Текст книги "Вечная философия"

Простодушный человек любит все самое драгоценное на земле, мужа или жену, родителя или дитя, брата или друга, не теряя своей цельности. Внешнее будет иметь для него притяжение лишь потому, что оно ведет его к Нему. Все прикрасы и иллюзии, смятения и ложь оставят его, как исчезает роса перед солнечным светом. Единственное его стремление – угодить Богу, и потому ему совершенно безразлично, что скажут и подумают другие, а потому слова и поступки его совершенно просты и естественны, будто видны они только ему. Такая христианская простота – это самое совершенство внутренней жизни. Бог, Его воля и желания – единственная его цель.

Н. Гру

А вот более подробное рассуждение на ту же тему от одного из величайших мастеров психоанализа.

В миру, когда люди называют кого-то простаком, они обычно имеют в виду глупого, невежественного, легковерного человека. Но настоящая простота, столь далекая от глупости, почти совершенна. Все добрые люди любят ее и восхищаются ею, боятся согрешить против нее, наблюдают ее в других и знают, что́ она влечет, – и все же не могут дать ей точное определение. Следует заметить, что простота – это возвышенность души, которая не знает смущения. Она не равна искренности, которая представляет собой куда более скромную добродетель. Многие люди искренни, но не просты. Они говорят лишь то, во что верят, и не хотят казаться чем-либо, кроме как самими собой. Но они всегда думают о себе, взвешивают каждое свое слово и мысль и поглощены собой, боясь сделать слишком много либо недоделать. Эти люди искренни, но не просты. Они не чувствуют себя непринужденно с другими, а другие не чувствуют себя непринужденно с ними. В них нет ничего легкого, откровенного и естественного. Создается ощущение, что приятнее было бы иметь дело с людьми менее достойными восхищения, но не такими скованными. Раствориться в мире вокруг и никогда не обращать мысль внутрь себя, как слепо поступают те, кого захватило все приятное и осязаемое, – это одна из крайностей, противоположных простоте. А быть поглощенным собой во всем, будь то обязательства перед Богом или человеком, – это другая крайность, в которой человека захватывает тщеславие, и он становится замкнутым, настороженным, смущенным любой мелочью, которая может поколебать его самомнение. Эта ложная мудрость, несмотря на сопутствующую серьезность, едва ли менее глупа и самонадеянна, чем безрассудство тех, кто с головой погружается в мирские удовольствия. Одному кружат голову внешние обстоятельства, другому – то, что, как он верит, происходит у него внутри, но оба опьянены, и второе состояние хуже первого, потому что ошибочно принимается за мудрость и жертвы его даже не пытаются исцелиться. Подлинная простота – это золотая середина, равная свобода от бездумия и волнений, когда душа не захлебывается во внешнем настолько, что теряет способность размышлять, но и не претерпевает бесконечные исправления, на которые толкает неуверенность в себе. Истинной простотой наделена та душа, которая видит, куда идет, не теряя времени на споры о каждом шаге и не оглядываясь постоянно назад. Такая простота – воистину великое сокровище. Как же обрести его? Я готов отдать за нее все, чем владею, это бесценный перл Священного Писания.

Итак, первый шаг – это дать душе отринуть внешнее и заглянуть внутрь себя, чтобы понять свои истинные стремления. В этом нет ничего дурного и неестественного, это лишь мудрая любовь к себе, которая стремится избежать опьянения внешним миром.

Следующим шагом душа должна прибавить к размышлениям о себе размышления о внушающем трепет Боге. Это чуть приблизит ее к подлинной мудрости, но душа все еще по большей части поглощена собой. Ей мало бояться Бога, она хочет быть уверена, что в самом деле боится Его и боится не убояться Его, тем самым погрязая в бесконечном круге неуверенности в себе. Все эти беспокойные сомнения в самом себе весьма далеки от покоя и свободы настоящей любви, но это еще впереди. Душа должна пройти через период испытаний, ибо брось ее внезапно в состояние умиротворения – и она не поймет, что с ним делать.

Третий шаг – это прекратить беспокойные размышления о себе и вместо этого погрузиться в Бога, постепенно забывая себя в Нем. Душа наполняется Богом и прекращает питаться самой собой. Такая душа не слепа к своим порокам и не безразлична к своим ошибкам, она осознает их яснее, чем когда-либо прежде, и более яркий свет показывает их яснее, но это самопознание исходит от Бога, и потому оно не беспокойно, а просто.

Фенелон

Как замечательно точно и изящно! Одно из самых нелепых проявлений беспочвенного тщеславия двадцатого века – это вера в то, что до Фрейда никто ничего не знал о психологии. В действительности же большинство современных психологов понимают людей хуже, чем самые талантливые их предшественники. Фенелон и Ларошфуко знали все о поверхностной рационализации глубинных, постыдных стремлений подсознания и полностью осознавали, что подлинными силами, движущими человеком, зачастую были секс и жажда власти, скрываемые под личиной благовоспитанности. Макиавелли, как и Парето, проводил черту между «остатками» и «деривациями», между подлинными корыстными мотивами политических действий и красивыми теориями, принципами и идеалами, которыми эти действия объяснялись и оправдывались перед доверчивым народом. Подобно Будде и Августину Блаженному, Паскаль оценивал человеческую добродетель и рациональность очень здраво – то есть чрезвычайно низко. Но всем этим людям, даже Ларошфуко, даже Макиавелли, были известны определенные факты, которые психологи двадцатого века предпочитают игнорировать: что природа человека троична и наряду с разумом и телом состоит из духа, что мы живем на границе двух миров, временного и вечного, физического и божественного, что, будучи сам по себе ничем, человек – это «ничто, окруженное Богом, нуждающееся в Боге, способное обрести Бога и наполненное Богом, если он того пожелает». Христианская простота, о которой пишут Гру и Фенелон, – это то же, что и добродетель, которой так восхищались Лао-цзы и его последователи. Эти китайские мудрецы считали, что личные грехи и социальная неприспособленность проистекают из того, что люди отказались от своей божественной первопричины и живут, руководствуясь собственными желаниями и понятиями, а не Дао – Великим Путем, Логосом, Природой Вещей, – и это проявляется на каждом уровне существования – физическом, животном, интеллектуальном и духовном. Мы достигаем Просветления, когда отказываемся от своеволия и покоряемся Дао в мире вокруг нас и в нашем теле, разуме и духе. Порой даоские философы пишут так, будто верят в Благородного Дикаря Руссо, и они китайцы, а потому конкретное и практическое беспокоит их куда больше, чем умозрительное, – они любят расписать методы, с помощью которых правители могут упростить цивилизацию и тем самым уберечь своих подданных от влияния созданных человеком и потому затмевающих Дао систем мышления, чувствования и действия. Но правители, которые должны выполнить это задание ради масс, сами должны быть мудрецами, а чтобы стать мудрецом, нужно сбросить с себя оцепенение погрязшей в грехе взрослой жизни и снова уподобиться младенцу. Ибо только тот, кто мягок и покорен, живет настоящей жизнью. Все победит и переживет тот, кто приспособится ко всему, тот, кто всегда ищет самое низкое место, не камень, но вода, которая подтачивает вековые холмы. Простота и спонтанность совершенного мудреца – это плоды самоограничения, усмирения воли и – через сдержанность и медитацию – усмирения разума. Только самый натренированный художник сможет на высочайшем уровне овладеть искусством спонтанности ребенка, впервые взявшего в руки краски. Быть простым – сложнейшее из всех испытаний.

– Осмелюсь спросить, что такое пост сердца?

– Сделай единой свою волю: не слушай ушами, а слушай сердцем, не слушай сердцем, а слушай духовными токами. В слухе остановись на том, что слышишь, в сознании остановись на том, о чем думается. Пусть жизненный дух в тебе пребудет пуст и будет непроизвольно откликаться внешним вещам. Путь сходится в пустоте. Пустота и есть пост сердца.

– Пока я, Хой, еще не постиг своего истинного бытия, я и в самом деле буду Хоем, – сказал Янь Хой. – Когда же я постигну свое истинное бытие, я еще не буду Хоем. Вот это и значит «сделать себя пустым»?

– Именно так! – отвечал Конфуций. – Вот что я тебе скажу: войди в его ограду (дурного правителя, чью систему Янь Хой пытается реформировать) и гуляй в ней свободно, но не забивай себе голову мыслями о славе. Когда тебя слушают, пой свою песню, когда тебя не слушают, умолкни. Для тебя не должно быть внутренних покоев и простора вовне. Остановись на неизбежном и в этом обрети свой единый дом. Тогда ты будешь близок к правде. Вглядись же в тот сокровенный чертог: из пустой залы исходит ослепительный свет. Удачу приносит прекращение прекращения. Пока же ты не придешь к этому концу, ты будешь мчаться галопом, даже восседая неподвижно. Если твои уши и глаза будут внимать внутреннему и ты отрешишься от умствования (от тех конвенциональных максим, о которых пишут в учебниках), то к тебе стекутся божества и духи, не говоря уже о людях! Вот что такое превращение всей тьмы вещей.

Чжуан-цзы

В таком разрезе самоограничение можно рассматривать как процесс обучения, посредством которого мы овладеваем по меньшей мере естественными реакциями, находящимися в гармонии с Дао, с Таковостью и с Волей Божьей. Те, кто стал восприимчив к божественной Природе Вещей, кто реагирует на обстоятельства без желаний и неприязни, но с любовью, которая позволяет им спонтанно поступать, как нравится, – те могут искренне сказать: «Не я, но Бог во мне». Таких людей последователи Вечной философии сравнивают с младенцами, дураками и простаками, а иногда – как в следующем отрывке – даже с пьяницами.

Вот и пьяный, упавший с повозки, может удариться сильно, а до смерти не убьется. Тело у него такое же, как у других, а ушибется он по-особому – ведь дух его целостен. Он не знал, что едет в повозке, и не знал, что свалился с нее, мечты о жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и вот он, столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха. Если человек может стать таким целостным от вина, то насколько же целостнее может он стать благодаря Небу?

Чжуан-цзы

Художник обретает непринужденную спонтанность и виртуозное мастерство посредством долгого послушания и тяжелого труда. Зная, что он никогда не создаст ничего сам, черпая из верхних слоев своего личного сознания, он покоряется силе «вдохновения». Зная, что средства, которые он применяет, имеют самостоятельную природу, которую нельзя игнорировать или пересиливать, он добровольно становится их терпеливым слугой и таким образом обретает свободу выражения. Но жизнь – это тоже искусство, и человек, который хочет стать виртуозным мастером жизни, должен на всех уровнях своего бытия следовать теми же путями, которыми живописец, или скульптор, или любой другой ремесленник приходят к своему, более ограниченному совершенству.

Повар Дин разделывал бычьи туши для царя Вэнь-хоя. Взмахнет рукой, навалится плечом, подопрет коленом, притопнет ногой, и вот: вжик! бах! Сверкающий нож словно пляшет в воздухе – то в такт мелодии «Тутовая роща», то в ритме песен Цзиншоу.

– Прекрасно! – воскликнул царь Вэнь-хой. – Сколь высоко твое искусство, повар!

Отложив нож, повар Дин сказал в ответ: «Ваш слуга любит Путь, а он выше обыкновенного мастерства. Поначалу, когда я занялся разделкой туш, я видел перед собой только туши быков, но минуло три года – и я уже не видел их перед собой! Теперь я не смотрю глазами, а полагаюсь на осязание духа, я перестал воспринимать органами чувств и даю претвориться во мне духовному желанию. Вверяясь Небесному порядку, я веду нож через главные сочленения, непроизвольно проникаю во внутренние пустоты, следуя лишь непреложному, и потому никогда не наталкиваюсь на мышцы или сухожилия, не говоря уже о костях. Хороший повар меняет свой нож раз в год – потому что он режет. Обыкновенный повар меняет свой нож раз в месяц – потому что он рубит. А я пользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, разделал им несколько тысяч туш, а нож все еще выглядит таким, словно он только что сошел с точильного камня. Ведь в сочленениях туши всегда есть промежуток, а лезвие моего ножа не имеет толщины. Когда же не имеющее толщины вводишь в пустоту, ножу всегда найдется предостаточно места, где погулять. Вот почему даже спустя девятнадцать лет мой нож выглядит так, словно он только что сошел с точильного камня. Однако же всякий раз, когда я подхожу к трудному месту, я вижу, где мне придется нелегко, и собираю воедино мое внимание. Я пристально вглядываюсь в это место, двигаюсь медленно и плавно, веду нож старательно, и вдруг туша распадается, словно ком земли рушится на землю. Тогда я поднимаю вверх руку, с довольным видом оглядываюсь по сторонам, а потом вытираю нож и кладу его на место».

– Превосходно! – воскликнул царь Вэнь-хой. – Послушав повара Дина, я понял, как нужно вскармливать жизнь.

Чжуан-цзы

В первых семи правилах Восьмеричного Пути Будда описывает условия, которые должен соблюдать каждый, кто желает прийти к последней, восьмой ступени – правильному сосредоточению. Выполнение этих условий включает в себя самое глубокое и полное усмирение – усмирение воли, стремлений и эмоций, речи, действий и, наконец, нашего образа жизни. Некоторые профессии в той или иной мере – порой совершенно – несовместимы с достижением конечной цели человечества, и есть способы зарабатывать на жизнь, которые наносят столько физического и, что важнее, морального, интеллектуального и духовного ущерба, что, даже если бы ими можно было заниматься только в состоянии непривязанности духа (что в целом невозможно), их все равно следовало бы избегать каждому, кто всецело предан освобождению не себя, но других. Те, кто исповедует Вечную философию, не просто отказываются от преступных заработков – сутенерства, мошенничества, грабежа и тому подобного. Они также сами избегают и предостерегают других от некоторых способов заработать на жизнь, которые обыватели считают законными. Так, во многих буддийских сообществах в отличие от современного христианского мира производство оружия, опьяняющих веществ и оптовая продажа мяса не награждались богатством, титулами и политическим влиянием. Эти виды деятельности порицались, так как считалось, что они особенно сильно мешают тем, кто ими занимается, и другим членам общества, в котором они практикуются, достичь просветления и освобождения. Подобным образом в средневековой Европе было запрещено зарабатывать на жизнь ростовщичеством или спекуляцией. Как показал Тоуни и другие историки, только после Реформации стрижка купонов, ростовщичество и игра на бирже получили почет и одобрение Церкви.

Для квакеров служба в армии была и остается неправильным образом жизни, ибо война в их глазах противоречит христианским постулатам, не столько потому, что влечет за собой страдания, сколько потому, что пропагандирует ненависть, награждает обман и жестокость, заражает целые общества гневом, страхом, гордыней и нелюбовью к ближнему. Эти страсти затмевают Внутренний свет, а потому войны, разожженные и подогреваемые ими, должны рассматриваться, каким бы ни был их исход для политики, как крестовые походы, подталкивающие мир к пропасти духовной тьмы.

Человечество на собственном опыте познало, что опасно подробно и безапелляционно указывать людям, как зарабатывать на жизнь, – большинство людей не видят причин слишком уж стремиться к праведности, а потому отвечают на введение слишком жестких правил лицемерием или открытым бунтом. В христианской традиции, например, проводится различие между заветами, которые незыблемы для всех, и евангельскими советами, которые обязательны только для тех, кто стремится к полному отречению от всего мирского. Заветы содержат в себе обычный моральный кодекс и заповедь любить Бога всем сердцем, силой и разумом и возлюбить ближнего, как самого себя. Некоторые из тех, кто всерьез пытается соблюдать последнюю, самую великую заповедь, могут полностью отдаться ей, лишь следуя евангельским советам и порвав все связи с миром. Тем не менее люди могут достичь этого «совершенства», то есть освобождения и постижения Бога в единении, не отказываясь от брачных уз и не продавая все свое имущество, чтобы раздать вырученное бедным. Фактическая бедность (нехватка денег) – это вовсе не всегда эмоциональная бедность (равнодушие к деньгам). Один человек может быть беден, но отчаянно желать того, что можно купить за деньги, полон страстей, зависти и горькой жалости к себе. Другой может быть богат, но не испытывать привязанности к деньгам и вещам, власти и привилегиям, которые можно купить за деньги. «Евангелическая бедность» – это сочетание фактической и эмоциональной бедности, но подлинная нищета духа возможна даже у тех, кто фактически не беден. Таким образом, мы видим, что выбор правильного источника дохода, за исключением тех, что противоречат общему моральному кодексу, – это вопрос сугубо личный. То, как человек видит этот вопрос и как он считает допустимым на него отвечать, зависит от глубины познаний, моральной чувствительности и духовного осознания каждого конкретного индивида. Потому общие, повсеместно применимые правила можно сформулировать лишь в самых общих чертах. «Я имею три сокровища, которыми дорожу, – говорит Лао-цзы. – Первое – это человеколюбие, второе – бережливость, а третье состоит в том, что я не смею быть впереди других». А когда незнакомец просит Иисуса разрешить спор о наследстве между ним и братом, Иисус отказывает (поскольку не знает обстоятельств) быть судьей в этом деле и лишь предостерегает их от корыстолюбия.

Га-Сан сказал однажды своим последователям: «Те, кто призывает не убивать и кто желает пощадить всех живых существ, правы. Хорошо защищать даже животных и насекомых. Но как же быть с теми людьми, кто убивает время, кто собирается уничтожить богатство, кто губит экономику в своем обществе? И о них мы не должны забывать. А как быть с теми, кто проповедует без просветления? Они убивают Буддизм».

Из «Сто одной истории о дзене»

Однажды благородный Ибрагим, на троне восседая,

Услышал с крыши шум, и гам, и топот ног.

Спросив себя: «Что за тяжелые шаги?»,

В окно он крикнул: «Кто здесь?»

В смятенье стражи, головы склонив,

Сказали: «Это мы идем на поиск».

«Что ищете?» – спросил он. Отвечали:

«Ты ищешь Бога, на троне восседая,

Мы следуем примеру твоему».

Джалаладдин Руми

Из всех социальных, моральных и духовных проблем проблема власти – самая острая и злободневная, а решить ее – труднее всего. Жажда власти – это не телесный порок, следовательно, ей неведомы ограничения, которые физическая усталость или пресыщение накладывают на чревоугодие, невоздержанность и похоть. Каждый раз, когда ее утоляют, жажда власти лишь растет и может проявляться бесконечно, невзирая на телесное утомление или болезнь. Более того, природа общества такова, что чем более высокое положение занимает человек в политической, экономической или религиозной иерархии, тем больше возможностей и ресурсов он получает для использования своей власти. Но восхождение по лестнице иерархии – обычно медленный процесс, и амбициозные люди обычно достигают вершины, когда они уже в годах. Чем старше властолюбец, тем больше у него возможностей потакать своему неизменному греху, тем чаще он становится жертвой искушений и тем непреодолимее становятся соблазны. В этом отношении его положение в корне отлично от положения распутника. Последний, возможно, никогда бы не отказался от грехов по собственной воле, но с возрастом пороки сами оставляют его. Первый же не расстается со своими пороками, а они не расстаются с ним. Вместо того чтобы принести властолюбцу милостивое освобождение от зависимости, годы лишь усиливают ее, позволяя ему удовлетворять свои стремления все с большим размахом и зрелищностью. Вот почему, по словам Эктона, «все великие люди дурны». А потому можем ли мы удивляться, когда политические действия, слишком часто предпринимаемые не ради общего блага, но исключительно или по крайней мере в первую очередь для того, чтобы удовлетворить властолюбие дурных людей, оказываются саморазрушительными, а иногда и вовсе катастрофическими?

«Государство – это я», – говорит тиран, и это, конечно, относится не только к деспоту на вершине пирамиды, но ко всем членам правящего меньшинства, через которое он воплощает свою волю и которые на самом деле и есть настоящие правители. Более того, до тех пор, пока успешно претворяется в жизнь политика, которая удовлетворяет жажду власти правящего класса, и пока цена этого успеха не слишком высока, даже подчиненные массы будут считать, что государство – это они, обширная и великолепная проекция незначительного по сути своей индивида. Маленький человек, так же как и большой, может опосредованно утолить свою жажду власти через деятельность империалистического государства – различие между ними не качественное, а количественное. Еще не изобрели безупречного способа контроля над политическими проявлениями жажды власти. Так как власть по сути своей стремится к бесконечному расширению, сдержать ее может лишь столкновение с другой властью. А потому любое общество, которое ценит свободу и потому выбирает верховенство закона, а не классовых интересов или личной выгоды, должно обеспечить разделение власти своих правителей. Народное единство означает народное служение одному человеку и поддерживающей его олигархии. Организованное и сбалансированное несогласие – это необходимое условие свободы. Преданная Оппозиция Его Величества – это самая преданная, самая по-настоящему полезная часть любого сообщества, в котором ценят свободу. Более того, поскольку жажда власти – это состояние исключительно психологическое и потому она неутолима и не угаснет от болезни или старости, то ни одно общество, в котором ценят свободу, не может позволить себе предоставить правителям долгий срок правления. Орден Картезианцев, который «никогда не реформировался, ибо никогда не деформировался», долгое время был абсолютно защищен от коррупции потому, что его аббаты избирались сроком лишь на один год. В Древнем Риме степень свободы, обеспечиваемой законом, находилась в обратной зависимости от продолжительности срока власти магистратов. Эти правила сдерживания жажды власти очень легко сформулировать, но очень трудно, как показывает история, воплотить на практике. Особенно трудно реализовать их в такие времена, как сейчас, когда изъеденная временем политическая механика устаревает из-за стремительного развития технологий и когда спасительный принцип организованного и сбалансированного несогласия нужно воплощать в новых, более подходящих для этого организациях.

Актон, просвещенный католический историк, придерживался мнения, что все великие мужи порочны. Руми, персидский поэт-мистик, считал, что искать единения с Богом, сидя на троне, – занятие едва ли менее бессмысленное, чем искать верблюдов в дымовых трубах. Чуть более оптимистично высказывался святой Франциск Сальский, чьи взгляды на этот вопрос мы находим в записях его выдающегося ученика, молодого епископа Беллийского.

– Отец мой, – сказал однажды я, – как может быть такое, чтобы те, кто занимает высокое положение, практиковали добродетель послушания?

Франциск Сальский отвечал:

– У них есть более великие и выдающиеся пути к ней, чем у тех, кто ниже их.

Поскольку я не понял его ответа, он продолжал:

– Те, кто связан послушанием, обычно подчиняются лишь одному вышестоящему. Но пред теми, кто сами выше других, простирается более широкое поле для послушания, даже когда они правят, ибо они постоянно помнят, что это Бог поставил их превыше других и дает им их власть, и они правят по воле Божьей, и потому даже в правлении они покорны. Более того, нет положения столь высокого, чтобы над ним не стоял тот, кто духовно выше их в вопросах совести и души.

Но есть и другая сторона послушания, к которой могут стремиться все правители, о которой даже святой Павел говорит: «Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести». Всем поработив себя, мы можем «для всех сделаеться всем», и, служа всем во имя Господа Нашего, мы всех почитаем выше себя».

Я часто наблюдал, как Франциск Сальский, следуя этому правилу, обращается со всеми, даже с самыми незначительными людьми, что обращались к нему, как если бы он был ниже их, никогда не отвергая, никогда не отказываясь вступить в беседу, говорить либо слушать, никогда не проявляя малейшего признака усталости, нетерпения или раздражения, пусть даже его прерывали неуместно и не вовремя. Тем, кто спрашивал его, зачем он так растрачивает свое время, он отвечал: «На то воля Божья, этого Он требует от меня, чего же мне еще просить? Когда я делаю это, от меня не требуют ничего иного. Святая Воля Божья – это центр, из которого мы все должны проистекать, все остальное – лишь тлен и суета».

Жан-Пьер Камю

Таким образом, мы видим, что «великий человек» может быть хорошим, настолько хорошим, что даже будет стремиться к постижению божественной Основы в единении – если только, верша власть, он соблюдает два условия. Во-первых, он должен отказаться извлекать из власти личную выгоду и должен практиковать терпение и умеренность, без которых нельзя любить ни человека, ни Бога. И во-вторых, он должен понимать, что случайное обладание временной властью не дает ему духовной власти, которая принадлежит только тем провидцам, живым или мертвым, которые смогли на личном опыте постичь Природу Вещей. Общество, правитель которого настолько безумен, что мнит себя пророком, обречено на разрушение. Жизнеспособное общество – это общество, в котором те, кто обрел способность видеть, указывают цели, к которым следует стремиться, а те, чье дело – управлять, уважают авторитет и прислушиваются к советам видящих. Как минимум в теории это четко осознавалось в Индии и – до Реформации – в Европе, где «в том, что касалось совести и души, ни у кого не было столь высокого положения, как у духовного наставника». К сожалению, церкви попытались снять сливки с обоих миров, объединив духовную власть с властью временной, используя последнюю либо напрямую, либо опосредованно, стоя позади трона. Но духовная власть доступна лишь тем, кто совершенно бескорыстен и чьи мотивы потому выше всяких подозрений. Церковная организация может называть себя «Мистическое Тело Христа», но если ее прелаты – рабовладельцы и государственные правители, как это бывало в прошлом, или если корпорация – это крупный капиталист, как это бывает сейчас, никакие титулы, какими бы величавыми они ни были, не могут скрыть того, что она заинтересованная сторона, ищущая политической или экономической выгоды. Да, в делах, которые не касаются напрямую временной власти корпораций, отдельные священники могут – и они неоднократно доказывали это – быть совершенно бескорыстными и, следовательно, могут обладать и действительно обладают подлинной духовной властью. Пример тому – святой Филип Нери. Он не обладал никакой временной властью и тем не менее имел невероятное влияние в Европе. Если бы не это влияние, неизвестно, увенчались ли бы успехом усилия Трентского Собора по реформации католической церкви.

Сколько великих мужей на практике соблюдали или с какой-то вероятностью смогут соблюдать условия, без которых власть будет опасна и для правителей, и для подданных? Очевидно, лишь очень немногие. Если не считать святых, то эта проблема практически неразрешима. Но поскольку подлинное самоуправление возможно лишь в очень маленьких группах, общества национального или мирового масштаба всегда будут управляться олигархическим меньшинством, члены которого пришли к власти потому, что жаждали ее. Это значит, что проблема существует, и, так как решить ее могут лишь люди, подобные Франциску Сальскому, она всегда будет тяготеть над нами. А это, в свою очередь, означает, что мы не можем ожидать, что масштабные общества в будущем будут намного лучше, чем общества прошлого в недолгие периоды своего расцвета.