Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

8. ПЕРСИК И БУКЕТ

Лицо принца Гонзаго показалось всем строгим и даже озабоченным. Весельчаки поставили бокалы на стол; улыбки исчезли.

– Кузен, – проговорил Шаверни, упав в кресло, – я ждал вас, чтобы как-то объяснить свою позицию.

Гонзаго подошел к столу и отобрал у маркиза бокал, который тот уже было поднес к губам.

– Не пей больше, – сухо проговорил он.

– Это еще почему? – возмутился Шаверни Гонзаго выбросил бокал за окно и повторил:

– Не пей больше.

Шаверни уставился на него расширенными от удивления глазами. Сотрапезники расселись по своим местам. На их лицах бледность уже стала уступать место хмельному румянцу. У всех на уме была одна мысль, которую с начала пиршества каждый пытался отогнать, но она все равно висела в воздухе.

Появление Гонзаго заставило весельчаков вернуться к этой мысли.

Пероль попытался прошмыгнуть поближе к своему повелителю, но донья Крус его опередила.

– Позвольте вас на одно слово, ваша светлость, – попросила она.

Гонзаго поцеловал ей руку, и она отошла в сторонку.

– Что это значит? – пробормотал Шаверни.

– Боюсь, – добавила Сидализа, – что скрипок у нас так и не будет.

– Вряд ли речь идет о банкротстве, – заметила Дебуа, – Гонзаго слишком богат.

– Всякое случается, – отозвалась Нивель.

Мужчины участия в разговоре не принимали. Почти все они уставились в скатерть и, казалось, размышляли. Один Шаверни мурлыкал веселую песенку и не обращал внимания на тревогу, охватившую всю гостиную. Ориоль шепнул на ухо Перолю:

– Неужто принц явился с дурными вестями? Фактотум молча отвернулся.

– Ориоль! – окликнула Нивель.

Толстенький откупщик послушно подскочил к своей даме; дочь Миссисипи сказала:

– Когда принц закончит с этой девицей, вы подойдете к нему и скажете, что мы желаем скрипичной музыки.

– Но… – замялся Ориоль.

– Не возражайте! Пойдете и скажете, я так хочу!

Принц продолжал беседовать с цыганкой, и молчание становилось все более тревожным и печальным. Искреннее веселье, еще недавно царившее на этой оргии, исчезло без следа. Если читатель хоть на секунду поверил, что сотрапезники развлекались от всей души, значит, нам не удалось нарисовать верную картину. Они просто делали, что могли. Вино развязало всем языки и заставило лица раскраснеться, однако за натянутым весельем чувствовалась постоянная тревога. И чтобы разрушить его окончательно, Гонзаго достаточно было нахмуриться. Толстяк Ориоль выразил вслух терзавшую всех мысль: случилось что-то скверное.

Гонзаго снова поцеловал руку доньи Крус.

– Вы мне верите? – по-отцовски спросил он.

– Конечно, ваша светлость, – умоляюще глядя на принца, ответила цыганка, – но это ведь моя единственная подруга, моя сестра!

– Я ни в чем не могу вам отказать, милое дитя. Через час, что бы там ни случилось, она будет свободна.

– Правда, ваша светлость? – радостно вскричала донья Крус. – Позвольте я пойду ее обрадую?

– Не сейчас. Останьтесь. Вы передали ей о моем желании?

– Относительно брака? Разумеется, но она и мысли не допускает об этом.

– Ваша светлость, – проговорил Ориоль, заикаясь, но повинуясь повелительному знаку Нивель, – простите, что я вас отвлекаю, но дамы требуют скрипок.

– Не мешайте! – бросил принц и отодвинул откупщика в сторону.

– Ну и дела! – прошептала Нивель.

Гонзаго сжал в ладонях руки доньи Крус и продолжал:

– Я скажу вам только одно: мне хотелось бы спасти того, кого она любит.

– Но, ваша светлость, – воскликнула донья Крус, – если вы изволите объяснить мне, чем этот брак может оказаться полезным для господина де Лагардера, я тотчас же передам ваши слова Авроре.

– Так оно и есть, – отозвался Гонзаго, – мне больше нечего добавить. Разве вы сомневаетесь, что я – хозяин положения? Как бы там ни было, обещаю: никакого принуждения не будет.

Гонзаго двинулся было к столу, но донья Крус удержала его.

– Прошу вас, позвольте мне вернуться к ней, – взмолилась она. – Ваши недомолвки пугают меня.

– Нет, вы мне сейчас понадобитесь, – отрезал Гонзаго.

– Я? – изумилась цыганка.

– Здесь вскоре прозвучат слова, которых эти дамы не должны слышать.

– А я их услышу?

– Нет. Они не имеют отношения к вашей подруге. Вы здесь у себя дома, так что выполняйте роль хозяйки и уведите дам в гостиную Марса.

– Слушаюсь, ваша светлость.

Гонзаго поблагодарил девушку и вернулся к столу. Сотрапезники пытались понять хоть что-то по выражению его лица. Принц знаком подозвал к себе Нивель.

– Видите эту прелестную девушку? – начал он, указывая на донью Крус, которая задумчиво стояла в глубине залы. – Попытайтесь ее развлечь, сделайте так, чтобы она не обращала внимания на то, что здесь будет происходить.

– Вы нас выгоняете, ваша светлость?

– Вас скоро позовут назад. А в малой гостиной есть свадебные подарки.

– Я все поняла, ваша светлость. Вы не уступите нам Ориоля?

– Нет, Ориоль тоже останется. Ступайте.

– Ну, крошки мои, пойдемте, – сказала Нивель. – Донья Крус хочет показать нам свадебные подарки.

Дамы повскакивали с мест и под предводительством цыганки направились в небольшую гостиную Марса, располагавшуюся напротив будуара, в котором не так давно мы наблюдали двух подруг. Там и вправду были разложены свадебные подарки. Дамы тотчас же окружили стол.

Гонзаго взглянул на Пероля, и тот пошел затворить за дамами дверь. Едва она закрылась, как к ней тотчас же подошла донья Крус, однако Нивель подбежала к ней и потянула в сторону.

– Вы, милочка, должны нам все показать, – защебетала она, – так просто вы от нас не отделаетесь.

В зале остались одни мужчины. Среди глубокого молчания Гонзаго занял председательское место. Тишина наступила такая, что даже маленький маркиз де Шаверни очнулся.

Поскольку никто не отзывался, он принялся говорить сам с собой:

– Я помню, что встретил в саду два восхитительных создания. Но должен ли я и вправду жениться на одном из них или это только сон? Никак не пойму! Кузен, – сменил он внезапно тему, – здесь стало так уныло! Пойду-ка я к дамам.

– Останься! – приказал Гонзаго. Затем, оглядев собравшихся, он продолжал:

– Господа, я надеюсь, вы не утратили хладнокровия?

– Нет, нет, мы хладнокровны! – прозвучал ответ.

– Черт побери! – вскричал Шаверни. – Ведь ты же, кузен, сам заставлял нас пить!

И он был прав. Слово «хладнокровие» Гонзаго употребил исключительно в переносном смысле. Ему требовались люди с разгоряченными головами и здоровыми руками. За исключением Шаверни, все отвечали этому условию.

^ Гонзаго посмотрел на маркиза и недовольно покачал головой. Затем взглянул на стенные часы и продолжал:

– Для разговора у нас есть ровно полчаса. Довольно безумствовать – я имею в виду вас, маркиз.

Когда минуту назад Гонзаго велел Шаверни остаться, тот сел, но не в кресло, а на стол.

– За меня можете не беспокоиться, кузен, – ответил он с серьезностью подвыпившего человека, – пожелайте только, чтобы здесь все были трезвы, как я. Меня заботит моя позиция – вот и все.

– Господа, – перебил его Гонзаго, – пора к делу. Вот каковы факты. Обстоятельства сложились так, что сейчас нас стесняет некая молодая девушка, стесняет нас всех, понимаете?

Ведь отныне наши интересы сплелись еще теснее , чем вы думаете; можно даже сказать, что ваша удача – это моя удача, я принял меры к тому, чтобы связывающие нас узы превратились в подлинную цепь.

– Да мы так близко к вашей светлости, что ближе некуда, – проговорил Монтобер.

– Правильно, правильно, – послышалось кое-где. Однако настоящего подъема в этих восклицаниях не было.

– Эта девушка… – продолжал Гонзаго.

– Обстоятельства, похоже, осложнились, – перебил Навайль, – поэтому мы вправе требовать кое-каких объяснений. Девушка, похищенная вчера вашими людьми, – это та самая, о которой шел разговор у господина регента?

– Та, которую господин де Лагардер обещал привести в Пале-Рояль? – добавил Шуази.

– Короче, мадемуазель де Невер? – подытожил Носе. Лицо у Шаверни исказилось. Изменившимся голосом он чуть слышно повторил:

– Мадемуазель де Невер! Гонзаго нахмурился.

– Какое вам дело до ее имени? – Гневно взмахнув рукой, сказал он. – Она нам мешает, поэтому ее нужно убрать с дороги.

Воцарилось молчание. Шаверни взял бокал, но тут же поставил его на место, не сделав ни глотка. Гонзаго продолжал:

– Кровь страшит меня, друзья мои, даже больше, чем вас. Шпага мне еще ни разу не помогла. Поэтому я отказываюсь от шпаги в пользу более мягких средств. Шаверни, ради своего душевного спокойствия я готов истратить пятьдесят тысяч экю плюс расходы на твое путешествие.

– Дороговато, – пробурчал Пероль.

– Не понял, – отозвался Шаверни

– Сейчас поймешь. Я оставляю шанс этому прелестному ребенку.

– То есть мадемуазель де Невер? – машинально взяв бокал, уточнил маленький маркиз.

– Если ты ей понравишься… – вместо ответа начал принц.

– Ну, что до этого, – перебил Шаверни, отпивая глоток, – то уж как-нибудь.

– Тем лучше! В таком случае она пойдет за тебя по доброй воле.

– А иначе я и не желаю, – заметил Шаверни.

– Я тоже, – отозвался Гонзаго с двусмысленной улыбочкой. – После свадьбы ты увезешь жену куда-нибудь далеко в провинцию и продлишь ваш медовый месяц навечно, если, конечно, не предпочтешь через положенное время вернуться сюда один.

– А если она откажется? – осведомился маленький маркиз.

– Если откажется, мне не в чем будет себя упрекнуть, и ее освободят.

Произнося последнее слово, Гонзаго невольно опустил глаза.

– Но вы говорили, – тихо произнес Шаверни, – что хотите дать ей шанс. А получается так: если она соглашается выйти за меня, то останется жить, а если откажется, будет свободной. Чего-то я тут не понимаю.

– Это потому что ты пьян, – сухо пояснил Гонзаго. Остальные приспешники принца хранили глубокое молчание.

Под сверкающими люстрами, освещавшими веселую роспись потолка и стен, между пустыми бутылками и увядшими цветами – повсюду в этом зале витало нечто мрачное.

Время от времени из соседней гостиной долетали взрывы женского смеха. От него всем становилось не по себе. Один Гонзаго сидел с высоко поднятой головой и радостной улыбкой на губах.

– Уверен, господа, – проговорил он, – что все вы меня понимаете, не так ли?

Ему никто не ответил, даже прожженный плут Пероль.

– Итак, требуется кое-что пояснить, – улыбаясь, снова заговорил Гонзаго. – Объяснение будет кратким, поскольку у нас нет времени. Прежде всего примем за аксиому следующее: существование этой девушки грозит нам полным крахом. И не надо делать скептические физиономии – дело обстоит именно так. Если завтра я потеряю наследство де Невера, послезавтра мы все уже будем в бегах.

– Мы все? – послышались восклицания.

– Да, вы, господа хорошие, – выпрямившись, ответил Гонзаго, – все без исключения. И речь тут не идет о ваших прежних грешках. Принц Гонзаго идет в ногу с модой: его расчетные книги не в лучшем состоянии, чем у самого захудалого купчишки, а вы ведь за них уверены. О, Пероль превосходно умеет устраивать такие вещи! Так что мое банкротство повлечет за собой вашу гибель.

Взгляды присутствующих обратились на Пероля, но тот не шелохнулся.

– К тому же, – продолжал принц, – после того, что случилось вчера… Впрочем, никаких угроз! Просто вы связаны со мною настолько прочно, что как верные компаньоны последуете за мною и в несчастье. Я лишь хочу знать, насколько вы готовы выказать мне таким образом свою преданность.

Все продолжали молчать. Улыбка Гонзаго стала явно насмешливой.

– Все вы меня прекрасно поняли, сами видите, – сказал он, – не зря я рассчитывал на вашу сообразительность. Девушку отпустят. Я сказал это и продолжаю повторять: она будет вольна идти отсюда, куда ей заблагорассудится, да-да, господа. Это вас удивляет?

Приспешники вопросительно смотрели на принца. Шаверни с мрачным видом цедил из бокала вино. Молчание затягивалось. Впервые после своего возвращения Гонзаго налил себе и соседям.

– Я не раз твердил вам, друзья мои, – снова начал он весьма беззаботным тоном, – что приятные привычки, хорошие манеры, великолепная поэзия, изысканные благовония – все это пришло сюда из Италии. Вы плохо знаете Италию. Так что слушайте и мотайте на ус.

Принц отпил шампанского и продолжал:

– Я расскажу вам историю из времен моей молодости; ах, эти дивные годы уже не вернуть! Был у меня кузен, граф Аннибале Каноцца из рода принцев Амальфи, весельчак, каких мало, сколько безрассудств мы с ним творили! Он был богат, очень богат. Судите сами: у кузена Аннибале было четыре замка на Тибре, двадцать ферм в Ломбардии, два дворца во Флоренции, два в Милане и два в Риме, а также вся знаменитая золотая посуда наших почтенных дядюшек кардиналов Алларил. Я же являлся единственным и прямым наследником кузена Каноццы, но ему было тогда всего двадцать семь, и он собирался прожить лет до ста. Никогда мне не приходилось встречать человека со столь отменным здоровьем. Вас, я вижу, что-то знобит, друзья мои, выпейте-ка, чтобы придать себе мужества.

Сотрапезники так и сделали: в этом нуждались все.

– Однажды вечером, – продолжал принц Гонзаго, – я пригласил кузена Каноццу на свой виноградник в Сполето. Что за чудное место! А какие там были беседки! Мы провели вечер, сидя на террасе, вдыхая напоенный ароматами воздух и беседуя, кажется, о бессмертии души. Каноцца был стоиком, если не считать вина и женщин. Взошла прекрасная луна, и он, бодрый и веселый, расстался со мною. По-моему, я даже видел, как он садится в карету. Естественно, он был свободен – не так ли? – был волен отправляться куда ему заблагорассудится – на бал, на ужин, всего этого в Италии было предостаточно, на любовное свидание, наконец. Но он был волен и остаться…

Гонзаго допил бокал. Все смотрели на него вопросительно, и он закончил:

– Граф Каноцца, мой кузен, выбрал последнюю из перечисленных мною возможностей – он остался.

Сотрапезники задвигались. Шаверни судорожно сжал свой бокал.

– Остался, – повторил он.

Гонзаго взял из корзины с фруктами персик и бросил маркизу. Персик остался лежать у того на коленях.

– Изучай Италию, кузен! – заметил Гонзаго. Затем, обращаясь к остальным, продолжал:

– Шаверни слишком пьян, чтобы меня понять, но, быть может, это и к лучшему. Изучайте Италию, господа!

С этими словами он принялся катать персики по столу. Каждый из сотрапезников получил таким манером один плод. После этого Гонзаго заговорил, отрывисто и сухо:

– Да, я забыл упомянуть одно любопытное обстоятельство: прежде чем расстаться со мною, мой кузен граф Анибало Каноцца угостился персиком.

Сотрапезники поспешно положили персики на стол. Гонзаго снова наполнил свой бокал. Шаверни последовал его примеру.

– Изучайте Италию, – в третий раз повторил принц, – только там и умеют жить. Уже лет сто там не пользуются дурацкими стилетами. К чему применять насилие? В Италии, если, к примеру, вам нужно убрать с пути девушку – как в нашем случае, – вы просто находите кавалера, который согласится взять ее в жены и увезти неведомо куда. Прекрасно, это в точности как у нас. Если девушка соглашается, все в порядке. Если нет, а в Италии, как и здесь, она имеет на это право, тогда вы отвешиваете ей глубокий поклон и просите прощения за допущенную вольность. Затем вы с почтением ее провожаете. По пути, из чистой галантности, вы просите ее принять у вас букет…

С этими словами Гонзаго взял в руки стоявший на столе букет из живых цветов.

– Разве может она отказаться от букета? – продолжал он, поправляя цветы. – И она удаляется, свободная, как и мой кузен Аннибале, отправляется куда ей будет угодно – к любовнику, подруге, к себе домой. Но она вольна и остаться.

Принц вытянул руку с букетом вперед. Сотрапезники вздрогнули и отшатнулись.

– Она остается? – сквозь зубы процедил Шаверни.

– Остается, – глядя ему в лицо, холодно бросил Гонзаго. Шаверни вскочил.

– Эти цветы отравлены? – вскричал он.

– Садись на место, – расхохотался Гонзаго, – ты пьян. Шаверни утер ладонью струившийся со лба пот.

– Да, – пробормотал он, – должно быть, я и вправду пьян. Иначе…

Он покачнулся. У него закружилась голова.

9. ДЕВЯТЫЙ УДАР

Хозяйским взором Гонзаго оглядел собравшихся.

– Он совсем потерял голову, – проговорил принц. – Ладно, его я извиняю, но если хоть один из вас…

– Она согласится, – для очистки совести тихо проговорил Навайль, – она не откажется от руки Шаверни.

Протест был робким. Он не мог повлиять ни на что. Но другие не решились и на него. Угроза краха уже прозвучала. Дорога позора – так же как дорога мертвецов Бюргера – гладка) А в ту эпоху оживленной торговли разорение свершалось быстро и неотвратимо.

Теперь Гонзаго знал, что ему позволено все. Эти люди стали его сообщниками. Теперь у него была своя армия. Принц поставил букет на место.

– Можете не беспокоиться, – проговорил он, – мы с вами заодно. Но есть кое-что и посерьезнее. Скоро пробьет девять.

– Узнали что-нибудь новое, ваша светлость? – поинтересовался Пероль.

– Ничего. Я лишь принял надлежащие меры: все подходы к домику охраняются. Готье с пятеркой молодцов стоят у входа в переулок, Кит и еще двое – у ворот в сад. В прихожей дежурят вооруженные слуги.

– А эти два шута? – осведомился Навайль.

– Плюмаж и Галунье? Я не доверил им ни один из постов. Они ждут, как и мы, вон там.

И принц указал в сторону входа на галерею, где после его появления все люстры были погашены. Одновременно с этим двери, ведущие на галерею, оставались распахнутыми.

– Кого мы все ждем – и они, и мы? – неожиданно спросил Шаверни, в чьем пасмурном взгляде вдруг зажегся осмысленный огонек.

– Тебя, кузен, ведь не было здесь вчера, когда я получил это письмо? – ответил вопросом на вопрос Гонзаго.

– Нет. Так кого же вы ждете?

– Того, кто займет это место, – ответил принц, указывая на кресло, пустовавшее с начала ужина.

– Переулок, сад, прихожая, лестница – везде полно вооруженных людей, – с презрением в голосе проговорил Шаверни. – И все это ради одного человека?

– Этого человека зовут Лагардер, – с непроизвольной значительностью произнес Гонзаго.

– Лагардер? – переспросил Шаверни. Затем добавил, ни к кому не обращаясь:

– Я его ненавижу, но когда он поверг меня наземь, то потом сжалился.

Гонзаго, чтобы лучше слышать, наклонившийся к кузену, лишь покачал головой. Затем выпрямился и проговорил:

– Господа, как по-вашему: достаточны принятые мною меры или нет?

Шаверни пожал плечами и рассмеялся.

– Двадцать против одного! – проворчал Навайль. – Что ж, это вполне честно.

– Черт возьми! – воскликнул Ориоль, несколько успокоенный внушительной численностью гарнизона. – А мы и не боялись!

– Как вы полагаете, – снова заговорило Гонзаго, – двадцати человек достаточно, чтобы его подстеречь исхватить, живого или мертвого?

– Даже слишком, ваша светлость! Более чем достаточно! – послышались возгласы сотрапезников.

– Тогда вы можете пообещать, что никто не упрекнет меня потом в недостатке осторожности?

– Уж за это-то я ручаюсь! – воскликнул Шаверни. – Если вам чего-то и недостает, то уж никак не осторожности.

– Я хотел, чтобы вы подтвердили правильность моих действий, – сказал Гонзаго. – А хотите, теперь я выскажу вам свое мнение?

– Конечно, ваша светлость!

Сотрапезники снова принялись за шампанское. Принц Гонзаго встал.

– Мое мнение заключается в том, – медленно и серьезно произнес он, – что все это впустую. Этого человека я знаю. Он сказал: «В девять я буду среди вас». И, значит, в девять часов мы увидим Лагардера лицом к лицу, уверен, клянусь вам. Нет такой силы, которая помешала бы ему явиться на условленную встречу. Спустится он по каменной трубе? Впрыгнет в окно? Вылезет из-под пола? Не знаю. Но точно в назначенный час, ни раньше ни позже, он будет сидеть за этим столом.

– Дьявольщина! – воскликнул Шаверни. – Попадись он мне, но только один на один!

– Замолчи, – резко одернул его Гонзаго, – я только на ярмарках люблю смотреть, как карлик сражается с гигантом. Я настолько убежден во всем этом, господа, – добавил он, повернувшись к остальным, – что только что проверил свою шпагу.

Достав оружие из ножен, принц согнул гибкий и блестящий стальной клинок.

– Час близится, – подытожил он, взглянув на часы уголком глаза, – последуйте моему примеру. Очень вам рекомендую рассчитывать на свои шпаги.

Приспешники Гонзаго проследили за его взглядом и уставились на циферблат роскошных часов, громко тикавших в футляре из розового дерева. Стрелка приближалась к цифре девять. Сотрапезники бросились разыскивать свои шпаги, в беспорядке раскиданные по всей гостиной.

– Пусть только он мне попадется один на один! – повторил Шаверни.

– Ты куда? – спросил Гонзаго Пероля, направившегося в сторону галереи.

– Закрыть двери, – объяснил осторожный фактотум.

– Оставь двери в покое. Раз я сказал, что они останутся раскрытыми, значит, так тому и быть.

– Это условный знак, господа, – продолжал он, обращаясь к товарищам по оружию. – Если двери закроются, можете радоваться – это будет означать: «Враг повержен». Но пока они отворены, будь начеку.

Пероль вместе с Ориолем, Таранном и финансистом заняли последнюю линию обороны. Рядом с Гонзаго выстроились Шуази, Навайль, Носе, Жиронн и остальные дворяне. Ближе всех к двери, по другую сторону стола поместился Шаверни. Каждый держал в руке обнаженную шпагу. Все взгляды были устремлены в сторону темной галереи.

Это беспокойное и вместе с тем торжественное ожидание давало четкое представление о человеке, который должен был вот-вот появиться. Часы заскрипели – как всегда перед тем, как начать бить.

– Вы готовы, господа? – спросил Гонзаго, не отрывая глаз от двери.

– Готовы, – в один голос ответили приспешники.

Они только что пересчитались, сколько их всего. Численное превосходство порою придает воинам отваги.

Гонзаго, уперев шпагу острием в пол, взял со стола свой бокал и вместе с первым ударом часов хвастливо провозгласил:

– За здоровье господина де Лагардера! Мы пьем с бокалом в одной и шпагой в другой руке!

И он поднял свой бокал.

– С бокалом в одной и шпагой в другой руке! – глухо повторил за ним хор голосов.

И все замолкли, держа наполненные до краев бокалы и острые клинки. Сотрапезники ждали, напряженно вглядываясь в темноту и прислушиваясь. Вдруг среди всеобщего молчания снаружи послышался звон стали. Часы медленно били. Казалось, прошел целый век, прежде чем они отсчитали девять Ударов. На восьмом ударе звон стали затих. На девятом створки двери захлопнулись. Послышалось долгое «ура». Шпаги опустились.

– За мертвого Лагардера! – воскликнул Гонзаго.

– За мертвого Лагардера! – подхватили сообщники и залпом осушили свои бокалы.

Один Шаверни не шелохнулся и хранил молчание. Поднося бокал к губам, Гонзаго внезапно вздрогнул. Гора плащей и накидок, наваленных на горбуна, вдруг зашевелилась и начала рушиться. Гонзаго и думать забыл о горбуне. Впрочем, он и не знал, чем закончилась его причуда. Совсем недавно принц сказал, что не знает, влезет ли Лагардер в трубу, впрыгнет ли в окно или появится из-под пола, но, мол, в назначенный час он будет здесь. И вот, при виде зашевелившейся кучи он отставил бокал и взял шпагу на изготовку. Из-под плащей донесся скрипучий смешок.

– К вашим услугам, – произнес тонкий голосок. – А вот и я!

Это был не Лагардер. Гонзаго расхохотался и сказал:

– Да это же наш приятель горбун!

Вскочив на ноги, тот схватил бокал и, подскочив к выпивохам, воскликнул:

– За Лагардера! Этот трус узнал, что я здесь, и не посмел прийти!

– За горбуна! За горбуна! – смеясь закричали сотрапезники. – Да здравствует горбун!

– Ну, господа, – простодушно проговорил тот, – если бы кто-то, кто не знает, как я, насколько вы все отважны, увидел бы вашу радость, он подумал бы, что вы изрядно перетрусили. А этим двум храбрецам что здесь нужно?

И он указал на Плюмажа и Галунье, которые стояли у закрытых дверей галереи, словно истуканы. Оба сияли.

– Вот вам наши головы, – лицемерно проговорил гасконец.

– Рубите, – добавил нормандец, – отправьте на небеса еще две души.

– Ваша честь снова незапятнанна! – весело вскричал Гонзаго. – Пусть этим храбрецам поднесут по бокалу вина, они выпьют вместе с нами.

Шаверни смотрел на них с отвращением – так смотрят на палачей. Когда оба приблизились к столу, он отошел.

– Клянусь головой, – сказал он оказавшемуся рядом Шуази, – если бы Лагардер появился, я встал бы рядом с ним.

– Тс-с! – предостерег его Шуази.

Горбун, который все слышал, указал Гонзаго пальцем на Шаверни и осведомился:

– Ваша светлость, это надежный человек?

– Нет, – ответил принц.

Плюмаж и Галунье пили вместе с нашими повесами. Протрезвевший Шаверни прислушивался. Галунье говорил об окровавленном полукафтане, Плюмаж снова рассказывал историю об анатомическом театре в Валь-де-Грас.

– Но это же подло! – воскликнул Шаверни, проталкиваясь к Гонзаго. – Они явно говорят о человеке, которого убили!

– Ба! – изображая изумление, воскликнул горбун. – А этот откуда взялся?

Плюмаж, вызывающий и насмешливый, подошел с бокалом к Шаверни; тот в ужасе отвернулся.

– Убей меня Бог, – заметил Эзоп II, – если этот господин не брезгует кое-кем.

Остальные выпивохи промолчали. Гонзаго положил руку на плечо Шаверни и сказал:

– Осторожнее, кузен, ты, кажется, уже перепил.

– Напротив, ваша светлость, – шепнул на ухо принцу Эзоп II, – по-моему, ваш кузен выпил слишком мало. Поверьте, уж я-то в этом толк знаю.

Гонзаго бросил на него подозрительный взгляд. Горбун рассмеялся и покивал головой как человек, уверенный в своей правоте.

– Ладно, – проговорил наконец принц, – наверно, ты прав, отдаю его тебе.

– Благодарю, ваша светлость, – отвечал Эзоп II. Затем, подойдя с бокалом в руке к маленькому маркизу, он добавил:

– Со мною вы тоже побрезгуете выпить? Я желаю взять реванш.

Шаверни расхохотался и протянул свой бокал.

– За вашу свадьбу, прекрасный жених! – вскричал горбун.

Они уселись за стол друг напротив друга, их тут же окружили секунданты и сочувствующие. Между ними началась вакхическая дуэль.

В этой гостиной, где уже так долго тянулось пиршество, с сердца у каждого спала тяжелая ноша. Лагардер мертв – он ведь не сдержал своего дерзкого слова; никто не мог представить себе, чтобы живой Лагардер не пришел на условленную встречу.

Даже Гонзаго больше не сомневался. Он, правда, велел Перолю выйти и проверить часовых, но только из присущей итальянцам осторожности. Осмотрительность не повредит. Вооруженным людям было заплачено за всю ночь, поэтому принцу ничего не стоило оставить их на постах. А в гостиной, еще недавно охваченной страхом, теперь кипело веселье. Это было подлинное начало празднества. У всех появился аппетит, а за ним и жажда. Сотрапезники необычайно оживились. Черт возьми! Наши дворяне уже забыли, как у них тряслись поджилки, каждый финансист стал смел, как Цезарь.

Впрочем, для всего, что было смешного и постыдного, требовалось найти козла отпущения. Жертвой стал бедный толстячок Ориоль, которому пришлось искупать всеобщее малодушие. К нему приставали, его беспрерывно дергали; любой трепет, любая бледность лица или слабость относились теперь на его счет. Трясся от страха один Ориоль – к такому выводу пришли наши господа. Бедняга защищался как мог и всех подряд вызывал на дуэль.

– А где дамы? – воскликнул кто-то. – Почему их не пригласят назад?

По знаку Гонзаго Носе отворил двери малой гостиной. Дамы выпорхнули оттуда, словно стайка птиц. Они говорили все разом, сетуя на долгое заточение, смеялись, восклицали, кокетничали.

Указывая на донью Крус, Нивель сказала Гонзаго:

– Что за любопытница! Я раз десять оттаскивала ее от замочной скважины!

– Господи, – невинно отозвался принц, – да что она могла тут увидеть? Мы удалили вас отсюда, прелестницы, в ваших интересах. Вы же не любите разговоров о делах.

– Зачем вы позвали нас назад? – воскликнула Дебуа. – Сейчас что-то будет?

– Может, наконец, свадьба? – поддержала подругу Флери.

А Сидализа, одной рукой ухватив Плюмажа-младшего за смуглый подбородок, а другой ущипнув Амабля Галунье за розовую щеку, осведомилась:

– Вы кто, скрипачи?

– Ризы Господни! – воскликнул, став прямым, как палка, Плюмаж. – Мы дворяне, красавица моя!

От прикосновения нежной ручки, источавшей такой дивный аромат, брат Галунье затрясся с головы до ног. Он хотел что-то ответить, но от волнения потерял голос.

– Сударыни, – говорил между тем Гонзаго, целуя кончики пальцев доньи Крус, – у нас нет от вас никаких секретов. И если мы ненадолго лишили себя вашего общества, то лишь затем, чтобы уладить кое-какие условия свадьбы, которая состоится этой ночью.

– Значит, это правда? – в один голос закричали весельчаки. – Перед нами будет разыграна комедия?

Гонзаго сделал протестующий жест.

– Никоим образом, речь идет о самом настоящем бракосочетании, – проговорил он с серьезностью, которая как-то не вязалась с местом и обстановкой.

Наклонившись к донье Крус, он добавил:

– Теперь вам пора предупредить подругу.

Донья Крус с тревогой посмотрела на него.

– Но вы же обещали мне, ваша светлость, – прошептала она.

– Все свои обещания я выполню, – отозвался Гонзаго. Затем, подведя донью Крус к двери, он проговорил:

– Не отрицаю, она может отказаться, однако ради нее самой и другого человека, которого я не хочу называть, ей лучше бы согласиться.

Донья Крус понятия не имела о том, что случилось с Лагардером, и Гонзаго на это рассчитывал. Цыганка не знала всей глубины лицемерия этого пустосвята и Тартюфа. Но у порога *она остановилась и проговорила с мольбой:

– Ваша светлость, я не сомневаюсь, что вы руководствуетесь благородными и достойными вас побуждениями, однако со вчерашнего дня происходят какие-то странные веща Мы – всего лишь бедные девушки, у нас не хватает опыта, чтобы разгадать ваши загадки. Ради нашей с вами дружбы, ваша светлость, ради этой бедняжки, которую я так люблю и которая просто в отчаянии, скажите хоть словечко, чтобы я что-то поняла и смогла сломить ее сопротивление. Мне будет гораздо легче, если я смогу объяснить ей, каким образом этот брак поможет сохранить жизнь любимого ею человека.

Гонзаго прервал цыганку и полным упрека тоном сказал:

– Неужто вы мне не доверяете, донья Крус, неужто она не доверяет вам? Раз я подтверждаю свои слова, вы должны мне верить. Скажите ей так, чтобы поверила и она. И поскорее, – добавил он повелительно, – я вас жду.

Он поклонился, и донья Крус ушла. В этот миг в гостиной поднялся страшный шум. Радостные восклицания слились со взрывами хохота.

– Браво, Шаверни! – слышалось с одной стороны.

– Смелее, горбун! – доносилось с другой.

– У Шаверни бокал был полнее!

– Без плутовства! Это схватка не на жизнь, а на смерть! Слышались и женские голоса:

– Да они погубят себя! Они с ума сошли!

– Этот горбун – истинный дьявол!

– Если у него и впрямь столько голубых акций, как об этом судачат, – пробормотала Нивель, – то я готова почувствовать слабость и к горбуну.