Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

6. ПРИГОВОРЕННЫЙ К СМЕРТИ

Донья Крус стояла у дверей и ждала. Мать и дочь стояли друг напротив друга. Принцесса только что велела запрягать.

– Аврора, – проговорила она, – я не ожидала, что твоя подруга станет мне советовать. Она говорила за тебя, и я на нее не сержусь. Но что эта девушка возомнила? Что я стану продлевать сон твоего рассудка, чтобы помешать тебе действовать?

Донья Крус невольно подошла поближе.

– Вчера, – продолжала принцесса, – я была врагом этому человеку. И знаешь почему? Он отнял у меня дочь, и, кроме того, все говорило за то, что Невер погиб от его удара.

Аврора напряглась, но глаз не подняла. Она так побледнела, что мать шагнула вперед и поддержала ее. Аврора сказала:

– Продолжайте, сударыня, я слушаю, По вашему лицу видно, что вам удалось распознать клевету.

– Я прочитала твои записки, дочь моя, – ответила принцесса. – Это очень красноречивая оправдательная речь. Человек, сохранивший в такой чистоте девушку, которая двадцать лет жила у него под крышей, не может быть убийцей. Человек, возвративший мне дочь такою, о какой я не грезила даже в самых честолюбивых материнских мечтах, должен иметь незапятнанную совесть.

– Благодарю вас за него, матушка. А других доказательств у вас нет?

– У меня есть свидетельство одной достойной женщины и ее внука. Анри де Лагардер…

– Мой муж, матушка.

– Твой муж, дочь моя, – понизив голос, продолжала принцесса, – не нападал на Филиппа де Невера, а защищал его.

Аврора бросилась матери на шею и, отбросив всю свою холодность, стала покрывать ей лоб и щеки поцелуями.

– Это ты благодаришь меня за него, – печально улыбнувшись, заметила принцесса.

– Да нет же! – вскричала Аврора, поднося к губам руки матери. – Я рада, что мы снова вместе, дорогая матушка, ведь я тебя люблю и уверена, что ты его тоже полюбишь. Так что же ты сделала?

– У регента, – ответила принцесса, – есть письмо, в котором доказана невиновность Лагардера.

– Благодарю! Благодарю тебя! – воскликнула Аврора. – Но почему же его до сих пор здесь нет?

Принцесса знаком велела Флор подойти.

– Я прощаю тебя, крошка – целуя цыганку в лоб, проговорила она, – карета готова. Ты должна поехать и найти ответ на вопрос моей дочери. Ступай и возвращайся скорее, мы ждем.

Донья Крус выбежала из комнаты.

– Ну, дитя мое, – проговорила принцесса, подводя Аврору к дивану, – скажи: смирила ли я в себе гордыню знатной дамы, которую ты испытала на себе, еще не зная меня? Достаточно ли я покорна высоким повелениям мадемуазель де Невер?

– Матушка, вы так добры… – начала Аврора. Они уселись, и госпожа Гонзаго перебила дочь:

– Я люблю тебя, вот и все. Еще недавно я боялась за тебя, а теперь мне ничего не страшно: у меня есть верное средство.

– Какое средство? – с улыбкой спросила девушка. Принцесса несколько секунд молча смотрела на дочь, потом ответила:

– Любить его, чтобы ты любила меня. Аврора бросилась ей в объятья.

Между тем донья Крус, пройдя через гостиную Гонзаго, оказалась в передней, но тут до ее слуха донесся шум. На лестнице шел громкий спор. Кто-то, чей голос она, как ей показалось, узнала, распекал слуг и камеристок принцессы Гонзаго. Те, собравшись в батальон по ту сторону двери, обороняли вход в святая святых.

– Вы пьяны! – слышались голоса лакеев, а горничные визгливо кричали: – У вас все сапоги в штукатурке, а волосы в соломе! В хорошеньком же виде вы хотите появиться перед принцессой!

– Черт бы вас всех побрал, бездельники! – отвечал им осаждавший. – При чем тут штукатурка, солома и мой вид? Когда выходишь из места, где я был, к себе не приглядываешься!

– Вы, должно быть, из кабачка? – хором осведомились слуги.

– Или из арестантской? – вторили им лакеи. Донья Крус остановилась и стала прислушиваться.

– Вот наглое отродье! – не унимался голос. – Ступайте и доложите своей госпоже, что ее кузен, маркиз де Шаверни, требует, чтобы его приняли, и немедленно!

– Шаверни! – изумленно повторила донья Крус.

Слуги за дверью, похоже, начали совещаться. В конце концов они изволили признать маркиза де Шаверни, несмотря на его необычный наряд и выпачканные штукатуркой сапоги. Все знали, что господин де Шаверни – кузен Гонзаго.

Однако ожидание, по-видимому, показалось маркизу слишком долгим. Послышался шум борьбы, за которым последовал грохот, который издает человек, катящийся вниз по лестнице. Дверь распахнулась, и в ней показалась спина маленького маркиза, обтянутая роскошным кафтаном господина де Пероля.

– Победа! – вскричал он, отбиваясь от нападавших обоего пола, которые вновь на него набросились. – Эти чертовы негодяи чуть было не рассердили меня!

С этими словами маркиз захлопнул дверь перед носом у слуг и запер ее на задвижку. Обернувшись, он увидел донью Крус. Прежде чем она успела отскочить или как-то защититься, Шаверни со смехом схватил ее в охапку и поцеловал. Мысли такого рода приходили к маркизу внезапно, без всякого предупреждения. Он никогда и ничему не удивлялся.

– Милый ангел, – говорил он, пока девушка, обрадованная и смущенная, высвобождалась из его объятий, – вы снились мне всю ночь. По воле случая сегодня утром я слишком занят, чтобы признаться вам в любви по всей форме. Поэтому я отбрасываю всяческие вступления, падаю перед вами на колени и предлагаю вам руку и сердце.

Маркиз и в самом деле встал на колени посредине прихожей. Такого цыганка никак не ожидала. Однако смущена она была не намного сильнее самого маркиза.

– Я тоже спешу, – стараясь говорить серьезно, сказала она. – Прошу вас, позвольте мне пройти.

Шаверни вскочил на ноги и крепко обнял девушку – точно так же, как в театре Фронтен обнимает Лизетту154154
  Персонажи старинных французских комедий – расторопный слуга и субретка.


[Закрыть].

– Из вас выйдет самая восхитительная маркиза на свете! – вскричал он. – Это решено. И не думайте, что я действую необдуманно. Я размышлял об этом всю дорогу.

– Но как же с моим согласием? – усомнилась донья Крус.

– Я обдумал и это. Если вы мне откажете, я вас увезу силой. Ладно, довольно, это дело решенное. Я привез важные вести и хочу видеть принцессу Гонзаго.

– У принцессы сейчас ее дочь, – ответила донья Крус. – Она не принимает.

– Дочь! – вскричал Шаверни. – Мадемуазель де Невер! Это ж моя вчерашняя невеста, прелестное дитя, клянусь Господом! Но я люблю вас и сегодня же на вас женюсь. Послушайте, моя прелесть, я говорю серьезно: раз мадемуазель де Невер сейчас у матери, я тем более должен туда попасть.

– Невозможно! – вырвалось у цыганка

– Для французских рыцарей нет ничего невозможного! – наставительно произнес Шаверни.

Он заключил донью Крус в объятия и, сорвав с полдюжины поцелуев, как тогда выражались, отодвинул девушку в сторону.

– Как туда пройти, я не знаю, – продолжал он, – но мне укажет дорогу бог приключений. Вы читали романы Ла Кальпренада155155
  Кальпренад, Готье де ла (1614—1663) – французский романист и драматург, автор длинных и скучных романов.


[Закрыть]? Разве человек, который несет записку, написанную кровью на лоскутке батиста, не пройдет куда угодно?

– Записку, написанную кровью? – повторила донья Крус, на сей раз без смеха.

Шаверни был уже в гостиной. Цыганка семенила рядом, но не сумела помешать ему отворить дверь молельни и влететь к принцессе.

Здесь манеры Шаверни несколько изменились. Этот безумец знал, где и как себя вести.

– Достойнейшая кузина, – учтиво поклонившись, начал он с порога, – я до сих пор не имел чести лично засвидетельствовать вам свое почтение, и мы с вами незнакомы. Я – маркиз де Шаверни, кузен де Невера по линии моей матери мадемуазель де Шанель.

Услышав имя Шаверни, Аврора в испуге прижалась к матери. Донья Крус остановилась позади маркиза.

– И зачем вы ко мне пожаловали? – раздраженно осведомилась принцесса и встала.

– Дабы загладить вину одного моего взбалмошного знакомого, – ответил Шаверни, обращая на Аврору умоляющий взгляд, – некоего безумца, который носит отчасти то же имя, что и я. И вместо того, чтобы принести мадемуазель де Невер извинения, которые не могут быть приняты, я покупаю себе прощение посредством доставленной ей записки.

С этими словами он встал перед Авророй на колени.

– От кого эта записка? – нахмурившись, спросила принцесса.

Но побледневшая и дрожащая Аврора уже догадалась.

– От шевалье Анри де Лагардера, – ответил маркиз. Сказав это, он достал из-за пазухи платок, на котором

Анри нацарапал несколько слов своей кровью. Аврора попыталась встать, но рухнула без сил обратно на диван.

– А разве?.. – начала принцесса, увидев лоскут материи с пятнами крови на нем.

Шаверни взглянул на Аврору, которую уже обнимала донья Крус.

– Послание выглядит мрачновато, – проговорил он, – но не пугайтесь. Когда он писал, у него не было под рукой ни чернил, ни бумаги…

– Он жив! – выдохнула Аврора.

И она в знак благодарности Господу возвела к небу свои полные слез прекрасные глаза. Затем, взяв у Шаверни пропитанный кровью платок, девушка страстно прижала его к груди.

Принцесса отвернулась. Это был последний всплеск ее гордыни.

Аврора попыталась было прочесть записку, но слезы застилали ей взор, да и буквы на материи расплылись и были очень неразборчивы.

Госпожа Гонзаго, донья Крус и Шаверни попробовали ей помочь, но и они не смогли разобрать расплывшиеся каракули.

– Я прочту, – проговорила Аврора, утирая глаза тем же платком.

И она и вправду прочла:

«Принцессе Гонзаго. Сделайте так, чтобы я перед смертью еще раз повидал Аврору».

На какое-то мгновение Аврора застыла. Затем, придя в себя в материнских объятиях, она спросила у Шаверни:

– Где он?

– В тюрьме Шатле.

– Значит, он приговорен?

– Понятия не имею. Знаю только, что он сидит в одиночке.

Аврора высвободилась из объятий матери и бросила:

– Я еду в тюрьму Шатле.

– Рядом с вами ваша мать, – с упреком проговорила принцесса, – и отныне она будет вам поддержкой и опорой. Ваше сердце молчало, но должно было сказать: «Матушка, отвезите меня в тюрьму Шатле».

– Как! – пролепетала Аврора. – Вы готовы?..

– Супруг моей дочери – мой сын, – ответила принцесса. – Если он погибнет, я стану его оплакивать, а если его еще можно спасти, я его спасу!

Она направилась к двери; Аврора, догнав мать, принялась целовать ей руки, орошая их слезами и повторяя:

– Да возблагодарит вас Господь, матушка!

В просторной канцелярии Шатле завтракали долго и обильно. Маркиз де Сегре вполне заслужил свою репутацию, впрочем, немало над нею потрудившись. Это был изысканнейший гурман, модный судебный деятель и безупречный вельможа.

Его советники, начиная от сьера Вертело де Лабомеля и кончая юным Юссоном-Бордессоном, имевшим лишь совещательный голос, отличались жизнелюбием, упитанностью, прекрасным аппетитом и чувствовали себя гораздо лучше за столом, нежели в зале суда.

Нужно отдать им должное: второе заседание Огненной палаты было много короче, чем завтрак. Из трех свидетелей, коих они намеревались заслушать, двоих не оказалось в наличии, а именно: неких Плюмажа и Галунье, сбежавших из тюрьмы. Давал показания только господин де Пероль. Выдвинутые им обвинения были столь ясны и бесспорны, что вся процедура заметно упростилась.

В те поры в Шатле все было временным. У судей не было никаких удобств, в отличие от дворца парламента. Гардеробная маркиза де Сегре помещалась в темной комнатке, отделенной лишь тонкой перегородкой от закутка, где переодевались господа советники. Это было весьма стеснительно, а ведь в небольших провинциальных судах к господам советникам относились с большим почтением. Через застекленную Дверь зала канцелярия сообщалась с мостом, соединявшим кирпичную или Новую башню с замком на уровне камеры, куда был посажен Шаверни. Чтобы попасть в тюрьму, заключенные были вынуждены проходить через эту залу.

– Который час, господин де Лабомель? – осведомился через перегородку маркиз де Сегре.

– Два часа, господин председатель, – ответил советник.

– Баронесса меня уже ждет! Черт бы побрал эти сдвоенные заседания! Попросите господина Юссона узнать, у ворот ли еще мой портшез.

Юссон-Бордессон поспешил вниз по лестнице, шагая через несколько ступенек. Так и надо, когда делаешь серьезную карьеру.

– А вы знаете, – говорил между тем Перрен Аклен-Демезон де Вьеф-Виль-ан-Форе, – этот свидетель, господин де Пероль, говорил весьма удачно. Если бы не он, нам пришлось бы отложить слушание до трех часов.

– Он служит у принца Гонзаго, – отозвался Лабомель, – а принц умеет подбирать людей.

– Что я такое недавно слышал? – вмешался в беседу маркиз-председатель. – Господин Гонзаго в немилости?

– Никоим образом, – возразил Перрен Аклен, – принц Гонзаго сегодня утром один присутствовал при пробуждении его королевского высочества. Вот уж милость так милость!

– Негодяй! Мошенник! Лоботряс! – возопил в этот миг маркиз де Сегре.

Таким манером он обычно призывал к себе камердинера, который в отместку его обкрадывал.

– Имей в виду, – заявил он камердинеру, – что я еду к баронессе, так что причесать ты меня должен как следует.

Едва камердинер приступил к своим обязанностям, как в каморку господ советников вошел привратник и проговорил:

– Там хотят видеть господина председателя.

Маркиз де Сегре завопил через перегородку во все горло:

– Меня нет, черт побери! Посылай всех их к дьяволу!

– Но там две дамы, – отозвался привратник.

– Жалобщицы? Вон! Как они одеты?

– Обе в черном и под вуалями.

– Одежда проигравших процесс. Как они приехали?

– В карете с гербом принца Гонзаго.

– Ах, проклятье! – выругался господин де Сегре. – Господин Гонзаго чувствовал себя не слишком уверенно, когда давал показания в суде. Но ведь его высочество регент… Погодите-ка… Юссон-Бордессон!

– Он пошел выяснять, где ваш портшез, господин председатель.

– Вечно он где-то шляется, когда нужен! – заворчал в порядке благодарности маркиз. – Ничего путного из этого балбеса не выйдет.

Затем, повысив голос, он продолжал:

– Вы уже переоделись, господин де Лабомель? Сделайте одолжение, займите дам. Я скоро буду.

Вертело де Лабомель, который был еще в сорочке, влез в просторный кафтан из черного бархата, взбил парик и отправился отбывать барщину. Маркиз де Сегре обратился к камердинеру:

– Так и знай, если баронесса найдет, что я скверно причесан, я тебя выгоню! Перчатки. Карета с гербом Гонзаго? Интересно, кто такие эти настырные дамочки? Шляпу и трость! Почему жабо морщит, чтоб тебя колесовали, мерзавец! Достанешь мне букет для госпожи баронессы. Ступай вперед, остолоп!

Пересекая гардеробную советников, господин маркиз важно кивнул в ответ на их почтительные поклоны. В залу канцелярии он вступил как истинный дворцовый щеголь. Напрасный труд! Дамы, дожидавшие его в обществе немого как рыба и прямого как палка господина Лабомеля, не обратили ни малейшего внимания на его изящество. Этих дам господин де Сегре не знал. Он мог лишь сказать, что они не принадлежали к девицам из Оперы, каких обычно любил опекать принц Гонзаго.

– С кем я имею честь беседовать, милые дамы? – спросил маркиз, грациозно повернувшись на каблуках и поигрывая шпагой, как истый вельможа.

Лабомель с облегчением отправился назад в гардеробную.

– Господин председатель, – ответила более высокая из дам, – я вдова Филиппа Лотарингского, герцога де Невера.

– Вот как? – удивился Сегре. – Но насколько мне известно, вдова де Невера замужем за принцем Гонзаго?

– Я и есть принцесса Гонзаго, – с каким-то отвращением произнесла дама.

Отвесив несколько парадных поклонов, председатель поспешил к прихожей.

– Два кресла, бездельники! – вскричал он. – Нет, рано или поздно мне придется всех вас прогнать!

Его страшный вопль заставил забегать привратников, прислужников, жезлоносцев, посыльных, переписчиков и прочую шушеру Дворца правосудия, плесневевшую в соседних каморках.

Толкаясь и грохоча, они притащили целую дюжину кресел.

– В этом нет нужды, господин президент, – продолжая стоять, сказала принцесса. – Мы с дочерью пришли…

– Ах, дьявол! – с поклоном перебил господин де Сегре. – Какая лилея! Я и не знал, что у принца Гонзаго…

– Это мадемуазель де Невер! – отрезала принцесса.

Взгляд председателя сделался умильным, и он снова поклонился.

– Мы пришли, – продолжала принцесса, – чтобы сообщить правосудию сведения…

– С вашего позволения, я уже догадался, сударыня, – опять перебил маркиз. – Наше ремесло замечательно обостряет ум, если можно так выразиться. Мы поражаем очень многих. Словом, мы можем угадать фразу, а по ней и всю книгу. Я уверен, что вы принесли новые доказательства виновности этого негодяя…

– Сударь! – в один голос вскричали принцесса и Аврора.

– Это излишне! – заметил господин де Сегре, с утонченной грацией расправляя жабо. – Дело сделано. Этот негодяй больше никого не убьет.

– Значит, вы ничего не получили от его королевского высочества? – глухо осведомилась принцесса.

Аврора, которую оставили силы, оперлась на ее руку.

– Совершенно ничего, госпожа принцесса, – ответил маркиз, – но этого и не требуется. Дело сделано, и на совесть. Полчаса назад был вынесен приговор.

– Так вы ничего не получили от регента? – повторила сраженная принцесса.

Она чувствовала, как трепещет рядом с нею Аврора.

– Но что же вам еще нужно? – вскричал господин де Сегре. – Чтобы его заживо колесовали на Гревской площади? Его королевское высочество не любит такого рода экзекуций, если дело не касается примерного наказания банковских мошенников.

– Стало быть, его приговорили к смертной казни? – прошептала Аврора.

– А как же, прелестное дитя? Вам хотелось бы, чтобы его посадили на хлеб и воду?

Мадемуазель де Невер рухнула в кресло.

– Что с нашим милым сокровищем? – удивился маркиз. – Сударыня, молоденькие девушки не любят, когда говорят о таких вещах. Но я надеюсь, вы меня извините. А сейчас меня ждет госпожа баронесса, мне пора. Было весьма приятно лично сообщить вам кое-какие подробности. Прошу вас, благоволите передать принцу Гонзаго, что дело закрыто. Приговор обжалованию не подлежит, и сегодня же вечером… От всего сердца целую ручки, сударыня. Прошу заверить принца, что он всегда может рассчитывать на своего преданного слугу.

Председатель поклонился, крутанулся на каблуках и направился к двери, покачивая бедрами, что считалось тогда хорошим тоном. Спускаясь с лестницы, он бормотал:

– Еще один шаг к должности президента парламента. Теперь принцесса Гонзаго никуда не денется, я связал ее по рукам и ногам.

Принцесса стояла, устремив взгляд на дверь, за которой скрылся Сегре. Что же касается Авроры, то она была совершенно ошеломлена. Она сидела в кресле очень прямо, устремив в пространство невидящий взгляд. Больше в зале канцелярии никого не было. Мать и дочь и не помышляли о том, чтобы обменяться мыслями или попытаться выяснить еще что-нибудь. Они буквально обратились в статуи. Внезапно Аврора протянула руки к дверям, в которые вышел господин председатель. Дверь эта вела в помещение суда и к выходу для судейских.

– Вот он, – произнесла она голосом, который, казалось, не мог принадлежать живому существу. – Он идет, я узнаю его шаги.

Принцесса прислушалась, но ничего не услышала. Она взглянула на мадемуазель де Невер, а та все бормотала:

– Он идет, я чувствую. О, как бы мне хотелось умереть прежде, чем он!

Прошло несколько секунд, и дверь действительно отворилась. В ней появились стражники. Между ними с обнаженной головой и связанными спереди руками шел шевалье Анри Лагардер. Позади, в нескольких шагах шествовал доминиканец с крестом в руках. По щекам принцессы покатились слезы; Аврора сидела неподвижно и смотрела на шевалье сухими глазами. Завидя женщин, Лагардер остановился у порога. С печальной улыбкой он склонил голову, словно приветствуя двух дам.

– Только одно слово, сударь, – попросил он у сопровождавшего его пристава.

– У нас тут порядки строгие, – ответил тот.

– Принцесса Гонзаго, сударь! – вскричала несчастная мать, бросаясь к приставу. – Кузина его королевского высочества! Не отказывайте нам!

Пристав в изумлении уставился на нее. Затем повернулся к приговоренному и сказал:

– Не могу отказать человеку, обреченному на смерть. Только поскорее.

Он поклонился принцессе и вместе со стражниками и священником прошел в соседнюю комнату. Лагардер стал медленно приближаться к Авроре.

7. ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

Через открытую дверь в канцелярии слышались шаги часовых в соседней прихожей, но в зале больше никого не было. Последнее свидание проходило без свидетелей. Встав с кресла, Аврора ждала Лагардера. Она поцеловала его связанные руки и подставила ему свой белый как мрамор лоб. Лагардер молча прикоснулся к нему губами. Когда взгляд Авроры упал на рыдавшую в сторонке мать, по ее щекам наконец-то заструились слезы.

– Анри! Анри! – воскликнула она. – Вот как суждено нам было снова свидеться!

Лагардер смотрел на девушку так, словно хотел всю любовь сосредоточить в своем взгляде, все святое чувство, которое многие годы составляло смысл его жизни.

– Я никогда еще не видел вас столь прекрасной, Аврора, – тихо промолвил он, – и никогда еще ваш голос не ласкал с такою нежностью мое сердце. Благодарю, что пришли! Я находился в заточении недолго, и все эти часы были наполнены памятью о вас. Благодарю, что вы пришли, мой обожаемый ангел! И вас, сударыня, – продолжал он, повернувшись к принцессе, – я тоже благодарю. Вы ведь могли отказать мне в этой последней радости.

– Отказать? Вам? – пылко воскликнула Аврора.

Заключенный перевел взгляд с ее гордого лица на склоненную голову принцессы. Он обо всем догадался.

– Это скверно, – проговорил он, – так быть не должно. Аврора, вот первый упрек, на который осмелилось мое сердце и мои уста. Я вижу, что вы приказали, и ваша мать покорно последовала за вами. Не отвечайте, Аврора, – остановил он девушку, – время идет, и я не успею уже преподать вам много уроков. Любите же свою мать, повинуйтесь ей. Сегодня вас извиняет ваше отчаяние, но завтра…

– Завтра, Анри, – решительно перебила его девушка, – завтра, если вы умрете, я умру тоже!

Лагардер попятился, и на лице его появилось выражение суровости.

– У меня было утешение, – сказал он, – чуть ли не радость, потому что, покидая этот мир, я мог сказать: «Я оставляю здесь плод трудов своих, и там, на небесах, де Невер протянет мне руку, видя, что я сделал счастливыми его жену и дочь».

– Счастливыми? – повторила Аврора. – Без вас?

И она рассмеялась так, словно рассудок ее помрачился.

– Но я ошибся, – продолжал Лагардер, – у меня нет этого утешения, вы отнимаете у меня эту радость. Выходит, я трудился двадцать лет лишь для того, чтобы в последний час весь мой труд пошел насмарку. Что ж, наше свидание длится уже достаточно долго. Прощайте, мадемуазель де Невер!

В этот миг принцесса, тихонько подойдя к заключенному, поступила по примеру Авроры: она поцеловала его связанные руки.

– И вы же меня защищаете? – прошептала она. Аврора покачнулась, и принцесса обняла дочь.

– Не сокрушайте ей душу! – взмолилась она. – Это все я, моя ревность, моя гордыня…

– Матушка, матушка! – вскричала Аврора. – Вы терзаете мне сердце!

Обе женщины, обессилев, опустились на софу. Лагардер остался стоять.

– Ваша мать ошибается, Аврора, – сказал он. – Сударыня, вы не правы. Ваша гордыня и ревность порождены любовью. Вы вдова де Невера, так кто же, как не я, на миг забыл об этом? Среди нас есть лишь один виноватый – это я!

На благородном лице Анри изобразилось крайнее волнение.

– Послушайте, что я скажу, Аврора, – проговорил он. – Мое преступление длилось всего секунду, и его можно извинить лишь безумной мечтой, мечтой ослепительной и желанной, которая открывала мне врата в рай. Но преступление мое оказалось достаточно серьезным, чтобы свести на нет мою двадцатилетнюю преданность вам. На какую-то секунду я пожелал отнять у матери дочь!

Принцесса потупилась. Аврора спрятала лицо у нее на груди.

– И Господь наказал меня! – вскричал Лагардер. – Он справедлив: я умру!

– Но неужели нет никакой надежды? – воскликнула принцесса, чувствуя, как дочь слабеет в ее объятиях.

– Я умру, – продолжал Лагардер, – в тот миг, когда моя нелегкая жизнь должна была распуститься, словно цветок. Я поступил дурно и понесу за это жестокую кару. Господь особенно гневается на тех, кто пятнает свое доброе дело – я понял это в тюрьме. Какое право имел я не доверять вам, сударыня? Я должен был ввести радостную и смеющуюся дочь через парадные двери вашего дома, я должен был позволить вам целовать ее сколько угодно. И только потом она бы призналась: «Он любит меня и любим мною!» Вот тогда я упал бы перед вами на колени – вот так!

Аврора последовала его примеру.

– И вы благословили бы нас, не так ли, сударыня? – заключил Лагардер.

Принцесса медлила – но дело было не в благословении: она просто не знала, что сказать.

– Вы сделали бы это, милая матушка, – очень тихо сказала Аврора, – и сделаете это теперь, в этот страшный час.

Молодые люди склонили головы. Принцесса, возведя к небу полные слез глаза, воскликнула:

– Господи, сотвори чудо!

Затем, сблизив головы дочери и Лагардера, она поцеловала их со словами:

– Дети мои!

Аврора встала и бросилась матери на шею.

– Мы теперь обручены дважды, Аврора, – сказал Лагардер. – Благодарю вас, сударыня, благодарю, матушка! Я даже не думал, что в таком месте можно плакать от радости! А теперь, – продолжал он, и лицо его сразу изменилось, – нам с вами пора расстаться, Аврора.

Лицо девушки покрылось смертельной бледностью. Она чуть не забыла о том, что привело ее сюда.

– Не навсегда, – с улыбкой добавил Лагардер, – мы увидимся по меньшей мере еще раз. Но я хочу, чтобы вы удалились, Аврора, мне нужно поговорить с вашей матерью.

Мадемуазель де Невер приложила руки Анри к своему сердцу, после чего направилась к оконной нише.

– Сударыня, – обратился осужденный к принцессе Гонзаго, когда Аврора отошла достаточно далеко, – эта дверь может отвориться в любую секунду, а мне нужно еще так много вам сказать. Я знаю, что вы со мною искренни, вы простили меня, но согласитесь ли вы внять мольбе приговоренного к смерти?

– Будете вы жить или погибнете, сударь, – отвечала принцесса, – я готова отдать за вашу жизнь всю свою кровь до последней капли, я клянусь вам честью, что не откажу вам ни в чем. Да, ни в чем, – повторила она после минутного раздумья. – Я попыталась мысленно отыскать хоть что-нибудь в мире, в чем я могла бы вам отказать, – такой вещи не существует.

– Выслушайте же меня, и да отблагодарит вас Бог любовью вашей милой дочери. Я приговорен к смерти – я знаю это, хотя приговор мне еще не прочитали. Не было еще случая, чтобы окончательный приговор Огненной палаты подлежал пересмотру. Хотя нет, один такой случай был: при покойном короле жизнь графа де Боссю, приговоренного за отравление курфюрста Гессенского156156
  Феваль допускает анахронизм: Гессен-Кассель стал курфюршеством j только в 1803 году.


[Закрыть], была спасена, так как итальянец Гримальди, осужденный за другие преступления, написал госпоже де Ментенон письмо, в котором сознался и в этом отравлении. Но в нашем случае подлинный виновник такого признания не сделает. Впрочем, я собирался говорить с вами вовсе не об этом.

– Если бы оставалась хоть какая-то надежда… – начала госпожа Гонзаго.

– Надежды нет. Сейчас три часа дня, в семь уже стемнеет. В сумерки за мною придет конвой и отведет меня в Бастилию. В восемь вечера я уже буду во внутреннем дворе, где производятся казни.

– Я поняла вас! – вскричала принцесса. – По пути, если мы соберем друзей…

Покачав головой, Лагардер грустно улыбнулся.

– Нет, сударыня, – ответил он, – вы меня не поняла Буду выражаться яснее, я не намерен загадывать вам загадки. Так вот: между Шатле и двором Бастилии, конечной целью моего путешествия, будет одна остановка, и произойдет она на кладбище церкви Сен-Маглуар.

– На кладбище церкви Сен-Маглуар? – вздрогнув, повторила принцесса.

– А разве не следует, – с горькой улыбкой продолжал Лагардер, – чтобы убийца принял публичное покаяние перед могилой своей жертвы?

– Вы, Анри? – вскричала госпожа Гонзаго. – Вы – защитник де Невера, наш ангел-хранитель, наш спаситель?

– Не надо так громко, сударыня. Перед гробницей де Невера будет стоять плаха с топором. Там мне отрубят правую кисть.

Принцесса закрыла лицо ладонями. На другом конце залы Аврора стояла на коленях и, рыдая, молилась.

– Несправедливо, не правда ли, сударыня? Как бы ни было безвестно мое имя, вы поймете тоску моего последнего часа: оставить по себе позорную память!

– Но к чему эта бессмысленная жестокость? – спросила принцесса.

– Председатель де Сегре, – отвечал Лагардер, – сказал следующее: «Нельзя, чтобы пэра и герцога убивали, как первого встречного! Преступник должен быть примерно наказан».

– Господи, но это же не вы! Регент не допустит…

– Пока приговор не был произнесен, регент мог все, а теперь, если только истинный виновник не признается… Но умоляю вас, сударыня, оставим это. Вот моя последняя просьба: вы можете сделать так, чтобы моя гибель превратилась в благодарственный гимн мученика, вы можете оправдать меня перед всеми. Согласны вы на это?

– Согласна ли я? И вы еще спрашиваете! Что нужно сделать?

Лагардер заговорил еще тише. И несмотря на согласие принцессы, голос его дрожал:

– Церковная паперть будет от меня совсем близко. Если на пороге церкви будет стоять мадемуазель де Невер в подвенечном платье, если внутри будет священник в полном облачении, если вы, сударыня, тоже будете там, а подкупленный конвой даст мне несколько минут, чтобы преклонить колени перед алтарем…

Принцесса попятилась. Она едва стояла на ногах.

– Я напугал вас, сударыня, – начал было Лагардер.

– Говорите! Говорите! – прерывающимся голосом воскликнула принцесса.

– И если священник, – продолжал Лагардер, – с согласия госпожи Гонзаго благословит союз шевалье Анри де Лагардера и мадемуазель де Невер…

– Спасением своим клянусь, – прервала его Аврора де Келюс, которая, казалось, даже стала выше ростом, – так и будет!

Глаза Лагардера засияли. Он принялся ловить губами руку принцессы, но та не давала ее поцеловать. Услышав громкие голоса, Аврора обернулась и увидела, что мать обнимает осужденного. Увидели это и только что вошедшие в канцелярию пристав и стражники. Не обращая внимания на них, госпожа Гонзаго в каком-то радостном возбуждении продолжала:

– Кто посмеет сказать, что вдова де Невера, двадцать лет носившая по нему траур, приложила руку к союзу собственной дочери с убийцей ее мужа! Хорошо придумано, Анри, сын мой! И не говорите, что на сей раз я не угадала!

Глаза осужденного были полны слез.

– О да, угадали, – прошептал он, – и заставили меня горько сожалеть о своей близкой смерти. Я думал, что теряю одно сокровище…

– Кто посмеет сказать такое? – продолжала принцесса. – Священник будет, клянусь, я приведу туда своего исповедника. Конвой даст нам время, пусть даже мне придется для этого продать все драгоценности или заложить кольцо, надетое мне на палец в часовне замка Келюс! А когда союз будет благословлен, священник, мать и жена пойдут вслед за приговоренным по улицам Парижа. И я скажу…