Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

6. СВИДЕТЕЛЬСТВО МЕРТВЕЦА

1. СПАЛЬНЯ МЕРТВЕЦА

Было восемь утра. Маркиз де Косее, герцог де Бриссак, поэт Ла Фабр и три дамы, в одной из которых старый Лебреан, привратник Двора улыбок, узнал герцогиню Беррийскую, только что покинули Пале-Рояль через маленькую дверцу, о которой мы уже не раз упоминали. Регент остался у себя в спальне наедине с аббатом Дюбуа и в присутствии сего будущего кардинала готовился ко сну.

Ужин в Пале-Рояле, точно так же как и у принца Гонзаго, затянулся – такова была мода. Однако ужин в Пале-Рояле завершился все-таки более весело.

В наши дни весьма одаренные и серьезные писатели пытаются обелить память о милом аббате Дюбуа, пользуясь самыми разнообразными предлогами. Во-первых, как они считают, он был хорош, поскольку папа римский сделал его кардиналом. Но папа отнюдь не всегда назначал кардиналами только тех, кого желал. Во-вторых, потому, что красноречивый и добродетельный Массийон146146
  Массийон, Жан Батист (1663—1742) – прославленный французский проповедник.


[Закрыть] был его другом. Этот довод звучал бы убедительно, если бы кто-нибудь доказал, что добродетельные люди не могут питать слабость к жуликам. Однако насмешница-история доказывает нам обратное. Впрочем, если аббат Дюбуа был и вправду святым, то Господь должен был оставить для него приятное местечко у себя в раю, поскольку ни на какого другого человека не обрушивалось столько клеветы.

У принца подавали вино, бросавшее в сон. Этим утром принц спал на ходу, в то время как его камердинер помогал ему улечься, а полупьяный – по крайней мере, с виду, поклясться тут ни в чем нельзя – аббат Дюбуа пел хвалу английским нравам. Вообще-то принц очень любил англичан, но сейчас слушал вполуха и поторапливал камердинера.

– Иди ложись, Дюбуа, друг мой, – сказал он будущему кардиналу, – и не терзай мой слух.

– Сейчас пойду, – ответил аббат. – А вы знаете, какая разница между вашей Миссисипи и Гангом? Между вашими крошечными эскадрами и английским флотом? Между хижинами у вас в Луизиане и дворцами у них в Бенгалии? Знаете ли вы, что ваша Вест-Индия – выдумка, а у них там истинная страна «Тысячи и одной ночи», земля неисчерпаемых сокровищ и благовоний, морское дно, усеянное жемчугом, горы, из склонов которых торчат алмазы?

– Дюбуа, почтенный мой наставник, ты пьян. Ложись спать.

– Не проголодались ли вы, ваше королевское высочество? – со смехом отвечал аббат. – Еще только несколько слов: изучайте Англию, устанавливайте с нею тесные связи.

– Боже милостивый! – вскричал принц. – Ты уже десять раз отработал пенсию, которую лорд Стерз тебе исправно задерживает. Ступай спать, аббат.

Дюбуа взял шляпу и, ворча, направился к двери. В этот миг она отворилась, и слуга доложил о прибытии господина де Машо.

– Начальника полиции я приму в полдень, – сварливо отвечал регент. – Эти люди играют моим здоровьем, они меня просто губят.

– Но у господина де Машо важные сообщения, – настаивал слуга.

– Знаю я все эти сообщения, – перебил регент. – Он будет говорить, что Челламаре интригует, у короля Филиппа Испанского скверный нрав, Альберони хочет стать папой, а герцог Мэнский – регентом. В полдень, вернее, даже в час! Мне нездоровится.

Слуга ушел. Дюбуа вернулся на середину комнаты.

– Если вы приобретете себе англичан в качестве союзников, – заявил он, – то сможете плевать на все эти мелкие интриги.

– Да уйдешь ты или нет, негодяй! – вскричал регент. Дюбуа ничуть не обиделся. Он снова направился к двери, и та опять распахнулась.

– Господин статс-секретарь Леблан, – объявил слуга.

– К черту! – ответил его королевское высочество, ставя босую ногу на табурет, чтобы забраться в постель.

Слуга прикрыл за собой дверь, но добавил в щелку:

– У господина статс-секретаря важные сообщения.

– У них у всех важные сообщения, – заметил регент Франции, кладя повязанную платком голову на подушку, украшенную мехельнскими кружевами. – Они носятся с ними, вместо того чтобы напустить страху на Альберони или герцога Мэнского. Они думают, что стали необходимы, а делаются несносны, вот и все. В час я приму господ Леблана и Машо, а лучше даже в два. Я чувствую, что просплю до двух.

Слуга удалился. Филипп Орлеанский закрыл глаза.

– Аббат еще здесь? – осведомился он у камердинера.

– Ухожу, ухожу, – поспешно ответил Дюбуа.

– Нет, аббат, останься. Ты меня усыпишь. Ну, не странно ли, что я ни минуты не могу отдохнуть от трудов? Ни минуты! Они являются именно тогда, когда я ложусь спать. Понимаешь, аббат, я умираю от усталости, но их это не трогает…

– Ваше королевское высочество, – осведомился Дюбуа, – хотите, я вам почитаю?

– Нет, я передумал, ступай. Поручаю тебе учтиво извиниться от моего имени перед этими господами. Я всю ночь работал. У меня разболелась голова – как обычно, когда я пишу при свете лампы.

Он тяжко вздохнул и добавил:

– Нет, положительно все это меня доконает, а еще молодой король вызовет меня, когда проснется, и господин Флери будет поджимать губы, словно какая-нибудь старуха-графиня. Но, как ни старайся, все успеть невозможно. Да, черт возьми, управлять Францией – занятие не для лоботрясов!

Голова регента совсем утонула в мягкой подушке. Послышалось ровное, шумное дыхание. Он уснул.

Аббат Дюбуа переглянулся с камердинером, и оба захихикали. Когда регент находился в хорошем расположении духа, он называл аббата Дюбуа плутом. В этом высокопреосвященстве было много от лакея.

Дюбуа вышел. Господин де Машо и министр Леблан еще сидели в передней.

– Часа в три, – сообщил аббат, – его королевское высочество вас примет, но, по-моему, вам лучше подождать до четырех. Ужин затянулся далеко за полночь, и его королевское высочество немного устал.

Своим появлением Дюбуа помешал разговору между господином де Машо и статс-секретарем.

– Этот наглый плут, – заметил начальник полиции, когда Дюбуа ушел, – не умеет даже скрыть слабости своего хозяина.

– Да, слишком уж его королевское высочество неравнодушен к плутам, – отозвался Леблан. – Однако вам известна правда о том, что случилось в домике принца Гонзаго?

– Я знаю лишь то, что рассказали нам приставы. Двое убитых – младший Жиронн и откупщик Альбре, трое арестованы: бывший офицер легкой кавалерии Лагардер и двое головорезов, имена которых значения не имеют. Госпожа принцесса именем короля силою проникла в переднюю к своему супругу. Две девушки… Но это тайна, покрытая мраком, настоящая загадка сфинкса.

– Но ведь одна из них явно наследница де Невера, – сказал статс-секретарь.

– Это неизвестно. Одну отыскал господин де Гонзаго, другую – этот самый Лагардер.

– А регент осведомлен об этих событиях? – поинтересовался Леблан.

– Вы же слышали, что сказал аббат. Регент ужинал до восьми утра.

– Когда дело дойдет до принца Гонзаго, ему придется несладко.

Начальник полиции пожал плечами и повторил:

– Неизвестно. Одно из двух: или господин Гонзаго сохранит доверие, или нет.

– Однако, – проговорил Леблан, – в деле графа Горна его королевское высочество был безжалостен.

– Тогда речь шла о банковских кредитах, улица Кенкампуа требовала, чтобы кто-то был примерно наказан.

– Ну, здесь тоже в игру входят высокие интересы: вдова де Невера…

– Безусловно, но Гонзаго дружит с регентом уже двадцать пять лет.

– Сегодня вечером должны созвать Огненную палату147147
  Специальной суд, созданный в XIV веке и созывавшийся для рассмотрения особо сложных дел, в основном связанных с отравлением и ересью. Помещение, где он заседал, было обито черной материей и даже днем освещалось факелами – отсюда и название.


[Закрыть].

– Да, чтобы рассмотреть иск принцессы Гонзаго к Лагардеру.

– Вы полагаете, что его королевское высочество станет покрывать принца?

– Я настроен, – решительно заявил господин де Машо, – не думать ничего, пока не узнаю, провинился в чем-либо Гонзаго или нет. Вот и все.

Едва он договорил, как дверь в переднюю открылась и вошел принц Гонзаго – один, без свиты. Трое вельмож обменялись приветствиями.

– Его королевское высочество еще не проснулся? – осведомился Гонзаго.

– Он только что отказался нас принять, – в один голос ответили Леблан и де Машо.

– В таком случае, – продолжал Гонзаго, – я уверен, что его двери закрыты для всех.

– Бреон! – позвал начальник полиции. Появился слуга. Де Машо приказал:

– Доложи его королевскому высочеству о приходе принца Гонзаго.

Гонзаго подозрительно взглянул на начальника полиции. Это не укрылось от его собеседников.

– А что, относительно меня были особые распоряжения? – спросил принц.

В вопросе явно звучало беспокойство.

Начальник полиции и статс-секретарь с улыбкой поклонились принцу.

– Нет ничего удивительного в том, – пояснил господин де Машо, – что его королевское высочество закрыл дверь для министров, однако в обществе своего лучшего друга он найдет радость и отдохновение.

Вернувшийся Бреон громко объявил с порога:

– Его королевское высочество примет принца Гонзаго.

На лицах троих вельмож изобразилось одинаковое удивление, хотя причины его были различны. Гонзаго смутился. Поклонившись собеседникам, он двинулся следом за Бреоном.

– Его королевское высочество, наверное, никогда не изменится, – с досадой проворчал Леблан. – Сперва удовольствия, а потом уж дела.

– Из одного и того же факта, – с насмешливой улыбкой на губах возразил де Машо, – можно сделать самые разные заключения.

– Но вы не станете отрицать, что Гонзаго…

– …грозит катастрофа, – докончил начальник полиции. Статс-секретарь уставился на него в изумлении.

– Во всяком случае, – продолжал де Машо, – регент и Гонзаго были большими друзьями, но мы дожидались вместе с ним в прихожей больше часа.

– И что вы из этого заключаете?

– Боже меня сохрани что-нибудь заключать! Вот только за все время регентства герцога Орлеанского Огненная палата занималась одними цифрами. Она сменила меч на грифельную доску и карандаш. И вдруг ей в когти бросают этого Лагардера. Но это лишь первый шаг. До свидания, друг мой, я вернусь через три часа.

У Гонзаго было на размышление всего несколько секунд – пока он шел по коридору, отделявшему прихожую от покоев регента. И он распорядился этими секундами наилучшим образом. Благодаря встрече с де Машо и Лебланом он совершенно изменил линию своего поведения. Эти господа не сказали ему ничего, однако, расставшись с ними, Гонзаго уже знал, что его звезда клонится к закату.

По-видимому, ему следует ждать самого худшего. Регент протянул ему руку. Гонзаго, вместо того чтобы поднести ее к губам, как делали некоторые придворные, сжал ее в ладонях и без позволения уселся в изголовье кровати. Голова регента все еще покоилась на подушке, глаза были чуть приоткрыты, однако Гонзаго прекрасно видел, что его королевское высочество внимательно за ним наблюдает.

– Ну вот, Филипп, – с подчеркнутой доброжелательностью заговорил регент, – так вот все и выясняется.

Сердце у Гонзаго сжалось, однако вида он не подал.

– Ты был несчастен, а мы об этом ничего не знали! – продолжал регент. – Это по меньшей мере недоверие.

– Это недостаток смелости, ваше высочество, – тихо возразил Гонзаго.

– Я понимаю тебя: ты не хотел выставлять на всеобщее обозрение семейные язвы. Принцесса, если можно так выразиться, уязвлена.

– Ваше высочество хорошо знает силу клеветы, – перебил его Гонзаго.

Регент приподнялся на локте и взглянул в лицо самому старому из своих друзей. По лицу Филиппа Орлеанского, изборожденному преждевременными морщинами, пробежало облачко.

– Жертвой клеветы, – отозвался он, – была моя честь, порядочность, мои семейные привязанности – короче, все, что дорого человеку. Но я не могу понять, почему ты, Филипп, напоминаешь мне о том, что мои друзья пытаются заставить меня забыть.

– Ваше высочество, – опустив голову, отвечал Гонзаго, – благоволите меня извинить. Страдание рождает эгоизм: я думал о себе, а не о вашем королевском высочестве.

– Я прощу тебя, Филипп, если ты поведаешь мне о своих страданиях.

Гонзаго покачал головой и проговорил так тихо, что регент едва его расслышал:

– Ваше высочество, мы с вами привыкли говорить о сердечных делах в шутливом тоне. Я не имею права жаловаться, так как я сообщник, однако есть чувства…

– Ну, полно, полно, Филипп! – перебил принца регент. – Ты любишь свою жену, она красивая и благородная женщина. Порою за бутылкой вина мы можем посмеяться над этим, но мы и над Богом смеемся.

– И мы неправы, ваше высочество, – изменившимся голосом прервал его принц. – Господь мстит!

– Вот как ты повернул! У тебя есть о чем мне рассказать?

– И даже немало, ваше высочество. Этой ночью у меня в доме убиты два человека.

– Держу пари – шевалье де Лагардер! – подскочив на постели, вскричал Филипп Орлеанский. – Ты не прав, если это твоих рук дело, Филипп, честное слово! Ты подтвердил подозрения…

Сон у регента как рукой сняло. Он, сдвинув брови, смотрел на Гонзаго. Тот выпрямился во весь рост. На его красивом лице появилось выражение неописуемой гордости.

– Подозрения! – повторил он, словно не сумел совладать с присущей ему надменностью.

Затем Гонзаго проникновенно добавил:

– Значит, у вашего высочества есть на мой счет подозрения?

– В общем, да, – помолчав, ответил регент, – у меня есть подозрения. Благодаря твоему здесь присутствию они стали более зыбкими, потому что ты смотришь мне в глаза, как честный человек. Попробуй же рассеять их окончательно, я тебя слушаю.

– Благоволит ли ваше высочество сказать мне, в чем заключаются ваши подозрения?

– Среди них есть старые, а есть и недавние.

– Начнем, с позволения вашего высочества, со старых.

– Вдова де Невера была богата, а ты – беден. Невер был нам братом…

– И я не должен был жениться на его вдове?

Регент оперся подбородком о локоть и ничего не ответил.

– Ваше высочество, – продолжал Гонзаго, опустив глаза, – я уже говорил, мы слишком часто над этим шутили, мне трудно говорить с вами о сердечных делах.

– Что ты хочешь сказать? Объясни же!

– Я хочу сказать, что если в моей жизни и есть что-то, делающее мне честь, то это как раз брак со вдовою де Невера. Наш любезный Невер умер у меня на руках, я не раз об этом рассказывал. Вам известно также, что я находился в замке Келюс, дабы сломить слепое упрямство старого маркиза, который ненавидел нашего Филиппа за то, что тот отнял у него дочь. Огненная палата – о ней я еще скажу – уже выслушала меня сегодня утром как свидетеля.

– Вот как? – прервал его регент. – И какое же заключение вынесла Огненная палата? Стало быть, Лагардера у тебя не убили?

– Если ваше высочество позволит мне продолжать…

– Продолжай, продолжай. Предупреждаю тебя: мне нужна правда и ничего более.

Гонзаго холодно поклонился.

– Сейчас, – ответил он, – я говорю с вашим высочеством не как с другом, а как с судьей. Этой ночью Лагардер не -был убит у меня, напротив: именно он убил этой ночью финансисте Альбре и младшего Жиронна.

– Вот как! – снова воскликнул регент. – И каким же образом этот Лагардер оказался у тебя?

– Полагаю, что об этом вам сможет рассказать принцесса, – ответил Гонзаго.

– Берегись! Она же праведница!

– Она ненавидит своего мужа, ваше высочество! – с силой произнес Гонзаго. – Я не верю святым, которых канонизирует ваше королевское высочество.

Гонзаго явно выиграл очко: регент не рассердился, а улыбнулся.

– Ну, полно, мой бедный Филипп, – проговорил он, – быть может, я был слишком строг, но ведь это скандал. Ты – знатный вельможа, а скандалы, которые происходят на такой высоте, производят столько шума, что даже троны трясутся. Я-то это чувствую: я ведь сижу совсем рядом с престолом. Однако продолжим. Ты утверждаешь, что твой брак с Авророй де Келюс был благим делом. Докажи.

– А разве не благое дело, – отозвался Гонзаго, великолепно разыгрывая горячность, – исполнить последнюю волю умирающего?

Регент так и замер с раскрытым ртом. Воцарилось долгое молчание.

– Ты не осмелился бы солгать в атом, – наконец пробормотал Филипп Орлеанский, – солгать мне. Я тебе верю.

– Ваше высочество, – снова заговорил Гонзаго, – вы обращаетесь со мною таким образом, что эта наша беседа станет последней. Люди из моего семейства не привыкли, чтобы с ними разговаривали в таком тоне даже принцы крови. Я сниму выдвинутые против меня обвинения и навсегда распрощаюсь с другом своей юности, который оттолкнул меня, когда я был в беде. Вы мне верите? Превосходно, меня это устраивает.

– Филипп, – дрожащим от волнения голосом проговорил регент, – только оправдайтесь и, честное слово, вы увидите, люблю я вас или нет!

– Выходит, меня все же обвиняют в чем-то? – осведомился Гонзаго.

Герцог Орлеанский хранил молчание, и принц продолжал со спокойным достоинством, которое он так хорошо умел изображать, когда того требовали обстоятельства:

– Спрашивайте, ваше высочество, и я отвечу. Собравшись с мыслями, регент произнес:

– Вы присутствовали при кровавой драме, разыгравшейся во рву замка Келюс?

– Да, ваше высочество, – ответил Гонзаго, – я, рискуя жизнью, защищал нашего друга. Это был мой долг.

– Это был ваш долг. И вы слышали его последний вздох?

– А также его последние слова, ваше высочество.

– Вот их-то я и хочу от вас узнать.

– А я и не думал скрывать их от вашего королевского высочества. Наш несчастный друг сказал мне дословно вот что: «Стань моей жене супругом, чтобы быть отцом моей дочери».

Голос Гонзаго не дрогнул, когда он произносил эту низкую ложь. Регент погрузился в размышления. На его мудром, задумчивом лице лежала печать усталости, однако от опьянения не осталось и следа.

– Вы сделали правильно, что исполнили волю умирающего, – проговорил он, – это был ваш долг. Но почему вы целых двадцать лет молчали об этом?

– Я люблю свою жену, – без тени колебания ответил принц, – о чем уже говорил вашему высочеству.

– И каким же образом ваша любовь сумела закрыть вам рот?

Гонзаго опустил взгляд и слегка покраснел.

– В противном случае мне пришлось бы обвинить отца своей жены, – ответил он.

– Ах, вот как, – заметил регент. – Значит убийца – маркиз де Келюс.

Гонзаго склонил голову и тяжело вздохнул. Филипп Орлеанский не сводил с него пристального взгляда.

– Но если убийца – маркиз де Келюс, – продолжал он, – то в чем же вы обвиняете Лагардера?

– В том, в чем у нас в Италии обвиняют наемного убийцу, чей стилет за деньги вонзился кому-то в сердце.

– Выходит, господин де Келюс подкупил Лагардера?

– Да, ваше высочество. Но его роль прислужника длилась лишь один день. После этого он уже восемнадцать лет упорно действует по своему усмотрению. Лагардер по собственному почину похитил дочь Авроры и все документы, удостоверяющие ее происхождение.

– А что вы утверждали вчера перед семейным советом? – прервал его регент.

– Ваше высочество, – ответил Гонзаго, – я благодарю Господа, волею которого состоялся этот допрос. Я считал себя выше всего этого, и в этом моя беда. Свалить наземь можно лишь вышедшего из укрытия врага, свести на нет можно лишь выдвинутое обвинение. Итак, враг пошел в открытую, обвинение выдвинуто – тем лучше! Вы уже вынудили меня зажечь светоч истины в потемках, рассеять которые мне не позволяло мое почтение к супруге, а теперь вы заставляете меня открыть вам лучшую сторону моей жизни, полную благородства, христианских чувств и скромной преданности. В течение почти двадцати лет я терпеливо и непреклонно воздавал добром за зло, ваше высочество. Ночью и днем я молчаливо трудился, часто рискуя при этом жизнью, я заработал свое огромное состояние, я заставил молчать прельстительный голос честолюбия, я отдал все, что осталось у меня от молодости и сил, отдал частицу собственной крови…

Регент нетерпеливо шевельнулся. Гонзаго продолжал: – Вы считаете, что я кичусь всем этим, не так ли? Выслушайте же мою историю, ваше высочество, вы ведь были мне другом и братом, точно так же, как были другом и братом де Неверу. Но слушайте внимательно и беспристрастно. Я желаю, чтобы вы рассудили, но не принцессу и меня – Боже сохрани! – я не собираюсь затевать против нее процесс, и даже не меня иэтого авантюриста Лагардера – я слишком себя уважаю, чтобы становиться с ним на одну доску, я хочу, чтобы вы рассудили нас с вами, ваше высочество, двоих оставшихся в живых из «трех Филиппов», вас, герцога Орлеанского, регента Франции, имеющего в руках почти королевскую власть, чтобы отомстить за отца и защитить дитя, и меня, Филиппа Гонзаго, простого дворянина, у которого для выполнения этого

святого долга есть лишь сердце да шпага! Я выбираю вас третейским судьей, и когда я закончу, вы, Филипп Орлеанский, зададите себе вопрос: вам или Филиппу Гонзаго рукоплещет и улыбается теперь у Божьего престола Филипп де Невер!

2. ЗАЩИТИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ

Выпад был смел, удар точен – он достиг цели.

Регент Франции, не выдержав сурового взгляда Гонзаго, опустил глаза. Поднаторевший в словесных баталиях принц заранее рассчитал аффект. Речь, которую он собирался произнести, вовсе не была импровизацией.

– Неужто вы осмелитесь утверждать, – тихо проговорил регент, – что я пренебрег долгом дружбы?

– Нет, ваше высочество, – ответил Гонзаго, – поскольку я вынужден защищаться, мне приходится соразмерять свои слова с вашими. И не надо краснеть, ваше королевское высочество, мы здесь одни.

Филипп Орлеанский опомнился.

– Мы знакомы с вами давно, принц, – сказал он, – но вы заходите слишком далеко, берегитесь!

– Неужели вы станете мне мстить, – глядя регенту в глаза, спросил Гонзаго, – за мою привязанность к нашему другу, которую я выказывал и после его смерти?

– Если вам причинили вред, – отозвался регент, – справедливость будет восстановлена. Говорите.

Гонзаго надеялся вызвать гнев у своего собеседника. Спокойствие герцога Орлеанского отчасти лишало его ораторского пыла, на который он очень рассчитывал.

– Своему другу, – тем не менее начал он, – Филиппу Орлеанскому, который еще вчера меня любил и к которому я был нежно привязан, я поведал бы свою историю иначе, однако при теперешних наших с вами отношениях, ваше королевское высочество, я буду краток и точен, как оно и подобает. Во-первых, я должен вам сказать, что этот Лагардер – не только весьма опасный забияка, своего рода герой среди равных себе, но также человек умный и хитрый, способный вынашивать честолюбивую мысль годами и не отступающий ни перед чем для достижения своей цели. Я не думаю, что мысль жениться на наследнице де Невера появилась у него с самого начала. Когда он бежал за границу, ему для этого нужно было ждать лет пятнадцать – это слишком долго. Сперва его план вне всякого сомнения заключался в том, чтобы потребовать громадный выкуп – он ведь знал, что Неверы и Келюсы богаты. Я преследовал его по пятам с той самой ночи, когда было совершено преступление, поэтому мне известен каждый его шаг: завладев ребенком, он просто-напросто надеялся заработать на этом целое состояние. Именно мои усилия заставили его переменить тактику. По тому, как я за ним охотился, он быстро понял, что любая противозаконная сделка невозможна. Я пересек границу вскоре после Лагардера и настиг его в небольшом наваррском городке Венаск. Несмотря на наше численное превосходство, ему удалось ускользнуть, после чего он под чужим именем направился в глубь Испании. Я не стану подробно рассказывать о наших с ним столкновениях. Он обладает поистине чудесной отвагой, силой и ловкостью. Кроме раны, которую Лагардер нанес мне во рву замка, когда я защищал нашего бедного друга…

Гонзаго снял перчатку и показал регенту след шпаги Лагардера.

– Кроме этой раны, – продолжал он, – я ношу на своем теле не одну оставленную им отметину. Ему нет равных во владении оружием. У меня на службе было целое войско, поскольку я хотел взять его живым, чтобы он мог удостоверить личность моей юной и дорогой подопечной. В этом войске были самые известные в Европе мастера шпаги: капитан Лорран, Жоэль де Жюган, Штаупиц, Пинто, Матадор, Сальданья и Фаэнца. Все они мертвы.

Регент вопросительно вскинул брови.

– Они мертвы, – повторил Гонзаго, – убиты его рукой.

– А вам известно, – проговорил Филипп Орлеанский, – что, по его словам, ему тоже было поручено сберечь дочь де Невера и отомстить за нашего несчастного друга?

– Известно, но я ведь уже говорил, что Лагардер – дерзкий и ловкий обманщик. И я надеюсь, что герцог Орлеанский, принимая во внимание наши титулы, хладнокровно рассудит, кто из нас говорит правду.

– Так оно и будет, – медленно произнес регент. – Продолжайте.

– Шли годы, – снова заговорил Гонзаго. – но заметьте: Лагардер ни разу не попытался дать вдове де Невера хоть какую-нибудь весточку о себе. Фаэнца, который был человеком смышленым и которого я отправил в Мадрид для наблюдения за похитителем, однажды вернулся и сообщил мне нечто странное, на что я хотел бы обратить особое внимание вашего королевского высочества. Лагардер, живший в Мадриде под именем дона Луиса, выменял свою пленницу на девочку, которую ему за деньги уступили леонские цыгане. Лагардер боялся меня, он чувствовал, что я иду по его следу, и решил сделать подмену. С тех пор цыганка осталась у него, а истинная наследница де Невера была увезена ее соплеменниками и жила вместе с ними. Я стал сомневаться. Это и было причиной моей первой поездки в Мадрид. Я повстречался с цыганами в ущелье Баландрона и понял, что Фаэнца меня не обманул. Я видел там девочку, которую тогда еще прекрасно помнил. Мы приняли все меры, чтобы вернуть ее во Францию. Она очень радовалась при мысли, что увидит мать, б назначенный для похищения вечер я и мои люди ужинали в кибитке вожака, дабы не возбуждать ничьих подозрений. Но нас предали. Эти нехристи владеют всякими необычайными хитростями: в самый разгар ужина веки у нас смежились, и мы уснули, а когда назавтра утром проснулись, оказалось, что мы лежим на траве в ущелье Баландрона, вокруг не было ни следа от табора, костер догорал, а все леонские цыгане исчезли.

Рассказывая, Гонзаго не пренебрегал и правдой: даты, места и действующие лица были названы им верно. Его ложь была обрамлена истиной. Поэтому, если бы вопросы стали задавать Лагардеру или Авроре, их ответы частично совпали бы с его версией. Но раз, как он утверждал, Лагардер и Аврора были обманщиками, то никто не удивился бы тому, что они искажают факты.

Сохраняя на лице ледяную мину, регент внимательно слушал.

– Таким образом, ваше высочество, мы упустили хорошую возможность, – продолжал Гонзаго с той неподдельной искренностью, которая делала его таким красноречивым. – Удайся наша затея, скольких слез можно было бы избежать в прошлом, сколько бед отвратить в настоящем! О будущем я не говорю, оно в руках Божиих. Но вернемся в Мадрид. Никаких следов цыган; Лагардер куда-то уехал, цыганка была отдана на воспитание в монастырь Воплощения. Ваше высочество, вам хочется не показать, какое впечатление на вас производит мой рассказ. Вы остерегаетесь легкости суждений, которую когда-то любили. Я стараюсь быть ясным и кратким. Тем не менее я не могу не прерваться и не сказать, что ваши опасения и даже предубеждения ни к чему не приведут. Правда сильнее, чем они. Как только вы согласились меня выслушать, все было решено: у меня есть множество, даже больше чем нужно, наиубедительнейших доводов. Прежде чем продолжить изложение фактов, я должен сделать одно важное наблюдение. Вначале Лагардер подменил ребенка, просто чтобы сбить меня со следа, это очевидно. В те поры он намеревался в нужный момент забрать наследницу де Невера назад и воспользоваться ею в своих честолюбивых устремлениях. Но затем он передумал. Причину этого ваше высочество поймет без труда: Лагардер влюбился в цыганку. С тех пор подлинная де Невер была обречена. О получении выкупа уже не шло речи, горизонты перед дерзким авантюристом раздвинулись: он мечтал посадить свою любовницу на герцогский трон и стать супругом наследницы де Невера.

Регент зашевелился под своим одеялом, на его лице выразилось неудовольствие. Достоверность какого-нибудь факта часто зависит от нрава и повадки аудитории. Скорее всего, Филипп Орлеанский не слишком-то верил в романтическую преданность Гонзаго умершему другу, чтобы сдержать слово, данное им умирающему, однако расчет Лагардера, попросту говоря, сразу бросился ему в глаза и мгновенно ослепил его. Окружение регента, да и он сам не терпели ничего трагического, однако в комедию с интригой он легко поверил. Он был поражен до такой степени, что не заметил, с какой легкостью Гонзаго подбросил ему первые посылки этого аргумента, и не обратил внимания на то, что подмена детей возвращает всю историю на романтическую стезю, коей он не принимал.

Внезапно весь рассказ приобрел для него нотки реальности. Мечта авантюриста Лагардера настолько логично вытекала из ситуации, что распространила свое правдоподобие и на все остальное. Гонзаго сразу заметил произведенный эффект, но был слишком искушенным человеком, чтобы воспользоваться им немедленно. Полчаса назад он был убежден, что регент знает до мелочей все происшедшее за истекшие два дня. Поэтому принц и решил прибегнуть к другим средствам.

Про Филиппа Орлеанского ходили слухи, что у него есть своя полиция, не подчиняющаяся господину де Машо, и Гонзаго не раз приходило в голову, что даже среди его прихлебателей есть одна, и даже несколько, подсадных уток. Термин «подсадная утка» был особенно популярен в эпоху Регентства. Но в наше время жаргонный оттенок этого выражения исключил из его словаря честных людей.

Гонзаго делал ставку на самое худшее, и отнюдь не из осторожности. Он играл так, словно регент знал все его карты.

– Ваше высочество, – гнул он свою линию дальше, – будьте уверены, я не придаю этой подробности слишком уж большого значения. С Лагардером, при его уме и дерзости, так и должно было случиться. Так оно и случилось. У меня были доказательства этого еще до приезда Лагардера в Париж, а потом из-за изобилия новых доказательств старые уже стали излишни, и принцесса Гонзаго, которую никак нельзя подозревать в том, что она часто приходит мне на помощь, может многое сообщить вашему королевскому высочеству по этому поводу. Однако вернемся к фактам. Путешествие Лагардера длилось два года. К концу этого периода цыганка, воспитанная в монастыре, стала неузнаваема. Увидев ее, Лагардер и пришел к мысли, о которой мы только что говорили. Жизнь потекла по-иному. У мнимой Авроры де Невер был дом, гувернантка и паж, чтобы все выглядело как следует. Самое удивительное заключается в том, что настоящая де Невер и де Невер мнимая познакомились и подружились. Я не уверен, что любовница де Невер действовала от чистого сердца, хотя это и не исключено; Лагардер достаточно хитер, чтобы позволить этой милой девушке искренне проявить свои чувства. Определенно одно: он долго ломался, прежде чем принять у себя в Мадриде истинную де Невер, и запретил своей любовнице видеться с нею, поскольку она вела себя слишком легкомысленно. Здесь Гонзаго горько усмехнулся.

– Принцесса, – сказал он, – заявила перед семейным советом: «Если бы моя дочь хоть на секунду забыла о достоинстве своего рода, я закрыла бы лицо и воскликнула бы: „Невер погиб окончательно!“ Это ее собственные слова. Увы, ваше высочество, бедная девочка решила, что я насмехаюсь, когда впервые заговорил с нею о роде, к которому она принадлежит, но вы согласитесь со мною, а если нет, то суд укажет вам на ваше заблуждение – что мать не должна из пустой щепетильности подвергать сомнению законное право собственного ребенка. Разве Аврора де Невер виновата в том, что была рождена тайком? В первую очередь отвечать за это должна ее мать. Мать может сожалеть о прошлом, и все, а ребенок обладает правом, и у мертвого де Невера в этом мире есть лишь один представитель… Нет, два, я хотел сказать два! – воскликнул вдруг Гонзаго. – Вы переменились в лице, ваше высочество? Вам, с позволения сказать, не удается скрыть доброе сердце. Умоляю, скажите: чей клеветнический голос заставил вас забыть в один день тридцать лет верной дружбы?