Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

10. ПУБЛИЧНОЕ ПОКАЯНИЕ

Ночные экзекуции, производившиеся в стенах Бастилии, совершенно не обязательно были тайными. Впрочем, не были они и публичными. Не считая тех, которые история полагает произведенными без суда и следствия, только по приказу короля, все остальные имели место после суда по принятой форме. Двор Бастилии был законным местом казни, как прежде Грев-ская площадь. Право рубить головы имел только палач.

Разумеется, к Бастилии питали злобу, причем вполне обоснованную, однако парижский плебс был в особенности недоволен тем, что она лишила его удовольствия лицезреть эшафот. Любой, кто в наши дни в ночь казни проходил через заставу Рокетт, может сказать, излечился ли парижский люд от варварского пристрастия к столь мрачным переживаниям. В этот вечер Бастилии предстояло укрыть агонию убийцы де Невера, приговоренного к смертной казни Огненной палатой в Шатле, однако для парижан еще не все было потеряно: публичное покаяние у могилы жертвы и отсечение палачом руки тоже что-нибудь да значит. На это, по крайней мере, можно было посмотреть.

Колокол Сент-Шапель привел в движение все кварталы города. Новости, правда, распространялись в то время по тем же каналам, что и сегодня, но народ тогда был более жаден до сплетен и зрелищ. В мгновение ока окрестности Шатле и дворца были запружены толпой. Когда процессия появилась у заставы Коссон, прямо перед улицей Сен-Дени, по обеим ее сторонам уже стояло тысяч десять зевак. Никто в этой толпе не знал шевалье де Лагардера. Обычно среди любопытствующих всегда найдется кто-то, кто знает о приговоренном все, но здесь не было даже таких. Однако неведение отнюдь не мешает говорить, и даже напротив, открывает простор для предположений. Никому не известного человека можно обозвать как угодно. Через несколько минут все политические и прочие преступления свалились на голову честного солдата, который шел со связанными руками подле исповедника-доминиканца и в окружении четырех стражников из Шатле со шпагами наголо. Доминиканец с изможденным лицом и пылающим взором непрестанно указывал преступнику на небо своим бронзовым распятием, которым он размахивал точно мечом. Спереди и сзади ехала верхом превотальная стража. То здесь, то там в толпе слышалось:

– Он приехал из Испании, Альберони отсчитал ему тысячу четвертных пистолей, чтобы составить заговор во Франции.

– Глядите-ка он, кажется, внимательно слушает монаха!

– Смотрите, госпожа Дюдуа, какой чудный парик вышел бы из его белокурой шевелюры!

– Говорят, – ораторствовал кто-то в другой группке, – что герцогиня Мэнская пригласила его в Со на должность личного секретаря. Он должен был похитить юного короля в ночь, когда господин регент давал бал в Пале-Рояле.

– И что он стал бы делать с молодым королем?

– Увез бы его в Бретань, потом засадил бы его королевское высочество в Бастилию и объявил бы Нант столицей королевства.

Чуть дальше слышалось иное:

– Он поджидал на Фонтанном дворе господина Лоу и хотел ударить его ножом, когда тот садился в карету.

– Какое было бы несчастье, если бы ему это удалось! Париж сразу умер бы от нищеты!

Когда процессия проходила мимо улицы Ферроннери, в толпе послышались громкие женские возгласы. Дело в том, что улица Ферроннери является продолжением улицы Сент-Оноре, поэтому госпожам Балао, Дюран, Гишар и прочим кумушкам с Певческой улицы достаточно было лишь немного пройти, чтобы увидеть приговоренного. Они тут же все как одна узнали таинственного чеканщика, хозяина госпожи Франсуазы и маленького Жана Мари Берришонов.

– Ну, – воскликнула госпожа Балао, – разве я не твердила, что он плохо кончит?

– Нужно было сразу донести на него, – подхватила госпожа Гишар, – ведь никто не знал, что там у него творилось.

– Но до чего ж у него нахальный вид, Господи Боже мой! – заметила госпожа Дюран.

Другие принялись обсуждать маленького горбуна и красивую девушку, любившую напевать у окна. Общее мнение этих искренних и добросердечных дам свелось к следующему:

– Ну, и поделом ему!

Толпа не могла намного опередить процессию, поскольку никто не знал, куда она направляется. Стражники были немы как рыбы. Во все времена этим весьма полезным должностным лицам доставляло несказанное удовольствие доводить людей до отчаяния своим важным видом и крайней таинственностью. Пока процессия не миновала рынок, самые сообразительные полагали, что она направляется на кладбище Вифлеемских младенцев, где находился позорный столб. Но процессия миновала и рынок.

Двигаясь по улице Сен-Дени, она свернула лишь тогда, когда достигла маленькой улочки Сен-Маглуар. Шедшие в толпе в передних рядах увидели два факела у входа на кладбище, что дало новую пищу для предположений. Однако и предположения вскоре прекратились вследствие происшествия, уже известного читателю: регент потребовал привести осужденного в залу особняка де Невера.

Процессия полностью вошла во двор. Толпа заняла позиции на улице Сен-Маглуар и стала ждать.

Церковь Сен-Маглуар, бывшая часовня монастыря того же названия, монахи из которого были изгнаны в Сен-Жак-дю-О-Па, а впоследствии превращенная в исправительный дом, стала приходской полтора столетия назад. В 1630 году она была отстроена заново, причем первый камень заложил Месье, брат Людовика XIII. Церковь была невелика по размерам, но находилась посреди самого большого парижского кладбища.

В располагавшейся несколько восточнее больнице тоже была открытая для всех часовня, в результате чего извилистый проход, соединявший улицы Сен-Маглуар и Медвежью, получил название улицы Двух церквей.

В стене, огораживавшей кладбище, было три входа: главный с улицы Сен-Маглуар, другой с улицы Двух церквей и третий – из тупичка без названия, который за церковью выходил на улицу Сен-Маглуар и на который смотрел увеселительный особняк Гонзаго. Кроме того, в стене был проем, служивший для ежегодного выноса мощей святого Гервасия.

Двери церкви – бедной и обычно пустынной (ее можно было видеть еще в начале нашего века) – располагались со стороны улицы Сен-Дени, в том месте, где теперь помещается дом под номером 166. Две другие двери выходили на кладбище. К описываемому нами времени рядом с церковью уже несколько лет никого не хоронили. Община мертвых переселилась за пределы Парижа. И только у нескольких знатных семейств на кладбище Сен-Маглуар сохранились места для погребения, и в их числе – склеп семейства де Неверов, участок под который был отдан им в ленное владение.

Мы уже говорили, что склеп этот располагался на известном расстоянии от церкви. Он был окружен высокими деревьями, и пройти к нему было ближе всего с улицы Сен-Маглуар.

Прошло уже минут двадцать с того момента, как процессия вошла во двор особняка, rla кладбище царила кромешная тьма, лишь ярко светились окна залы де Неверов да в окошке церкви мерцал слабый огонек. Время от времени сюда долетал шум собравшейся на улице толпы.

Справа от склепа находился пустырь, засаженный погребальными деревьями, которые уже выросли и образовали целую рощицу. Она более всего походила на заброшенный сад, который через несколько лет грозил превратиться в девственный лес. Там поджидали своего предводителя клевреты Гонзаго. В тупике, выходящем на улицу Двух церквей, ждали оседланные лошади. Навайль, обхватив голову руками, расхаживал взад и вперед, Носе и Шуази стояли, прислонившись к кипарису. Ориоль, сидя на траве, испускал тяжкие вздохи, Пероль, Монтобер и Таранн тихонько переговаривались. Эти три проклятых души были преданны принцу не более других, однако их легче прочих можно было склонить на уступки.

Никого не удивит, если мы скажем, что друзей господина I онзаго с тех пор, как они пришли сюда, весьма волновал вопрос относительно возможности дезертирства. Все они до единого в глубине души уже разорвали узы, приковывавшие их к принцу, однако все еще рассчитывали на его поддержку и боялись мести с его стороны. Они понимали, что с ними Гонзаго будет безжалостен. Кроме того, они до такой степени верили в прочность положения принца, что его поведение в течение последнего часа считали комедией.

По всеобщему мнению, Гонзаго просто выдумал опасность, чтобы получше взнуздать их. А быть может, и чтобы испытать.

Ясно одно: если б они поняли, что Гонзаго погиб, долго они его дожидаться не стали бы. Барон де Батц, прошедший вдоль стены до самого особняка, принес известие, что процессия остановилась, а улица запружена толпой. Что это могло значить? Не было ли публичное покаяние у надгробия де Невера очередной выдумкой Гонзаго? Время шло: часы на церкви Сен-Маглуар уже несколько минут назад пробили три четверти девятого. В девять вечера голова Лагардера должна покатиться по двору Бастилии. Пероль, Монтобер и Таранн не спускали глаз с окон залы и особенно с одного из них, где горел яркий свет, на фоне которого вырисовывалась высокая фигура принца.

В нескольких шагах от них, за северными дверьми церкви Сен-Маглуар находилась другая группа людей. У алтаря стоял исповедник принцессы Гонзаго. Все еще коленопреклоненная Аврора напоминала статую печального ангела из тех, что ставят в изголовьях надгробных плит. Плюмаж и Галунье молча застыли по обе стороны двери с обнаженными шпагами в руках, Шаверни и донья Крус тихо беседовали о чем-то.

Раз или два Плюмажу и Галунье послышались подозрительные звуки, долетевшие со стороны кладбища. Оба они не жаловались на зрение, однако ничего не могли разглядеть через зарешеченное окошечко в дверях. Склеп заслонял от них засаду. Лампадка, горевшая перед надгробием последнего герцога де Невера, освещала свод склепа, отчего все вокруг казалось погруженным в еще более густой мрак.

Внезапно наши смельчаки вздрогнули, а Шаверни и донья Крус прервали разговор.

– Матерь Божья, – отчетливо проговорила Аврора, – смилуйся над ним!

Все находившиеся в церкви насторожились: где-то совсем рядом послышался шум непонятного происхождения. Это в леске задвигались сидевшие в засаде. Пероль, пристально глядя на одно из окон залы, произнес:

– Внимание, господа!

Все увидели, как источник света трижды поднялся и опустился.

Это был сигнал к атаке на церковные двери.

На сей счет не могло быть никаких сомнений, и тем не менее верные соратники принца медлили.

Они не верили в возможность краха, о котором должен был возвестить сигнал. Когда же он был дан, они не верили, что им так уж необходимо действовать.

Гонзаго явно вел с ними какую-то игру, желая окончательно поработить их.

И это мнение, которое еще более возвеличивало Гонзаго в их глазах, заставило их набраться смелости даже в минуту его падения.

– В конце концов, – решительно проговорил Навайль, – это всего лишь похищение.

– А лошади в двух шагах, – добавил Носе.

– Из-за какой-то стычки, – рассудил Шуази, – еще никто не терял своего положения.

– Вперед! – вскричал Тарани. – Нужно все успеть до прихода его светлости!

Монтобер и Таранн держали в руках по массивному железному лому. Войско принца бросилось на приступ – Навайль впереди, Ориоль позади всех. После первых же ударов лома мирная дверь вылетела. Но за ней ждало другое препятствие: три обнаженные шпаги. В этот миг со стороны особняка донесся оглушительный гул, словно какой-то неожиданный удар потряс сгрудившуюся на улице толпу. Только один раз сверкнула шпага… Навайль ранил Шаверни, который неосторожно шагнул вперед. Молодой маркиз припал на одно колено, прижимая руку к груди. Узнав его, Навайль попятился и отбросил шпагу.

– Ну-ка, ну-ка, – воскликнул не ожидавший этого Плюмаж, – где там ваши шпаги?

Но ответить на вызов гасконца никто не успел. По кладбищенской траве прошелестели чьи-то поспешные шаги, и вслед за этим словно вихрь пронесся по церковной паперти, которая мгновенно опустела. Пероль рухнул на землю, издавая предсмертные вопли, Монтобер захрипел, Таранн взмахнул руками, выпустил шпагу и повалился навзничь. Но сделал это всего один человек с обнаженными руками и головой и вооруженный всего лишь одной шпагой.

В наступившей тишине прогремел его голос:

– Те, кто не заодно с убийцей Филиппом Гонзаго, могут уйти.

Смутные тени растаяли в ночи. Никто не ответил, и лишь на улице Двух церквей послышался стук копыт пущенных в галоп лошадей. Лагардер, а это был он, взбежал на паперть и увидел распростертого там Шаверни.

– Он убит? – вскричал Анри.

– Нет, с вашего позволения, – отозвался маленький маркиз. – Проклятье, шевалье! Я никогда раньше не видел, как разит молния. Меня прошибает озноб, как подумаю, что тогда, на мадридской улице… Вы и впрямь дьявол, а не человек!

Лагардер отсалютовал ему шпагой и пожал руки двум своим бывшим учителям. Секунду спустя Аврора уже была у него в объятиях.

– В особняк! – вскричал Лагардер. – Еще не все закончено… Факелы… скоро пробьет час, которого я ждал двадцать лет… Слушай, Невер, и смотри на мстителя!

А Гонзаго, выскочив из дома, увидел перед собою непреодолимое препятствие – толпу. Только Лагардер способен был, как дикий кабан, протаранить этот людской лес. И Лагардер прошел, а Гонзаго повернул назад. Вот почему шевалье, выскочивший из особняка позже принца, опередил его. Гонзаго же прошел на кладбище через проем в стене.

Мрак был настолько густым, что он с трудом отыскивал путь к склепу. Добравшись до места, где его должны были ждать сидевшие в засаде сообщники, Гонзаго невольно бросил взгляд на сияющие окна залы. В ней не было видно ни души, и лишь сверкали позолотой опустевшие кресла.

Гонзаго пробормотал:

– Они бросились за мною… но им не успеть!

Когда после яркого света принц обратил взгляд на темные заросли, ему показалось, что повсюду вокруг он видит своих соратников. На самом же деле он принимал стволы деревьев за человеческие фигуры.

– Эй, Пероль, – тихонько окликнул он, – все кончено? Молчание. Рукоятью шпаги принц ткнул в темное пятно, которое принял за фактотума. Рукоятка стукнула по изъеденному червями стволу высохшего кипариса.

– Никого нет, что ли? – пробормотал он. – Неужто они уехали без меня?

Ему послышалось, что кто-то сказал «Нет», но он не был уверен – под ногами у него шуршали опавшие листья. Где-то невдалеке, потом со стороны особняка послышался глухой шум. Гонзаго тихо выругался.

– Ладно, еще увидим! – воскликнул он, обходя склеп и направляясь к церкви.

Но внезапно перед ним выросла чья-то большая тень: на сей раз это было не сухое дерево. Тень держала в руке обнаженную шпагу.

– Где они? Где остальные? – спросил Гонзаго. – Где Пероль?

Шпага опустилась, указывая на подножие склепа, после чего незнакомец сказал:

– Пероль там!

Гонзаго наклонился и вскрикнул. Рука его нащупала теплую кровь.

– А Монтобер там! – продолжал незнакомец, указывая на купу кипарисов.

– Тоже убит? – прохрипел Гонзаго.

– Тоже убит.

Толкнув ногою недвижное тело, лежавшее между ним и Гонзаго, незнакомец добавил:

– А здесь Таранн… Тоже мертвый.

Гул невдалеке нарастал. Со всех сторон уже слышались приближающиеся шаги, между деревьев появились факелы.

– Выходит, Лагардер меня опередил? – скрипнув зубами, процедил Гонзаго.

Он отступил, собираясь броситься наутек, но тут позади него внезапно вспыхнувший красный луч осветил лицо Лагар-дера. Принц обернулся и увидел вынырнувших из-за угла склепа Плюмажа и Галунье с факелами в руках. Со стороны церкви тоже приближались факелы. Гонзаго в их свете узнал регента, высокопоставленных должностных лиц и вельмож, еще недавно сидевших на семейном совете.

Он услышал слова регента:

– Никто не должен выйти за пределы кладбища! Поставить везде охрану!

– Клянусь Господом, – судорожно рассмеявшись, проговорил Гонзаго, – нам оставляют турнирное поле, как во времена рыцарства. Филипп Орлеанский раз в кои-то веки вспомнил, что он – сын воина. Что ж, подождем теперь, пока явятся судьи.

Лагардер ответил: «Ладно, подождем», и тут Гонзаго сделал неожиданный предательский выпад, целя противнику в низ живота. Но находящаяся в уверенных руках шпага, словно живое существо, обладает защитным инстинктом. Клинок Лагар-дера парировал выпад и тут же сверкнул в ответном выпаде.

Ударившись в грудь Гонзаго, клинок издал металлический звон. Принц не зря надевал кольчугу. Шпага Лагардера сломалась.

Не отступив ни на пядь, шевалье ловко увернулся от удара, а его противник проскочил по инерции мимо. Одновременно Лагардер схватил шпагу Плюмажа, который протянул ее рукояткой вперед. В результате вышло так, что соперники поменялись местами. Лагардер стоял теперь спиною к двум мастерам фехтования. Гонзаго, пролетевший чуть ли не до выхода в склеп, повернулся спиной к приближавшемуся в сопровождении свиты герцогу Орлеанскому. Противники снова приготовились к схватке. Гонзаго был сильным бойцом и защищать ему приходилось лишь голову, но Лагардер, казалось, играет с ним. На втором же выпаде шпага выпала из руки Гонзаго. Он нагнулся было, чтобы ее поднять, но Лагардер наступил на клинок.

– Ах, вот вы где, шевалье! – проговорил подошедший регент.

– Ваше высочество, – отозвался Лагардер, – наши предки называли это судом Божьим. Теперь мы ни во что не веруем, однако неверие не может убить, так же как слепота не в силах погасить солнце.

Регент сказал что-то вполголоса своим министрам и советникам.

– Ничего хорошего в том не будет, – проговорил президент де Ламуаньон, – если голова принца скатится с плахи.

– Вот гробница де Невера, – заговорил Анри, – и обещанное ему мщение не за горами. Публичное покаяние свершится. Но моя рука не будет отрублена при этом топором палача.

С этими словами Лагардер поднял шпагу Гонзаго.

– Что вы делаете? – удивился регент.

– Ваше высочество, – ответил Лагардер, – от этой шпаги погиб де Невер, я ее узнаю. Ею же будет наказан и убийца де Невера!

Он бросил шпагу Плюмажа к ногам Гонзаго: тот, весь дрожа, поднял ее.

– Эх, битый туз! – проворчал Плюмаж. – Теперь уж он не отвертится.

Семейный совет расположился вокруг противников. Когда они взяли оружие на изготовку, регент, не очень-то, видимо, отдавая себе отчет в том, что делает, взял факел из рук Галунье и поднял его высоко над головой. Регент Филипп Орлеанский!

– Не забудь про кольчугу, – шепнул за спиной у Лагардера Галунье.

Но это было излишне. Лагардер вдруг словно преобразился. Он распрямил свои могучие плечи, ветер развевал его густые волосы, глаза шевалье метали молнии. Он заставил Гонзаго отступить к дверям склепа. И вдруг его шпага описала сверкающий круг, какой бывает, когда фехтовальщик отбивает атаку в первой позиции.

– Удар де Невера! – в один голос проговорил фехтовальных дел мастер.

Гонзаго с кровоточащей раной на лбу лежал у подножия статуи Филиппа Лотарингского. Принцесса Гонзаго и донья Крус поддерживали Аврору. В нескольких шагах от них хирург перевязывал рану маркиза де Шаверни. Все это происходило невдалеке от паперти церкви Сен-Маглуар. Регент в сопровождении свиты поднялся по ступеням. Лагардер стоял между одной группой и другой.

– Ваше высочество, – проговорила принцесса, – вот наследница де Невера, моя дочь, которую завтра, если будет на то ваше позволение, станут называть госпожою де Лагардер.

Регент взял руку Авроры, поцеловал и вложил ее в ладонь Лагардера.

– Благодарю, – произнес он, обращаясь к шевалье и невольно бросая взор на памятник другу своей юности.

Затем, сдерживая звучавшую в его голосе дрожь волнения, он выпрямился и сказал:

– Граф де Лагардер, только совершеннолетний король сможет сделать вас герцогом де Невером.