Текст книги "Вечная философия"

«О Высшая Личность, – взывает Арджуна к Кришне, в котором теперь он постиг воплощение Божественного. – Я хочу узреть Твой Вселенский образ», – то есть форму Бога мира, Природы, временного порядка. Кришна отвечает: «Узри здесь, в Моем теле, всю вселенную, подвижное и неподвижное». Увиденное поражает Арджуну и ввергает в ужас.

В Твоем теле, Господь, я вижу всех полубогов и множество разных существ, Шиву, Брахму, сидящего на лотосном троне, и всех мудрецов и божественных змеев.

Я вижу Тебя с многочисленными руками, чревами, устами, глазами, обладающего бесчисленными образами со всех сторон, но я не вижу ни Твоего начала, ни середины, ни конца Твоего, о Владыка вселенной, о Вселенская форма.

Далее следует длинный пассаж, подробно описывающий всемогущество и всеохватность Бога во Вселенской форме. Затем видение меняется, и Арджуна, трепеща от ужаса, осознает, что Бог во вселенной – это не только Бог созидания, но и Бог разрушения.

Увидев Твои ужасные клыки и лики, подобные все уничтожающему огню смерти, я не узнаю четырех сторон света и не нахожу покоя. Будь милостив, о Бог богов, обитель вселенной.

Как многие реки стекаются в океан, так и эти герои мира людей входят в Твои пламенеющие рты.

Как мотыльки быстро влетают в огонь, чтобы найти там гибель, так и эти создания с огромной скоростью мчатся в Твои рты, чтобы погибнуть.

Поведай мне, кто Ты, о ужасающий образом. Я преклоняюсь пред Тобой. Будь милостив ко мне, о Бог Всевышний. Я хочу познать Тебя, Изначальный, ибо я не ведаю Твоих дел.

«Поведай мне, кто ты». Ответ ясен и недвусмыслен.

Я – могучее время, губящее мир, и теперь Я занят разрушением мира.

Но Бог, который столь ужасен в форме Времени, также существует в безвременье как Божественная сущность, как Брахман, самая суть которого – это сат, чит и ананда: Бытие, Знание и Блаженство. А внутри и за пределами человеческой терзаемой временем психики существует его дух, «несозданный и несоздаваемый», как говорил Экхарт, Атман, который подобен или даже идентичен Брахману. Гита, как и все прочие изложения Вечной философии, оправдывает Пути творца, утверждая (и это утверждение основано на наблюдении и непосредственном опыте), что человек может, если пожелает, умертвить свое временное отчужденное «я» и слиться с вневременным Духом. Также Гита подтверждает, что аватар воплощается для того, чтобы помочь людям достичь этого единения. Он оказывает эту помощь тремя способами: учит людей истинной доктрине в мире, ослепленном добровольным невежеством, призывает души предаться «мирской любви» к его человечности, но только как средство духовной любви – постижения Духа, и, наконец, служит проводником благодати.

Богу как Духу можно поклоняться лишь в духе и ради него самого, но Богу во времени обычно поклоняются материальными средствами, чтобы достичь временных целей. Бог во времени – это не только созидатель, но и явный разрушитель, и поэтому всегда бытовало мнение, что поклоняться ему следует способами, которые столь же ужасны, как и учиняемые им разрушения. Отсюда кровавые жертвоприношения индийской богине Кали в ее ипостаси Природы-разрушительницы, отсюда дети, подносимые «Молохам», предрекаемым иудейскими пророками, отсюда человеческие жертвоприношения, практикуемые, например, финикийцами, карфагенянами, друидами и ацтеками. Во всех этих случаях люди обращались к божеству, которое было богом во времени или олицетворением Природы, которая есть само Время, поглощающее собственных отпрысков, и во всех этих случаях целью обряда было обрести будущие выгоды или избежать бедствий, которые Время и Природа всегда держат в запасе. Страдания, которые, очевидно, так любил Разрушитель, казались вполне приемлемой ценой. Важность временной цели оправдывала средства, по природе своей столь ужасные, потому что природа эта была подобна времени. Сублимированные отзвуки этого древнего мышления и поведения до сих пор можно найти в некоторых теориях искупления и в концепции приношения жертвы Тела и Крови Христа как постоянного жертвоприношения Бога-человека.

В современном мире боги, которым приносятся человеческие жертвы, – это олицетворения не Природы, но самодельных политических идеалов самого человека. Конечно, все они относятся к событиям во времени – действительным событиям в прошлом или в будущем, предполагаемым событиям в будущем. И здесь следует отметить, что философия, которая проповедует существование и непосредственную постижимость вечности, связана с одной политической теорией и практикой, а философия, которая утверждает, что единственная реальность – это то, что происходит во времени, – это другая теория, которая оправдывает совсем иную политическую практику. Это четко осознавали писатели-марксисты (см., например, «Марксистская философия и наука» профессора Дж. Б. С. Холдейна), которые указывали, что когда христиане в первую очередь озабочены событиями во времени – они исповедуют «революционную религию», а когда под влиянием мистиков проповедуется Вечное Евангелие, которое лишь символизирует исторические или псевдоисторические факты, записанные в Библии, – христианство становится политически «статичным» и «реакционным».

Это марксистское объяснение в определенном смысле примитивно. Не совсем верно будет утверждать, что все религиозные и философские течения, сосредоточенные в первую очередь на времени, а не на вечности, обязательно революционны. Цель любой революции – сделать будущее принципиально иным и лучшим, чем было прошлое. Но некоторые одержимые временем философы в первую очередь сосредоточены на прошлом, а не на будущем, и их политика строится на удержании и сохранении статус-кво и на возвращении к старым добрым временам. Но в одном обращенные назад времяпоклонники не отличаются от революционных поборников большего и лучшего будущего: все они готовы использовать необузданное насилие, чтобы достичь своих целей. Здесь и таится принципиальное различие между политикой философов вечности и политикой философов времени. Для последних абсолютное благо находится во временном мире в будущем, где все будут счастливы, потому что будут действовать и мыслить каким-то совершенно новым и неожиданным образом – или, напротив, традиционными, освященными веками способами. И из-за того, что абсолютное благо находится во времени, они считают, что допустимо использовать любые временные средства, чтобы достичь его. Инквизиция сжигает и пытает, чтобы навечно сохранить верование, ритуал и церковно-политически-финансовую организацию, которая считается необходимой для спасения человека. Поклоняющиеся Библии протестанты ведут долгие и жестокие войны, чтобы сделать мир безопасным для того, что они с любовью представляют как исконное древнее христианство времен апостолов. Якобинцы и большевики готовы пожертвовать миллионами человеческих жизней ради политического будущего, столь восхитительно непохожего на настоящее. А сейчас вся Европа и большая часть Азии приносятся в жертву нагаданным на кофейной гуще постоянному Сопроцветанию и Тысячелетнему Рейху. Из исторических записей становится совершенно ясно, что большинство религий и направлений философии, которые слишком серьезно относятся ко времени, связаны с политическими теориями, которые провоцируют и оправдывают широкомасштабное применение насилия. Единственное исключение – это эпикурейцы, которые отвечают на слишком реальное время словами: «Ешь, пей и веселись, потому что завтра мы умрем». Это не очень благородная и даже не слишком практичная мораль. Но даже она представляется куда более осмысленной, чем революционная этика: «Умирай (и убивай), и завтра кто-то другой будет есть, пить и веселиться». На практике, конечно, перспектива будущего чужого веселья крайне сомнительна. Ведь процесс многочисленных смертей и убийств создает материальные, социальные и психологические условия, которые практически полностью исключают вероятность, что революция приведет к заявленным благим целям.

Для тех, чья философия не превращает время в культ, абсолютное благо кроется не в прогрессивном социальном апокалипсисе революционеров и не во вновь переживаемом и законсервированном прошлом, но в вечном божественном «сейчас», которое те, кто достаточно сильно желает этого блага, могут постичь на собственном опыте. Просто акт умерщвления своего «я» не обещает гарантированного перехода в вечность, а массовое убийство никак не может принести избавление и процветание ни убивающим, ни убитым. Покой, лежащий за пределами всякого понимания, – это плод освобождения и перехода в вечность, но покой в своей обыденной повседневной ипостаси – это также корень освобождения. Ибо там, где бушуют страсти и отвлекают соблазны, абсолютное благо обрести невозможно. Это одна из причин, по которой политика, связанная с философами вечности, толерантна и не прибегает к насилию. Другая причина заключается в том, что вечность, реализуемая в абсолютном благе, – это царствие небесное внутри. Ты есть То, и хотя То – бессмертно и бессменно, убийство и истязания индивидуальных «ты» имеют значение космического масштаба, так как это вмешательство в нормальные и естественные взаимоотношения между отдельными душами и божественной Основой всего сущего. Любое насилие – это прежде всего кощунственный бунт против божественного порядка. Переходя от теории к историческим фактам, мы обнаружим, что религии, теологическая основа которых уделяла меньше всего внимания событиям во времени и больше всего – вечности, в своем политическом воплощении стабильно были наименее жестокими и наиболее гуманными. В отличие от раннего иудаизма, христианства и ислама (все эти религии были одержимы временем) индуизм и буддизм никогда не преследовали иноверцев, почти никогда не оправдывали религиозные войны и воздерживались от того миссионерского империализма, который шел рука об руку с политическим и экономическим притеснением цветных народов. На протяжении четыресхот лет, с начала шестнадцатого века по начало двадцатого, большинство христианских стран в Европе почти постоянно атаковывали, завоевывали и эксплуатировали «языческие» страны по соседству и на других континентах. За эти века многие священники сделали все, что было в их силах, чтобы уменьшить последствия этого произвола, но ни одно крупное христианское течение официально не порицало его. Первый коллективный протест против рабовладельческой системы, внедренной в Новом Свете англичанами и испанцами, был выражен в 1688 году Собранием квакеров Джермантауна. Этот факт имеет очень большое значение. Из всех христианских сект семнадцатого века квакеры были наименее одержимы историей и меньше всего боготворили все преходящее. Они верили, что внутренний свет заключен в каждом человеке, что спасение будет даровано тем, кто живет в согласии с этим светом и не зависит от исповедания какого-то верования в исторических или псевдоисторических событиях, или от совершения определенных обрядов, или от членства в определенных церковных организациях. Более того, философия вечности защищала их от апокалиптического материализма и поклонения прогрессу, которым в последнее время оправдывают любое бесчинство – от войн и революций до изнуряющего труда, рабства и эксплуатации дикарей и детей, – оправдывают на том основании, что высшее благо заключено в будущем и что любые временные средства, сколь бы чудовищны они ни были, можно использовать, чтобы достичь это благо. Так как теология квакеров была формой философии вечности, их политическая теория отрицала войну и религиозные преследования как средства достижения идеальной цели. Они не признавали рабства и проповедовали расовое равенство. Отдельные представители других конфессий тоже сделали многое для африканских жертв алчности белого человека. Можно вспомнить, например, святого Петра Клавера из Катрахены. Но этот героически милосердный «раб рабов» никогда не высказывался открыто против института рабства или незаконной торговли, которая помогала его поддерживать. Согласно дошедшим до нас документам, он в отличие от Джона Вулмана даже не пытался убедить рабовладельцев освободить свое живое имущество. Причина, вероятно, кроется в том, что Клавер был иезуитом, давшим обет совершенного послушания и из-за своей веры считающим определенную политическую и церковную организацию мистическим телом Христа. Главы этой организации не выступали против рабства или работорговли. Кто он был такой, этот Петр Клавер, чтобы выражать мысль, не санкционированную вышестоящими лицами?

Другой практический принцип, неизменно встречающийся в великих исторических философиях вечности, таких как индуизм и буддизм, – это мораль, предполагающая доброе отношение к животным. Иудаизм и христианство учили, что животных можно использовать как вещи для достижения временных целей. Даже отношение святого Франциска к зверям было не совсем однозначным. Да, он обратил в христианство волка и читал проповеди птицам, но когда брат Юнипер отрубил ноги живой свинье, чтобы утолить голод больного, возжелавшего свиных ножек, святой лишь побранил не в меру ретивого ученика за порчу частной собственности. Только в девятнадцатом веке, когда православное христианство утратило значительную часть влияния на европейские умы, начала обретать популярность идея, что было бы неплохо гуманно относиться к животным. Эта новая мораль была связана с вновь пробудившимся интересом к Природе, который подогревался поэтами-романтиками и учеными. Но, не имея корней в философии вечности и доктрине божественного, живущего в каждом живом существе, современное движение за доброе отношение к животным легко совместимо с нетерпимостью, преследованиями и систематической жестокостью по отношению к людям. Юных фашистов учили быть мягкими с собаками и кошками и безжалостными с евреями. Ведь фашизм – это типичная временная философия, которая считает, что высшее благо существует не в вечности, а в будущем. Евреи, согласно их гипотезе, препятствуют достижению высшего блага, собаки и кошки – нет. Остальное – логические следствия.

Себялюбие и предубеждение – это бесчеловечные и низменные качества даже в миру, но в религиозных доктринах они становятся еще низменнее. Это величайшее зло, которое принесла нам церковь: оно порождает в каждой церковной общине эгоистичную, необъективную традиционность, которая состоит в том, чтобы отважно защищать все, что ей свойственно, и порицать все, что ей несвойственно. А когда каждый поборник веры взращивается на принципах защиты своей истины, своего учения, своей церкви, то больше всего благ и почестей получает тот, кто любит и защищает все свое и неустанно нападает на все, относящееся к другому вероисповеданию. Может ли что-то навредить истине, единству и религии сильнее, чем такие ее защитники? Если задаться вопросом, почему великий епископ Мо написал так много просвещенных книг с критикой всех аспектов Реформации, – так это потому, что он родился во Франции и был воспитан в самом сердце католической церкви. Если бы он родился в Англии и называл Оксфорд или Кембридж своей альма-матер, то, возможно, он мог бы посоперничать с епископом Стиллингфлитом и написал бы не меньше ученых трудов против Римско-католической церкви. И все же рискну предположить, что если бы каждая Церковь породила всего по одному человеку, который был бы набожен, как апостол, и любил бы непредвзято, как первые христиане в первой Иерусалимской церкви, то их условия объединения уместились бы на половине листа бумаги и не прошло бы и получаса, как они стали бы единой религией. А потому получается, что Церкви разделяются, отчуждаются друг от друга и становятся враждебными друг к другу из-за учения, логики, истории, критики в руках предвзятости, – и каждая церковь слишком часто подтверждает это на деле. Почему даже лучшие из католиков стараются не признавать рукоположений нашей Церкви? Да потому, что они боятся хоть как-то уменьшить одиозность Реформации. Почему ни один протестант где бы то ни было не готов даже помыслить о пользе безбрачия у тех, кто отошел от мирской жизни, чтобы проповедовать Закон Божий? Да потому, что это преуменьшит глубину заблуждения католиков, не допускающих брака у священников. И почему даже самые достойные и благочестивые священники основных христианских конфессий боятся признать, что Божественного Света может быть достаточно и что стремиться нужно лишь к наставлениям и вдохновению, полученным от Святого Духа? Потому что квакеры, отколовшиеся от церкви, сделали эту доктрину краеугольным камнем своей теологии. Если бы мы любили истину как таковую, если бы мы стремились к ней ради нее самой, если бы мы возлюбили ближнего, как самого себя, если бы мы желали от нашей религии лишь того, чтобы она была угодна Богу, если бы мы в равной степени желали спасения всему человечеству, если бы мы боялись заблуждения лишь оттого, что оно может навредить нам и нашим ближним, – тогда в нас не было бы места подобным настроениям.

А потому существует всеохватный дух, общность святых в любви Божьей, которую нельзя постичь тем, что называют правоверностью в определенных церквях, а можно лишь обрести через общее умерщвление в себе всех мирских взглядов, чистой любовью Божьей и тем помазанием свыше, которое освобождает разум от всего самолюбия и заставляет его любить истину и благо в каждом человеке, равно будь он христианин, иудей или язычник. Тот, кто хочет обрести священный и всеохватный дух в этом беспорядочном и раздробленном состоянии вещей и жить в отдельной части церкви, не принимая участия в ее разделении, должен твердо усвоить три истины. Первая: вселенская любовь, которая дает Богу силу сердца и заставляет нас любить каждого человека, как мы любим себя, – это самое благородное, самое священное, самое богоподобное состояние души и являет собой самое совершенство, к которому может вознести нас самая совершенная религия. Никакая религия не принесет человеку добра, если она не дарует ему это совершенство любви. Эта истина откроет нам, что подлинную правоверность не найти нигде, кроме как в чистой бескорыстной любви к Богу и ближнему. Вторая: в нынешнем разделенном состоянии церкви и сама истина раздирается на куски, а потому подлинно обрести всеохватный дух может лишь тот, в ком больше истины и меньше заблуждения, которое привносится любой из разделенных частей. Эта истина позволяет нам жить в отделенной части, но не пострадать от этого разделения и сохранить подлинную свободу и способность укрепиться в вере с помощью всего благого, что мы слышим в любой части церкви. Третья: всегда должно держать в уме ту великую истину, что венец Божественной Справедливости – не делать различения между группами или людьми, но одинаково относиться к тому, что правильно, и к тому, что дурно, и у иудея, и у язычника. А потому тот, кто хочет обрести священный дух, будет любить, как любит Бог, и порицать, как порицает Бог, не будет смотреть глазами католика или протестанта, не будет любить какую-то истину меньше потому, что ее поборником был Игнатий Лойола или Джон Баньян, и не будет меньше порицать заблуждение, потому что в нем упорствуют доктор Трапп или Джордж Фокс.

Уильям Ло

Доктор Трапп был автором религиозного трактата под названием «О природе, безумии, грехе и опасности излишней праведности». Один из полемических трудов Ло был ответом на этот трактат.

Варанаси к Востоку, Мекка к Западу, но загляни в свое сердце, ибо в нем и Рама, и Аллах.

Кабир

Как пчела собирает мед с различных цветов, так и человек принимает самую сущность различных Писаний и видит во всех религиях только благое.

Из Бхагаваты-пураны

Царь Пиядаси, наперсник богов, воздает хвалу всем вероучениям – ушедшим из мира и находящимся в миру, и дарениями и всевозможными хвалами он почитает их. Но не так ценит наперсник богов дарение и хвалу, как то, чтобы увеличивалось достоинство всех вероучений. А увеличение достоинства многообразно. Но основа его такова:

Это сдержанность в речи, во избежание восхваления собственного вероучения и порицания чужого вероучения без всякого повода или легкого порицания по тому или иному поводу. Но следует именно восхвалять чужие вероучения по каждому поводу.

Поступающий иначе и свое вероучение губит, и чужому вредит. Ведь когда кто бы то ни было хвалит собственное вероучение или порицает чужое вероучение с мыслью: «Придам блеск собственному вероучению», поступающий так из приверженности собственному вероучению его-то именно и губит. Но доброе дело – сходиться вместе, дабы внимать дхарме друг от друга и ей повиноваться.

Эдикт Ашоки

Увы, нелегко будет найти эдикт христианского царя, подобный этому. На Западе по старинному закону главным образом действия остается восхваление своего вероучения и порицание и даже преследование всех остальных. С недавних времен, однако, правительства изменили свою политику. Обращение в новую веру и преследование – теперь прерогатива политических псевдорелигий, таких как коммунизм, фашизм и национализм, а к различным ипостасям Вечной философии, если только не появляется подозрение, что они встанут на пути у достижения временных целей, провозглашаемых этими псевдорелигиями, относятся с презрительным терпеливым равнодушием.

Дети Божьи очень милы, но очень странны, очень добры, но очень ограниченны.

Сундар Сингх

Таков был вывод, к которому вынужден был прийти один из самых уважаемых новообращенных индусов после нескольких лет общения с братьями-христианами. Существует, конечно, множество весьма достойных исключений, но, как правило, даже самым ученым протестантам и католикам была свойственна некоторая надменная узость мышления, которая, не будь она столь грубым нарушением постулатов любви к ближнему и истины, была бы откровенно смешной. Сто лет назад почти ничего не было известно о санскрите, пали или китайском. Узость мышления европейских ученых вполне объяснялась этим невежеством. Сегодня, когда более или менее качественные переводы стали общедоступны, этой ограниченности нет ни объяснения, ни оправдания. И все же большинство европейских и американских авторов трудов на тему религии и метафизики пишут так, будто этих тем касались только евреи, греки и средневековые христиане, жившие в средиземноморской части Европы. Это проявление невежества, которое в двадцатом веке может быть только намеренным и добровольным, не просто абсурдно и постыдно – оно опасно для общества. Как любая другая форма империализма, теологический империализм – это угроза миру в мире. Насилие будет править в мире, пока, во-первых, большинство людей не примут единую, истинную жизненную философию, во-вторых, пока Вечную философию не признают высшим фактором, общим для всех религий, в-третьих, пока последователи каждой религии не отвергнут идолопоклоннические философии времени, которые – каждая в своей вере – заслоняют сейчас Вечную философию, в-четвертых, пока люди по всему миру не откажутся от политических псевдорелигий, которые видят высшее благо человечества в будущем и потому оправдывают и предписывают использование любых бесчинств для достижения этой цели. Если эти условия не будут соблюдены, никакое политическое планирование, никакие экономические графики, как бы ловко их ни рисовали, не смогут предотвратить рецидивы войн и революций.