Текст книги "О, Мари!"

– Вот тебе и на! Нехорошая, конечно, новость для нашей группы, особенно если история получит огласку, но в России таким никого не удивишь, даже если в вытрезвитель попадает алкоголик-следователь.

* * *

С Ольгой Викторовной мы договорились встретиться у входа в театр в половине седьмого вечера. За час до условленного времени я вышел из номера, на улице взял такси. Таксист посоветовал мне цветочный магазин, где я сумел найти неплохой букет, привезенный с юга. В точно назначенный срок, минута в минуту, подошла Ольга Викторовна – на высоких каблуках, в плаще.

– Зря ты взял букет, Давид, мы обращаем на себя излишнее внимание. Потом еще придется возвращаться с ним в гостиницу…

– Думаю, лучше подарить букет артисту, который вам понравится.

Публика, как и везде в Стране Советов, была бесцветной, одетой однообразно и тускло, без особого вкуса. Только женщины вносили какое-то цветовое разнообразие в общую темно-серую мужскую массу. Ольга Викторовна старалась не выделяться, и, пожалуй, лишь независимо-уверенная манера держаться и строгая интеллигентная внешность говорили о ее внутренней самооценке и социальном положении. До конца спектакля мы обменялись всего несколькими короткими репликами. Я старался не коснуться ее ненароком, поэтому не клал руку на подлокотник.

– Ольга Викторовна, спектакль скоро закончится. Кому вы решили подарить букет?

Женщина не отрывала глаз от сцены, но я чувствовал, что она глубоко задумалась о чем-то своем.

– В Москве они играли лучше. Здесь вышли вторым составом, хотя в афише были объявлены другие имена. Жалко букета. Никому не подарю, разочарована.

– Еще очень рано, еще и девяти нет. Может, посидим где-нибудь за бокалом вина?

– Можно, если знаешь подходящее место.

Мы вышли из театра. Было по-весеннему тепло и сухо. Мы неспешно бродили по улицам и, не найдя ничего подходящего, вернулись в гостиницу.

– Ольга Викторовна…

– Ольга, – поправила меня она. – Кстати, ты в курсе, что вчера случилось с Коробко? – женщина посмотрела на меня внимательным изучающим взглядом.

– Случайно услышал в буфете, не помню от кого.

– Можно сказать, что тебе – нам, – исправилась она, – определенно повезло. Тем не менее жаль этого несчастного. Не сомневаюсь, что в системе прокуратуры его не оставят. В крайнем случае, переведут во вспомогательную службу.

– А знаете, я предлагаю посидеть у меня в номере, – сменил я тему разговора. – Он в другом крыле гостиницы, в той стороне никто не бывает. У меня найдется, что выпить, еще есть фрукты.

– Тогда купи внизу сухое белое вино и плитку шоколада. Дай мне ключи, я пойду вперед, подожду тебя в номере.

* * *

Через десять минут мы сидели в моем скромном номере в легких креслах возле небольшого столика. Я включил торшер, и от его приглушенного света сразу стало уютнее и теплее.

– Бывают дни, когда человек анализирует свою жизнь и хочет с кем-то поделиться, – начала Ольга. – Ты не самый лучший собеседник с учетом твоего возраста и жизненного опыта, но я чувствую к тебе некую внутреннюю симпатию и доверие, поэтому хотела бы, чтобы ты меня выслушал. Неважно, что ты подумаешь обо мне, что посоветуешь. Через месяц-два мы разойдемся и вряд ли еще встретимся в этой жизни.

– Ольга, последний пункт мне активно не нравится!

Она слабо улыбнулась и пригубила вино.

– Еще несколько дней назад я думала, что у меня вся жизнь впереди. Но приход весны и, как ни странно, встреча с тобой, новым для меня человеком, принадлежащим к другому поколению, заставили меня думать иначе. Сейчас объясню, что я имею в виду. С тобой я начала чувствовать свой возраст. Я будто бы еще совсем не старая женщина, но уже и не молодая. А в душе у меня столько нерастраченных чувств, столько неисполненных желаний! Я уже скоро шестнадцать лет в браке. Все завидовали, когда я вышла замуж за молодого красивого морского офицера. Ему было двадцать пять лет, мне двадцать один, я только окончила университет. Думала, начинается новая, интересная, сверкающая жизнь. Гуляли месяц, может, чуть больше. Потом он ушел в дальнее плавание, а я осталась с его мамой в маленькой двухкомнатной квартирке в Севастополе, куда мы переехали. Как отличница, получила назначение в прокуратуру. Муж вернулся из плавания, когда ребенку было уже два месяца. Через двадцать дней он уехал в санаторий для военных, и я опять осталась с его матерью. Слава Богу, она оказалась нормальной женщиной, правда, со своими причудами. И так прошли шестнадцать лет. Каждую весну я думала, что вот-вот в моей жизни произойдет чудесное обновление, я покончу с этой серой однообразной повседневностью, но увы… Муж уходит в плавание, возвращается раз в год на месяц, лечится в санатории. Он весел, доволен жизнью и не хочет ничего менять. А я продолжаю свой сумасшедший бег по кругу. Сперва детсад, потом школа, на работу, в магазин, стирка, обед, уроки с мальчиком, и так каждый день. В выходные иногда ходим гулять. Ни друзей, ни подруг, только рабочие отношения. Думала, вот сын подрастет, мне станет легче. Когда свекровь скончалась, муж даже на похороны не успел, а через неделю опять улетел на службу. После смерти бабушки мне очень трудно было оставлять мальчика дома одного. С трудом удалось устроить его, двенадцатилетнего, в нахимовское военно-морское училище. Редкие встречи не способствовали нашей близости. Сейчас, уже находясь здесь, я решила во что бы то ни стало забрать его оттуда. Будет трудно, потому что утром я ухожу на работу и возвращаюсь в семь-восемь вечера. Ничего, как-нибудь справимся, найду кого-нибудь, кто будет присматривать за ним днем. Зато сын будет со мной, почувствует, что у него есть семья, а мне не будет так одиноко. Понимаю, что через несколько лет он тоже уйдет в море, как его отец. В любом случае, у него начнется самостоятельная жизнь… И вот новая весна. Я здесь, мой сын в училище, муж в плавании. А что впереди? Старость, мизерная пенсия, одиночество. В сорок пять муж выйдет на пенсию, домой приедет чужой человек. Никакой духовной близости между нами нет. Пустышка! Пьет, хохочет, ест, спит, встает, опять хохочет, опять пьет или спускается во двор забивать «козла», встречается с друзьями, опять выпивает, часто пропадает на охоте или рыбалке. Так проходит его жизнь, так проходит и моя жизнь. Нерадужная перспектива, не так ли? Извини, что нагружаю тебя своими проблемами. Ты молодой, тебе хочется веселиться. А здесь взрослая тетя плачется о своих горестях. Ты почему не пьешь?

– Я уже выпил целый бокал.

– И знаешь, мой юный друг, я не одна такая. Хотя это меня не утешает. В нашей стране миллионы и миллионы женщин и мужчин находятся в аналогичном положении и даже не осознают, насколько они несчастливы. В неправильном месте и в неправильное время я родилась… Ладно, отдыхай, я пойду. Да, запомни: чтобы выдержать этого самодура и выскочку, нового начальника, нужны крепкие нервы. Не спорь с ним больше и готовь свой отчет. И, чтобы развеять твои сомнения насчет того, как вести себя со мной, скажу следующее: я никогда не имела любовников и отгоняла ухажеров, предлагавших мне мимолетную любовь в запертом кабинете или квартире друзей во время обеденного перерыва. Для кого-то такие варианты вполне приемлемы, но только не для меня. Я слишком себя уважаю. Хотя, если бы я знала, что это сделает меня счастливой, может, и задумалась бы. Но я еще не встретила человека, которого могла бы полюбить, – интеллигентного, широкого, щедрого. Вокруг таких нет. Наша жизнь и материальные условия унижают человека, делают его мелочным и жалким. Не хочу, чтобы мой любовник утаивал из своей скудной зарплаты жалкие рубли на поход в кафе, потому что на ресторан ему все равно не хватит. Или же он должен воровать, брать взятки, если, конечно, имеет соответствующую должность или полномочия. Нет, Давид, мое время романтических прогулок по паркам с подаренным томиком стихов под мышкой прошло. Я хочу спокойствия, любви и стабильности. Ты меня заинтересовал своим независимым характером, мужеством, незаурядной внешностью, начитанностью, оригинальными суждениями. Но я чувствую, что ты живешь еще какой-то другой жизнью, которую держишь в тайне. Я же профессионал и чувствую людей. Ты можешь быть добрым и отзывчивым, но также непредсказуемым и жестким. Нас с тобой разделяет возраст, прошлое, обязанности перед близкими людьми, наконец, среда, где мы формировались. Поэтому мимолетный служебно-гостиничный роман нам ни к чему. Да это и на роман не тянет, просто кратковременное физическое удовольствие. Даже не пытайся возражать! Если мы поступим иначе – ты понимаешь, о чем речь, – потом я буду очень сожалеть и стыдиться. Лучше этого не делать. Твои проблемы, мой мальчик, решаемы, потому что, повторяю, ты молодой, у тебя другие исходные данные, и эта работа, уверяю, не для тебя. Ты слишком эмоционален, честолюбив и по-другому представляешь свою жизнь. А здесь – рутина для обычных несложных мужиков, не мечтающих о славе и признании. Спокойной ночи, Давид…

Ольга ушла – как всегда, с гордо поднятой головой, оставив на столе букет и недопитый бокал вина.

* * *

На следующий день в половине девятого утра началось оперативное совещание. Мы ждали начальника следственной группы минут двадцать, но он задерживался. Ольга Викторовна была вынуждена сама начать совещание фактически с получасовым опозданием.

– По-видимому, Константин Петрович задерживается. Поэтому мы обсудим несколько технических вопросов. После его прихода коротко изложите содержание ваших отчетов.

Обсуждали координационные вопросы – по каким эпизодам действия членов следственной группы пересекаются и как лучше их согласовать. Быстрым шагом в кабинет зашел Константин Петрович, несвежий, плохо выбритый, мрачный. Не здороваясь ни с кем, сел на место председательствующего.

– Отчеты у всех готовы? Хорошо. Оставьте у меня. Потом я вызову каждого по отдельности. Сроки поджимают. Начальство требует быстрее закончить это идиотское дело, которое столько шума наделало. Слухи дошли даже до иностранной печати через аккредитованные в стране зарубежные информационные каналы. Работать нужно день и ночь, а не гулять с букетами по театрам и черт знает где еще!

– Константин Петрович, вы имеете в виду кого-то конкретно? – спокойно поинтересовалась Ольга.

– Почему этот вопрос вас так интересует?

– Потому что в театре была я. В воскресенье в семь вечера. Вот уже три месяца, как мы здесь, и я впервые пошла в театр, и то лишь по случаю приезда московской труппы.

– Ваша личная жизнь и то, с кем вы проводите время, меня не интересует. Мне нужны результаты и настоящие следователи, а не театралы!

Черт! Опять события меня тянут в ненужном направлении.

В воцарившемся молчании я, неожиданно даже для себя, услышал собственный голос:

– Театр, букеты, прогулки освежают голову, обогащают духовно, помогают на следующий день лучше работать. А вот сидеть в номере и осушать бутылку за бутылкой, бухать до потери сознания – это гораздо хуже, – медленно, акцентируя каждое слово, произнес я.

– Вы что, следите, кто чем занимается?

– Не имею такой аристократической привычки. Но вчера после девяти вечера, выйдя в коридор, я увидел следователя Коробко, который с двумя бутылками водки в руках на заплетающихся ногах вышел из бара. Прошел мимо меня и даже не заметил. Так как с ним на днях уже случилась одна любопытная, но очень и очень неприглядная для нас история, я решил его подстраховать. Мало ли что, вдруг упадет, разобьет бутылки, поранится? И опять за ним приедут добрые дяди в белых халатах, а ведь это явно нежелательно для сотрудника прокуратуры. Но, к моему великому удивлению, Коробко вошел… Если вам интересно куда, потом отдельно вам скажу.

Я лукавил. Конечно, я ничего не видел. Просто зашел в бар за минеральной водой, а бармен, бывший свидетелем инцидента с Коробко, со смехом сказал: «Ваш приятель – маленький, чернявый алкаш – взял две бутылки и пошел вон туда» – и показал в направлении комнаты Константина Петровича. Сегодняшний помятый вид начальника подтвердил мои подозрения.

– Вам бы следовало не шпионить за своими товарищами, а лучше делать свое дело!

– Согласен с вами, Константин Петрович. Но как член партии я не могу не обратить внимание на не соответствующее моральному облику строителя коммунизма поведение некоторых товарищей. Это, повторяю, мой долг как коммуниста. Я не могу иначе. Вы не согласны со мной?

Рядом, стараясь сдерживаться, тихо хмыкнул грузин, потом Раида Мирзоевна, потом остальные, кроме безучастно смотревшего в стол Коробко. Ольга Викторовна сидела с таким видом, словно происходящее не имеет к ней никакого отношения.

– Что вы тут балаган устроили?! Правильно человек говорит! – вдруг прервал всех начальник. – Для любого из нас честь коммуниста превыше всего! Будем работать как следует! Партия возложила на нас великую ответственность – искоренить еще кое-где встречающуюся в нашей стране преступность! Все свободны.

Вот трусливый подлец! Как испугался провокации! А что он мог сказать? Что я не имею права следить за моральным обликом члена моей родной партии? Для нормального человека это чушь, бред сумасшедшего, но в данной ситуации Дударев не мог действовать грубо и напролом. Если я напишу в парторганизацию по месту службы, что, в то время как у нас имеют место такие неприглядные истории, как случай с Коробко, начальник зажимает партийную критику и таким образом поощряет пьянство среди работников прокуратуры, а кто-либо из присутствующих подтвердит правдивость моих слов, это может поставить крест на его карьере. Ольга Викторовна и некоторые другие сотрудники понимали, что я валяю дурака. Но в глазах большинства я подтвердил слухи о моем сотрудничестве с органами госбезопасности. Уже в коридоре Ольга, еле сдерживая хохот, обратилась ко мне:

– А у тебя хорошо получается комедийный жанр! Может, ты ошибся в выборе профессии?

– Не зря же я с букетами хожу по театрам! Зато предотвратил хоть на время любую подлость с его стороны по отношению к вам или ко мне.

– С этим придется согласиться.

Глава 19

Приближались майские праздники. С трудом убедил родителей не прилетать – скоро я вернусь в Москву, возможно, тогда и увидимся. Может быть, мой прокурор Дегтярев – он хороший мужик – разрешит на несколько дней слетать домой. В общем, эта проблема была снята.

Сперва я решил на два дня съездить в Москву. Для этого не нужно было специального разрешения. Думал провести время с ребятами: Марком, Фаиной, – возможно, встретиться с Арамом. Да и Иветта намекала, что не исключен ее приезд в Москву по каким-то интуристским делам. Вариантов было немало. Но когда я спросил Ольгу, что она собирается делать, она промолчала. Потом ответила, что праздники – всегда самые грустные дни для нее, потому что именно в эти дни она сильнее всего чувствует свое одиночество.

– Хотела с сыном повидаться, но технически это трудно реализовать. Всего два дня – сложно успеть слетать туда и обратно. Посижу в номере, отдохну. Немножко похожу по городу, почитаю что-нибудь. В общем, найдется чем заняться. А ты что будешь делать?

– Да так, хотел поехать в Москву, встретиться с друзьями.

– Правильно. Зачем торчать в гостинице в чужом городе? Хоть немного освежишься.

– Нет. Не поеду.

– Почему?

– Не могу оставить вас на два дня одну. Как-то не по-человечески.

– Послушай, Давид, у тебя нет никаких обязательств по отношению ко мне. У тебя своя жизнь, у меня своя. Ты молодой, живи своей жизнью…

Но я заметил, как в ее глазах сверкнула радость от мысли, что я, возможно, останусь. Ольга поняла, что я уловил ее взгляд, отвернулась и покраснела.

Мои дорогие женщины! Какие вы разные и какие похожие, чувствительные и ранимые! С какой благодарностью вы принимаете человеческое тепло и внимание!

– Впрочем, я пока не решила. Возможно, улечу в Севастополь.

– Как только решите улететь, я тут же сяду на поезд и поеду в Москву. Между прочим, я еще ни разу не был в Севастополе. Может, полетим вместе?

– Ты что, сумасшедший? Мы здесь один раз в театр сходили – и сразу столько слухов!

– Но, Ольга, у вас сейчас там никого нет. Могу остановиться у вас, могу в гостинице. Посмотрю, каков из себя Севастополь – город боевой славы российского флота. Познакомлюсь с условиями, в которых вы живете…

– Не ставь себя и меня в глупое положение. Это тема не обсуждается. Не заставляй меня быть резкой с тобой. Отдыхай, Давид. Послушай моего совета, езжай в Москву.

Повернулась и ушла. Но держалась чуть по-другому, чем обычно, – скованно и неестественно, чувствуя, что я взглядом слежу за ней.

Бедная взрослая девочка! Она, повидавшая сотни преступлений и человеческих трагедий, сейчас мало чем отличалась по поведению от двадцатилетней студентки. Но ведь это так естественно! Человек часто забывает о своем возрасте и социальном положении, думая, что его собеседник поступает таким же образом.

Ладно, пойду на главпочтамт, поговорю с Мари. А уже из номера позвоню родителям.

* * *

– Давид, ты с кем так долго болтаешь? Уже час, как мы с Марком пытаемся до тебя дозвониться.

– Фаина! Как хорошо, что ты позвонила! Я сам собирался искать вас. Говорил с родителями, с моим другом Рафой, которого вы по моим рассказам уже знаете, с другими друзьями. У них же время на час вперед. А после этого хотел позвонить вам. Хорошо, что ты меня опередила. Хотел спросить, могу я приехать на праздники в Москву, если, конечно, вписываюсь в ваши планы? Если нет – ничего страшного, погуляю, встречусь с Арамом, найду, чем заняться.

– У нас встречный план. Мы с Марком и Ниной хотели прокатиться к тебе. Дорога займет немногим более трех часов. А то родились и живем в России, но нигде, кроме Москвы и Ленинграда, до сих пор не были. Начнем хотя бы с Тулы, тем более что ты там. Возможно, другого такого случая и не представится. Как ты смотришь на это?

– Ребята, здесь нет ничего особенного, боюсь, вы разочаруетесь! Хотя вообще-то найдется на что посмотреть. Приезжайте. Я забронирую для вас номер в гостинице, чтобы ночью не возвращаться. Переночуете и утром спокойно поедете домой. Буду ждать вас первого мая с одиннадцати часов в гостинице «Москва». Она в центре города, вы ее легко найдете. Дежурный будет в курсе. На всякий случай запомни мой номер – триста сорок три.

Тут же позвонил Ольге, сообщил, что вопрос моего отъезда снят, так как друзья сами приедут сюда на машине, и предложил присоединиться к нам – ребята веселые и остроумные, очень начитанные, с ними будет интересно.

– Давид, вы ровесники, давно друг друга знаете. Я только помешаю вам чувствовать себя свободно, радоваться от души. Нет, не приду. Смысла не вижу.

– И все-таки я завтра утром зайду к вам, может, передумаете. Зачем сидеть дома в праздничные дни? Да и на улице делать нечего – всюду толпа, музеи и магазины закрыты.

– Посмотрим.

* * *

Была чудесная погода. На улице было шумно, слышались людские голоса, музыка из репродукторов. Как парадоксальна жизнь! Всего в километре отсюда на жутких рыночных задворках одни люди могли безжалостно убивать других людей. А ведь среди них были прошедшие войну, орденоносцы, офицеры… Убивали, бросали в подсобке, как мусор, как ненужную тушу, а потом, сидя рядом с завернутым в грязные тряпки трупом, устраивали застолье, пели фронтовые и народные песни… Как может все это укладываться в голове нормального человека?

Мы часто не ищем сложных ответов, ограничиваемся тем, что, возможно, убийцы – сумасшедшие, психически неразвитые люди. Так мы пытаемся себя успокоить, не углубляться в проблему. Может, ответ отчасти и верен, но это будет самый простой и легкий ответ из всех существующих. А как ответить на другой вопрос – почему есть люди, которые не способны без боли и жалости пройти мимо бездомного животного, даже курицу не могут зарезать? Может, и правда есть какая-то градация между человеческими существами? Скажем, одних роднит с людьми лишь внешний вид и умение говорить, а в остальном они еще не выросли из животного, хищнического мира, живут инстинктами, не достигли минимального уровня человеческого самосознания, главное для которого – естественная доброта ко всем живым существам, и в первую очередь к себе подобным? Может быть, придет время, и уровень развития технологий позволит обнаруживать таких приматов и изолировать их до того, как они совершат злодеяния?

Сложная задача. Цивилизация тысячелетиями создавала публичное право, суды, институт защитников и обвинителей, кассационные инстанции, прессу, возможность широкого обсуждения. А здесь непонятно, по какому принципу принимать вердикт, согласно которому данный человек – не человек, хищник, ошибка природы, опасное бешеное животное, каннибал или педофил, подлежащий изоляции, кастрации… И ведь сам технический прибор для проверки не может быть абсолютно совершенным. Вдруг ошибка? Что тогда ждет этих людей? Лишать их жизни или изолировать? По какой процедуре пересматривать первоначальное решение? И кто будет принимать решение о применении к тому или иному человеку такой проверки?

Погруженный в эти абсурдные размышления, я стоял у крыльца гостиницы, держа в руках куртку, и ждал Марка и девушек. Заметил я их еще издали – в коротких легких брюках чуть ниже колен, в цветастых свободных рубашках шли они мне навстречу. По внешности, по манере двигаться они заметно отличались от окружающих. Ничего не поделаешь, даже житель центрального района города отличается от жителя окраины того же города, тем более пригорода. Обрадованные встречей, мы обнялись, и я пригласил ребят зайти ко мне в номер – помыть руки, что-нибудь выпить или перекусить, а потом обсудить план дальнейших действий.

– Друзья, я хотел еще пригласить мою начальницу. Она очень достойная молодая женщина, не по-человечески получится оставить ее скучать одну в номере в такой прекрасный праздничный день!

– Опять ты, Давид, придумал какую-то причину, чтобы не попросить моей руки! – картинно надула губы Фаина.

– Дорогая Фаина, этот день все равно наступит. Но ты никак не захочешь выйти замуж за военного следователя, который еще не нашел себя в этой жизни, который не знает, что с ним случится через месяц, через два года, через три и так далее. И который, если все сложится благополучно, заставит тебя уехать на далекий солнечный юг и жить там по местным правилам, определенно отличающимся от московских!

– Ты меня небылицами не стращай! Я готова научиться скакать на коне, танцевать с кинжалом в зубах, а еще заворачивать долму!

– Поразительно! Как точно ты описываешь то, что тебя там ждет! – расхохотался я.

Опять кокетничаешь, Давид? Разве ты не знаешь, что даже в шутках есть большая-большая доля правды? Ты же сейчас думаешь о Мари, сравниваешь девушек, чтобы еще раз восхититься своей любимой. Как гармонично она, католичка, парижанка, вошла в твою семью, как ее любят твои обожаемые родители, с каким достоинством и естественностью она держалась у вас дома…

Что и говорить, есть какие-то генетические особенности, определяющие поведение людей. Сколько усилий должен приложить человек других традиций, даже самый цивилизованный, чтобы приспособиться к новой среде? Вот Фаина – отличная девушка, умная, интеллигентная, красивая, но ее принципиальность и максимализм не вписываются в мое понятие женственности. Она никому не согласится уступить в идеологическом или любом другом споре, даже моему отцу – хотя бы из вежливости, из уважения к старшему. А Мари? Ей не нужно ничего говорить. Она просто промолчит и постарается не подать виду, что не согласна с тобой.

* * *

Вот и номер Ольги.

– Давид, может, действительно, не нужно мне к вам приходить? Я хотела выйти в город и просто немножко прогуляться. Погода неплохая. Потом вернусь в номер, посижу с книжкой. Я привыкла к одиночеству.

«Дорогая моя Ольга, я же вижу, что ты оделась не для прогулки. На тебе то же платье, что было в театре. Как бы мне попросить тебя надеть что-нибудь другое, более простое и современное?»

Словно уловив мои мысли, она ответила:

– Знаешь, к своему ужасу я обнаружила, что, кроме зимней одежды и прокурорской формы, почти ничего с собой не привезла.

– Понятно. Но я боюсь, твое платье помнется, мы же собираемся ездить по городу на машине. Может, отыщешь что-нибудь другое? Вот эти брючки как раз подходят. Подбери к ним какой-нибудь верх, и все будет в порядке.

– Ты шутишь! Это мои дачные брюки. Что подумают твои друзья?

Как же все-таки женщины, даже несмотря на значительную разницу в возрасте и абсолютно разный жизненный опыт, похожи друг на друга! Перед выходом всегда сомневаются: что надеть? Как они выглядят? Что скажут окружающие?

– Ладно, тогда ты иди, а я сейчас приду.

Минут через десять Ольга вышла к нам в брюках и легком светлом джемпере.

– Познакомьтесь, друзья. Это Ольга Викторовна, моя начальница, советник юстиции второго класса, подполковник, заместитель прокурора славного города Севастополя.

– Ты хочешь убедить нас в том, что эта молодая, красивая женщина – твоя начальница? Что она сажает людей в тюрьмы? – поразилась Фаина.

– Ольга Викторовна, в представлении этих девушек прокурор – это жестокое мрачное создание, отличающееся от других людей, – с улыбкой пояснил я. – Хотя Марк в курсе, что не все так однозначно, – он наш коллега, успешный адвокат.

– Моя внешность обманчива. Я именно такая, как вам представляется, – жестокая и бессердечная. Получаю огромное удовольствие, отправляя людей в тюрьмы и лагеря!

Мы рассмеялись, оценив юмор Ольги Викторовны и ее нежелание хоть как-то подчеркнуть свой служебный статус.

* * *

Осмотрев город и его окрестности – там действительно оказалось мало интересного, – мы, уставшие и голодные, вернулись в гостиницу, где в моем тесном номере накрыли праздничный стол.

– Друзья, – начал я, – сегодня сорок пятая годовщина со дня рождения моей матери. Поэтому вы все приглашены на этот большой и светлый для меня праздник в качестве моих дорогих гостей.

– Значит, Давид, если бы я была старше на восемь лет, то могла бы быть твоей матерью? – пошутила Ольга Викторовна.

– Почему бы и нет? А будь вы индианкой, могли бы родить ребенка лет в двенадцать, а то и раньше! Но вам и мне повезло не быть связанными столь близкими родственными узами.

Проницательная и острая на язык Фаина не замедлила выступить:

– Так-так, заметили, что происходит? Эти двое обсуждают перспективу своих возможных отношений. Но, Давид, роль Эдипа[44]44
  Эдип – персонаж греческой мифологии, правитель Фив, который по незнанию убил своего отца и женился на своей матери. Легенда дошла до нас в трагедии Софокла «Царь Эдип». Эдипов комплекс в психоаналитике – желание сексуального контакта с родителем противоположного пола и чувство соперничества к родителю своего пола. Этот период, по Фрейду, относится к возрасту от трех до пяти лет и заканчивается естественным путем, когда ребенок начинает отождествлять себя с родителем своего пола.


[Закрыть] для тебя в этом случае исключается!

– Я о другом, – отмахнулся я. – Каких-то двадцать лет отделяют меня по возрасту от моей матери. Но какая огромная разница между жизнью, которую уже успела прожить она, и моей! Как будто целый век, а то и больше. Знаете, друзья, у меня есть три любимых женских имени. Лусик – это имя моей мамы, на европейский манер – Люси. С армянского оно переводится как «светлая», Светлана. А еще – Анна и Мари, означающие святость и чистоту.

– Ты куда, Фаина? – удивился Марк.

– Как куда? Хочу выяснить, открыт ли сегодня загс в этом городе? Иду менять имя Фаина на Анна. Как я понимаю, это место еще не занято! – улыбнулась его сестра.

* * *

После нескольких общих фраз разговор постепенно начал приобретать политико-идеологическую окраску.

– Когда выходишь из дома или с работы, – начала рассказывать Фаина, – и оказываешься в гуще толпы, ощущаешь какую-то отчужденность, враждебность к себе. Как будто ты чужой в этой среде, среди этих людей.

– У меня никогда не возникают такие ощущения. Может, это связано с тем, что люди чувствуют некую вашу непохожесть на них? – спокойно сказала Ольга, отпивая шампанское маленькими глотками.

В ее спокойном голосе я услышал целую гамму затаенных чувств, и в первую очередь сидящую у многих славян где-то на подсознательном уровне настороженность, предубеждение, а если точнее, скрытый антисемитизм. В конце концов, христианская церковь столетиями преследовала и всячески притесняла иудеев, такое не скоро испарится из народной памяти. Ощущалась и некая женская ревность, соревновательность, вызванная, без сомнения, молодостью, красотой и подчеркнутой раскованностью Фаины. Она излучала независимость и абсолютное невосприятие превосходства представителя советской карательной системы. Дочь московского профессора, исключительно образованная и начитанная, к тому же моложе Ольги Викторовны лет на пятнадцать, Фаина была человеком нового поколения. Ольга в сравнении с ней выглядела как-то старомодно, провинциально, несмотря на физическую красоту и привлекательность, и, должно быть, сама это понимала.

Воцарилось неловкое молчание. Я хотел было перевести разговор на другую тему, но Фаина уже ринулась в бой:

– То есть вы, сотрудник прокуратуры в высоком звании, представитель власти, считаете, что можно относиться к конкретному человеку враждебно или, мягко говоря, недружелюбно исходя просто из того факта, что он не похож на вас и, возможно, является представителем другой национальности? В моем случае, как вы догадываетесь, еврейской национальности.

– Лично я так не думаю, но знаю, что немалая часть населения с учетом той роли, которую играли евреи в истории России, имеет к ним определенное негативное отношение. Повторю: я не высказываю сейчас свое мнение, а лишь констатирую факт.

– Но оно у вас есть?

– Возможно, – уклончиво ответила Ольга.

– А можно узнать, лично вы что думаете о роли евреев в истории России?

– Это долгая история, не для сегодняшнего дня.

– И все-таки, можно хотя бы вкратце услышать ваш ответ? Евреи – часть российско-советского народа, так? Можем ли мы рассмотреть положительную или отрицательную роль в истории страны каждого из многочисленных народов по отдельности и сделать вывод, что одни народы, исходя из сегодняшних идеологических предпочтений, заслуживают поощрения и преференций, а другие достойны осуждения, наказания, может быть, даже высылки? Кто это определит? Каким образом? И возможна ли для такой страны, притом многонациональной, перспектива мирного совместного проживания всех ее частей? Или да здравствует вечная гражданская война?!

Я сразу заметил, в каком неловком и затруднительном положении оказалась Ольга – скорее всего, случайно, не ожидая встретить такую жесткую и логически выдержанную критику в лице этой молодой интеллигентной девушки. Но вмешаться не успел: Ольга упрямо продолжала гнуть свою линию в споре.

– Почему же? Ведь то, что Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Радек, Литвинов – могу, если хотите, назвать их настоящие фамилии[45]45
  Троцкий (Бронштейн), Каменев (Розенфельд), Зиновьев (Апфельбаум), Свердлов (Иешуа-Соломон Мовшевич), Радек (Собельзон), Литвинов (Валлах, Меер-Генох Моисеевич).


[Закрыть] – и ряд других революционеров-евреев были связаны с немецкой военной разведкой, прямо субсидировавшей их деятельность по разрушению Российской империи, – известный факт.