Текст книги "О, Мари!"

Глава 16

С Мари мы общались преимущественно по переписке, изредка говорили по телефону. Письма приходили сначала к нам домой, потом мама заменяла конверты и отправляла на главпочтамт Тулы до востребования. Каждый день или через день я заходил туда получать письма или отправить свои и успел познакомиться со многими сотрудницами. С родителями и друзьями общался без ограничений. Все как будто налаживалось, но я пока не знал, сколько пробуду здесь, когда закончится следствие, куда потом меня направят. По моим расчетам, мне предстояло задержаться здесь еще на полгода, может, и дольше.

Приметы весны стали уже очевидны, воздух заметно прогрелся, на улице посветлело. Я возобновил пробежки по утрам и долгие физзарядки. Наконец-то смог сменить поднадоевшую дубленку на короткую кожаную утепленную куртку и сразу почувствовал себя помолодевшим, легким и спортивным. Еду мне приносили в номер из гостиничного ресторана. Другие в отличие от меня отправляли значительную часть своей зарплаты домой, поэтому я старался не афишировать перед коллегами свой образ жизни, чтобы не выглядеть тайным графом Монте-Кристо или, скорее, подпольным миллионером Корейко из книги Ильфа и Петрова «Золотой теленок».

В девять уже был в прокуратуре, где по нескольку часов опрашивал свидетелей. После получасового перерыва либо отправлялся на рынок, чтобы взять показания у вновь обнаруженных свидетелей, либо шел в тюрьму для допроса очередного подозреваемого. Так как все обвиняемые были алкоголиками, они болезненно переносили вынужденное отсутствие спиртного, впадали в депрессию, хандрили, кого-то пришлось отправить в психиатрическую больницу. Я был вынужден терпеть плач и потери сознания, вспышки агрессии и попытки нападения. Как-то раз один из подозреваемых, одноногий инвалид войны, с диким воплем кинулся на меня, пытаясь ткнуть мне в глаз ручкой (мы пользовались чернилами и перьевыми ручками, прикованными к столу металлической цепочкой). Впрочем, мне даже не приходилось применять физическую силу, поскольку после каждой такой выходки люди сами впадали в транс, бились на полу в конвульсиях или заходились в приступе рвоты.

Трудно было все это переносить. Приходилось держать в кармане одеколон – во время допроса я смачивал им платок и прижимал к носу. Я с сожалением отдавал себе отчет в том, что гуманные методы следственной работы подходят лишь для вменяемых людей, когда идет состязательность ума и аргументов. Сейчас же мне приходилось иметь дело с полусумасшедшими, которые, не успев войти в комнату для допросов, начинали грязно ругаться или падали в истерике на пол, и по отношению к ним часто применяли грубое физическое давление. От меня требовалось лишь грамотно составить протоколы для суда. Такая тупая бездушная работа не могла приносить удовлетворение. Единственной радостью оставалось общение с Мари и с друзьями.

* * *

В тот весенний вечер я решил попытаться поговорить с Мари. Было уже поздно, начало одиннадцатого, посетителей на почте почти не было, и я с книжкой в руках ожидал вызова, как вдруг услышал обращенное ко мне приветствие:

– Добрый вечер, Давид!

– Не ожидал увидеть вас здесь, Ольга Викторовна! Вы тоже пришли с кем-то поговорить?

– Как видите, я уже заказала разговор и жду вызова.

– Ольга Викторовна, а разве к вам домой сложно дозвониться из номера?

– Нет, я хочу поговорить с мужем. Он военный моряк, капитан второго ранга. Его корабль сейчас находится у берегов Кубы… Посмотрим, удастся ли пообщаться, не всегда получается наладить связь.

– Он в первый раз так далеко уплыл?

– Да нет. Скоро шестнадцать лет, как я замужем, но, к сожалению, служба мужа не дает нам возможности часто бывать вместе. Если сложить все его отпуска, получится не больше двух лет – это и есть вся наша совместная жизнь. Что поделать, такова участь жены военного моряка.

– А дети у вас есть?

– Вам это действительно интересно, Давид?

– Мне интересно все, что связано с вами.

– Почему?

– Вы же моя начальница и добры ко мне. Чего стоило хотя бы мое спасение от этого «парфюмера»!

– Другие мужчины не обратили бы на это особого внимания или отнеслись бы более терпимо.

– Возможно, если перед сном пропускать рюмочку-другую, не будешь так остро чувствовать запахи, как я. Мы все очень разные.

– Да вы просто маменькин сынок! Хотя выглядите бравым, как зарубежный киногерой.

В этот момент раздался голос телефонистки:

– Вызываю Париж, вызываю Париж, четвертая кабина!

– Извините, Ольга Викторовна, это меня.

– Вас?

* * *

– Мари, дорогая, как ты, как ребенок, как мама? Как ваше финансовое положение? Извини, что каждый раз задаю одни и те же вопросы, просто они всегда для меня самые интересные.

– Начну с того, что твоя подруга Иветта послала мне через Генриха-полпреда косметичку. Я рада, что вы так близко общаетесь и что ты через нее посылаешь мне подарки. Не торопись, подумай, прежде чем отвечать. Что хохочешь? Я действительно искренне рада, что ты не скучаешь. Не могу сказать, что ты нашел достойную замену, но хоть какую-то. Похвально, что не хочешь оставлять занятия по французскому языку.

– Моя любимая девочка, единственная моя путеводная звезда! Вот чем занята твоя красивая головка! Что плохого в том, что Иветта послала тебе подарок в ответ на другую любезность, которую я ей оказал?

– Может, ты любезно заменил для нее архитектора или немца?

– Как хорошо ты подготовилась к разговору! Прямо составила схему допроса… При встрече все подробно объясню. Жаль тратить на это дорогие секунды.

– Ну, судя по другому твоему подарку, присланному Варужаном, – кстати, премного благодарна, – цена этих секунд для тебя несущественна.

– Что ты имеешь в виду?

– А ты забыл? Может, для тебя это мелочь? Ты же через Варужана отправил мне норковый полушубок и шапку… Спасибо, что не спутал мой размер с размером Иветты. Хотя такие подарки меня не столько радуют, сколько беспокоят. Чем ты сейчас занимаешься? Подробности не спрашиваю, потому что ты ответишь любимым анекдотом Рафы про Гиви и зеленый танк.

– Нет, дорогая, сейчас другая ситуация. Я получил госпремию за создание новых агрокультур. Так тебе нравится?

– О, похоже, тебе не дают покоя лавры великого Лысенко? Боже, Давид, ты и представить не можешь, насколько непонятной и чуждой здесь выглядит тема нашего разговора – какие-то зеленые танки, госпремии, Лысенко… Люди здесь просто живут, работают, веселятся по любому поводу или даже без повода, радуются приходу весны, дружескому общению. Если бы не ты и не маленькое существо, глядящее на меня твоими глазами, я бы все прошлое оставила позади, вместе с твоей бакинкой.

– Мари, моя любимая девочка, я рад, что у тебя такой задорный и боевой настрой. Как говорят в народе, если ревнуешь – значит, любишь. Ты даже не представляешь, где я сейчас и чем занят, с какими людьми приходится общаться. Единственное мое утешение – что когда-нибудь, каким-то образом тебе удастся убедить свою маму вернуться. Где жить и как жить – не проблема. Мне ничего не надо, только чтобы мы были вместе. Все остальное решаемо.

– Давид, когда все это будет? Как я скучаю по тебе! Если бы не ребенок, я бы, наверное, с ума сошла. Ничто мне не интересно, ни прошлое, ни настоящее, ничто, кроме тебя и ребенка. Все, что связано с моим прошлым, которое я тогда не ценила, сейчас мне дорого, даже твою Иветту я вспоминаю с любовью. Мама после смерти отца ушла в себя. Все время плачет, считает себя причиной его смерти. Жизнь моя очень однообразна. Правда, сейчас погода улучшилась, так что иногда мы с мамой вывозим мальчика в коляске на свежий воздух, гуляем или сидим где-нибудь в открытом кафе. Как только ребенку исполнится год, смогу оставить его с мамой и пойти работать, кое-какие предложения уже есть. В следующий раз, когда появится что-то конкретное, я тебе сообщу, и мы все обсудим. Любимый, будь осторожен! Помни, что я и Себастьян ждем тебя. И больше никаких подарков, иначе буду очень беспокоиться.

* * *

Я вышел из кабины, все еще продолжая мысленный разговор с Мари.

– Давид, вы уже закончили? Я могу спросить, с кем вы говорили? Впрочем, можете не отвечать. Хотя я не ожидала, что вы докладываете вашему руководству в Париж.

– Я вас плохо понимаю, Ольга Викторовна.

– Я представляю специфику вашей службы, но непонятно, при чем здесь Париж? Может, это кодовое название вашего руководителя?

– Ольга Викторовна, вероятно, после разговора с Парижем я отупел, но, простите, я не понимаю, о чем идет речь.

– Скажите, вы сотрудник прокуратуры или военный?

– Я сейчас прохожу военную службу в прокуратуре, и вам об этом известно.

– Понимаю, у вас своя специфика. В группе все гадали, кто среди нас из органов – ну, вы сами понимаете из каких. По крайней мере, для меня сейчас вопрос прояснился. Это ничего не меняет, каждый из нас делает свое дело, но ясность всегда лучше, чем постоянные подозрения.

– Не буду оправдываться, вы все равно не поверите. Однако реальность такова, что после университета я два года работал следователем прокуратуры, получил звание юриста третьего класса, то есть старшего лейтенанта, в переводе на армейский, а потом меня призвали на военную службу и отправили работать по специальности. Вот я и оказался здесь. Как только отслужу положенный срок, планирую в Москве поступить в аспирантуру.

– Замечательная версия и почти убедительная. Простите, меня зовут к телефону.

Интересно, почему в группе подозревают, что я из КГБ? Может, я на самом деле, даже не подозревая, нахожусь у них на службе? Глупости. Тогда я должен кому-то подчиняться, докладывать, а здесь я знаю только Ольгу Викторовну и начальника, который, кажется, не горит желанием вникать в подробности работы следственной группы. А кстати, статус «гэбиста» мне на руку или наоборот? Понятия не имею. Да и черт с ним, не буду же я кричать на каждом углу: люди, верьте мне, я честный, я искренний!

Как долго Ольга Викторовна разговаривает. Как она сказала – год не виделись? Что за семейная пара? Что за жизнь? Как они строят свои сексуальные отношения? Должно быть, у нее есть любовник или любовники. Ведь она еще молодая женщина, и такая красивая! Вот только кто осмелится к ней подойти? Прирожденная начальница, суровая, как капо[42]42
  Капо – надзиратель в немецких концлагерях.


[Закрыть], хоть и освободила меня от небходимости спать в противогазе. Не завидую ее мужу, тем более любовникам. Смешно: Ольга Викторовна и любовники. Может, она только прикидывается строгой? Выбрала такую защитную маску? Хотя какая мне разница! А вот наконец и она…

– Что-то случилось, Ольга Викторовна? Почему вы плачете?

– А, вы еще здесь? Зря ждете, пошли бы отдохнули. У вас был тяжелый день.

Я почувствовал, что она хочет поговорить, излить кому-то душу, нуждается в сочувствии.

– Представляю, как вам сложно находиться так далеко друг от друга, годами не видеться, – начал я.

– Спасибо за сочувствие. Мне жаль только ребенка. Мальчику скоро пятнадцать лет, он учится в нахимовском училище. Страшно скучаю по нему. Что за жизнь! Знаете, я виню в первую очередь себя. Годы идут, а мы еще в поисках. Не сегодня завтра мальчик станет взрослым и уже не захочет с нами жить, привыкнет быть самостоятельным. И эта командировка – не знаю, сколько еще она продлится? Может, полгода, может, больше.

– А может, вам не следовало на нее соглашаться?

– Меня обещали после командировки перевести в Москву. Ведь я родом из Ступино, это в Подмосковье. После свадьбы мы с мужем переехали в Севастополь. Как я мечтаю вернуться в Москву! Не могу больше нигде жить. Боже, дай мне терпения!

Беседуя, мы медленно шли в сторону гостиницы. Было не холодно, дул приятный свежий ветер. Я рассеянно слушал Ольгу Викторовну, думая о своем. Да, все люди разные, у всех свои трудности, и каждый ищет собственный путь к решению проблем. В одном мы едины: хотим любой ценой быть счастливыми.

Возле входа в гостиницу, метрах в десяти-пятнадцати от нас, двое явно подвыпивших молодых мужчин писали в мусорный бак. Я хотел незаметно сбавить шаг, однако Ольга Викторовна, погруженная в свой монолог, не замечала вокруг ничего. Парни стояли боком к нам, так что нам необходимо было обойти их, чтобы попасть в гостиницу. Я громко кашлянул, желая обратить на себя внимание, но мужчины были слишком заняты разговором, каждое второе слово которого сопровождалось смачной руганью.

– Мужики, что, другого места не нашли для своих нужд? Давайте валите отсюда!

– Не надо, Давид, – тихо произнесла Ольга Викторовна. – Они пьяные, пусть идут своей дорогой.

– Ты кто, пижон? – поднял на меня мутные глаза один из пьяниц.

– Смотри-ка, голубой шарф! – кивнул ему второй, застегивая ширинку. – Видать, сам голубой. Мужика ему захотелось, – наглец громко захохотал.

Я находился уже в двух-трех шагах от них. Молча, без предупреждения, я кинулся на «шутника» и резким ударом в челюсть отшвырнул его на метр. Его приятель, не ожидавший такого поворота событий, застыл на месте, а я пнул его ногой в пах и, когда он согнулся, ударом колена в лицо опрокинул на спину рядом с первым, затем взял под руку оцепеневшую от изумления Ольгу Викторовну, и мы поднялись на гостиничное крыльцо. Все это длилось три – пять секунд, не больше. Швейцар почтительно, с улыбкой открыл дверь. Мы жили здесь уже третий месяц, и он всех нас знал в лицо.

– Друг мой, – обратился я к нему, – там внизу лежат два мертвецки пьяных мужика. Вызовите, пожалуйста, милицию, пусть их отвезут в вытрезвитель. Спокойной ночи, Ольга Викторовна.

Не отвечая, глядя под ноги, она пошла в свой номер.

* * *

На следующий день перед ужином Ольга Викторовна в своей обычной жесткой деловой манере проводила совещание. Каждый из нас отчитывался о результатах нашего недельного труда. Она делала заметки, давала указания, обобщая уже сделанное, констатировала, что у всех есть заметные сдвиги.

– Признательные показания лучше всех добывает Коробко. Всем остальным тоже следует стараться завоевать доверие подследственных, убедить их, что чистосердечное признание будет рассмотрено в их пользу, возможно, смягчит для них меру наказания.

За все это время она ни разу не посмотрела в мою сторону. Когда совещание закончилось, все встали и начали расходиться, уже у двери я услышал:

– Давид Ваганович, останьтесь, у меня есть к вам вопросы.

Я остановился, потом повернулся и подошел к Ольге Викторовне. В комнате, кроме нас, никого не осталось.

– Ну что, решили произвести на меня впечатление? Признаюсь, ваша профессиональная бойцовская выучка действительно впечатляет. А если бы те люди получили травмы, стукнувшись головой о мостовую, наконец, погибли? Тогда что? Я бы первой дала показания о случившемся.

– Не вижу смысла производить на вас впечатление. Вы в своей жизни видели столько преступлений, убийств, драк, что этот маленький инцидент вряд ли бы вас поразил. Просто у меня свой кодекс чести. Пьяный мерзавец мочится прямо у входа в гостиницу, обзывает меня голубым, видя, что я иду с женщиной. И как, по-вашему, я должен был отреагировать? Сделать вид, что это не имеет ко мне отношения? Быстро прошмыгнуть в гостиницу, поспешно распрощаться с вами, повесив на лицо деланую улыбку, и пойти спать с осадком на душе? Да я бы заснуть не смог от возмущения и унижения. На следующий день вы бы делали вид, что ничего не случилось, но осадок у вас на душе тоже остался бы. А эти мерзавцы обнаглели бы еще больше. Это не мужчины, а пьяные животные, которые не отвечают за свои поступки, мочатся где попало и оскорбляют всех подряд. Так что я считаю, что поступил правильно, и не сожалею о случившемся.

– Давид, это Россия, пьяный мужик тут не в диковинку. А если бы кто-нибудь из них умер? Что тогда?

– Это было бы, конечно, очень нежелательно. Они заслужили то, что получили, и не более того. С другой стороны, это не обычные безобидные пьяницы, а наглые и агрессивные хулиганы.

– Но все-таки давайте представим худший сценарий. Вы бы тогда попали в тюрьму, а меня, как вашего руководителя, не сумевшего остановить хулиганствующего подчиненного, отстранили бы от должности, а возможно, и уволили из прокуратуры. Как вы на это смотрите?

– Даже при таком исходе событий вряд ли было бы возможно доказать, что инцидент произошел с моим участием. Может, они подрались друг с другом? Мне кажется, что все так и было. А вы, хорошо представляя все последствия, дали бы несколько иные показания.

– Вы считаете меня человеком, который может пойти на сделку с совестью?

– Все мы в определенных ситуациях вынуждены идти на сделку с совестью. Так требует инстинкт самосохранения и разум. Если быть принципиальными до конца, то вы уже должны были представить начальнику докладную о вчерашнем происшествии. Но тогда ваше имя и репутация были бы скомпрометированы. Вы, будучи в командировке, возвращаетесь в гостиницу за полночь в компании подчиненного – пусть даже и с почты. Хоть сто раз докажи, что все было именно так, подозрения определенного плана все равно остались бы. Впрочем, не отрицаю, что, если бы вас сопровождал Коробко, никто не заподозрил бы вас в предосудительном поведении.

– А вы не считаете, что это звучит самонадеянно и даже нагло? – холодно усмехнулась Ольга Викторовна.

– Возможно, но я ни в коем случае не хотел вас обидеть. Вы мне очень симпатичны и как руководитель, и как женщина. Ольга Викторовна, могу я пригласить вас на ужин? Мы могли бы в неофициальной обстановке обсудить за рюмкой коньяка наши мировоззренческие подходы к различным жизненным ситуациям.

– Давид Ваганович, вы несколько перешли границу, – резко сказала Ольга Викторовна. – Ищите себе компанию среди ваших сверстников. Я вас не задерживаю.

– До свидания, Ольга Викторовна.

Ответа не последовало.

Глупо получилось. Невольно я поставил свою начальницу в двусмысленное положение. Но ведь я приглашал ее на ужин без всякой задней мысли! Черт, получилось как в известном анекдоте: женщина, придя к врачу, на его вопрос, как она себя чувствует, отвечает, что у нее болит голова, а доктор парирует: «Собственно, я вам ничего и не предлагаю». Надо же!

Глава 17

Шла вторая половина апреля 1965 года. Буквально через несколько дней, 24-го, наступала годовщина страшной даты Мец Егерн – Великого Злодеяния, геноцида армян, учиненного пришедшими к власти в Османской империи исламистами-младотурками. В результате геноцида было жесточайшим образом вырезано почти два миллиона христиан – армян, греков, ассирийцев, русских (молокан). Большинство из них составляли армяне – миллион семьсот или миллион восемьсот тысяч человек. Это было первое в истории массовое убийство мирных граждан по религиозному признаку. Так турки-османы ответили на требование правительств стран Антанты решить армянский вопрос. Уничтожая христиан, в первую очередь армян, турки стремились решить и вторую немаловажную для себя задачу в регионе – ослабить позиции России, главным союзником которой выступали армяне. Решение армянского вопроса, в котором с момента подписания Сан-Стефанского договора 1878 года до Северского договора 1920 года участвовали Россия, Англия, Франция и США, было прервано в 1915 году в результате этой кровавой резни.

К концу 1920 года образованная после падения царского режима в 1918 году Республика Армения контролировала области Еревана, Карса, Ардагана, Карабаха, Зангезура и Нахичевани. Национальные съезды Карабаха (1918–1920) принимали решения о присоединении области к республике Армения.

Северским мирным договором от 10 августа 1920 года Турция и союзные державы признали независимость Армении, включающей вилайеты Эрзурума, Трапезунда, Вана и Битлиса. В результате совместных действий против Армении Турции и Советской России, руководители которой считали, что традиционно дружественная Армения стала ближе Франции и Англии, не только была сорвана возможность претворения в жизнь решений Северского договора, но и сама республика подверглась расчленению: Карс и Ардаган были переданы Турции, Карабах и Нахичевань – Азербайджанской ССР, Джавахк – Грузинской ССР. Оставшаяся незначительная часть Восточной Армении была советизирована и на этой небольшой территории образована Армянская ССР.

История показала, что Ленин и большевики в затеянной ими авантюрно-дипломатической игре с турками жестоко обманулись, не предусмотрев возрождения постоянного стратегического противника, не отказавшегося от планов пантюркизма. Огромная поддержка, которую Советская Россия после Первой мировой войны оказывала Турции, фактически спасая ее от полной капитуляции и исчезновения с политической карты в качестве суверенного государства (что предусматривалось планом президента США Вудро Вильсона и английского премьер-министра Дэвида Ллойд-Джорджа), оказалась забыта. Турция и после Второй мировой войны, и по сей день считала и считает Россию своим главным стратегическим врагом.

Рискну утверждать, что аналогов тем грубым и преступным стратегическим ошибкам, которые были допущены советскими руководителями за весь срок существования государства, мировая история не знает. Послевоенное заявление Вячеслава Молотова, в котором говорилось, что Советский Союз не имеет территориальных претензий к Турции, прозвучало как гром среди ясного неба. Это при том, что Турция самым активным образом всевозможными способами поддерживала фашистскую Германию, сконцентрировав на южных границах СССР более сорока дивизий, готовых в любой момент перейти к боевым действиям! В самые тяжелые годы войны угроза турецкого вторжения сковывала с десяток полностью боеготовых советских дивизий, так нужных на Западном фронте. Лишь разгромное поражение немцев под Сталинградом вынудило Турцию отказаться от плана вторжения в Советский Союз и создания пантюркской империи от Европы до Китая. Поразительно, что, несмотря на все бесчисленные зверства в отношении своих соседей, особенно христианских народов – армян, грузин, греков, русских, украинцев, болгар, румын, сербов, хорватов и т. д., – Турция сумела остаться безнаказанной, искусно используя противоречия между четырьмя великими европейскими державами – Россией, Германией, Францией и Великобританией – и США.

Год назад, в день полувековой годовщины великой трагедии Егерна армян и других христианских народов, впервые в истории Советского Союза население всей республики вышло на демонстрацию, показав этим, что народ ни при каких условиях не забывает проявленной по отношению к нему бесчеловечности и исторической несправедливости.

Во время Второй мировой войны армянский народ, униженный и разорванный на куски, оказавшийся после геноцида разбросанным по всем уголкам земного шара, встал на борьбу против фашистской Германии, на защиту своего крошечного куска территории, где размещалась великая некогда нация, хорошо понимая, что поражение Советского Союза – России означает их окончательное исчезновение как государственного образования. Маленькая республика вывела на войну полмиллиона бойцов, не считая десятка тысяч армян, сражавшихся в Европе и Северной Африке в составе вооруженных сил Франции, Великобритании и США.

Парадокс: потери армян, сражавшихся только на фронтах СССР, составили 316 тысяч человек. Это почти сопоставимо с потерями, понесенными за всю войну США, – 405 тысяч, при том что эта великая страна вела боевые действия на всех континентах и вывела на войну огромную армию в 16 миллионов человек. Вот цена человеческой жизни там и здесь, вот организованность государства и бережное отношение к своему главному богатству – человеческому потенциалу! Свое несчастье армяне делили в первую очередь с братской Россией и другими народами СССР. Но это отдельная тема.

Чего требовал этот оскорбленный народ? До смешного мало. Ни о наказании Турции, ни о возврате потерянных территорий речь не шла – это было бы нереально и связано с международными осложнениями. Демонстранты настаивали лишь на признании Советским Союзом факта геноцида армян в 1915 году и возвращении в состав республики Нагорного Карабаха со стопятидесятитысячным населением и территорией всего четыре с половиной тысячи квадратных километров. Факт геноцида сегодня признан наравне с Холокостом почти всеми цивилизованными странами и народами, в том числе и Россией, более того, во Франции непризнание этого факта считается сегодня уголовным преступлением. Но могли ли тогдашние советские правители, смешные, ограниченные и малообразованные Брежнев, Суслов, Кириленко и прочие, достойно решить этот вопрос? Ни они, руководствующиеся в своих действиях марксистской демагогией, представленной в виде разрозненных цитат (логики марксистской идеологии они также не знали, довольствуясь лишь отдельными отрывками), ни четверть века спустя избранный судьбой в качестве «реформатора» Горбачев не были готовы к разумному политическому решению накопившихся в стране национальных проблем. Впоследствии произошли известные события в Сумгаите, Тбилиси, Вильнюсе, и бездарное руководство Советского Союза, неспособное даже применить свои главные аргументы – танки и войска, – позорно, трагикомично рухнуло.

* * *

Мой отец, всегда критично и трезво оценивавший события, советовал мне не распространяться на эту тему, поскольку для моего нынешнего окружения события в Армении значили примерно столько же, сколько извержение вулкана на обратной стороне Луны. Но в то же время он был убежден, что такие события бесследно не проходят. «Пойми, сын, – говорил он. – Прежде всего это пробуждение самосознания народа, понимание, что он не просто население, а нация – со своей идеей, стремлением жить самостоятельно и развивать свою собственную культуру». Было очевидно, что центральная власть по своему обыкновению не будет вникать в объективные причины происходящего, а все объяснит плохой идеологической работой и ограничится отстранением руководителей республики.

Так и вышло. Меньше чем через год первого секретаря ЦК компартии Армении Якова Заробяна сняли с должности и отправили в Москву заместителем министра энергетики. А жаль! Из всех первых секретарей ЦК республики до и после него Заробян, безусловно, был лучшим и как партийный функционер, и как настоящий политик стратегического масштаба. Остальные, по сути, являлись менеджерами среднего уровня, главной их задачей было уцелеть и продержаться у власти как можно дольше. Особняком стояли, пожалуй, лишь Григорий Ханджян, погибший в Тбилиси при невыясненных обстоятельствах, и Григорий Арутинов, проработавший на этом посту самый долгий срок, с 1937 по 1953 год. Последний глава компартии Армении – Карен Демирчян, четырнадцать лет руководивший республикой, так и остался в большей степени промышленно-хозяйственным деятелем (до своего назначения он был директором завода) и не дорос до уровня масштабного политика, каковыми были его коллеги Эдуард Шеварднадзе и Гейдар Алиев.

К сожалению, Армения, всегда богатая учеными, деятелями культуры и военачальниками, никогда не давала сильных политиков широкого масштаба. Это и понятно. Страна, много столетий лишенная государственности, не могла серьезно готовить политические кадры. Если же и появлялись такие фигуры, как Михаил Лорис-Меликов – министр внутренних дел при Александре II, или Нубар-паша Нубарян – египетский политический деятель XIX века, они фактически были уже политическими деятелями соответствующих стран. Анастас Микоян также не в счет: он никогда не возглавлял республику и был российско-советским функционером, притом не самой большой звездой.

* * *

Возвращаясь в свой гостиничный номер после тяжелой и напряженной работы, я каждый раз с благодарностью вспоминал Ольгу Викторовну. Поужинав, предавался своему любимому занятию: размышлял о судьбах наций, народов и отдельных личностей, об удивительных случайностях и парадоксах истории.

Почему я родился армянином, унаследовав тем самым огромный груз трагической судьбы этого народа? Хотел бы я быть представителем более счастливой нации – англичанином, французом, шведом, голландцем, американцем? Люди, рожденные в этих странах, зачастую и не сознают, какое счастье им выпало уже по факту места рождения и гражданства, какое преимущество они имеют перед гражданами других, менее везучих стран. Государство и власть – не враги, а партнеры, готовые предоставить любую помощь и возможность развиваться. Перед человеком созидательным открываются такие цивилизационные просторы, что другому и не снились: дороги, инфраструктура, медицина, наука, учеба, туризм, путешествия, – все в твоем распоряжении. Даже с климатом им повезло – тепло, солнечно, люди улыбаются, они добры и довольны своей жизнью.

А здесь сумрачно и холодно, вокруг неухоженность, запустение, хмурые, бесконечно недовольные и агрессивные люди – великое множество больных, пьющих, сумасшедших и полусумасшедших несчастных, живущих в нечеловеческих условиях. Главная цель в жизни – напиться и забыться, любым способом отключиться от постоянной борьбы за существование. Советская власть далеко не гуманна, более того, бесчеловечна и жестока. С другой стороны, если она даст трещину и потеряет контроль, то вся эта огромная масса недовольных и безумцев хлынет на улицы, громя и сжигая все на своем пути. Узкая прослойка интеллигенции сразу же погибнет или убежит вслед за политико-государственной верхушкой куда только сможет, как уже не раз показывала история. Нет, в российских условиях власть обязана быть централизованной, сильной.

Я не могу быть кем-то иным. Не могу быть представителем более счастливого народа, жителем симпатичной мне страны, где живет моя любимая девочка и маленький беззубый человечек. Я – сын моих родителей, светлых, добрых, обделенных судьбой людей. Они родились христианами, армянами. И я такой же, иного не дано. Противное означало бы, что я предаю их, а их образ свят для меня. А если Армения выйдет из состава СССР – какой у меня выбор? Ведь я вырос преимущественно на базе российской культуры, именно благодаря ей я формировался как человек, как европеец. Для меня Толстой, Пушкин, Лермонтов, Чехов, Чайковский, Рахманинов стали родными, я не отделяю себя от русского языка, музыки и культуры.

Отец часто повторял: «Помни сын, геополитика и Бог уже определили отношения между этими двумя народами. Армения не представляет и не может представлять собой самостоятельную политическую ценность – она в зоне российской политики. И так будет всегда! Другого выхода не существует. Рядом Турция, Иран, Азербайджан. Другое дело, если бы Армения находилась между Францией и Швейцарией, тогда геополитика определила бы для нашего народа другие задачи. Но реальность такова, какова она есть, и эту реальность надо знать, понимать и ценить, быть благодарным Богу за то, что рядом оказалась Россия. Правда, она тоже далеко не друг малых народов, но хотя бы не занимается их физическим уничтожением, а нам, единоверцам, дает возможность приобщаться к европейской культуре и развиваться».