Текст книги "Вечная философия"

Глава 24
Ритуал, символ, священнодействие

Асвала: Яджнавалькья, все, связанное с жертвоприношением, подвластно смерти и ведет к смерти. Как же жертвователю избежать смерти?

Яджнавалькья: Зная тождество между жертвователем, огнем и ритуальным словом. Ибо ритуальное слово – это воистину жертвователь, и ритуальное слово – это огонь, а огонь, который тождествен Брахману, – это жертвователь. Это знание ведет к избавлению. Это знание выводит за пределы смерти.

Брихадараньяка-упанишада

Иными словами, обряды, таинства и церемонии ценны тем, что они напоминают совершающему об истинной Природе Вещей, о том, какой должна быть и какой (если только покориться имманентному и трансцендентному Духу) действительно будет их связь с миром и с его божественной Основой. Теоретически любой ритуал или таинство ничем не хуже любого другого ритуала или таинства, при условии, что они символизируют некий аспект божественной реальности и что связь между символом и предметом четко определена и постоянна. Таким же образом любой язык теоретически ничем не хуже и не лучше любого другого. Человеческие переживания можно осмыслять на китайском языке с тем же успехом, что и на английском или французском. Но на практике китайский язык лучше всего подходит тем, кто вырос в Китае, английский – тем, кто вырос в Англии, а французский – тем, кто вырос во Франции. Конечно, выучить порядок обряда и понять его символическую значимость гораздо проще, чем овладеть всеми нюансами иностранного языка. Тем не менее сказанное о языках в значительной мере справедливо и для религиозных ритуалов. Ибо людям, которых с детства приучали мыслить о Боге через набор определенных символов, будет крайне нелегко мыслить о Нем в системе других и, на их взгляд, неосвященных слов, церемоний и образов.

Благодатный говорил: «Как ты считаешь, Субхути, приходит ли Истинносущему такая мысль: “Мною поведан Закон?”»

Субхути отвечал: «Ни в коей мере, о Благодатный, у Истинносущего нет такого в мыслях: “Мною поведан Закон”». Благодатный говорил: «Тот, Субхути, кто скажет: “Истинносущим поведан Закон”, – тот солжет, тот осрамит меня тем, что не постиг сути. Почему же? “Законоучение, Законоучение” – оно таково, Субхути, что нет никакого Законоучения, которое бы воспринималось под названием “Законоучение”».

Алмазная сутра

Но какими бы недостаточными ни были слова и как бы несхожи они ни были с обозначаемыми фактами, они все же остаются самыми точными и надежными из наших символов. Когда нам нужно точно передать факты или идеи, мы обращаемся к словам. Церемония, высеченный в камне или нарисованный образ могут передать больше значений и тонких оттенков значения, и передать гораздо ярче, чем вербальные формулы, но образ будет гораздо более размытым и неопределенным. В современной литературе часто можно столкнуться с теорией, согласно которой средневековые церкви были архитектурным, скульптурным и живописным аналогом религиозных трактатов и что прихожанин, восхищаясь окружающими его произведениями искусства, таким образом приобщался к самой доктрине. Такой подход, очевидно, не разделяли самые истовые священнослужители в средние века. Колтон цитирует изречения проповедников, сетующих, что у прихожан складывается совершенно ложное представление о католичестве, потому что в церкви, вместо того чтобы слушать проповедь, они разглядывают картинки. (Точно так же в наше время индейцы-католики в Центральной Америке породили невообразимую ересь, размышляя над высеченными и нарисованными символами, которыми конкистадоры украшали свои церкви.) Возражения святого Бернара против клюнийских архитектуры, скульптуры и церемоний были вызваны не только сугубо моральными, но и интеллектуальными соображениями. «Взору открывается столь великое и чудесное разнообразие божественных образов, что возникает соблазн изучать мрамор, а не книги, целыми днями рассматривать эти рельефы, вместо того чтобы размышлять о законе Божьем». Душа приходит к постижению реальности через созерцание без образов, а значит, для тех, кто, подобно святому Бернару и его последователям-цистерианцам, искренне заботится о достижении конечной цели человечества, чем меньше отвлекающих символов – тем лучше.

Стремясь добиться успеха в кармической деятельности, люди этого мира поклоняются полубогам и, конечно же, очень быстро получают награду за свои труды.

Бхагавад-Гита

Четыре рода праведных людей поклоняются Мне, о, Арджуна, страдающие, ищущие знания, ищущие богатства и мудрые, о, владыка Бхарат. И лучший из них – мудрый, всегда неизменный в преданности Единому, ибо исключительно Я дорог мудрому и он дорог Мне.

Все они благородны, но мудрый, Я считаю, словно Я Сам. Ибо он, непоколебимый умом, обращается ко Мне одному, как к высшей цели.

В конце многих рождений мудрый приходит ко Мне, осознав, что Васудева – это все. Но редко встречается такая великая душа.

Те, чье знание похищено вожделением, предаются другим богам, следуя тем или иным обрядам, понуждаемые своей природой. Каким бы образам полубогов ни стремился поклоняться преданный с верой, Я делаю его веру непреклонной. Наделенный такой верой, он занимается поклонением этому полубогу и от него получает все желаемое, которое на самом деле дается Мной одним.

Но преходящ плод маломудрых. Поклоняющиеся полубогам идут к полубогам; преданный Мне идет ко Мне.

Бхагавад-Гита

Если священные обряды регулярно повторяются с верой и благоговением, то они создают более или менее продолжительное воздействие на психическую среду, в которой пребывают отдельные души и из которой они, так сказать, выкристаллизовываются в более или менее сформировавшиеся личности по мере формирования тел, к которым они привязаны. (Об этой среде выдающийся современный философ доктор С.Д. Броуд написал в своем эссе о телепатии, подготовленном для сборника докладов Сообщества парапсихических исследований: «А потому мы должны серьезно рассмотреть возможность того, что опыт человека влечет за собой более или менее постоянные изменения в структуре и процессах материи, которая не является ни его душой, ни его разумом. Нет оснований полагать, что этот субстрат будет чем-то, к чему применимы притяжательные местоимения, как «мое», «твое» и «его», применимые к разумам или одушевленным телам. Изменения, которые производит в этом субстрате прошлый опыт некоего М, происходят в нынешнем опыте или интересах некоего Н, и они становятся факторами, порождающими или изменяющими будущий опыт Н».) В этой психической среде или не-личном субстрате индивидуальных разумов постоянно существует нечто, что мы можем метафорически обозначить как воронку, независимую сущность, наделенную своей собственной производной и вторичной объективностью, и в результате на местах совершения обрядов те, чья вера и набожность достаточно сильны, действительно открывают нечто «потустороннее», отличное от субъективного «нечто» в их воображении. И до тех пор, пока такая психическая проекция подпитывается верой и любовью поклоняющихся, она будет обладать не только объективностью, но и властью давать людям ответы на их молитвы. В конечном счете «желаемое дается мной одним», в том смысле, что все происходит в соответствии с божественными законами, которые управляют не только материальными, но и психическими, и духовными аспектами вселенной. Тем не менее дэвы (несовершенные формы, в которых из-за собственного невежества люди поклоняются божественной Основе) могут считаться относительно независимыми силами. Примитивное представление о том, что боги питаются принесенными им жертвами, – это лишь грубое выражение глубинной истины. Когда поклонение сходит на нет, когда вера и служение теряют свою силу, дэвы начинают угасать и в итоге погибают. В Европе есть множество старинных святилищ, чьи святые, девы и реликвии утратили былую власть и вторичную психическую объективность. Так, во времена Чосера дэва по имени Томас Беккет мог наделить любого кентерберийского паломника, обладающего достаточной верой, любыми благами. Это когда-то могущественное божество теперь мертво, как камень, но есть еще отдельные западные церкви, мечети и восточные храмы, где даже самый безбожный приземленный турист не может не почувствовать со всей остротой какое-то сверхъестественное присутствие. Конечно, будет ошибкой представлять, будто такое присутствие – это Бог, который есть Дух и которому должно поклоняться в духе. Это скорее сосредоточие мыслей и чувств людей об определенной ограниченной форме Бога, к которой они обратились «по велению импульса их врожденной природы», – мысли и чувства, проецируемые в объективность и обитающие в священных местах, подобно тому как другие по природе, но не менее мощные чувства обитают на местах былого страдания или преступления. Потустороннее присутствие, свойственное священным местам, предметам, именам или фразам, присутствие, порожденное совершением традиционных ритуалов, – все эти присутствия подлинны, но в них воплощен не Бог или Аватар, а что-то, что хотя и может отражать божественную реальность, неизбежно меньше ее и отличается от нее.

«Сладка память об Иисусе, дающая радость сердцу, но слаще меда и всего прочего – его присутствие». Эти первые строки известного гимна двенадцатого века в нескольких словах определяют соотношение ритуального и подлинного присутствия и характер отношения верующего к каждому из них. Систематически культивируемая память (вещь сама по себе полная сладости) вначале способствует пробуждению воспоминаний, а затем в определенных душах переходит в непосредственное осознание божественного присутствия, которое приносит с собой радости совершенно иного и высшего вида. Это присутствие (чья проецируемая объективность иногда оказывается столь полной, что ее осознают не только преданные верующие, но и более или менее равнодушные непосвященные) всегда принадлежит Божественной сущности, которую помнили ранее – где-то Иисусу, где-то Кришне или Амитабха-Будде.

Вот в чем ценность этой практики (повторения имени Амитабха-Будды). Если один человек практикует такой путь (духовности), а другой человек – другой путь, они уравновешивают друг друга и безразлично, сойдутся они или нет. Однако если двое практикуют одинаковый путь, их памятование становится все глубже и глубже и они из жизни в жизнь помнят друг друга и ощущают свое родство.

Кроме того, тот, кто повторяет имя Амитабха-Будды, в настоящем или в будущем несомненно узрит Амитабху-Будду и больше не отдалится от него. Благодаря этой связи, подобно тому как тот, кто общается с изготовителем благовоний, сам пропитывается их ароматом, так и он пропитается ароматом сострадания Амитабхи и обретет просветление без всяких вспомогательных средств.

Шурангама-сутра

Итак, мы видим, что горячая вера и преданность, помноженные на схожие формы поклонения и духовных практик, осуществляемых многими людьми, имеют склонность овеществлять идею или воспоминание, лежащие в их основе, и создавать своего рода реальное божественное присутствие, которое верующие действительно находят «вне» не реже, чем «внутри». В этом аспекте человек, совершающий ритуалы, имеет полное право приписывать своим сакральным действиям и словам силу, которую в другом контексте можно было бы назвать магической. Мантры и жертвоприношения действительно работают, священнодействие дарует благодать ex opere operato, – их можно испытать на непосредственном опыте, это факты, которые каждый, кто решает выполнить необходимые условия, может сам проверить на практике. Но благодать, дарованная ex opere operato, – это не всегда духовная благодать, а сила священных актов и формул не обязательно происходит от Бога. Верующие могут – и часто так и делают – получать благодать и силу друг от друга, а также из веры и набожности своих предшественников, спроецированной в независимые психические сущности, которые привязаны к определенным местам, словам и действиям. Значительная часть ритуальной религии – это не духовность, а оккультизм, чистая и благонамеренная белая магия. И как искусство или, скажем, наука безвредны и по большей части полезны при условии, что рассматриваются не как конечная цель, а лишь как средство достижения конечной цели всей жизни, так и в белой магии нет ничего дурного и даже может быть много хорошего при условии, что ее воспринимают не как истинную религию, но как один из путей к истинной религии, как действенный способ определенным психофизическим образом напомнить людям о Боге, «в постижении которого лежит их вечная жизнь». Если ритуальная белая магия сама по себе считается подлинной религией, если реальные присутствия, которые она вызывает, воспринимаются как Бог в Себе, а не проекции человеческих мыслей и чувств по отношению к Богу или даже к чему-то меньшему, чем Бог, и если таинства отправляются и наблюдаются ради того, чтобы испытать «духовную сладость» или обрести власть и выгоду, – тогда это идолопоклонничество. Идолопоклонничество в своем лучшем виде – это очень возвышенная и во многих отношениях очень милосердная религия. Но поклоняться Богу как чему-то иному, чем Дух, и как-то иначе, чем в духе и в истине, совершенно нежелательно, потому что это ведет лишь к частичному спасению и отдаляет момент конечного воссоединения души с вечной Основой.

История религии ясно показывает, что огромное количество людей неутомимо жаждут обрядов и церемоний. Почти все иудейские пророки выступали против ритуализма. «Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши», «Я милости хочу, а не жертвы», «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших». Однако, несмотря на то что писания пророков считались боговдохновенными, Храм Господень в Иерусалиме еще много веков после этого продолжал быть центром религиозных таинств, церемоний и кровавых жертвоприношений. (Здесь можно отметить, что жертвенное убийство животных или даже других людей – это, похоже, особенно действенный способ принудить «оккультный» или парапсихический мир ответить на молитвы и даровать просящему сверхъестественные силы. Если это так, на что указывают антропологические и исторические свидетельства, то это еще один неоспоримый довод в пользу того, чтобы избегать животных жертвоприношений, жестоких телесных истязаний, поскольку мысль – форма действия, упоения воображаемым кровопролитием, которое свойственно некоторым христианским сообществам.) То, что иудеи совершали вопреки воле пророков, христиане делали вопреки воле Христа. Евангельский Христос – это проповедник, а не отправитель таинств и не свершитель обрядов, он порицает пустословие, он настаивает на высочайшей важности личного поклонения, он не видит никакого смысла в жертвоприношениях и не слишком много смысла в Храме. Но это не помешало историческому христианству последовать своему собственному, слишком человеческому пути. Точно такое же развитие ждало и Буддизм. Для Будды в палийских писаниях ритуалы были оковами, не дающими душе достичь просветления и освобождения. Тем не менее в религии, которую он основал, вовсю практиковались церемонии, пустословия и таинства.

Такие искажения в исторических религиях происходят в основном по двум причинам. Во-первых, большинство людей ищут в религии не духовности и освобождения, а эмоционального удовлетворения, отклика на свои молитвы, сверхъестественных способностей и неполного спасения в некоем посмертном раю. Во-вторых, часть тех немногих, кто действительно жаждет духовности и освобождения, обнаруживают, что для них самые действенные средства достичь этих целей – это церемонии, «пустословие» и таинства. Участие в священнодействиях и произнесение формул наиболее остро пробуждают в них воспоминания о вечной Основе всего сущего, а через символы им легче всего прийти к предмету этих символов. Каждая вещь, событие или мысль – это точка пересечения между созданием и Создателем, между более или менее отдаленным воплощением Бога и лучом непроявленной Божественной сущности; а потому каждая вещь, событие или мысль могут стать дверьми, ведущими из времени в вечность. Вот почему основанная на ритуалах и таинствах религия может привести к спасению. Но в то же время любой человек любит силу и саморазвитие, а каждая священная церемония, изречение или таинство – это канал, через который сила может проистекать из пленительной паранормальной вселенной в мир воплощенных «я». Вот почему религия, основанная на ритуалах и таинствах, может также увести от спасения.

Есть и другой изъян, присущий любой системе организованных священнодействий, и заключается он в том, что она дает касте священников власть, которой те по природе своей склонны злоупотреблять. В обществе, наученном, что спасения можно достичь исключительно или преимущественно через определенные таинства и что эти таинства могут эффективно совершаться лишь профессиональными священниками, профессиональные священники обретают невероятную власть. Такая власть порождает постоянное искушение использовать ее для удовлетворения личных потребностей или возвышения своей организации. Если такое искушение возникает достаточно часто, то большинство людей, если только они не святые, рано или поздно неизбежно уступят ему. Вот почему Христос заповедовал своим ученикам молить о способности побороть искушение.

Таков – или таким должен быть – основополагающий принцип всех социальных реформ: организовать экономические, политические и социальные отношения между людьми таким образом, чтобы максимально оградить каждого индивида или группы внутри общества от искушения алчностью, гордыней, жестокостью и властолюбием. Люди остаются людьми, и, только ограничив и ослабив искушения, человеческое общество может хотя бы в какой-то мере спастись от зла. А соблазнам, искушающим касту священников в сообществе, которое исповедует религию, основанную на таинствах, могут постоянно противостоять лишь самые святые люди. Что происходит, когда священники поддаются такому искушению, ясно видно из истории Римской церкви. Поскольку католическое христианство исповедовало определенный вид Вечной философии, оно породило множество великих святых. Но поскольку Вечную философию в нем заслоняли излишняя сакраментальность и идолопоклонническая озабоченность временными явлениями, менее святые члены этого сообщества подвергались огромным и совершенно необязательным искушениям и, неизбежно уступая им, устраивали преследования иноверцев, симонию, силовую политику, тайную дипломатию, финансовые спекуляции и сотрудничество с тиранами.

С той минуты, когда Господь своей милостью привел меня в веру своего возлюбленного Сына, едва ли я хоть раз преломил хлеб или пригубил вино, даже в повседневной жизни, не вспоминая и не размышляя с благоговением об избиении и кровопролитии моего возлюбленного Господа и Спасителя.

Стивен Греллет

Мы уже видели, что когда ритуалы и священнодействия становятся основой организованного религиозного поклонения, их ни в коем случае нельзя считать чистым благом. Но при этом совершенно позволительно, превращать свою будничную жизнь в своего рода непрерывный ритуал, видя в каждом предмете вокруг себя символ вечной Основы и совершая каждое действие как таинство. Все мастера духовной жизни – от авторов Упанишад до Сократа, от Будды до святого Бернара – сходились во мнении, что без самопознания не может быть познания Бога, что без постоянной сосредоточенности невозможно спасение. Человек, научившийся видеть в предметах символы, а в людях – храмы Святого Духа, – это человек, который научился постоянно напоминать себе, кто он такой, где его место по отношению ко вселенной и ее Основе, как ему следует вести себя с ближними и что он должен делать, чтобы достичь конечной цели.

«Из-за постоянного присутствия Логоса, – пишет Кеннет Сондерс в своем имеющем огромную важность анализе Евангелия от Иоанна, Гиты и Сутры Лотоса, – все предметы наделены реальностью. Они священны, а не иллюзорны, как слово-иллюзия в Веданте». Ведантисты объясняли, что Логос пребывает в вещах, жизнях и сознательных умах, а они пребывают в Логосе, еще подробнее и настойчивее, чем авторы Евангелия, и, конечно, та же идея лежит в основе даосизма. Но хотя все вещи и впрямь существуют на пересечении божественного проявления и луча непроявленной Божественной сущности, знает об этом далеко не каждый. Напротив, подавляющее большинство людей верят, что их собственное «я» и окружающие предметы несут в себе реальность, полностью независимую от Логоса. Эта уверенность ведет к тому, что они отождествляют свое существование с ощущениями, стремлениями и личным восприятием, а это отождествление через себя с тем, чем они на самом деле не являются, ограждает их от божественного воздействия и лишает самой возможности спасения. Большинство из нас обычно не видит в предметах символов и не превращает свои поступки в таинства, и нам приходится сознательно и целенаправленно напоминать себе, как должно быть на самом деле.

В этом мире все действия связывают, кроме тех, что вершатся как жертвоприношения Богу (то есть как яджна – жертвоприношение, которое в своей священной Логос-сущности тождественно Божественной сущности, которой оно посвящается). Поэтому, о сын Кунти, выполняй работу ради Него, освободившись от привязанностей.

Бхагавад-Гита

В точности такие же наставления мы находим и у христианских авторов, которые рекомендуют рассматривать людей и даже предметы как храмы Святого Духа и посвящать Господу все свои поступки и страдания.

Едва ли нужно добавлять, что этот процесс сознательной сакраментализации применим лишь к тем поступкам, которые по природе своей не дурны. По неудачному стечению обстоятельств Гита изначально была опубликована не как независимое произведение, а как теологическое отступление внутри эпической поэмы, и поскольку, как и большинство эпических произведений, Махабхарата в основном повествует о приключениях воинов, рекомендации Гиты действовать с непривязанностью и только во имя Бога относятся в основном к военному делу. А война, как известно, всюду сеет гнев и ненависть, гордыню, жестокость и страх. Но возможно ли, спросим мы, исходя из свойств Природы Вещей освящать поступки, психологические последствия которых так затмевают Бога, как эти страсти? Будда из палийских писаний однозначно ответил бы на этот вопрос отрицательно. Так же, как и Лао-цзы и Дао де Цзин. И Христос из Синоптических Евангелий. Кришна из Гиты (который в силу литературной случайности также является Кришной из Махабхараты) отвечает утвердительно. Но этот положительный ответ, не стоит забывать, дается в очень ограниченных условиях. Непривязанное кровопролитие рекомендуется лишь касте воинов, для которых война – это долг и призвание. Что для Кшатрия – дхарма и долг, то для Брахмана – адхарма и аморальность, и то никак не может составлять часть нормальной жизнедеятельности торговцев и рабочих. Любое смешение кастовых призваний, утверждают индуисты, любая ситуация, когда один человек берет на себя призвание и обязанности другого человека, – это всегда моральное зло и угроза социальной стабильности. А потому задача Брахманов – быть провидцами, чтобы рассказать своим ближним о природе вселенной, о смысле жизни человека и о пути к спасению. Когда солдаты, или управляющие, или ростовщики, или фабриканты, или рабочие принимают на себя функции Брахманов и выстраивают жизненную философию в соответствии со своими так или иначе искаженными представлениями о вселенной, общество приходит в смятение. Схожее смятение возникает и тогда, когда Брахман, наделенный ненасильственной духовной властью, принимает на себя насильственную власть Кшатрия, или когда за управление – дело Кшатрия – берется банкир или биржевой маклер, или, наконец, когда дхарма военной касты – сражения – через воинскую повинность навязывается и Брахманам, и Вайшьям, и Шудрам. История Европы в позднее Средневековье и эпоху Возрождения – это в значительной мере история социальных смятений, которые происходят, когда огромное количество тех, чье призвание – быть провидцами, отказываются от духовной власти ради денег и политического могущества. А современная история – это гнусное воплощение того, что происходит, когда политические управленцы, бизнесмены или озабоченные классовой борьбой пролетарии принимают на себя функции Брахмана и начинают проповедовать жизненную философию, когда ростовщики разрабатывают политический курс и решают вопросы войны и мира и когда обязанности воинской касты навязываются всем без разбора, не принимая во внимание ни психофизическую конституцию, ни призвание.