Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

– Ради Бога, молчите, сударыня! – перебил принцессу Лагардер. – Мы не одни.

С жезлом в руке подошел пристав и сказал:

– Сударь, я и так превысил свои полномочия, прошу вас следовать за мной.

Аврора бросилась к Анри, чтобы поцеловать его в последний раз. Между тем принцесса торопливо шептала на ухо осужденному:

– Можете на меня рассчитывать. Но нельзя ли попробовать что-либо еще?

Лагардер, погруженный в мысли, уже сделал шаг в сторону пристава.

– Послушайте, – опомнившись, зашептал он, – это совершенно ничтожный шанс, но семейный совет соберется сегодня в восемь. Я буду совсем рядом. Если удастся сделать так, чтобы я предстал на совете перед его королевским высочеством…

Принцесса молча пожала ему руку. Аврора отчаянным взглядом следила за своим другом Анри, которого уже окружили стражники и рядом с которым заняла место мрачная личность в рясе доминиканца. Вскоре все они скрылись за дверью, ведущей в Новую башню.

Принцесса схватила Аврору за руку и повлекла ее к выходу.

– Пойдем, дитя мое, – сказала она, – еще не все потеряно. Господь не допустит столь постыдной несправедливости!

Аврора, ни жива ни мертва, ничего не слышала. Усевшись в карету, принцесса крикнула кучеру:

– В Пале-Рояль! Галопом!

Едва карета графини двинулась вперед, как стоявший у ограды еще один экипаж тоже тронулся с места. Чей-то взволнованный голос сказал кучеру:

– Если не приедешь на Фонтанный двор раньше графини, я тебя выгоню.

В этом экипаже сидел господин де Пероль в платье с чужого плеча и с недвусмысленными признаками дурного настроения на лице. Он тоже только что побывал в канцелярии Шатле, где рвал и метал, поскольку две трети дня просидел в одиночке. В результате его карета на улице Трауар обогнала экипаж графини и первой прибыла на Фонтанный двор. Господин де Пероль выскочил и без лишнего шума прошел через привратницкую Лебреана.

Когда во дворце появилась госпожа Гонзаго и попросила, чтобы ее допустили к регенту, ей было отказано сухо и решительно. Тогда она подумала, что ей стоит подождать прихода или ухода его королевского высочества. Но время шло, и пора уже было выполнить данное Лагардеру обещание.

Принц Гонзаго сидел один в своем рабочем кабинете, где мы его уже видели, когда он впервые принимал у себя донью Крус. На заваленном бумагами столе лежала обнаженная шпага. Принц без помощи камердинера надевал легкую кольчугу, которую можно было носить под платьем. Поверх нее он собирался надеть парадный кафтан из черного бархата без каких-либо украшений. Орденская лента принца висела на ручке кресла.

Сейчас, когда принц был поглощен этим тяжким занятием, на лице его был явственно заметен груз лет, который он обычно так ловко скрывал. Черные волосы, еще не зачесанные искусным парикмахером на виски, открывали большие залысины и сеточку морщин у кончиков бровей. Его высокая фигура казалась огрузшей, словно у старика, руки, застегивающие кольчугу, дрожали.

– Он приговорен! – бормотал принц. – Регент все же согласился. Что это: необычайная леность сердца или мне удалось его убедить? А я похудел в груди, – заметил он, – кольчуга стала мне великовата. А в животе пополнел – там она стала тесна. Неужели это старость?.. Нет, все-таки странный человек, – улыбнувшись, вернулся принц к прежней теме, – своенравный, праздный, малодушный. Если он не возьмется за ум, то, видимо, я, хоть я и старше, останусь последним из трех Филиппов. Напрасно он поверил мне, ой, напрасно! Если ставишь ногу на голову поверженного врага, то убирать ее никак нельзя, особенно если этого врага зовут Филипп Мантуанский. Врага! – повторил он. – Да, все эти прекрасные дружбы тем и кончаются. Дамон и Пифий должны умирать в молодости, иначе они найдут из-за чего вцепиться друг другу в глотку, когда станут более рассудительными.

Наконец кольчуга была застегнута. Принц Гонзаго надел камзол, орденскую ленту и кафтан, после чего сам занялся своею прической, прежде чем надеть парик.

– А еще этот простофиля Пероль! – презрительно пожав плечами, проговорил он. – Этот предпочел бы оказаться в Мадриде или Милане. Тоже мне миллионер! Как хочется порой выдавить кровь из всех этих пиявок! Но это – на черный день.

В дверь кабинета троекратно постучали.

– Входи, – сказал Гонзаго, – я жду тебя целый час.

На пороге показался господин Пероль, который уже успел переодеться.

– Не утруждайте себя упреками, ваше высочество, – вскричал он, – случилось непредвиденное: я только что из тюрьмы Шатле. По счастью, два эти негодяя, которым удалось дать тягу, прекрасно справились с моей задачей: на суд они не явились, и давал показания я один. Дело сделано. Через час голова этого дьявольского отродья слетит с плеч долой. Этой ночью мы будем спать спокойно.

Поскольку Гонзаго ничего не понял, Пероль в двух словах рассказал ему о неприятности, случившейся с ним в Новой башне, и о побеге двух мастеров шпаги в компании с Шавер-ни. Услышав имя маркиза, принц нахмурился, однако заниматься подробностями ему было некогда. Затем Пероль рассказал о том, что повстречал в канцелярии Шатле принцессу Гонзаго и Аврору.

– Я приехал в Пале-Рояль на несколько секунд раньше них, но этого оказалось достаточно. Вы, ваше высочество, должны мне две акции, которые стоят по сегодняшнему курсу пять тысяч двести пятьдесят ливров, – я успел сунуть их в руку господину де Нанти, и он отказал нашим дамам в аудиенции.

– Это хорошо, – похвалил Гонзаго. – А как насчет остального?

– С остальным тоже все на мази. Почтовые лошади будут к восьми, перекладные готовы до Байонны.

– Это хорошо, – похвалил Гонзаго и достал из кармана какой-то документ.

– Что это? – поинтересовался фактотум.

– Моя грамота тайного королевского посла с подписью Вуайе д'Аржансона.

– И он сделал это сам? – изумился Пероль.

– Они все полагают, что сейчас я более чем когда-либо в фаворе, – ответил Гонзаго, – я об этом позаботился. И, клянусь небом, они не ошибаются! Мне нужно быть очень сильным, друг мой Пероль, чтобы регент мне все спустил. Очень сильным! Если голова Лагардера покатится с плеч, я поднимусь на такие вершины, что у всех у вас уже сейчас может закружиться голова. Регент не будет знать, как возместить мне ущерб, причиненный его сегодняшними подозрениями. Я возьму его в ежовые рукавицы, и если теперь, когда Лагардер, этот Дамоклов меч, уже не будет висеть у меня над головой, регент станет передо мною пыжиться, то – клянусь Господом! – у меня есть достаточно голубых, белых и желтых акций, чтобы пустить весь банк ко дну!

Пероль тут же согласился – таковы были его роль и долг.

– А правда, – осведомился он, – что его королевское высочество будет председательствовать на семейном совете?

– Я склонил его к этому, – нагло заявил Гонзаго.

Ему удавалось вводить в заблуждение даже проклятые души своих соратников.

– А вы можете рассчитывать на донью Крус?

– Более чем когда-либо. Она поклялась, что явится на совет.

Пероль посмотрел принцу прямо в глаза. Тот ответил насмешливой улыбкой.

– Если донья Крус вдруг исчезнет – что поделать? – ответил он. – У меня есть враги, которым это было бы на руку. Девочка ведь была – и этого достаточно, члены совета ее видели.

– Неужели?.. – начал фактотум.

– Сегодня вечером мы много чего увидим, друг мой Пероль, – ответил Гонзаго. – Госпожа принцесса могла бы дойти до регента и не причинила бы мне тем самым ни малейшего вреда. У меня есть должности, но главное – у меня есть свобода, и это несмотря на то, что меня обвинили, не впрямую, разумеется, в убийстве. Теперь я мог бы маневрировать целый день. Регент, сам того не ведая, превратил меня в гиганта. Черт возьми, как медленно тянется время! Мне не терпится покончить со всем этим.

– Стало быть, – смиренно осведомился Пероль, – вы, ваше высочество, уверены в успехе?

В ответ ГонзАго лишь гордо улыбнулся.

– Но в таком случае, – не унимался Пероль, – к чему это ополчение? Я видел у вас в гостиной всех наших людей в полной форме, и форма эта походная, черт возьми!

– Они собрались по моему приказу, – ответил Гонзаго.

– Значит, вы опасаетесь сражения?

– У нас в Италии, – небрежно проговорил Гонзаго, – даже самые крупные военачальники никогда не пренебрегают прочным тылом. Медаль всегда может лечь оборотной стороной. Эти господа – мой арьергард. И давно они ждут?

– Не знаю. Они видели, как я проходил, но не заговорили.

– Как они выглядят?

– Как побитые псы или наказанные школяры.

– Явились все?

– Все, кроме Шаверни.

– Друг мой Пероль, – проговорил Гонзаго, – пока ты там сидел в тюрьме, здесь кое-что произошло. Захоти я, и вы все могли бы иметь не очень приятные четверть часа.

– Если ваше высочество соизволит объяснить мне… – начал трепещущий фактотум.

– Держать речь дважды я не собираюсь, – ответил Гонзаго, – расскажу сразу всем.

– Тогда позвольте я предупрежу людей? – поспешно предложил Пероль.

Гонзаго исподлобья посмотрел на него.

– Разрази меня гром, – проворчал он, – если я введу тебя в искушение! Ты сбежишь.

Принц позвонил. Появился слуга.

– Впустить сюда господ, что ожидают в гостиной, – велел он.

Затем, повернувшись к Перолю, Гонзаго добавил:

– Кажется, это ты, мой друг, заявил однажды в припадке рвения: «Ваше высочество, если будет нужно, мы последуем за вами и в преисподнюю!» Ну, так вот: мы уже в дороге, так давайте проделаем ее весело!

8. БЫВШИЕ ДВОРЯНЕ

Особым разнообразием взглядов приверженцы принца Гонзаго не отличались. Шаверни был среди них белой вороной: маркиз питал хоть капельку подлинной преданности принцу.

Теперь, когда Шаверни был побежден, оставались Навайль, не слишком-то ослепленный блестящими сторонами Гонзаго, а также Шаузи и Носе – дворяне по повадкам и привычкам; остальные же примкнули к принцу лишь из выгоды и честолюбия. Толстенький откупщик Ориоль, Таранн, барон де Батц и прочие охотно продали бы Гонзаго даже не за тридцать сребреников, а дешевле. Однако и эти последние вовсе не были злодеями; собственно говоря, в окружении принца таковые вообще отсутствовали. Их всех можно было назвать сбившимися с пути игроками. Гонзаго принимал их такими, какими они и была Все они пошли за ним – сначала добровольно, потом по принуждению. Зло их не привлекало, а опасность чаще всего охлаждала их порывы. Гонзаго прекрасно знал все это и не желал менять своих приверженцев на каких-нибудь отъявленных злодеев. Эти его вполне устраивали.

Приближенные принца вошли все вместе. Еще на пороге их удивила печальная мина фактотума и надменность в лице их предводителя. За тот час, что они прождали в гостиной, было высказано великое множество самых различных предположений. Ситуация Гонзаго была исследована тщательнейшим образом. Кое-кто являлся с мыслями о бунте, поскольку прошлая ночь оставила во многих умах крайне неприятный осадок. Однако при дворе только и говорили о том, что благорасположение к принцу достигло апогея. Поворачиваться спиною к солнцу было не время.

Ходили, правда, и другие слухи. Сегодня на улице Кен-кампуа и в Золотом доме к особе принца Гонзаго был проявлен особый интерес. Говорили, что на стол его королевского величества легли некие доклады и что на протяжении всей этой оргии, завершившейся кровопролитием, стены увеселительного домика были достаточно прозрачны. Но главное было вот что: Огненная палата не стала его арестовывать, а шевалье Анри де Лагардер приговорен к смертной казни. Каждый из приближенных Гонзаго знал кое-что о делах минувших дней. Выходило, что принц весьма могуществен!

Шаузи принес странную новость. Этим утром Шаверни был арестован у себя дома и посажен в карету приставом и стражниками: обычно такого рода путешествия с помощью документа, называемого приказом об аресте, заканчивались в Бастилии. Впрочем, о Шаверни говорили немного: каждого здесь интересовала собственная персона. К тому же всякий опасался своего соседа. Короче говоря, всеобщие чувства сводились к усталости, унынию и отвращению. Всем хотелось остановить свое скольжение по наклонной плоскости. Среди приверженцев Гонзаго в этот вечер не было никого, кто не пришел бы сюда с задней мыслью разорвать заключенный союз.

Пероль сказал правду: все действительно были одеты по-походному: в сапогах, при шпорах и боевых шпагах, в дорожных куртках. Созывая приспешников, Гонзаго потребовал, чтобы они оделись именно так, и это тоже вносило немалую лепту во всеобщую тревогу и опасения.

– Кузен, – проговорил вошедший первым Навайль, – мы снова к вашим услугам.

Гонзаго, покровительственно улыбнувшись^кивнул. Пришедшие по обыкновению учтиво поклонились. Сесть Гонзаго не предложил никому. Взгляд его перебегал с одного лица на другое.

– Ладно, – едва шевеля губами, процедил он, – я вижу, что явились все.

– Нет, не хватает Альбре, Жиронна и Шаверни, – возразил Носе.

Воцарилось молчание: все ждали, что скажет предводитель.

– Господа де Жиронн и Альбре исполнили свой долг, – сухо отрезал он.

– Проклятье! – воскликнул Навайль, – Вы изволите выражаться слишком мрачно и коротко. Мы ведь не ваши подданные, а короля.

– Что же до господина де Шаверни, – продолжал принц, – то он от вина стал слишком совестлив, и я лишил его доверия.

– Благоволите пояснить, ваше высочество, – попросил Навайль, – что это значит: «лишил его доверия»? Нам что-то говорили о Бастилии.

– Бастилия обширна, – проговорил принц, и в его улыбке появилась жестокость, – места хватит и для других.

В этот миг Ориоль был готов отдать свое только что полученное и милое сердцу дворянство, половину всех своих акций и любовь мадемуазель Нивель в придачу, только бы очнуться от этого кошмара. Господин де Пероль стоял в уголке у камина – недвижный, печальный, бессловесный. Навайль взглядом просил совета у своих приятелей.

– Господа, – уже другим тоном вновь заговорил Гонзаго, – я прощу вас не заниматься господином де Шаверни или еще кем-то. Вам скоро предстоит действовать. Поразмыслите хорошенько, доверяете вы мне или нет.

Он окинул собравшихся тяжелым взглядом, заставившим всех опустить глаза.

– Кузен, – тихо проговорил Навайль, – в каждом из ваших слов звучит угроза.

– Кузен, – отозвался Гонзаго, – слова мои очень просты. Угрожаю не я, угрожает судьба.

– Да что же происходит? – послышались голоса.

– Ничего особенного. Партия подходит к концу, мне нужны все мои карты.

Люди невольно пододвинулись поближе, но Гонзаго, отстранив их королевским жестом, встал спиною к огню и принял позу оратора.

– Семейный совет соберется сегодня, – начал он, – и председательствовать на нем будет его королевское высочество.

– Нам это известно, принц, – заметил Таранн, – и мы тем более удивлены, что вы велели нам так одеться. Представать перед собранием подобного рода в такой одежде не принято.

– Это верно, – согласился Гонзаго, – но на совете вы мне не потребуетесь.

У всех одновременно вырвался удивленный возглас. Люди стали переглядываться, а Навайль сказал:

– Значит, речь идет о том, чтобы снова поработать шпагой?

– Возможно, – ответил Гонзаго.

– Ваша светлость, – решительно проговорил Навайль, – я могу говорить только за себя…

– Вам не следует говорить даже за себя, кузен! – прервал его Гонзаго. – Вы становитесь на скользкую дорожку. Предупреждаю, мне не нужно будет даже вас толкать, чтобы вы опрокинулись: достаточно будет перестать держать вас за руку. Но если вы все же хотите что-то сказать, Навайль, подождите, пока я не обрисую как следует нашу ситуацию в целом.

– Я и ждал объяснений от вашей светлости, – сказал молодой дворянин, – но я тоже предупреждаю: со вчерашнего дня мы передумали о многом.

Несколько мгновений Гонзаго смотрел на него с сожалением, после чего, казалось, взял себя в руки.

– На совете вы мне не потребуетесь, господа, – повторил он, – вы будете мне нужны в другом месте. Для предстоящего вам дела придворные наряды и парадные шпаги не годятся. Смертный приговор вынесен, но вы же знаете испанскую пословицу: «От кубка до рта, от топора до шеи…» Палач уже ждет.

– Господина де Лагардера, – перебил Носе.

– Или меня, – хладнокровно возразил Гонзаго.

– Вас, ваша светлость? Вас? – послышалось кругом. Испуганный Пероль выпрямился.

– Не стоит дрожать, – продолжал принц с еще более надменной улыбкой, – выбирать между нами будет не палач, но, имея в качестве противника такого дьявола как Лагардер, который сумел найти могущественных союзников даже в заточении, я буду чувствовать себя в безопасности лишь тогда, когда над его трупом лягут шесть футов земли. Пока он жив, пусть даже со связанными руками, пока ум его работает, губы могут двигаться, а язык говорить, каждому из нас придется держать руку на эфесе шпаги, ногу в стремени и получше беречь свою голову.

– Свою голову… – вздрогнув, повторил Носе.

– Клянусь небом, это уж слишком, ваша светлость! – вскричал Навайль. – Пока вы говорили про себя…

– Боже милостивый! – забубнил Ориоль. – Игра что-то портится, я больше так не могу.

С этими словами он шагнул в сторону двери. Она была открыта; в прихожей перед залой де Неверов виднелись вооруженные гвардейцы.

Ориоль попятился. Таранн захлопнул дверь.

– Это вас не касается, господа, – проговорил Гонзаго, – успокойтесь, эти молодцы находятся здесь, дабы оказать должные почести господину регенту, а чтобы выйти отсюда, вам не придется проходить через переднюю. Я сказал, что нужно получше беречь свою голову, – это вас обидело?

– Ваша светлость, – отозвался Навайль, – вы перебираете в средствах. Людей вроде нас угрозами не остановишь. Мы были вашими верными друзьями, пока речь шла о том, чтобы следовать дорогой, достойной дворян, но сейчас, кажется, тут лучше подойдет Готье Жандри со своими людьми. Прощайте, ваша светлость!

– Прощайте, ваша светлость! – в один голос повторили собравшиеся.

Гонзаго горько рассмеялся.

– И ты туда же, Пероль! – сказал он, видя, что фактотум пододвинулся к остальным. – Ах, как все же правильно я вас всех ценил, господа хорошие! Постойте-ка, мои верные друзья, как назвал вас господин Навайль, еще несколько слов. Куда вы идете? Неужто вам нужно говорить, что эта дверь ведет прямо в Бастилию?

Навайль, взявшийся было за ручку двери, замер и положил ладонь на эфес шпаги. Гонзаго расхохотался. Он стоял, скрестив руки на груди, и, казалось, один сохранял спокойствие среди всех этих напуганных людей.

– Разве вы не видите, – продолжал он, посылая всем сразу и каждому в отдельности презрительный взгляд, – разве вы не видите, что я ждал вас здесь, таких честных и порядочных? Равве не говорили вам, что я был с регентом один на один с восьми утра до полудня? Разве вы не знаете, что теперь в мою сторону дует ветер, даже ураган милостей? Он так силен, что, возможно, сломает и меня, но вас гораздо раньше, приверженцы мои, клянусь вам! Если сегодня – последний день моего могущества, то мне не в чем себя упрекнуть, я славно использовал свой последний день. Все ваши имена занесены в список, который лежит на столе у господина де Ма-шо. Стоит мне сказать лишь слово, и он станет списком влиятельнейших вельмож, скажи я другое слово, и он превратится в перечень изгнанников.

– Мы все же рискнем, – проговорил Навайль.

Но сказано это было так нерешительно, что все промолчали.

– «Мы последуем за вами, мы последуем за вами, ваша светлость!» —' продолжал принц, вспомнив слова сообщников, прозвучавшие несколько дней назад. – «Мы последуем за вами покорно, слепо, безрассудно! Мы будем вашим священным воинством!» Интересно, кто пел эту песенку, мотив которой знает любой предатель? Кто – вы или я? А теперь, при первом же дуновении бури, я тщетно пытаюсь найти хоть одного солдата этого священного воинства! Где вы, верные соратники? В бегах? Слава Богу, пока нет, и я стою позади вас со шпагой в руке, чтобы всадить ее в брюхо первому же беглецу. Молчите, кузен де Навайль! – внезапно перебил себя принц, когда тот собрался что-то сказать. – У меня уже вскипает кровь, когда я слышу ваше бахвальство. Все вы встали на мою сторону по доброй воле, отдали себя целиком, я вас пригрел и берег. Ах, ах, это уж слишком, говорите вы. Ах, мне следовало выбрать прямую дорожку, чтобы вы изволили двинуться по ней, господа хорошие. Ах, вы отсылаете меня к Готье Жанд-Ри j– вы, Навайль, живущий за мой счет, вы, Таранн, осыпанный моими благодеяниями, вы, Ориоль, настоящий шут, который благодаря мне может сойти за человека, вы все, все, сидящие у меня под крылом, созданные мною и превращенные в рабов, потому что вы продались, потому что я вас купил!

Принц возвышался над остальными на целую голову, глаза его метали молнии.

– Так это не ваше дело? – продолжал он уже более вкрадчиво. – Вы желаете, чтобы я говорил только за себя? Так вот: клянусь Господом, мои добродетельные друзья, что это ваше дело, самое крупное и серьезное ваше дело, единственное в данный момент. Я угостил вас пирогом, вы жадно впились в него, и тем хуже для вас, если пирог оказался отравленным! Теперь горечи во рту у вас будет не меньше, чем у меня. Вот это и зовется высокой нравственностью, или я ничего в этом не смыслю – а, барон де Батц, строгий наш философ? Вы цепляетесь за меня, а зачем? Затем, чтобы подняться так же высоко, как я. Так поднимайтесь же, черт бы вас драл, поднимайтесь! Что, кружится головка? Ничего, поднимайтесь, поднимайтесь выше, до самой плахи!

Слушателей Гонзаго пробрала дрожь. Они не сводили глаз с его страшного лица.

Ориоль, коленки которого стучали друг о дружку, невольно повторил последние слова принца:

– До самой плахи!

Гонзаго бросил на него взгляд, полный невыразимого презрения.

– А тебя, негодяй, ждет веревка, – сурово заметил он. Затем, повернувшись к Навайлю, Шуази и остальным, он насмешливо поклонился и добавил:

– Но вас, господа, поскольку вы все дворяне…

Не закончив фразу, принц остановился и посмотрел на своих приверженцев. Затем, не в силах более сдерживать переполнявшее его презрение, он воскликнул:

– Ты же дворянин, Носе, сын доброго солдата и биржевой маклер! И ты, Шуази, и ты, Монтобер, и ты Навайль! И ты тоже дворянин, барон де Батц!

– Проклятье! – буркнул последний.

– Молчи, паяц! Господа, вы только посмотрите на себя – и не со смехом, как авгуры в древнем Риме157157
  В последние века Римской империи неверие в богов дошло до такой степени, что, совершая священные обряды, авгуры (жрецы-прорицатели) не могли удержаться от смеха при взгляде друг на друга.


[Закрыть], а так, чтобы не покраснеть до корней волос! Вы – дворяне? Да нет, вы ловкие финансисты, куда увереннее действующие пером, нежели шпагой. Сегодня вечером…

Выражение на лице принца изменилось. Он медленно двинулся вперед. Ни один из слушавших его не попятился.

– Сегодня вечером, – уже тише продолжал Гонзаго, – будет недостаточно темно, чтобы не была заметна ваша бледность. Посмотрите, как вы трясетесь, волнуетесь, словно попали в западню между моей победой и поражением. Но моя победа станет и вашей победой, а мое поражение вас погубит.

Принц остановился у двери, которая вела в переднюю, где находились гвардейцы регента, и положил ладонь на ручку.

– Я все сказал! – холодно проговорил он. – Раскаяние загладит все, а вы, по-моему, уже начинаете задумываться. А чтобы стать мучениками, вам достаточно переступить этот порог. Ну, так как: открывать дверь или нет?

Ответом на этот вопрос было молчание.

– Что нужно делать, ваша светлость? – первым нарушил его Монтобер.

Гонзаго одного за другим смерил своих соратников взглядом.

– А что скажете вы, кузен Навайль? – осведомился он.

– Как прикажете, ваша светлость, – ответил тот, побелев как мел и потупя глаза.

Гонзаго протянул ему руку и, обратившись к остальным тоном отца, которому приходится отчитывать детей, проговорил:

– Глупцы, вот вы кто! Быть у входа в гавань и чуть не потонуть, побоявшись в последний раз взмахнуть веслом! Слушайте, что я вам скажу, и раскаивайтесь. Каким бы ни был исход сражения, я уже обеспечил ваше будущее: завтра вы станете первыми людьми в Париже или будете на пути в Испанию, нагруженные золотом и полные надежд. Король Филипп нас ждет, и кто знает, не покорит ли Альберони Пиренеи, но совсем не в том смысле, в каком намеревался это сделать Людовик Четырнадцатый? Сейчас, когда я говорю это, – перебил себя принц и посмотрел на часы, – Лагардера выводят из тюрьмы Шатле, чтобы препроводить в Бастилию, где должен совершиться последний акт драмы. Однако они не отправятся прямо туда: приговором предусмотрено публичное покаяние Лагардера перед гробницей де Невера. Против нас действует союз, состоящий из двух женщин и священника, тут шпаги вам не помогут. Третья женщина, донья Крус, колеблется – так, по крайней мере, я полагаю. Ей очень хочется стать благородной дамой, но не хочется, чтобы с ее другом приключилась беда. Но это несчастное орудие в чужих руках будет сломано. Две другие женщины – это принцесса Гонзаго и та, что выдает себя за ее дочь Аврору. Эта Аврора мне нужна, и поэтому я составил план, который поможет нам ее захватить. План заключается в следующем. Мать, дочь и священник будут ждать Лагардера в церкви Сен-Маглуар, причем Аврора наденет подвенечный наряд. Я догадался – и вы на моем месте легко сделали бы то же самое, – что речь идет о том, чтобы разыграть комедию и возбудить милосердие в регенте, то есть о свадьбе in extremis158158
  В последний момент (лат.).


[Закрыть], после чего вдова-девственница бросится к ногам его королевского высочества. Этого не должно произойти. Вот первая часть нашей задачи.

– Нет ничего проще, – заметил Монтобер, – достаточно помешать им разыграть комедию.

– Вы будете там и преградите доступ в церковь. А вот в чем заключается вторая половина дела. Допустим, что судьба будет не на нашей стороне и нам придется спасаться бегством. Золота у меня хватит на всех, и, кроме того, даю вам слово, что у меня есть королевский приказ, с которым никаких преград для нас не будет.

Принц развернул документ и продемонстрировал подпись Вуайе-д'Аржансона.

– Но мне этого мало, – продолжал он, – мы должны увезти с собой живой выкуп, заложницу.

– Аврору де Невер? – послышались кругом голоса.

– Между нею и вами будет лишь дверь церкви.

– Но за этой дверью, – возразил Монтобер, – если счастье переменится, будет стоять Лагардер, не так ли?

– А перед Лагардером встану я! – торжественно заявил Гонзаго.

Резким движением он коснулся своей шпаги.

– Пришло время прибегнуть к этому средству, – продолжал он, – и мой клинок ничуть не хуже, чем его, господа. На нем – кровь де Невера!

Пероль отвернулся. По этому громкому признанию фактотум понял, что его хозяин сжигает корабли. Тут в прихожей послышался шум и голоса привратников:

– Регент! Регент!

Гонзаго отворил дверь в библиотеку.

– Господа, – сказал он, пожимая руки окружавшим его соратникам, – главное – хладнокровие! Через полчаса дело будет кончено. Если все пойдет как надо, от вас требуется лишь помешать им подняться по ступеням паперти. Если понадобится, взовите к толпе и кричите: «Святотатство!» Это одно из тех слов, что действуют всегда. Если дела сложатся не в нашу пользу, обратите внимание вот на что: с кладбища, где вы будете меня ждать, хорошо видны окна большой залы. Не спускайте с них глаз. Когда увидите, как подсвечник в окне трижды поднимется и опустится, взламывайте дверь – ив атаку! А через минуту после сигнала я уже буду в ваших рядах. Все понятно?

– Все, – прозвучал ответ.

– Тогда следуйте за Перолем, господа, он знает дорогу. Идите на кладбище через примыкающий к нему сад.

Соратники ушли. Оставшись один, Гонзаго утер пот со лба.

– Человек он или дьявол, – проворчал он, – но этот Лагардер сегодня свое получит!

С этими словами он направился в сторону передней.

– Неплохая игра для этого мелкого авантюриста, – заметил он, остановившись по пути перед зеркалом. – Голова найденного ребенка против головы принца! Что ж, сыграем теперь в эту лотерею!

В церкви Сен-Маглуар, дверь которой была заперта, принцесса Гонзаго поддерживала за талию свою дочь, на которой было белое подвенечное платье, фата и на голове – веночек из флердоранжа. Священник был в полном облачении. Донья Крус стояла на коленях и молилась. В тени виднелись три вооруженных человека. На церковных часах пробило восемь, и тут же вдали послышался звон колокола на Сент-Шапель, возвещавший о том, что приговоренного повезли в Бастилию.

Сердце принцессы разрывалось на части. Она взглянула на Аврору: та была белее мраморной статуи, но на губах у нее играла улыбка.

– Пора, матушка, – проговорила она. Принцесса поцеловала ее в лоб.

– Я знаю, я должна идти, – сказала она, – но мне кажется, что пока я держу тебя за руку, ты в безопасности.

– Сударыня, – подала голос донья Крус, – мы не спустим с нее глаз. Маркиз де Шаверни готов умереть, защищая ее!

– Битый туз! – пробормотал один из трех вооруженных мужчин. – Эта негодница даже не упомянула о нас, драгоценный мой!

Вместо того, чтобы направиться прямо к двери, принцесса подошла к группке, состоявшей из Шаверни, Плюмажа и Галунье.

– Ризы Господни! – не дав ей рта раскрыть, воскликнул гасконец. – Этот господинчик – настоящий черт, когда захочет, и он будет сражаться на глазах своей зазнобы. Ну, а мы – я имею в виду этого негодника Галунье и себя – мы готовы за Лагардера даже смерть принять. Ясное дело, битый туз! Так что ступайте по своим делам.