Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

– Ну и нравы! Сыграть подобную шутку с таким человеком, как я. Куда мы идем, я вас спрашиваю?

Последним через дверь в комнате Лебреана вышел горбун. Он очень долго пересекал Двор улыбок, который вовсе не был широк. Выйдя из Фонтанного двора на улицу Сент-Оноре, он не раз присаживался на каменные тумбы, стоящие подле домов. Когда он вставал, из его груди всякий раз вырывался стон. В передней регента произошла ошибка: горбун вовсе не был пьян. Не будь у принца Гонзаго столько других забот, он непременно бы заметил, что в эту ночь зубоскальство горбуна было не самой высшей пробы.

От угла дворца до дома на Певческой улице, где жил де Лагардер, было не более десяти шагов. Чтобы преодолеть это расстояние, горбуну потребовалось десять минут. У него не осталось больше сил. По лестнице, ведущей в комнату Луи, он взбирался на четвереньках. По пути он заметил, что дверь на улицу взломана и распахнута настежь. Дверь в комнату Луи тоже была взломана и распахнута. Горбун вошел в первую комнату. Дверь во вторую комнату, куда никто не смел заходить, была сорвана с петель и валялась на полу. Горбун оперся об косяк и захрипел. Он попытался позвать Франсуазу и Жана Мари, но не смог. Упав на колени, он дополз до сундука, в котором хранился пакет с тремя печатями, описанный нами уже не раз. Сундук был расколот с помощью топора, пакет исчез. Горбун рухнул на пол, словно мученик, ожидающий спасительного последнего удара.

На луврской часовне пробило пять. Начало светать. Медленно, очень медленно горбун, опираясь на руки, сел. Ему удалось расстегнуть черный шерстяной плащ, снять его и стащить оказавшийся под ним белый атласный полукафтан, весь пропитанный кровью. Этот роскошный, но страшно измятый полукафтан в сущности приостановил кровь, сочившуюся из глубокой раны.

С кряхтеньем и стонами горбун дополз до шкафа, где было свежее белье и кувшин с водой.

Теперь он мог хотя бы промыть рану, кровью из которой был пропитан полукафтан.

Полукафтан принадлежал Лагардеру, но рана кровоточила на плече у горбуна.

Он, как сумел, перевязал ее и глотнул воды. Затем присел на корточки: ему немного полегчало.

– Вот так! – прошептал он. – Теперь я один. У меня отняли все – и оружие, и сердце!

Отяжелевшая голова упала на руки. Через несколько мгновений он приподнял ее и проговорил:

– Господи, не оставляй меня! За двадцать четыре часа я должен вновь сделать то, чему посвятил восемнадцать лет!

5. БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ

1. И СНОВА ЗОЛОТОЙ ДОМ

В особняке Гонзаго работа не прекращалась всю ночь. Все клетушки были закончены. Наутро явились купцы, чтобы обставить свои четыре квадратных фута. Большая зала тоже была поделена на каморки, в ней стоял острый запах свежестроганых еловых досок. В саду тоже все было переделано. От роскошных аллей не осталось и следа. Лишь тут и там торчало несколько изуродованных деревьев, да на углах улочек, возникших между рядами лачуг, которые появились на месте цветников, кое-где виднелись статуи.

В центре небольшой площади, неподалеку от бывшей конуры Медора и прямо напротив крыльца, виднелась статуя Целомудрия на мраморном пьедестале. Случай – большой насмешник. Кто знает, не появится ли в грядущие века на месте нашей нынешней биржи какой-нибудь незамысловатый памятник?

К рассвету все было готово. Появились и маклеры. Искусство биржевой игры находилось еще в зародыше, но это уже было искусство. Люди волновались, метались, продавали, покупали, жульничали, крали – короче, проворачивали дела.

Окна принцессы Гонзаго, выходившие в сад, были закрыты толстыми ставнями. На окнах же принца были шелковые, шитые золотом занавески. Ни принц, ни принцесса еще не выходили. Господин де Пероль, покои которого были на самом верху, лежал в постели, но не спал. Он только что подсчитал барыш за прошлый день и присовокупил его к содержимому весьма почтенного вида шкатулки, стоявшей у его изголовья. Он был богат, этот преданный господин Пероль, он был скуп или, вернее, жаден, поскольку страстно любил деньги именно за то, что с их помощью можно добыть столько приятных вещей.

Нет нужды говорить, что он был начисто лишен предрассудков. Он загребал обеими руками и рассчитывал к старости сделаться очень важным вельможей. Это был своего рода аббат Дюбуа, но принадлежащий Гонзаго. Аббат Дюбуа, принадлежавший регенту, хотел стать кардиналом. Мы не знаем в точности, до каких пределов простиралось честолюбие немногословного господина де Пероля, однако к тому времени в Англии уже был изобретен новый титул: «Milord Million». 122122
  Милорд Миллион (англ.).


[Закрыть] Скорее всего, Пероль хотел стать «его светлостью Миллионом».

В этот утренний час к нему с докладом явился Жандри.

Он рассказал, как два эти несчастные новичка, Ориоль и Монтобер, донесли труп Лагардера до моста Марион и там бросили в реку. Половину денег, отпущенных его хозяином для расплаты с негодяями, Пероль присвоил себе. Он рассчитался с Жандри и отправил его прочь, но тот перед уходом проговорил:

– Нынче добрых молодцов найти не так-то легко. А у вас под окном стоит бывший солдат моей роты, на которого можно при случае положиться.

– Как его зовут?

– Его все называют Китом. Он силен и глуп, как бык.

– Найми его, – велел Пероль. – Это на всякий случай, я надеюсь, что с насилием мы покончили.

– Надеюсь, что нет, – ответил Жандри. – Так я его лучше найму.

Он спустился в сад, где Кит, стоя на своем посту, тщетно пытался бороться со своим счастливым и все больше входившим в моду соперником Эзопом II, или Ионой.

Пероль встал и отправился к хозяину. Там он с удивлением обнаружил, что его опередили. Принц Гонзаго давал аудиенцию нашим друзьям, Плюмажу-младшему и брату Галунье; несмотря на ранний час, оба, вычищенные и свеженькие, уже явились на службу.

– Послушайте, ребята, – завидев их, осведомился Пероль, – чем вы занимались вчера во время праздника?

Галунье пожал плечами, а Плюмаж отвернулся.

– Насколько для нас почетно и радостно служить его светлости, – проговорил Плюмаж, – настолько противно иметь дело с вами, сударь. Не так ли, сокровище мое?

– Друг мой, – ответил Галунье, – ты читаешь в моем сердце.

– Вы меня слышали, – заговорил Гонзаго, который выглядел усталым. – Сегодня же утром вы должны внести в это дело ясность, добыть осязаемые доказательства. Я хочу знать, жив он или мертв.

Плюмаж и Галунье поклонились на учтивый и изысканный манер, благодаря которому они снискали славу самых изысканных головорезов Европы. Они быстро прошли мимо Пероля и удалились.

– Позвольте вас спросить, ваше высочество, – промолвил побледневший Пероль. – О ком это вы изволили говорить – жив или мертв?

– О шевалье де Лагардере, – ответил Гонзаго; его гудевшая голова упала на подушку.

– Но почему вы сомневаетесь? – спросил изумленный Пероль. – Я же только что расплатился с Жандри.

– Жандри порядочный жулик, а ты начинаешь стареть, Пероль. Нам служат скверно. Пока ты спал, я все утро работал. Видел Ориоля и Монтобера. Почему наши люди не сопровождали их до самой Сены?

– Своей цели вы достигли Вы же сами решили, ваша светлость, заставить своих друзей…

– Друзей! – воскликнул Гонзаго с таким презрением, что Пероль онемел. – Я сделал правильно, и ты не ошибся: это мои друзья. Дьявольщина! Они должны верить, что ходят у меня в друзьях! Кого можно использовать напропалую, если нет друзей? Я хочу их приручить – понимаешь? Привязать к себе тройным узлом, приковать цепями. Если бы у господина Горна123123
  Горн Арвид Бернард, граф (1664-1742) – шведский сенатор, ярый противник Франции.


[Закрыть] была сотня таких болтунов, регенту пришлось бы заткнуть уши. Всем другим делам регент предпочитает отдых. Я, конечно, не очень-то опасаюсь графа Горна, однако…

Он замолк, увидев, что Пероль смотрит на него во все глаза.

– Боже! – воскликнул он с деланным смехом. – У него уже душа в пятки ушла!

– Неужто вам есть чего опасаться со стороны регента? – спросил Пероль.

– Послушай, – приподнявшись на локте, отвечал Гонзаго, – Богом клянусь: если я попаду в беду, ты будешь повешен!

Пероль попятился. Глаза вылезли у него из орбит. Внезапно Гонзаго весело рассмеялся.

– Ну, ты всем трусам трус! – воскликнул он. – Никогда в жизни я не занимал столь сильного положения при дворе, как теперь, но всякое бывает. Я хочу принять меры на случай нападения. Мне нужно, чтобы вокруг меня были не друзья – друзей теперь нет, – а рабы, причем рабы не купленные, а прикованные ко мне цепями, существа, живущие лишь моим дыханием, если можно так выразиться, и знающие, что они погибнут вместе со мной.

– Что касается меня, – проговорил, запинаясь, Пероль, – ваша светлость может не сомневаться…

– Это так, ты давно уже у меня в руках, но вот остальные… А ты знаешь, что в этой шайке есть люди знатных фамилий? Такие люди – истинный щит для меня. В жилах у Навайля течет герцогская кровь, Монтобер в родстве с семейством Моле де Шанплатре, это дворяне мантии, чей голос гудит, словно колокол собора Парижской Богоматери Шуази – кузен Мортемара, Носе – родственник Лозена, Жиронн – приверженец Челламаре, Шаверни – принцев Субизов.

– Да, но этот… – перебил хозяина Пероль.

– Этот, – отозвался Гонзаго, – будет привязан точно так же, как и все остальные, только бы найти подходящую цепь. Но если мы ее не найдем, – помрачнев, продолжал он, – тем хуже для него. Однако продолжим: Таранна опекает лично господин Лоу, это чучело Ориоль – племянник статс-секретаря Леблана, Альбре называет господина де Флери своим кузеном. Даже этот толстяк, барон де Батц, вхож к принцессе Палатинской. Будь уверен, я выбирал себе людей с разбором. С помощью Вомениля я могу извлечь пользу из герцогини Беррийской, с помощью малыша Савеза – из аббатиссы де Шель. Проклятье! Я прекрасно знаю, что они все продадут меня за тридцать сребреников, все как один, но со вчерашнего вечера они у меня в руках, а завтра утром будут у ног. Откинув одеяло, Гонзаго выскочил из постели.

– Туфли! – приказал он.

Пероль мгновенно встал на колени и весьма нежно обул своего хозяина. Затем он помог Гонзаго надеть халат. Это была тончайшая бестия.

– Я говорю тебе все это потому, Пероль, – продолжал Гонзаго, – что ты тоже мой друг.

– О, ваша светлость! Как вы можете равнять меня со всеми этими людьми?

– Вовсе нет! Среди них нет ни одного, кто этого бы заслуживал, – возразил принц с горькой улыбкой, – но я держу тебя так крепко, друг мой, что могу говорить с тобой, словно с исповедником. Иногда человеку нужно исповедаться, это известно. Итак, мы говорили, что нам нужно связать их по рукам и ногам. Пока я только накинул веревку им на шею, теперь ее следует затянуть. Сейчас ты сам поймешь, как нужно спешить: этой ночью нас предали.

– Предали? – вскричал Пероль. – Но кто?

– Жандри, Ориоль и Монтобер.

– Это невозможно!

– Все возможно, покуда веревка не начнет их душить.

– А как вам удалось узнать, ваша светлость? – спросил Пероль.

– Я знаю только одно – эти негодяи не выполнили данного им поручения.

– Жандри только что утверждал, что они отнесли труп к мосту Марион.

– Жандри солгал. Толком я ничего не знаю и уже начинаю опасаться, что нам никогда не удастся избавиться от этого чертова Лагардера.

– А откуда тогда ваши сомнения?

Гонзаго вытащил из-под подушки свиток и медленно его развернул.

– Я не знаю людей, которым хотелось бы поиздеваться надо мной, – тихо проговорил он. – Такие проказы с принцем Гонзаго дорого кому-то обойдутся!

Пероль стоял и ждал дальнейших объяснений.

– С другой стороны, – продолжал Гонзаго, – у Жандри рука твердая. Мы сами слышали смертельный крик…

– Что там сказано, ваша светлость? – сгорая от тревоги, осведомился Пероль.

Гонзаго передал ему развернутый свиток, и Пероль впился в него глазами.

Свиток содержал следующий перечень:

Капитан Лоррен – Неаполь.

Штаупии, – Нюрнберг.

Пинто – Турин.

Матадор – Глазго.

Жоэль де Жоган – Морле.

Фаэнца – Париж.

Салиъданъя – там же.

Пероль – …

Филипп Мантуанский, принц Гонзаго – …

Два последних имени были написаны не то красными чернилами, не то кровью. Рядом с ними не стояло никакого названия города – мститель еще не знал, где их настигнет его рука.

Семь первых имен, написанные черными чернилами, были отмечены красными крестами. Гонзаго и Пероль не могли не понять, что означает эта отметка. Свиток задрожал в руках Пероля, словно осиновый листок.

– Когда вы его получили? – пролепетал он.

– Сегодня рано утром, но уже после того, как открыли ворота и эти сумасшедшие начали повсюду шуметь.

Шум и вправду стоял оглушительный. Новорожденная биржа еще не успела остепениться и принять приличный вид. Все орали одновременно, и этот концерт голосов напоминал ропот народного восстания. Но именно об этом Пероль и мечтал.

– А как вы это получили? – спросил он.

Гонзаго молча указал на окно напротив его постели, одно из стекол которого было разбито. Пероль понял и, поискав глазами, увидел на ковре камень, лежавший среди осколков стекла.

– Это меня и разбудило, – сказал Гонзаго. – Я прочел список, и он натолкнул меня на мысль, что Лагардер мог спастись.

Пероль повесил голову.

– Если только, – продолжал Гонзаго, – это не дерзость какого-нибудь его сообщника, еще не знающего о судьбе, постигшей шевалье.

– Будем надеяться, – пробормотал Пероль.

– Как бы там ни было, я тут же вызвал Ориоля и Монтобера. Сделал вид, что ничего не знаю, шутил с ними, подзуживал, пока они не признались, что оставили труп на куче хлама на улице Пьера Леско.

Пероль стукнул кулаком по колену.

– Большего и не требовалось! – воскликнул он. – Раненый мог прийти в себя.

– Скоро мы узнаем, как было дело, – успокоил его Гонзаго. – Я послал Плюмажа и Галунье все выяснить.

– Неужто вы доверяете этим двум ренегатам, ваше высочество?

– Я не доверяю никому, друг мой Пероль, даже тебе. Если бы я мог делать все сам, мне бы не был нужен никто. Они напились этой ночью, они виноваты и знают это – еще один повод в пользу того, что на сей раз плутовать не станут. Я позвал их и велел отыскать двух молодцов, которые защищали ночью молодую авантюристку, выступающую под именем Авроры де Невер.

Произнося последние слова, Гонзаго не смог сдержать улыбку. Пероль оставался серьезным, как факельщик.

– Я велел им также перевернуть все вверх дном, – продолжал Гонзаго, – но узнать, не удалось ли этому мерзавцу снова уйти от нас.

Он позвонил и приказал вошедшему слуге:

– Пусть приготовят мой портшез. А ты, мой друг Пероль, – обратился он к фактотуму, – поднимешься к принцессе и, как обычно, передашь ей выражения моего самого глубокого почтения. И смотри во все глаза. Потом доложишь, как выглядела передняя госпожи принцессы и каким тоном ответила тебе камеристка.

– Где мне искать вас, ваша светлость?

– Сначала я отправлюсь в домик. Мне не терпится увидеть нашу юную искательницу приключений с улицы Пьера Леско. Похоже, она и эта дурочка донья Крус – подруги. Потом я буду у господина Лоу, который мною пренебрегает, затем покажусь в Пале-Рояле, где мое отсутствие может нанести мне вред. Кто знает, что будут теперь клеветать обо мне?

– Все это продлится долго.

– Нет, недолго. Мне нужно повидаться с нашими друзьями, нашими добрыми друзьями. День у меня получается отнюдь не праздный, и вечером я подумываю устроить небольшой ужин… Но мы еще поговорим об этом.

Гонзаго подошел к окну и поднял валявшийся на ковре камень.

– Ваша светлость, – сказал Пероль, – прежде чем вас покинуть, мне хотелось бы предостеречь вас относительно этих мошенников.

– Плюмажа и Галунье? Я знаю, они очень дурно с тобой обошлись, бедняга Пероль.

– Дело не в этом. Мне почему-то кажется, что они предатели. И вот вам доказательство: они участвовали в схватке во рву замка Келюс, а в списке смертников их нет.

Гонзаго, задумчиво разглядывавший камень, проворно развернул список.

– Верно, – пробормотал он, – их имен здесь нет. Но если этот список составил Лагардер и если наши мошенники его люди, то он записал бы их сюда в первую очередь – чтобы скрыть обман.

– Это слишком уж тонко, ваша светлость. В смертном поединке нельзя пренебрегать ничем. Со вчерашнего дня вы делаете ставку неизвестно на что. Этот странный горбун, который не спрашиваясь влез в ваши дела…

– Ты заставил меня призадуматься, – прервал Гонзаго. – Теперь нужно, чтобы этот тип выложил все свои карты.

Он выглянул в окно. Горбун стоял перед своей конурой и внимательно смотрел на окна Гонзаго. Увидев его, горбун опустил взор и почтительно поклонился.

Гонзаго снова уставился на камень.

– Узнаем, – прошептал он. – Все узнаем. Мне кажется, сегодняшний день будет стоить прошедшей ночи. Ступай, друг мой Пероль. А вот и портшез! До свиданья!

Пероль ушел. Гонзаго сел в портшез и велел нести его в домик доньи Крус.

Идя по коридорам в покои принцессы Гонзаго, Пероль тихонько бормотал себе под нос:

– Я не испытываю к Франции, моей прекрасной родине, той идиотской нежности, какую иногда приходится видеть. Если иметь деньги, то родину можно найти где угодно. Моя копилка уже почти полна, а через двадцать четыре часа я смогу запустить руку в сундуки принца. Принц, похоже, уже не тот, что прежде. Если за сегодняшний день наши дела не улучшатся, я пакую чемодан и отправляюсь искать воздух, более подходящий для моего нежного здоровья. Ладно, сегодня мина еще не взорвется.

Плюмаж-старший и брат Галунье пообещали принцу Гонзаго разорваться на части, но положить конец его сомнениям. Они были людьми слова. Сейчас они сидели в темном кабачке на улице Обри-ле-Буше, где пили и ели за четверых.

Их лица сияли от радости.

– Он не погиб, разрази меня гром! – воскликнул Плюмаж и поднял кубок.

Галунье наполнил его и повторил:

– Он не погиб!

Друзья чокнулись и выпили за здоровье шевалье Анри де Лагардера.

– Ах, гром и молния! – снова заговорил Плюмаж. – Он должен хорошенько нас оттузить за все глупости, что мы понаделали со вчерашнего вечера.

– Мы были с тобой под мухой, мой благородный друг, – ответствовал на это Галунье, – а хмель возбуждает в человеке легковерие. Кроме того, мы покинули его в весьма затруднительном положении.

– Да разве для этого маленького негодника бывают затруднительные положения? – в восторге закричал Плюмаж. – Битый туз! Да если я даже увижу его нашпигованного салом словно пулярка, то все равно скажу: «Раны Христовы! Ничего, он выпутается!»

– Все дело в том, – задумчиво проговорил Галунье, маленькими глотками попивая скверное винцо, – что он умница. Мы можем гордиться, что участвовали в его воспитании.

–Да ты, миленький, выразил мои самые сокровенные чувства. Пусть он лупцует нас сколько угодно, я все равно предан ему душой и телом!

Галунье поставил пустой стакан на стол.

– Мой благородный друг, – проговорил он, – если ты позволишь сделать мне одно наблюдение, то я скажу, что намерения твои превосходны, но вот роковая слабость к вину…

– Дьявол меня раздери! – перебил гасконец. – Послушай, сокровище мое, ведь ты был втрое пьянее меня!

– Ладно, ладно, раз уж ты повернул дело таким образом, лучше оставим это. Эй, дочка, тащи-ка сюда еще жбан!

С этими словами он обхватил своими длинными, тощими и крючковатыми пальцами талию служанки, которая дородностью очень смахивала на бочку. Плюмаж с состраданием разглядывал друга.

– Эх, бедняга ты бедняга! – сказал он. – Видишь соломинку в глазу у соседа, а у себя не замечаешь бревна, негодник ты этакий.

Явившись утром к Гонзаго, приятели были убеждены в том, что Лагардер погиб насильственной смертью: на рассвете они побывали на Певческой улице и видели, что двери там выломаны. На первом этаже никого не было. Соседи ничего не знали о судьбе молоденькой девушки, Франсуазы и Жана Мари Берришона. На втором этаже, рядом с сундуком, замок которого был сломан, они заметили лужу крови. Все было ясно: негодяи, напавшие вечером на розовое домино, которое было поручено им, Плюмажу и Галунье, защищать, сказали правду – и Лагардер мертв.

Однако своим поручением Гонзаго вселил в них надежду. Принц хотел, чтобы они нашли труп его смертельного врага. У него явно были для этого основания. Поэтому нашим друзьям оставалось лишь выпить как следует за здоровье живого и невредимого Лагардера. Что же касается второй части поручения – отыскать двух храбрецов, защищавших Аврору, то эта задача была уже выполнена. Плюмаж налил стакан до краев и сказал:

– Нужно придумать какую-нибудь историю, голубчик мой.

– Даже две, – поправил брат Галунье, – одну для тебя и одну для меня.

– Пустяки! Я – на одну половину гасконец, на другую – провансалец, придумать историю мне раз плюнуть.

– А я – нормандец, прах тебя побери! Еще посмотрим, чья история будет лучше.

– Ты, никак, меня подзуживаешь, а?

– Это любя, мой благородный друг, просто такая у нас будет игра ума. Не забудь только, что в наших историях мы должны отыскать труп Маленького Парижанина.

Плюмаж пожал плечами.

– Ризы Господни! – проворчал он, выжимая из второго жбана последние капли, – мое сокровище взялось учить своего учителя!

Возвращаться в особняк Гонзаго было еще рано: на поиски нужно время. Плюмаж и Галунье принялись сочинять истории, каждый свою. Кто из них окажется лучшим рассказчиком, мы еще увидим. А пока они уронили головы на стол и уснули; мы не знаем, кому из них следует присудить пальму первенства в смысле мощности и звучности храпа.