Текст книги "О, Мари!"

Глава 28

Семь дней я неотлучно находился дома рядом с мамой. Всю неделю нас навещали родственники, друзья, по вечерам приходили самые близкие. По церковным традициям полагалось отмечать семь и сорок дней после похорон. Этих правил придерживались все, независимо от того, был умерший религиозным человеком или нет, коммунистом или беспартийным, государственным деятелем или простым механизатором. Древний обычай врос в культуру народа, вошел в его быт, поэтому по-другому и быть не могло. В большинстве случаев приглашали еще и священника, и похороны сопровождались церковными песнопениями. Но в нашей ситуации, учитывая то, что папа был именно партийным работником, отпевание по церковному обряду было исключено, как бы ни просили об этом тети. Правда, позже, когда мы с братом уехали, родственницы пригласили священника к нам домой.

После того как мы отметили семь дней после похорон отца, я, с трудом скрывая слезы и волнение, попрощался с матерью. Видно было, что она ушла в себя, в свой мир, где папа был жив и где она непрерывно вела с ним диалог.

– Давид, у этой «генеральской девушки», – так мама звала Фаину, – исключительный характер. Я это почувствовала, даже ни разу не поговорив с ней. Она человек крайностей – это очевидно. Ты или друг, или враг, без промежуточных вариантов. Не играй с ее судьбой, пока не решишь все вопросы с Мари, она достойная девушка. Я в душе надеюсь, что вы с Мари в конце концов найдете общий язык и она вернется сюда.

Поздней ночью перед моим отъездом позвонила Мари.

– Давид, это я.

– Слушаю тебя, Мари! Я улетаю продолжать службу, хотел позвонить тебе уже из Москвы.

– Ты женился на дочери своего генерала?

– Кто тебе сказал такую глупость? Тереза?

– Во-первых, не Тереза, а Иветта. И почему глупость, она же у вас дома. Как ты мог так поступить со мной?

– Не плачь. Я уже не верю твоим слезам и обещаниям. Если бы ты меня любила, собралась бы и прилетела с ребенком сюда. Хватит играть в глупые игры и ломать сентиментальную драму, два года прошло! Ты мучаешь всех нас и себя тоже. Прилетай! Время не самое удобное, но не для тебя, ты же член нашей семьи!

– Не могу.

– Чего ты не можешь? Говорить или прилететь?

– Не знаю. Я страдаю, Давид. Почему моя жизнь складывается именно так? Да, у тебя сейчас горе, великое горе, но вы все вместе, а я одна! Понимаешь, Давид, одна!.. Мне тяжело.

– Проблему нашей разлуки можешь решить только ты и никто другой.

После каждого такого разговора я долго бродил по дому, не в силах успокоиться.

– Ложись спать, сынок, завтра у тебя дорога.

– Не знаю, как жить дальше, мама. Я вижу, что Мари уходит, но когда она звонит, все возвращается в ту же секунду. Она страдает, это очевидно.

– Несомненно, она страдает больше, чем ты.

– Слабое утешение.

– Ничего, сынок. Жизнь все расставит по местам.

На восьмой день моего пребывания дома я вместе с Фаиной улетел в Москву. Брат, Рафа и еще несколько друзей поехали нас провожать. По дороге Рафа спросил:

– Давид, а где твой московский друг Арам?

– Видимо, не смог прилететь.

– А телеграмму он отправил? Или, может, говорил с тобой по телефону?

Только сейчас я сообразил, что за все это время не было ни весточки от Арама, ни его самого. Странно.

– Думаю, ему просто никто не позвонил и не известил.

В самолете Фаина открыла небольшую красивую коробочку, подаренную ей Рафой. Внутри оказался золотой крест с цепочкой, украшенный бирюзой в середине и на концах.

– Красивый подарок сделал твой друг. Что бы это значило? Может, ты знаешь?

* * *

Москва встретила нас апрельским дождем и переменчивой погодой. Марк приехал за нами в аэропорт, отвез Фаину с моими вещами домой, а я вышел в центре города и отправился прямиком в Московскую военную прокуратуру, где получил приказ, касающийся дальнейшего прохождения моей службы. Необходимо было закончить уголовное дело, находящееся в моем производстве в Кокчетаве, и прибыть в Москву для завершения курсов повышения квалификации. После этого должно было последовать новое назначение – возможно, в Москве.

Я напомнил, что трехлетний срок службы истекает в начале ноября, то есть через полгода. Ответ был кратким: «Будете служить столько, сколько нужно». «Ничего, этот человек не решает вопрос моей службы», – успокоил я сам себя и позвонил Араму.

На работе незнакомый голос ответил, что Арама нет, и когда будет, он не знает. Удивленный таким ответом, я позвонил другу домой. Трубку сняла его жена Наташа.

– Давид, разве ты не в курсе, что с ним случилось?

– А что случилось?

– Удивляюсь, что не знаешь. Его арестовали.

– Арестовали? Кто, когда, за что?

– Не знаю за что. У нас дома устроили грандиозный обыск! Даже описали мои украшения, часть забрали, сказали, что обратно я их получу после расследования.

– Кто занимается этим делом? Прокуратура, милиция, городская, районная – кто?

– Дело ведет КГБ.

– Почему КГБ?

– Понятия не имею. Знаю, что вместе с Арамом забрали еще двоих его знакомых.

– Наташа, что-то не так в ваших отношениях? У тебя какой-то недовольный голос.

– Он не должен был так поступать! У нас двое маленьких детей: старшему семь лет, младшему всего четыре. Что я буду делать, как содержать их? Ведь я не работаю, у меня нет никакой специальности!

Я знал, что согласия в семье Арама не было. Жена была значительно моложе его, из семьи военного, без высшего образования, да и интеллектом не блистала. Во всяком случае, редкие встречи с ней оставили именно такое впечатление. Наташа любила увешивать себя золотыми украшениями буквально до неприличия, любила обильно и вкусно поесть и ни в чем себе не отказывала. Бедный Арам! Всегда был готов помочь друзьям и знакомым, а сейчас сам нуждается в помощи. К кому бы обратиться? Задача исключительно трудная, если не сказать невозможная, ведь дело ведет КГБ – абсолютно закрытая, мрачная и зловещая организация. Невозможно ни ознакомиться с ходом расследования, ни, в конце концов, задействовать адвоката. Вопреки всему цивилизованному миру, где адвокат мог вступить в расследование уголовного дела с момента его возбуждения, в нашей «гуманной» стране это разрешалось только после предъявления обвинения и направления уголовного дела в суд.

Предположим, Арам и его друзья совершили экономические махинации – при существующем идиотском законодательстве и острой нехватке всего и вся подобное совершалось на каждом шагу. Но почему КГБ? Где в действиях Арама и его друзей политическая составляющая? Почему в дело вмешалась организация, в обязанности которой входит обеспечение государственной безопасности? Может, незаконный валютный оборот? Но я никогда не замечал, чтобы Арам этим серьезно занимался. Так, слегка, чтобы купить для кого-то из жен нужных людей красивые вещи в валютном магазине. Но в подобном прегрешении можно было обвинить чуть ли не половину Москвы и других больших городов. Как жаль его! Какой опорой он был для меня… Вот неожиданный удар! Пойду на главпочтамт, позвоню Рафе, пусть будет поосторожнее.

Вечером в квартире Орловского за ужином обсуждали эту новость. Единственное, что могли посоветовать мои друзья, – соблюдать осторожность и не вмешиваться до полного прояснения ситуации. В памяти у всех еще было свежо нашумевшее дело Косого, Файбишенко и Яковлева[62]62
  В конце 1950-х годов основными фигурами на советском «черном рынке» были Ян Рокотов по кличке Ян Косой, Владислав Файбишенко (кличка Владик) и Дмитрий Яковлев (кличка Дим Димыч). В начале 1960 года на одном из заседаний Политбюро М.А. Суслов обвинил руководство МВД в том, что оно плохо борется против валютчиков и валютной контрабанды, и предложил передать все дела такого рода в ведение КГБ. В мае того же года Верховный Совет СССР принял соответствующий указ. Вскоре Рокотов, Файбишенко и Яковлев были арестованы и осуждены на максимальный срок – восемь лет лишения свободы. В 1961 году Н.С. Хрущев приказал задним числом внести изменение в законодательство, ужесточающее наказание за валютные операции, вследствие чего эти люди были осуждены вторично после уже вступившего в законную силу судебного приговора, уже по новому законодательству. 1 июля 1961 года Председатель Президиума ВС СССР Л.И. Брежнев по настоянию Политбюро подписал указ «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил о валютных операциях». Генпрокурор Руденко моментально подал протест на «мягкость» приговора, вынесенного Мосгорсудом. Дело принял к рассмотрению Верховный суд РСФСР, и вышеуказанные лица были расстреляны. Тоталитарная и жестокая сущность советской власти и смешная роль «юридической обслуги» снова раскрылись перед всем миром – ведь был нарушен один из основных принципов юриспруденции, дошедший до нас еще с римского права: закон не имеет обратной силы.


[Закрыть].

Переночевал у Тумаркиных, с которыми допоздна обсуждал произошедшее с Арамом. Каждый такой случай еще больше укреплял их решимость эмигрировать.

Рано утром мы с Марком уже были в Домодедово. С Фаиной обменялись обещаниями вести себя осторожно. Я предполагал, что за месяц, от силы два, закончу все дела и вернусь в Москву уже окончательно.

Надо бы позвонить домой, сообщить родителям, что скоро я снова буду в Москве. Боже, дома только мама, а я по привычке думаю, что поговорю и с отцом…

– Что случилось, Давид? У тебя слезы на глазах…

– Извини, Марк, отца вспомнил. Не могу смириться с тем, что его больше нет.

* * *

На этот раз мой маршрут до пункта назначения был более продуманным. Поездом доехал до Челябинска. Оттуда на маленьком тридцатиместном самолете вылетел в Павлодар. Там меня встретили помощники, и мы, без труда проехав примерно пятьсот километров, оказались дома. По поводу моего приезда Тимофей Петрович организовал застолье, пригласив поселковую элиту. Первую рюмку все выпили стоя за светлую память моего отца, чем немало меня растрогали. Я с трудом сдержал слезы – постеснялся показаться слабонервным и слабохарактерным перед моими друзьями. Ко мне подошла обслуживающая стол официантка совхозной столовой, подруга Тихона:

– Товарищ капитан, вас Регина спрашивает, ну, немка. Она на улице.

– Пригласите ее сюда.

– Не пойдет.

– Не пойдет, пока я не скажу, – подтвердил Тимофей Петрович и вышел.

Через минуту он почти силой втащил в комнату смущенную Регину, одетую в чистое накрахмаленное платье с кружевной отделкой, по-видимому, сшитое собственными руками.

– Вы знаете, я хотела просто выразить мои соболезнования товарищу капитану.

– Садитесь, Регина. Спасибо за сочувствие. Я получил вашу телеграмму. Давайте тарелку, положу вам мяса.

– Я уже несколько лет не ела мяса, отвыкла. Лучше овощи возьму и картошку.

– Товарищ капитан, вы еще не в курсе – администрация совхоза и наша парторганизация направили ходатайство в прокуратуру о досрочном освобождении гражданки Шнайдер, – сказал Тимофей Петрович. – Она хорошая учительница, и в нашей школе ее будет очень не хватать. Но все равно… До окончания ее срока осталось чуть больше года. Пусть едет к своим родным.

– Я очень рад за вас, Регина! Помню, что дома вас ждут мама и сестра.

– Спасибо, Давид… Товарищ капитан. Может, еще встретимся в этой жизни. А если нет – останется память о хорошем и добром человеке в погонах.

Спустя три десятилетия, во время поездки в город Штутгарт в Германии, я был представлен заместителю министра образования земли Баден-Вюртемберг. Это оказалась Регина Шнайдер…

* * *

Меньше чем через месяц я закончил расследование уголовного дела. Остальное завершил уже в Кокчетаве. Тепло распрощавшись с новыми друзьями, улетел в Москву. После Кокчетава столица показалась мне центром мировой цивилизации. Радостное настроение тревожило лишь сознание того, что мама одна, а Арам в тюрьме.

С Наташей общаться было трудно. Я старался оказывать ей и детям моральную и посильную материальную помощь, но каждый раз убеждался, что для этой избалованной малоинтеллектуальной женщины любые мои добрые шаги мало что значили. Она могла на деньги, переданные ей, купить две бутылки дорогущего французского вина и осушить их за один вечер в компании подруг, таких же толстушек и бездумных хохотушек, как она.

Прилетел мой студенческий товарищ Георг – его отец, Аршак, был старшим братом Арама. Совместными усилиями мы пытались выяснить, где сейчас Арам и в каком состоянии находится расследование его дела. Георг и Аршак рассказали мне, что примерно две недели назад глубокой ночью им позвонили в дверь – жили они в собственном доме на дальней окраине Еревана. Сперва вошли переодетые в милицейскую форму местные чекисты (это выяснилось уже потом), за ними – люди в штатском из Москвы. Между ними с блуждающим взглядом и странной улыбкой стоял давно не бритый, очень изменившийся Арам. Ни слова не говоря, он подошел к большому ореховому дереву и указал место, после чего пришедшие с чекистами рабочие быстро откопали металлический ящик средних размеров, обмотанный тряпками. В доме ящик открыли и вынули штук двести царских золотых монет различного достоинства. Составили акт, под которым попросили расписаться Аршака и Георга, после чего Арама увели.

По словам Аршака, он только и успел сказать брату: «Арам, ты идиот! Сказал бы нам, что спрятал здесь такое богатство, я бы по-тихому все продал и кормил твою семью».

Мне все стало ясно…

– Аршак, если бы вы были в курсе его дел, а конкретно – если бы он у вас во дворе прятал золото с вашего согласия, вы бы сейчас последовали за ним, как соучастник.

Бедный Арам! Бедный мой друг! Человек незаурядный, деловой и активный, ты родился в неправильной стране и в неправильное время. В другой стране, при капиталистическом строе, твой талант и бешеная энергия нашли бы адекватное применение, и, возможно, ты стал бы одним из ее почетных граждан…

Не добившись ничего, родные Арама уехали домой. А его уголовное дело расследовали еще два года.

* * *

Разместили меня в том же общежитии при Академии имени Фрунзе. Преподавательский состав практически не изменился, и все меня помнили. Только слушатели уже были другие. Все, как и раньше. Только я сам уже стал другим – более осторожным и предусмотрительным. Постарался ни с кем особо не сближаться, не принимать участия в многолюдных мероприятиях. Знал: они все заканчиваются попойками, после чего начинаются споры и ссоры, и итог моего присутствия там опять может быть плачевным.

Рано утром в середине июля, за месяц до окончания курсов, дежурный по общежитию разбудил меня внутренним телефонным звонком:

– Товарищ капитан, вас вызывает межгород.

– Давид! – услышал я голос брата.

– Что случилось? С мамой что-то?

– Нет, мама в порядке. Ночью на мотоцикле разбился Рафа. Лежит в больнице без сознания.

– Еду в аэропорт. Дальше сам доберусь, на такси. Какая больница?

– Может, подождешь? Пока еще ничего не ясно. Посмотрим, что скажут врачи.

– Какая больница?

– Республиканская, травматологическое отделение. Я уже здесь, вместе с его друзьями.

– Будь рядом. Вылетаю.

Разбудил товарища по комнате – хорошего парня из Красноярска:

– Леонид, мне срочно нужно домой. Сообщи руководству, что мой близкий друг, родственник, ну, двоюродный брат, разбился. Всё. Оттуда позвоню.

Ничего страшного не произойдет. Выживет мой друг. У него же звериное здоровье! А если… Нет, никаких «если». Боже, сохрани Рафу! Он немножко сумасшедший, но такой добрый, такой верный! Боже мой, Господи, возьми от моей жизни двадцать лет, сколько нужно, – отдай ему!

– Что-то случилось, друг? – спросил таксист. – Не то молишься, не то сам с собой разговариваешь не поймешь на каком языке.

Уже к двум часам дня был в Ереване. На первой же машине помчался в республиканскую больницу. В холле травматологического отделения стояло не меньше десятка молодых людей, некоторые в милицейской форме. Узнав меня, один из них проводил меня в реанимационное отделение, где в отдельной палате лежал с закрытыми глазами мой друг, весь забинтованный, под капельницей, с подключенными медицинскими аппаратами. Рядом с ним сидела дежурная медсестра, чуть дальше – тетя Асмик, мать Рафы. Вид у нее был обреченный, она полушепотом повторяла одну и ту же фразу: «Боже, сохрани моего сына! Он еще такой молодой! Боже, сохрани моего сына!» Увидев меня, она жестом указала на Рафу, не прекращая своей тихой мольбы.

Я вышел из палаты и отправился к лечащему врачу Рафы, профессору Галияну.

– Доктор, Рафа мой друг, брат. Каково его состояние? Я готов сделать все, что только возможно: полететь в Москву, привезти любых известных врачей. Дайте мне рентгеновские снимки.

– Уважаемый, знаю, что вы с больным одной профессии и такие случаи в вашей практике, по-видимому, не единичны. Я не могу сказать об этом матери, но от вас мне скрывать нечего. Травмы тяжелейшие. Они несовместимы с жизнью.

– Доктор, а если все-таки пригласить специалистов из Москвы? Самых лучших?

– Не имеет смысла.

– Но ведь чудеса возможны?

– Не в этом случае.

Я слышал этот разговор словно со стороны. Казалось, что посторонний человек спрашивает о самом обычном случае, какие происходят ежедневно.

– Что же нам делать?

– Ждать и молиться.

– Я не верю в Бога.

– В таких ситуациях, молодой человек, остается апеллировать только к Нему. Я сам неверующий.

Спокойно, как в замедленном фильме, спустился вниз, где стояли друзья Рафы.

– Ребята, вы в курсе, что думает профессор Галиян?

– Да, к сожалению. Но все равно, двое наших с рентгеновскими снимками улетели в Москву. Покажут их столичным специалистам, если кто-то возьмется – привезут его сюда. Что получится – то получится.

– Включите меня тоже во все расходы.

– Да брось, это сейчас неважно. Мы все вопросы сами решим.

– Сурен, – обратился я к двоюродному брату Рафы, – а где его отец?

– Одно несчастье следует за другим, – тяжело вздохнул Сурен. – Дядя Георг, услышав о случившемся, тут же потерял сознание и сейчас с обширным инсультом лежит в кардиологической больнице. Тетя Асмик еще не знает об этом. Только иногда с удивлением спрашивает: «Где Георг?»

Пять дней продолжалась борьба за жизнь Рафы. На шестой день он умер, так и не приходя в сознание. Все это время я находился рядом, сидел и дремал в кресле, в ожидании, что случится чудо и Рафа проснется. Иногда мне казалось, что он улыбается, померещилось даже, что друг открыл глаза и узнал меня.

Увы, чуда не произошло. Мой мир сразу обеднел, лишился красок. Смерть Рафы стала для меня тяжелейшим ударом после смерти отца. Через несколько часов тихо скончался и дядя Георг, уважаемый человек, всегда занимавший в госструктурах республики высокое положение. Отца и сына похоронили вместе на том же центральном кладбище, недалеко от могилы моего отца. Мама Рафы в полубессознательном состоянии, плохо понимая, что происходит вокруг, лежала дома, окруженная родственниками, и даже не смогла принять участие в похоронах.

Опустошенный, измученный сумбурными мыслями, я пришел домой. Обнялся с плачущей матерью – за все это время я видел ее всего дважды, в вестибюле больницы, куда ее привозил брат. Пошел в ванную, вымылся и лег спать. Просыпался за сутки на несколько часов, обменивался с испуганными родными какими-то словами и опять впадал в забытье. Несколько раз мама и брат пытались меня разбудить. До моего сознания доходило, что Мари зовет меня к телефону, что звонят из Москвы Ольга, Петр Юрьевич, Фаина, Марк. Приходили родственники, друзья. Как потом рассказывали мама и брат, я лежал в своей комнате с полуоткрытыми глазами, спокойно отвечал на все вопросы и опять засыпал.

* * *

Во сне я долго беседовал с отцом, потом – с вечно смеющимся Рафой. С его смертью я впервые почувствовал, что она в действительности есть, что умирают не только другие, чужие, пожилые люди. Смерть может прийти к любому, к каждому из нас, и ко мне тоже. Смерть Рафы вернула меня к реальности. Я с кристальной ясностью осознал, что лишился отца, что в моей жизни произошли страшные потери. Сперва ушла Мари, оторвав огромный кусок моей жизни, причинив мне сильнейшие страдания. Потом не стало моего обожаемого, всепрощающего, мудрого отца – молодого, не успевшего даже поседеть человека. Затем погиб мой ближайший друг, с которым мы были неразлучны с детских лет, вместе прожили юность и молодость, который всегда был со мной в моих мыслях. Вместе с Рафой я оплакивал свою беспечную, наивную и сумбурную молодость.

Наконец, по тяжелейшему обвинению арестован мой московский друг Арам, сделавший мне много добра. Конечно, значимость этого события нельзя было сравнить с предыдущими, но арест Арама также стал для меня огромной потерей. Чем я и мои близкие заслужили такую участь? Почему так складываются обстоятельства?

Постепенно я осознал всю внутреннюю логику этих важнейших событий в моей жизни. Нет ничего случайного. Все в жизни выверено и ожидаемо. Мари ушла, потому что ментально, цивилизационно не смогла прижиться в нашем обществе. Нас с ней объединяла только любовь, бурная, как сама юность, которая не замечала ничего вокруг, кроме источника любви. Но ни эта самозабвенная любовь, ни огромная физическая тяга друг к другу не смогли переделать в корне ни одного из нас. Влияние социальной среды, культуры и воспитания оказалось сильнее. Мари вернулась к своим корням, я остался в своей стране.

Преждевременная смерть отца стала логическим завершением его тяжелой жизни. Арест старшего брата Степана и его гибель в донбасской шахте, голодная смерть отца – моего деда. Папа, тогда пятнадцатилетний юноша, вместе с братом Гургеном, которому было восемнадцать, похоронили его в замерзшей земле, завернув в ковер, так как у них не было даже досок, чтобы сделать гроб. Дальше – напряженная борьба за существование, за выживание матери, трех младших сестер и девятилетнего брата. Потом болезнь, потеря одного легкого в начале войны, гибель на фронте младшего брата и трех зятьев – мужей сестер. Папа по-прежнему оставался единственным кормильцем своей семьи – помощь мамы была несущественной – и осиротевших племянников. Сильнее всего отца подкосила смерть младшего брата, который, вопреки настояниям, без ведома родных в шестнадцать лет ушел добровольцем на фронт и через три года погиб под Веной. И теперь, когда казалось, что все трудности уже позади, до предела натянутая струна его жизни не выдержала, оборвалась в один день.

Рафа беспечно играл своей жизнью и жизнью других. Жил как придется, смеялся, охотился, любил и дрался. Мог сто раз погибнуть, но оставался цел. И в свою последнюю роковую аварию попал по собственной вине: привык лихачить на мотоцикле, а в тот день принял изрядную дозу спиртного и разбился. На сей раз не повезло.

Арам – цепкий, энергичный, умный предприниматель – сознательно всю свою жизнь нарушал существующие законы. Ему и дальше все сходило бы с рук, если бы он не забрался в сферу драгоценных металлов, камней и валюты. Страна Советов безразлично смотрела на тотальное воровство, коррупцию и криминал, но когда что-то могло представить угрозу основам власти, самому дорогому, что было у маразматичных лидеров, включался весь огромный репрессивный механизм. Получается, что и Арам должен был закончить трагично – он не сумел вовремя умерить свою энергию, свои желания, свои аппетиты. Логика жизни четко прослеживается во всем. Действие или, наоборот, бездействие в ключевой момент, если они не просчитаны с учетом всего спектра последствий, нарушают законы морали и права, задевают интересы других людей, – всегда, за редким исключением, заканчиваются неудачей или трагедией.

Через несколько суток полусонного забвения, к великой радости матери, брата и постоянно находящейся у нас тети Терезы, я встал, умылся и попросил поесть.

– Когда семь дней Рафы?

– Послезавтра, – ответил брат.

– Как тетя Асмик? Хочу повидаться с ней.

– Не надо. Она лежит в трансе. Никого не узнает, плохо соображает, что происходит вокруг… Что это, Давид? – спросил брат, пристально всматриваясь в мое лицо.

– А что?

– У тебя на висках появились седые волосы.

– Мама, а ты почему плачешь? Что случилось?

– Это все из-за Мари.

– Не надо, мама, оставь эту несчастную девушку! Наши пути разошлись, и соединить их уже невозможно. Жаль, что только сейчас я это осознал.

– А ребенок?

– Не пропадет. Мари упорный, собранный человек, у нее хорошее образование, а плюс к тому еще и незаурядная внешность. Семья рядом, все кругом родное – и язык, и культура. Найдет себя. В том мире, если человек хочет работать, он не пропадет. Нельзя вечно скорбеть и горевать! Моя опереточная разлука – ничто по сравнению с настоящей трагедией…

Попрощавшись с дорогими могилами, с мамой и братом, внутренне опустошенный, я вылетел в Москву. На сердце было черно. Хотелось лишь одного: поскорее завершить ненавистную военную службу, которая тяготила меня не столько своей сложностью – этот момент был не столь важен, – сколько своей несвободой, тупостью, отсутствием выбора.