даже не успевший скрыться пастушок был убит градом.

Зайдя в Оптину, мы, славу Богу, избежали его за неизреченное милосердие Божие, за молитвы дорогого покойного батюшки Анатолия и за благословение батюшки Никона. Глазам своим не верилось, что за такое короткое время и на таком небольшом расстоянии все это могло произойти. Ночевали по дороге в деревне, у знакомых.

5 июля. В Перемышле мы все ходили к обедне. После обедни я легла отдохнуть и увидела во сне батюшку Никона, который сказал твердым, строгим голосом: «Чтобы этого у тебя никогда не было». И потом положил свой палец на мой рот. Я поняла, что батюшка хочет, чтобы я оставила свою привычку осуждать и говорить лишнее. Помоги мне, Господи и Сергий преподобный (память которого сегодня совершается), избавиться от этой ужасной язвы. Буду почаще вспоминать слова батюшки: «Не наноси себе неисцельную язву».

Уже на следующий день я возвращалась домой.

12 июля. Батюшка Никон: «Если ты куда придешь и пригласят тебя за стол, то, если ты знаешь, что эти люди от души хотят угостить тебя, ешь без смущения и не ожидая приглашения, а если знаешь, что из приличия, то остерегись».

«Бояться нищеты нам нельзя. Мы давали обет терпеть нищету, значит, если боимся, то не хотим исполнять обета».

«Не надо ни к чему иметь пристрастия… Неполезно ожидать какой-то перемены.

В настоящее время люди века сего смотрят на нас, верующих, как на юродивых, как на глупых. Им не нравится наша Православная вера, наш храм и все наше поведение. Они смеются над всем этим. И часто мне приходится слышать от верующих, принужденных жить среди мира, что им тяжело переносить постоянные насмешки, испытывать такое отношение. Но что же беспокоиться об этом? Что глупый человек смеется? Умный не станет смеяться. Чего же беспокоиться? Это смеется неверующий! А мне кажется, что даже честь для нас, что нас не любят, что над нами смеются.

Апостол сказал: “Аще укоряеми бываете о имени Христове, блажени есте, яко славы и Дух Божий на вас почивает”. Правда, труден этот путь, но ведь Сам Господь сказал: “Блаженни вы, егда поносят вас…” Это говорится о тех, кто ради Христа терпит поношения и гонения. Прошу вас, не смущайтесь, если над нами смеются, если нас не любят, – значит, мы не от мира сего.

Плохо, когда все говорят о вас хорошо, все вас хвалят. А если про нас говорят одни хорошо, другие плохо, значит, есть еще в нас хорошее, Божие. Не будем скорбеть и смущаться, найдутся люди, которые поймут нас и утешат».

16 августа. «Надо всегда помнить об образе Божием в себе и в ближнем. Не забывайте, что вам поручен образ Божий и вы должны будете дать отчет Тому, Кем он вам поручен, т. е. Богу. Желаю, чтобы этот чудный образ Божественный возсиял в ваших сердцах и в ваших душах. Аминь».

19 августа. «Прежде чем у Господа просить прощения, надо самой простить, как сказано в молитве Господней.

Ты считаешь себя необидчивой; но ты не обижаешься в таких вещах, которыми ты не интересуешься, а если близко коснется того, чем ты дорожишь, то и обижаешься.

Терпи тяготы монашеского жития ради Царства Небесного», – сказал батюшка Никон.

4 сентября. «Смотри за собой, и нет тебе дела до другого. Ты не поставлена судьей. Только тогда может быть мир душевный, когда во всем винишь себя».

15 сентября. «Как старец Гефсиманский говорит: зачем к старцу приходить? Для того, чтобы сломить свою злую волю и узнать волю Божию. За смиренный вопрос твой Господь откроет отцу твоему Свою волю».

«Не принимай близко к сердцу. Если все так принимать, то и на месяц нас не хватит».

* * *

Сидя в приемной у батюшки в ожидании, когда он кого позовет, я заметила, что сидящая рядом со мной женщина (из духовных детей батюшки) с каким-то даже ожесточением относится ко мне. Между тем прежде она много раз приходила к нам побеседовать, чтобы облегчить свое тяжелое душевное состояние, которое часто находило на нее. Говорила, что чувствует облегчение, когда бывает у нас. А теперь она вдруг сказала раздраженным тоном: «Я завидую вам». – «А в чем же мне можно завидовать? Принимает меня батюшка реже других и большей частью из последних, а то и совсем не принимает, если некогда. Бываю я у него на несколько минут по самым неотложным делам. Все стараются причащаться в день, когда батюшка служит, – мне это очень редко удается. Выговоры мне батюшка делает чаще, чем кому другому. Поэтому завидовать мне не из-за чего». По-видимому, она со всем этим должна была согласиться. Но, помолчав, сказала: «Я завидую вам, что у вас к батюшке такое послушание». – «Это от вас зависит…»

Был и другой взгляд на это (хотя, кажется, редко). Видя строгое отношение батюшки ко мне сравнительно с другими, некоторые могли соблазняться. Вот и у нас Маша, не понимая духовной жизни, неправильно думала. О чем-то надо было попросить батюшку, и я обещала сестрам, что скажу ему. Немного погодя подходит ко мне Маша и говорит со смущением: «Лучше бы кто-нибудь другой попросил».

Когда я передавала батюшке просьбу, то упомянула и об этом случае. «Зачем же ты не говоришь мне?» – забеспокоился батюшка. Для пользы моей души это все надо, но все же батюшка не хотел, чтобы на других это могло так влиять.

Как-то батюшка поручил мне сшить две епитрахили и к ним поручи. Я была счастлива такому поручению. Старательно скроила и в свободное от правил и от своего врачебного дела время тщательно шила. Когда окончила, показала батюшке. Он долго смотрел и нашел недостаток: на миллиметр расстояние между пуговицами разное. Надо было всю подкладку спарывать.

Во второй раз я со страхом показала свою работу. Батюшка и на этот раз нашел в поручах недостатки, и так в третий, четвертый и пятый раз.

Чувствовала я, что батюшка старается для моего смирения, была глубоко благодарна, но все же я каждый раз показывала ему свою работу с большим страхом. Наконец, после пятого раза батюшка взял епитрахили уже без замечаний и надевал их на праздники и на Пасху. И потом как-то за столом, во время поминального обеда, сидя рядом с отцом Геронтием, батюшка в разговоре сказал: «Матушка Амвросия умеет шить епитрахили и поручи» – и опустил глаза, чтобы скрыть улыбку (вероятно, вспомнил, как смирял меня).

Да, чувствовала я заботу нашего дорогого отца о своих духовных детях. От кого же другого могла я получить урок смирения, как только от него, своего духовного отца! И я дорожила этим.

Хотя иногда невольно или нечаянно вырвется что-нибудь такое, и можно подумать, что мне обидно: тогда батюшка, хотя не сейчас же, найдет время и к слову расскажет, как его смирял старец. Я понимала, как трудно все время заботиться о том, чтобы смирять других: ведь для этого надо другому причинять часто незаслуженные огорчения. А каково это?

Жизнь наша проходила, по милости Божией, сравнительно покойно. Многие говорили о нашем общежитии, что у нас можно отдохнуть, как в санатории. И случалось так, что к нам приходили на некоторое время пожить, чтобы успокоиться от какой-нибудь семейной неприятности.

Но при нашей скудной жизни, вероятно, долго было трудно терпеть.

Многим нравились наши монастырские порядки. Помню, матушка Евдокия (Саломон) всегда приходила по праздникам к нам обедать; ей приятно, говорила она, слушать чтение за обедом. Некоторые приходили и просили принять их. Им не отказывали, но предупреждали о нашей нищенской жизни.

Помню, одна дачная сестра пришла и побыла немного, ей понравилось, что у нас все порядки – монастырские. Как раз у меня в руках были какие-то мелкие деньги, я их клала в общую коробку, которая стояла на тумбочке у кровати нашей больной Анисьи. При этом я сказала вновь пришедшей: «Вот и денег мы не держим у себя, а у кого почему-либо появятся, сейчас же кладем в общую коробочку».

У Анисьи эта коробка стояла потому, что она была всегда дома и сама она – аккуратная, внимательная, никогда не забудет, что ей поручишь, напомнить. Видно, это смутило пришедшую, и она не стала просить принять ее.

Батюшка отец Макарий жил в Козельске, как и большинство монахов по выходе из Оптиной пустыни. Он жил со своими двумя родными сестрами, монахинями – Смарагдой и Венедиктой. По праздникам часто говорил им, чтобы они что-нибудь испекли и отнесли нашим больным.

Иногда пригласят с собой кого-нибудь из приезжих скорбящих, чтобы они посмотрели на нашу больную Анисью, которая, несмотря на свою болезнь, была такая светлая, радостная. И это доставит им утешение. Сестра Анна (мать Афанасия), у которой был рак, тоже всегда приветливая, радостная, несмотря на свои страдания; она пока еще ходила по комнате.

Зашла к нам жена одного петроградского профессора (М. М. С.). Она приезжала иногда с мужем, чтобы повидаться с оптинскими батюшками и поговорить. Любимым ее старцем был иеромонах Нектарий. По совету старца она в Козельске останавливалась у отца Лаврентия, который жил со всей своей семьей, состоящей из шести человек: отец, мать, три сестры – все монахи. У них было большое помещение. По выходе из монастыря купили дом. У них, кроме своей семьи, жили несколько монашествующих.

Жена профессора пришла к нам перед самым обедом. Мы пригласили ее сесть за стол. Она была тронута, особенно ее поразила наша скудость. По приезде домой она со слезами рассказала мужу, что у нас за обедом была только кормовая свекла и капуста.

Муж ее был еще и литератором. По ее возвращении домой он написал о жизни здешних монашествующих. Рассказ вышел удачный, трогательный, заинтересовал его друзей. Ему приходилось не раз читать его среди близких сотоварищей. Жена его очень любила своего старца и удивительно хорошо умела передавать все его слова, даже его тоном.

Рассказывали они, как однажды на хутор приехало много батюшкиных духовных детей из Москвы, и в этот же день из Козельска при ехал иеромонах Аифал – смиренный и истинный монах. Слабый вообще, к тому же прошедший такой дальний путь (от Козельска верст шестьдесят), да еще со свертками каких-то поручений.

Когда он вошел к батюшке, то стал на колени в ожидании благословения. А батюшка, зная его как идеального послушника, как бы не обращая внимания на коленопреклоненного отца Аифала, оставил его в таком смиренном положении (вероятно, для примера окружающим) и стал обходить ряд других пришедших. Только когда окончил со всеми, благословил его и принял от него поручения.

Отец Аифал все это время так и был в таком коленопреклоненном положении, как встал при входе перед батюшкой. Да, отец Аифал был образцом истинного монаха. Смирение его было поразительное. Про него говорила Лидия Защук (впоследствии схимонахиня Августа): «Отец Аифал должен благодарить меня, из-за меня он получил Царство Небесное. Я была заведующей оптинским музеем, а он остался первое время в монастыре, в артели, в качестве рабочего. Надо было в скиту устраивать “Дом отдыха”. И вот я так требовательно повелевала им, мучила его, а он молчаливо, со смирением, повиновался безропотно». Мне приходилось с ней видеться, потому что она сломала себе руку, а потом ногу, и я долгое время ходила к ней.

Впоследствии отец Аифал был сослан в Сибирь. Отбыв свой срок, он не решался возвратиться в мир при своем строго монашеском устроении. Он оставался еще год или более на месте ссылки, где ему пришлось поступить на место ночного сторожа, отбивать часы на колокольне. Он писал, что его даже страшит освобождение. Но после уговоров благочестивых людей, которые приготовили для него комнату, он, наконец, решился. Поговел, написал письмо отцу архимандриту о своем решении, просил прощения и благословения. Как он боялся попасть в «мир», так и не пришлось. Дорогой (не доезжая до того места, куда он ехал, только верст двадцать) грабители в пустом вагоне отняли у него деньги – а их было только девять рублей – и вытолкнули из поезда. Железнодорожники подняли его. Через несколько часов отец Аифал скончался, удостоившись мученической кончины. Погребение было монашеское, о нем чудесным образом узнали близкие.

Теперь вернемся к нашей жизни. Кроме больных монашествующих, живущих в городе, мне надо было навещать и больных, поселившихся в соседних деревнях. Обуви для этого надо было много, а покупать мы ничего не могли, лишь бы на черный хлеб хватало. Поэтому я просила у батюшки разрешения ходить босиком летом, как и другие сестры. Батюшка разрешил, только сказал, чтобы в городе по главной улице и в храм не ходила босиком, чтобы не обращать на себя внимания. И я так привыкла. Уже заморозки начались. Помню, 20 октября пошла в Оптину рано утром: земля побелела от мороза, а я иду босиком. Сестра, которая шла рядом со мной, удивлялась: она сапоги надела, а мне ничего. Ноги мои закалились, простуды не боялась. Еще помню, приходилось переходить речку с тонким льдом, который легко ломался под ногами; я тоже разулась и так шла.

Не все охотно переносили нищету, которая их встречала в нашей маленькой общине. Мы четверо, которые вышли из монастыря, одинаково думали. Та нищета, в которой мы жили, была нам по душе, тем более что наш духовный отец был с нами согласен, поддерживал нас и часто наставлял, чтобы мы береглись и не впадали в суету. Но присоединившиеся к нам позднее не вполне разделяли наше мнение. Вначале их многое привлекло к нам, но, поживши, они почувствовали, что у нас тяжело, и им захотелось многое изменить.

Прошел слух, что в соборе освобождается место сторожихи. Матушка Елизавета с сестрами Лизой и Маришей (которые особенно полюбили ее) решили занять это место. Батюшка дал им свое благословение.

Они думали и говорили, что будут просто прирабатывать для нашей общины. Но сразу стало понятно, что это невозможно. Собор, на другом конце города, дел много и по церкви, и им еще хотелось зарабатывать шитьем одеял. Так что с первого же времени у нас получилось полное отделение.

Мы все уважали и любили матушку Елизавету как опытную монахиню и сестер, с которыми уже сжились за эти годы. Нам всем было тяжело расставаться. Первое время сестры прибегали из собора, говорили, что скучают без нас и по монастырским порядкам, к которым привыкли. Но потом стали приходить все реже и реже, только в какие-либо особенные дни празднования или поминания, а иногда навещали наших тяжелых больных. Им было некогда, работы было очень много.

Батюшке приходилось реже у нас бывать, так как часть сестер, нуждающихся в батюшкиных советах, могли прямо из храма заходить в сторожку и там спрашивать батюшку. Наш дом теперь был не единственным для приходящих. Но, несмотря на это, батюшка старался, насколько мог, приходить часто, чтобы напутствовать больных и побеседовать. А в какие-либо знаменательные дни и все собирались к нам, иногда и всенощная служилась. Тогда и из сторожки приходили все, а за сторожа оставался поселившийся в ограде один слепец, схимонах Тихон – оптинский звонарь.

Недолго пришлось прожить после пострига страдалице матери Афанасии – всего полгода. Она уже не в силах была ходить в храм, могла креститься только левой рукой. Правая была поражена ужасной болезнью и причиняла ей невыразимые страдания. 7 января она скончалась в полном сознании.

Как я виню себя, что в это последнее утро не поспешила за батюшкой, чтобы она причастилась. Когда пели панихиду, Анисья сидела в постели и плакала. Батюшка спросил ее, что же она так плачет. «Какая счастливая матушка Афанасия! Она идет ко Господу».

Вскоре к нам поступила еще одна тяжелобольная. Кроткая и смиренная девушка Мария Р. приезжала в Козельск в течение нескольких лет, чтобы побывать у оптинских старцев. Иногда останавливалась у нас. Неожиданно она заболела. Когда в этот раз я увидела ее, она была уже безнадежно больна (рак брюшины). Мы с радостью приняли ее, она была теперь уже монахиней Марией. Их было три сестры, две из них – учительницы (родители давно умерли). Все они горячо любили друг друга. Младшая осталась ухаживать за больной.

22 марта монахиня Мария скончалась. Лиза теперь в Москве медицинской сестрой, не забывает меня. Вот и в этом году она выбрала время, хоть и очень трудно было, и приехала ко мне перед кончиной сестры. Собираясь, она думала: «Мане будет приятно, что я приеду к вам».

* * *

Помню, как перед последним Великим постом, после вечерни, идя из церкви, батюшка зашел к нам на несколько минут, благословил на душеспасительное проведение Великого поста, кратко сказал, какое это великое и святое время для спасения души, и напомнил о том, чтобы мы старались проводить время в молчании.

«Молчание так полезно для души. Мы не можем, когда говорим о другом, не осуждать. Поэтому хорошо тому, кто молчит. Но есть и молчание плохое, когда кто злится и молчит. Не такое, конечно, нужно молчание. Нужно ходить на все церковные службы, а по приходе из церкви заниматься необходимыми делами, самыми крайне нужными. Больше молиться и испытывать себя».

Однажды я сказала батюшке: «Боюсь, не привыкнуть бы мне к властвованию. Прежде совсем не хотела выражать свое старшинство, а теперь требую послушания от младших сестер». – «Это хорошо, для них полезно, а ты сама в себе смиряйся».

4 апреля. Была у обедни. При благословении батюшка у выхода сказал: «Да “обновится яко орля юность твоя”».

18 апреля. Великая Суббота. Среди дня батюшка зашел к нам, чтобы одеть в рясофор нашу сестру Зину.

«Рясофор – это начало ангельского чина, первая ступень восхождения в духовную жизнь. Но прежде чем решиться на это восхождение, нужен многодневный искус. Надо испытать себя – твердое ли у тебя намерение оставить все мирское. Из того, о чем мы молимся при этом, можно понять, что такое рясофор.

Во-первых, мы благодарим Господа, что Он рабу Свою Зинаиду от суетного мирского жития призвал на честное сие житие, т. е. на жизнь духовную. Далее мы просим, чтобы Господь сподобил ее пожить достойно в сем ангельском житии. Но сами мы ничего не можем, мы должны усердно просить об этом Господа. Мы просим, чтобы Он сохранил душу и тело в чистоте даже до смерти, сподобил ее быть храмом Божиим, как сказано Апостолом: “Не весте ли, яко храм Божий есте?”

Если мы чисты душою и телом, то Господь обитает в нас.

“Вразуми, – просим, – помнить всегда Твои повеления”, т. е. заповеди, и исполнять их. “Дай ей смирение, любовь и кротость” – эти необходимые для монаха добродетели, без которых никакой подвиг не принесет никакой пользы, как говорит Иоанн Лествичник.

Мы просим Владычицу Богородицу и всех святых, чтобы они своим предстательством умолили за нее Господа, так как ведь мы своими силами ничего не можем сделать. “Приими рабу Твою”, – далее молимся мы, – “в иго Твое, сподоби ее сочетаться пастве избранных”, т. е. призванных исключительно служить Единому Богу, в число иноков.

Облеки ее целомудрием, воздержанием во всем, дарованием Своей благодати, без которой мы сами, своими только силами ничего не можем достигнуть. Твоею благодатью освяти начаток ее образа ангельского. В псалме, который читается при этом, тоже разъясняется, что означает этот чин: “Господь Просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?” Если враг приблизится ко мне, то он изнеможет, потому что Господь просветит и защитит меня. Если постигнет меня брань с искушениями – на Господа я надеюсь. Одного прошу я у Господа и стараюсь достигнуть этого – чтобы жить мне среди иноков и посещать храм Господень. Ни на отца, ни на мать я не могу так надеяться, их может отнять смерть и разномыслие. Господь же, я твердо надеюсь, не оставит меня».

19 апреля. Христос Воскресе!

Батюшка сказал: «Мы празднуем Святую Пасху – Воскресение Христово и приветствуем друг друга радостными словами: “Христос Воскресе!” Этим мы выражаем свою веру в Господа Иисуса Христа и любовь к своим братьям во Христе. Слова эти, произносимые иногда, может быть, холодно, могут умилить, подействовать на сердце. Сколько глубоких мыслей в Пасхальном каноне!»

Ответы батюшки на вопросы:

«На пользу, если что знаешь, сказать можно, но не в смысле учительства».

«Василий Великий говорит: читаешь для того, чтобы самому вразумляться и других наставлять, когда нужно».

«Надо твердо помнить этот закон духовной жизни – если в чем кого осудишь или смутишься чем-нибудь у другого человека, то тебя это же самое постигнет: ты сделаешь сам то, в чем осудил другого, или будешь страдать этим же самым недостатком. Я много раз замечал на себе исполнение этого закона».

28 мая. Праздник Вознесения.

«Нужно положить начало меньше привязываться к земному. Не прилагайте сердца к суете мирской. Особенно во время молитвы оставьте все помыслы житейские. После молитвы домашней и церковной, чтобы сохранить умиление, нужно молчать, а то даже простое, незначительное, по-видимому, слово так и спугнет его из нашей души». Поэтому из церкви мы по возможности расходились поодиночке.

* * *

Одна сестра, пришедшая откуда-то издалека и поселившаяся в нашем городке, попросила меня (а сама почему-то стеснялась) узнать у батюшки ответы на ее вопросы. Я записала эти вопросы и здесь же оставила место для ответов, чтобы тотчас же их написать. Вот они.

1. Боюсь, что я здесь работаю, а все это, может быть, не на пользу? Не лучше ли, если бы я своих старых родителей успокаивала?

«Инокиня принадлежит Богу, и ей полезнее служить Богу в кругу сестер, а не мирских, хотя бы и самых близких».

2. Здоровье мое слабое, а как совсем заболею, сестры будут мною тяготиться, – такие у меня помыслы.

«Это – дело будущего, а потому, по слову Святого Евангелия, не нужно сердцем своим заботиться о сем. Все в руках Божиих. Господи, да будет воля Твоя!»

3. Хотя я сознаю, что если поеду домой, то тоже буду неспокойна.

«Покой в Боге, а не в мирской жизни».