Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

– Принц, – перебил герцог Орлеанский голосом на первый взгляд суровым, но в котором слышались сомнение и тревога, – я лишь могу повторить свои собственные слова: «Оправдайтесь и тогда увидите, друг я вам или нет».

– Но в чем же меня обвиняют? – вскричал Гонзаго, как бы в неожиданном порыве. – В преступлении двадцатилетней давности? Или во вчерашнем? Неужели Филипп Орлеанский поверил хоть на час, хоть на минуту, хоть на миг – я хочу это знать! – что моя шпага…

– Если бы я поверил… – нахмурившись, прошептал герцог Орлеанский, и кровь прихлынула к его лицу.

Гонзаго схватил руку герцога и прижал ее к своему сердцу.

– Благодарю! – со слезами на глазах воскликнул он. – Филипп, благодарю вас за то, что вы не присоединили свой голос к тем, кто обвиняет меня в бесчестном поступке.

Тут Гонзаго резко выпрямился, словно устыдившись и сожалея о том, что так расчувствовался.

– Простите меня, ваше высочество, – выдавив из себя улыбку, проговорил он, – я не должен забываться в вашем присутствии. Я знаю, в чем меня обвиняют, или, по крайней мере, догадываюсь. Борясь с Лагардером, я совершил действия, не одобряемые законом, но если меня обвинят в этом, я буду защищаться. Кроме того, присутствие мадемуазель де Невер в моем домике для развлечений… Но не станем забегать вперед, ваше высочество, то, что мне осталось рассказать, не отнимет у вас много времени. Ваше королевское высочество, без сомнения, помнит, с каким изумлением вы отнеслись к моей просьбе относительно посольства в Мадрид. До этих пор я старался держаться в стороне от всяких общественных дел. Тогда я объяснился, и ваше удивление улеглось. Я хотел вернуться в Мадрид как лицо официальное, чтобы иметь в своем распоряжении городскую полицию. Через несколько дней я обнаружил, где скрывается ребенок, который отныне является единственной надеждой великого рода. Лагардер явно покинул девочку. Что ему было с нею делать? И Аврора де Невер зарабатывала на хлеб, танцуя в публичных местах. Я намеревался схватить одновременно и обеих девушек, и авантюриста. Но он и его любовница ускользнули от меня, и я привез сюда мадемуазель де Невер.

– Ту, которая, по вашим словам, является ею, – уточнил регент.

– Да, ваше высочество, ту, которую я считаю мадемуазель де Невер.

– Но этого мало.

– Позвольте мне полагать обратное, поскольку вы же сами, ваше высочество, дали мне для этого повод. Все мои действия были хорошо обдуманы. Рискуя повториться, я все же скажу: вот плоды двадцатилетних трудов. Чего я хотел добиться? Найти обеих девушек и мошенника. Пожалуйста: все трое теперь в Париже.

– Но не благодаря вам, – возразил регент.

– Нет, только благодаря мне, ваше высочество. Когда вы получили первое письмо от Лагардера?

– Разве я вам говорил?.. – надменно начал регент.

– Если ваше королевское высочество не желает отвечать, я сделаю это за вас. Первое письмо от Лагардера, в котором он просил дать ему охранный лист и которое было послано им из Брюсселя, пришло в Париж в последних числах августа, а к тому времени мадемуазель де Невер была со мною уже почти месяц. Не обращайтесь со мною, ваше высочество, как с обычным обвиняемым, и позвольте хотя бы привести доводы в свою защиту. Двадцать лет Лагардер не подавал признаков жизни. Так неужто вы думаете, что он безо всякого на то основания решил вернуться во Францию именно в это время? Неужто вы не понимаете, что этим основанием и было похищение мною подлинной де Невер? А если уж ставить точки над «и», то Лагардер мог рассуждать только следующим образом: «Если я позволю Гонзаго поселить в Лотарингском особняке наследницу покойного герцога, то что станет со всеми моими надеждами? Что я буду делать с этой хорошенькой девушкой, которая вчера стоила миллионы, а завтра будет простой цыганкой, еще более нищей, чем я?»

– Но можно рассуждать и наоборот, – возразил регент.

– Вы хотите сказать, – ответил Гонзаго, – что Лагардер, видя, что я собираюсь ввести в свет мнимую наследницу, решил познакомить всех с настоящей?

Регент утвердительно кивнул.

– Что же, ваше высочество, – заметил Гонзаго, – даже и в этом случае Лагардер вернулся в Париж благодаря мне) Иного мне и не требуется. Ведь я решил вот как: Лагардер любой ценой станет меня преследовать, попадет в руки правосудия, и тогда все выяснится. Это не я, ваше высочество, помог Лагардеру возвратиться во Францию и здесь мешать действиям правосудия.

– Знали ли вы, что Лагардер в Париже, – спросил герцог Орлеанский, – когда просили у меня разрешения собрать семейный совет?

– Да, ваше высочество, – без колебаний ответил Гонзаго.

– А почему же вы не предупредили меня об этом?

– Перед лицом философской морали и Господа, – ответил Гонзаго, – я чист. А вот перед лицом закона и перед вами, ваше высочество, – если, конечно, вам будет угодно представлять закон, – я уже не чувствую такой уверенности. С помощью убийственной буквы закона какой-нибудь непрямодушный судья может меня осудить. В этом деле я должен был просить у вас совета и помощи, это очевидно, однако если я кому-то неприятен, разве я должен перед вами оправдываться? Я хотел положить конец отвращению, которое принцесса всегда питала ко мне, хотел одержать победу над этим отвращением, не имеющим под собою никаких оснований, с помощью добра, и поклялся себе в этом своей честью; я надеялся заключить мир, прежде чем кому-либо придет в голову, что между нами идет война. Это серьезная причина, ваше высочество, и я, зная лучше, чем кто бы то ни было, вашу нежную и чувствительную душу, которую вы скрываете под напускным скептицизмом, могу заставить вас оценить должным образом эту причину. Но есть и другая причина, быть может, детская, если, конечно, гордость за выполненный долг считать ребячеством. Это грандиозное и святое предприятие я затеял в одиночку, посвятил ему половину своей жизни и в час триумфа не захотел, чтобы кто-нибудь разделил его со мною, даже вы, ваше высочество. Но на семейном совете по действиям принцессы я понял, что она предупреждена. Лагардер не стал дожидаться, пока я на него нападу, и нанес удар первым. Я не силен в лукавстве, ваше высочество, и не стыжусь в этом признаться. Лагардер сыграл тоньше меня – и выиграл. Я не собираюсь рассказывать вам о том, как дерзко этот человек, надев на себя личину, втерся в наши ряды. Быть может, именно грубость уловки и помогла ему добиться успеха. Впрочем, нужно признать, – с презрением добавил принц Гонзаго, – что благодаря своему прежнему ремеслу он обладает редкими способностями.

– Я не знаю, чем он занимался прежде, – сказал регент. – Прежде чем стать убийцей, он был ярмарочным акробатом. Неужели вы не помните, как когда-то здесь, у вас под .окнами, на Фонтанном дворе, некий бедный ребенок зарабатывал себе на хлеб, кривляясь, изгибаясь во всех суставах и, кстати сказать, изображая горбуна?

– Лагардер, – задумчиво проговорил регент, в котором пробудились смутные воспоминания. – Это было еще при жизни старшего брата короля. Да, мы наблюдали за ним из этого окна… Маленький Лагардер…

– Ах, если бы Господу было угодно, чтобы вы вспомнили его двумя днями раньше! Но я продолжаю. Как только у меня возникли подозрения, что Лагардер вернулся в Париж, я возвратился к оставленному было плану. Я попытался захватить обоих обманщиков и документы, которые Лагардер похитил из замка Келюс. Несмотря на всю свою ловкость, Лагардер, или горбун, не смог помешать мне осуществить большую часть задуманного: он сумел спастись, но девушка и документы оказались у меня.

– И где же теперь девушка? – осведомился регент.

– Подле бедной обманутой матери, подле госпожи Гонзаго.

– А бумаги? Предупреждаю, они представляют для вас опасность, принц.

– Отчего же, ваше высочество? – надменно улыбнувшись, спросил принц. – Никогда не поверю, что вы в течение четверти века были товарищем, другом и братом человеку, о котором думали так скверно! Неужто вы полагаете, что я их уже успел подделать? Три нетронутые печати на конверте – вот лучший ответ относительно моей честности. Все документы у меня. Я готов передать их под расписку вашему королевскому высочеству.

– Сегодня вечером мы попросим их у вас, – сказал герцог Орлеанский.

– Сегодня вечером я буду готов – как, впрочем, и сейчас. Но позвольте мне закончить. После удавшегося мне похищения Лагардер был побежден. Но из-за этой его мерзкой личины все перепуталось. Я сам привел врага к себе в дом. Вы знаете, я люблю все странное, и в этом отношении на меня повлиял вкус вашего королевского высочества еще во времена нашей дружбы. Этот горбун снял за безумные деньги конуру моей собаки, он показался мне каким-то сказочным существом, короче, обвел меня вокруг пальца – к чему скрывать? Лагардер – действительно король фокусников. Оказавшись в овчарне, волк сразу показал зубы, но я не хотел ничего замечать, и только один из моих верных людей, господин де Пероль, взял на себя смелость тайно предупредить принцессу Гонзаго.

– Вы можете это доказать? – осведомился регент.

– С легкостью, ваше высочество, господин де Пероль все подтвердит. Однако принцесса и гвардейцы прибыли слишком поздно для двух моих товарищей – Альбре и Жиронна. Волк успел укусить.

– Значит, Лагардер был один против вас всех?

– Их было четверо, ваше высочество, считая моего кузена маркиза де Шаверни.

– Шаверни? – в изумлении воскликнул регент. Гонзаго лицемерно ответил:

– Когда я был в посольстве в Мадриде, он познакомился там с любовницей Лагардера. Должен сообщить вашему высочеству, что сегодня утром по моей просьбе господин д'Аржансон выдал постановление на арест Шаверни.

– А двое других?

– Они тоже арестованы. Это просто-напросто два фехтмейстера, известные тем, что раньше участвовали вместе с Лагардером во многих его злодействах и распутствах.

– Остается объяснить, – промолвил регент, – позицию, которую вы заняли этой ночью по отношению к своим друзьям.

Гонзаго устремил на регента взгляд, исполненный прекрасно разыгранного удивления. Затем немного помедлил и с насмешливой улыбкой спросил:

– Выходит, то, о чем мне сообщили, имеет под собою какие-то основания?

– Я не знаю, о чем вам сообщили.

– Да это просто чьи-то фантазии, ваше высочество, обвинения столь нелепы… Но это касается мудрости вашего королевского высочества и моего достоинства?

– Я не щажу своей мудрости, принц, и давайте на минутку отставим в сторону ваше достоинство. Говорите, прошу вас.

– Повинуюсь приказу, ваше высочество. Пока этой ночью я находился у вашего королевского высочества, пиршество в моем доме перешло всякие границы. Была взломана дверь моих личных покоев, где я укрыл обеих девушек с тем, чтобы наутро отдать их в руки принцессы. Нет нужды говорить вашему высочеству, кто был подстрекателем этого насилия, однако мои подвыпившие друзья приняли в нем участие. Между Шаверни и мнимым горбуном состоялась вакхическая дуэль. В качестве приза этого турнира была выбрана юная цыганка, которую хотели выдать за мадемуазель де Невер. Когда я вернулся, Шаверни валялся на полу, а торжествующий горбун был рядом со своей любовницей. Был составлен брачный контракт, под которым подписались все и кто-то даже подделал мою подпись!

Регент пристально смотрел на Гонзаго; казалось, он хочет проникнуть в самые потаенные глубины его души. Принц выдержал отчаянную битву. Входя к герцогу Орлеанскому, он, возможно, и рассчитывал встретить известную холодность со стороны своего друга и покровителя, однако никак не думал, что объяснение будет столь трудным и долгим. Все его ловко построенные выдумки, вся эта чудовищная ложь были, в сущности, на три четверит импровизацией. Гонзаго не только выставил себя жертвой собственного героизма, но и заранее подтвердил показания троих свидетелей, которые могли в чем-то его обвинить – Шаверни, Плюмажа и Галунье.

Регент любил этого человека со всею доступной ему нежностью, с самого юношества принц был в числе близких к нему людей. Это было на руку Гонзаго: за долгие годы тесной дружбы герцог Орлеанский не раз имел возможность убедиться, насколько ловок принц. В сущности, так оно и было. Услышь регент эти ясные и на вид такие точные ответы из других уст, он скорее всего поверил бы собеседнику.

У герцога Орлеанского было чувство справедливости, хотя история с полным на то основанием упрекает его во многих беззакониях. В сложившихся обстоятельствах регент, надо полагать, собрал в кулак, если так можно выразиться, все свое врожденное благородство, повинуясь высоким и печальным воспоминаниям, витавшим над всей этой историей. Речь шла о непременном наказании убийцы де Невера, которого Филипп Орлеанский любил, как брата, речь шла о том, чтобы вернуть имя, состояние и семью лишенной наследства дочери де Невера.

Регенту очень хотелось поверить Гонзаго. Если он и сопротивлялся, то лишь из чрезмерной щепетильности. Он не желал мучиться впоследствии угрызениями совести по поводу этого разговора. Все его мысли были выражены в словах, произнесенных им в самом начале: «Оправдайтесь, и вы увидите, люблю я вас или нет». И горе врагам оправдавшегося Гонзаго!

– Филипп! – после долгой паузы и с некоторым колебанием заговорил он, – Бог свидетель, как мне хотелось бы сохранить друга! К вам могла пристать клевета, ведь у вас множество завистников.

– Я обязан ими благодеяниям вашего высочества, – проговорил Гонзаго.

– Но вы справитесь с клеветой, – продолжал регент, – благодаря своему высокому положению, а также тонкому уму, который я так в вас ценю. Прошу ответить мне на последний вопрос. Что означает история с наследством графа Аннибале Каноцца?

Гонзаго положил ладонь на руку регента.

– Ваше высочество, – сухо проговорил он, – мой кузен Каноцца умер в то время, когда мы с вами путешествовали по Италии. Поверьте, вам не следует переходить известных границ, за коими гнусность доходит до абсурда и заслуживает лишь презрения, даже когда исходит из уст могущественного владыки. Сегодня утром Пероль сказал мне: «Враги поклялись погубить вас, они говорили с его королевским высочеством так, что все старые грехи, в которых обвиняли Италию, падут на вас. Вы станете новым Борджа. Отравленные персики, цветы, в чашечки которых накапали смертельной acqua torfana148148
  Аква тоффаиа – распространенный в средние века яд.


[Закрыть]…» Ваше высочество, – чуть помедлив, продолжал Гонзаго, – если для того, чтобы обелить меня от этих обвинений, требуется защитительная речь, то лучше признайте меня виновным: отвращение запечатывает мне уста. Итак, я заканчиваю и ставлю вас перед лицом следующих трех фактов: Лагардер находится в руках вашего правосудия; обе девушки теперь подле принцессы; страницы, вырванные из метрической книги домашней церкви замка Келюс, у меня. Вы – глава государства. Имея в руках три эти козыря, доискаться до правды так несложно, что яне могу удержаться и с гордостью говорю себе: «Это я озарил потемки сиянием истины!»

– Да, истина увидит свет, – проговорил регент, – и я сам буду председательствовать сегодня на семейном совете.

Гонзаго пылко схватил герцога за руки.

– Я пришел сюда просить вас об этом, – сказал он. – Благодарю вас, ваше высочество, от имени человека, которому я посвятил всю свою жизнь. А теперь прошу извинить меня за то, что я, быть может, был порою слишком высокомерен перед главой великого государства, но что бы там ни случилось, моя кара уже близится. Филипп Орлеанский и Филипп Гонзаго увидятся сегодня вечером в последний раз.

Регент привлек принца к себе. Что ни говори, а старая дружба не ржавеет.

– Принц крови не может унизиться до публичного покаяния, – сказал он. – Однако я надеюсь, Филипп, что извинений регента вам будет достаточно, раз уж возникла такая необходимость.

Гонзаго медленно покачал головой.

– Есть раны, – дрожащим голосом ответил он, – которые не излечить никаким бальзамом.

Внезапно он выпрямился и посмотрел на стенные часы. Разговор длился уже три долгих часа.

– Ваше высочество, – холодно и твердо проговорил он, – сегодня утром спать вам уже не придется. В прихожей вашего королевского высочества полно придворных. Там, совсем рядом с вами, они задаются вопросом: выйду я отсюда еще более обласканным или же вы велите препроводить меня в Бастилию? Я тоже задаю себе этот вопрос… Поэтому я прошу ваше высочество оказать мне на выбор одну милость из двух: отправить в спасительную тюрьму или прилюдно выразить мне свою дружбу, в чем я очень нуждаюсь сегодня, когда доверие ко мне подорвано.

Филипп Орлеанский позвонил и приказал вошедшему слуге:

– Пригласить сюда всех.

Когда в спальню вошли придворные, регент привлек Гонзаго к себе, поцеловал в лоб и сказал:

– До вечера, друг мой Филипп.

Придворные выстроились шпалерами и поклонились до земли, когда мимо них проследовал принц Гонзаго.

3. ТРИ ЭТАЖА ТЕМНИЦЫ

Институт Огненных палат восходит ко временам Франциска II149149
  Франциск II (1543—1560) – король Франции в 1559—1560.


[Закрыть], который учредил их при каждом парламенте для расследования случаев ереси. Приговоры этого чрезвычайного суда были окончательными и подлежали исполнению в суточный срок. Один из самых известных процессов Огненная палата провела при Людовике XIV против отравителей.

При Регентстве название осталось, но функции этого суда претерпели изменения. Многие отделения парижского парламента получили название Огненных палат и работали одновременно. Но теперь их лихорадочная деятельность касалась не ереси или ядов, а финансов. При Регентстве Огненные палаты стали чисто финансовым учреждением. В них теперь действительно считали деньги, проверяли и утверждали отчеты сотрудников казначейства. После падения Лоу их даже стали называть проверочными палатами.

Но между тем существовала и другая Огненная палата, заседавшая в Большом Шатле150150
  Большой Шатле – старинный замок на правом берегу Сены, где помещался Парижский уголовный суд (в отличие от Малого Шатле на левом берегу, служившего тюрьмой).


[Закрыть], пока Леблан перестраивал Дворец парламента и Консьержери151151
  Консьержери – знаменитая парижская тюрьма.


[Закрыть]. Этот суд, впервые собравшийся в 1716 году во время процесса Лонгфора, вынес множество знаменитых обвинительных приговоров, и в том числе интенданту Ле Сонуа де Сансеру, обвиненному в подделке государственной печати. В 1717 году этот суд состоял из пятерых советников и президента палаты. Советниками тогда были господа Вертело де Лабомель, Ардуэн, Аклен-Демезон, Монтеспель де Гренак, кандидатом в советники Юссон Бордессои, а президентом – маркиз де Сегре. Палата созывалась на следующий день после подписания королем соответствующего указа, в точно назначенный час. Члены палаты не имели права уезжать из Парижа.

Огненная палата была созвана накануне попечением его королевского высочества герцога Орлеанского. Заседание было назначено на четыре часа ночи. Имя обвиняемого судьи должны были узнать из обвинительного акта.

В половине пятого шевалье Анри де Лагардер предстал перед заседавшей в Шатле Огненной палатой. В обвинительном акте ему инкриминировали похищение ребенка и убийство.

Были заслушаны свидетели: принц и принцесса Гонзаго. Их показания были настолько противоречивы, что палата, привыкшая выносить приговоры даже на основании малейшей улики, отложила заседание на час, дабы собрать дополнительные сведения. Было решено заслушать трех новых свидетелей: господина де Пероля, Плюмажа и Галунье.

Принц Гонзаго повидался по очереди со всеми советниками и председателем. Королевский адвокат предложил вызвать похищенную девушку в суд, но его не послушались: Гонзаго заявил, что дочь де Невера находится под влиянием обвиняемого, что само по себе было отягчающим обстоятельством в процессе о похищении наследницы герцога и пэра.

Было уже все готово, чтобы отвезти Лагардера в Бастилию, где по ночам производились казни. Однако из-за задержки с вынесением приговора пришлось подыскать ему тюрьму поближе к месту заседания палаты, чтобы он все время был под рукой.

Такой тюрьмой оказался четвертый этаж Новой башни, названной так потому, что господин де Жокур закончил перестраивать ее в последние годы царствования Людовика XIV. Она была расположена в северо-западной части здания, ее бойницы выходили на набережную. Башня эта занимала ровно половину места, на котором раньше стояла башня Мань, в 1670 году обрушившаяся вместе с частью вала. Туда обычно и помещали заключенных перед отправкой их в Бастилию.

Это легкое строение из красного кирпича разительным образом отличалось от остальных довольно прочных крепостных башен. Ее третий этаж с помощью подъемного моста соединялся со старым валом, образуя террасу перед самым помещением канцелярии. Камеры в этой тюрьме были опрятны, пол в них был из плиток, как почти во всех буржуазных жилищах того времени. Все понимали, что преступники содержатся в них лишь временно, и, если не считать кое-как приделанных засовов, ничто там не напоминало государственную тюрьму.

Сажая после переноса заседания Лагардера под землю, тюремщик заявил, что тот будет сидеть один. Лагардер предложил ему около тридцати имевшихся у него с собой пистолей за перо, чернила и лист бумаги. Тюремщик деньги взял, но ничего не принес и лишь пообещал отдать деньги в канцелярию.

Оказавшись взаперти, Лагардер некоторое время сидел неподвижно, предаваясь раздумьям. Здесь, под замком, он был лишен возможности что-либо предпринять, тогда как его враг пользовался властью, благосклонностью главы государства, богатством и свободой.

Ночное заседание продлилось около двух часов. Оно началось сразу после окончания ужина в домике Гонзаго. Когда Лагардер вошел в камеру, уже начинало светать. Давно, прежде чем поступить в легкую кавалерию, Анри уже приходилось тут сиживать, и он знал, как тут и что. Под ним должны находиться другие камеры.

Он взглядом окинул свои небогатые владения: обрубок дерева, на нем кувшин воды и хлеб, связка соломы. При аресте шпоры ему оставили. Он отстегнул одну и пряжечной шпилькой проколол себе руку. Значит, чернила уже есть. Обрывок платка заменил бумагу, соломинка – перо. Писалось с помощью таких принадлежностей медленно и малоразборчиво, но лучше так, чем никак. Лагардер нацарапал несколько слов, потом с помощью той же булавки отцарапал замазку у одного из оконных стекол и вынул его.

Он не ошибся. Прямо под ним находились еще две камеры.

В первой из них блаженным сном спал все еще не протрезвевший маркиз де Шаверни. Во второй, лежа на соломе, Плюмаж и Галунье предавались философствованию и изрекали мудрые мысли насчет переменчивости времен и превратности судьбы. Всю их провизию составляла краюха черствого хлеба, а ведь еще вчера они ужинали у принца. Плюмаж-младший время от времени облизывал губы, вспоминая о превосходном вине, которое он там пил. Что же до брата Галунье, то стоило ему закрыть глаза, как пеоед ним, словно во сне, проплывали вздернутый носик дочери Миссисипи мадемуазель Нивель, горящие глаза доньи Крус, прекрасные волосы Флери и прельстительная улыбка Сидализы. Знай Галунье, кто обитает в магометанском раю, он тотчас бы оставил веру своих отцов и стал бы мусульманином. Страсти увлекли бы его именно туда. Впрочем, и сам он не был лишен достоинств.

Шаверни тоже снились сны, но другие.

Он лежал, распростершись на соломе, одежда его была в беспорядке, волосы всклокочены. Он непрестанно ворочался.

– Еще бы по бокальчику, горбун! – вскрикивал Шаверни во сне. – И чтобы без жульничества! Ты только делаешь вид, что пьешь, мошенник, я вижу, как вино течет по твоему жабо! Черт, а что, у Ориоля выросла еще одна толстая и нелепая головища? Нет, я вижу: две, три, пять, семь – семь, как у Лернейской гидры!152152
  В мифологии: одно из чудовищ, побежденное Геркулесом (Гераклом).


[Закрыть] Эй, горбун, пусть принесут две бочки: я выпью одну, а ты другую, пьяница ты этакий! Господи! Да уберите вы женщину, что сидит у меня на груди, мне тяжело! Это моя жена? Я должен жениться?..

На лице у спящего Шаверни внезапно выразилось неудовольствие.

– Это донья Крус, я ее узнал. Спрячьте меня! Я не хочу, чтобы донья Крус видела меня в таком состоянии. Заберите свои пятьдесят тысяч, я желаю жениться на донье Крус!

Шаверни начал бредить. Его то и дело душили кошмары. В промежутках он смеялся то идиотским, то ханжеским смехом пьяного. Маркиз, естественно, не услышал легкого шума у себя над головой: чтобы его разбудить, нужна была пушка. Между тем шум усиливался. Перекрытие между этажами было тонким, и через несколько минут от потолка стали отваливаться куски штукатурки. Шаверни сквозь сон услышал их стук. Он несколько раз хлопнул себя рукой по лицу, словно отгоняя надоедливое насекомое.

– Чертовы мухи! – пробурчал он. Толстый кусок штукатурки упал ему на щеку.

– Проклятье! – воскликнул он. – Ах ты мерзкий горбун! Так ты уже бросаешься в меня хлебом? Я готов с тобой пить, но фамильярности не допущу.

На потолке, прямо над лицом маркиза, образовалось черное отверстие, откуда вывалился кусок штукатурки и угодил ему в лоб.

– Мы что, мальчишки, чтобы бросаться камнями? – в гневе вскричал Шаверни. – Эй, Навайль, бери горбуна за ноги! Сейчас мы выкупаем его в болоте.

Дыра в потолке становилась все больше. До Шаверни, словно с неба, донесся какой-то голос:

– Кто бы вы ни были, ответьте товарищу по несчастью! Вы тоже в одиночке? К вам тоже никого не пускают?

Шаверни все еще спал, но уже не так глубоко. Упади ему на лицо еще с полдюжины кусков штукатурки, и он бы проснулся. Но он спал и сквозь сон слышал голос:

– Черт побери! – ответил он сквозь сон неизвестно кому. – Эту девушку нельзя любить легкомысленно. Она вовсе не участвовала в этой комедии в особняке Гонзаго, а у себя в домике он убедил ее, что она находится в обществе благородных дам.

И он серьезно и многозначительно добавил:

– Я ручаюсь в ее добродетельности, из нее выйдет самая восхитительная маркиза в мире!

– Эй! – раздался сверху голос Лагардера. – Вы что, не слышите?

Шаверни снова захрапел, устав говорить во сне.

– Но там кто-то есть! – сказал голос сверху. – Я вижу, как что-то шевелится.

Затем из дыры вылетело нечто вроде небольшого пакета, который упал прямо на левую щеку Шаверни. Маркиз вскочил на ноги и, держась обеими руками за челюсть, завопил:

– Негодяй! Пощечину? Мне?

Но тут призрак, которого явно увидел Шаверни, исчез. Блуждающий взор маркиза остановился на дыре в потолке.

– Что это? – протирая глаза, пробормотал он. – Должно быть, я еще не проснулся. Ну, конечно, я сплю!

В это время голос сверху осведомился:

– Вы нашли пакет?

– Еще того не легче! – воскликнул Шаверни. – Где-то тут прячется горбун, наверное, этот негодник сыграл со мною какую-то злую шутку. Но какого дьявола? Что это за комната?

Подняв голову вверх, он что есть силы крикнул:

– Я вижу твою дыру, мерзкий горбун! Я тебе еще покажу. Ступай и скажи, чтобы мне открыли.

– Я вас не слышу, – отозвался голос, – вы слишком далеко от дыры, но вижу и даже узнаю. Господин де Шаверни, вы хоть и провели всю жизнь в дурной компании, но остались дворянином, я это знаю. Поэтому сегодня ночью я и не дал вас убить.

Маленький маркиз вытаращил глаза.

«Но это голос вовсе не горбуна, – подумал он. – И что он там говорит об убийстве? И по какому праву таким покровительственным тоном?»

– Я шевалье де Лагардер, – прозвучал в этот миг голос, словно в ответ на вопрос маркиза.

– Вот кто может похвастаться нелегкой жизнью, – пробормотал изумленный маркиз.

– Вы знаете, где находитесь? – осведомился голос. Шаверни отрицательно покачал головой.

– В тюрьме Шатле, на третьем этаже Новой башни.

Шаверни кинулся к бойнице, сквозь которую в его обиталище пробивался тусклый свет, и руки его опустились. Между тем голос продолжал:

– Сегодня утром вас, должно быть, схватили в вашем доме, согласно постановлению на арест…

– …полученному моим дорогим и преданным кузеном! – проворчал маленький маркиз. – Я припоминаю, что вчера вечером выказал известное неудовольствие по поводу кое-каких гнусностей.

– Вы помните о дуэли на бутылках с шампанским, – осведомился голос, – которая произошла у вас с горбуном?

Шаверни кивнул.

– Горбуна изображал я, – сообщил голос.

– Вы? – вскричал маркиз. – Вы, шевалье де Лагардер? Тот не расслышал и продолжал:

– Когда вы захмелели, Гонзаго распорядился вас убрать. Вы ему мешали. Он вас опасается, поскольку вы еще не окончательно потеряли честь. Но двое молодцов, которым он это поручил, – мои люди. Я дал им иное распоряжение.

– Благодарю, – сказал Шаверни. – Все это как-то невероятно. Значит, тем более надо поверить.

– Я бросил вам в камеру записку, – продолжал голос, – нацарапав несколько слов кровью на платке. Не сумеете ли вы передать ее принцессе Гонзаго?

Шаверни сделал отрицательный жест.

Одновременно он поднял платок, чтобы выяснить, каким образом легкой тряпицей могла быть нанесена столь увесистая оплеуха. Оказалось, что Лагардер завязал в нее обломок кирпича.

– Да этим можно проломить череп! – пробурчал Шаверни. – Ну и крепко же я спал, раз меня без моего ведома смогли принести сюда.

Развязав узелок, он сложил платок и сунул в карман.

– Если я не ошибаюсь, – снова послышался голос, – вы охотно готовы мне помочь.

Шаверни кивнул головой. Голос продолжал:

– По всей вероятности, сегодня вечером меня должны казнить. Поэтому нужно торопиться Если вам некому доверить мою записку, поступите так же, как и проделайте дыру в полу вашей камеры – быть может, этажом ниже нам больше повезет.

– А чем вы проделали дыру? – поинтересовался Шаверни Лагардер не расслышал, но все понял: белая от штукатурки шпора упала к ногам маркиза. Тот немедленно принялся за дело, и по мере того, как из головы у него выветривался последний хмель, он все больше распалялся при мысли о том зле, которое хотел причинить ему Гонзаго.

– Если сегодня мы не посчитаемся, – бурчал он, – то уж не по моей вине.

Он действовал с таким остервенением, что проковырял дыру раз в десять больше, чем нужно.

– Вы слишком шумите, маркиз, – предупредил сверху Лагардер, – осторожнее, вас могут услышать.

Шаверни яростно долбил кирпич, штукатурку, дранку; его руки все были исцарапаны.

– Раны Христовы! – сидя этажом ниже, удивился Плюмаж. – Что это они там вытанцовывают?

– Наверно, какого-то бедолагу душат, а он сопротивляется, – предположил Галунье, которого в это утро посещали исключительно черные мысли.

– Понятное дело, – заметил гасконец. – Коль тебя станут душить, так запрыгаешь. Но я думаю, что это какой-нибудь сумасшедший, которого перед Бисетром153153
  В XVIII веке деревня на Сепе, где расположена большая больница для умалишенных.


[Закрыть] посадили в каталажку.

Тут раздался сильный удар, затем треск, и большой кусок потолка обрушился.

Он упал прямо между двумя друзьями и поднял большое облако пыли.

– Положимся на милость Божью, – проговорил Галунье. – Шпаг у нас нет, а сейчас нам явно придется нелегко.

– Чушь! – ответил гасконец, – они войдут в дверь. Ого! А это еще кто?

– Эгей! – крикнул маленький маркиз, чья голова высунулась из большой дыры в потолке.

Плюмаж и Галунье подняли взгляд.

– Вас там двое? – осведомился Шаверни