Текст книги "Что вдруг"

117.

Александр Яковлевич Гальперн (1879–1956) – действительный член «Бродячей собаки», адвокат, в 1917 г. – управляющий делами Временного правительства. Сын Я.М. Гальперна (1840–1914), который был «одним из немногих евреев, достигших на действительной службе чина тайного советника» (Еврейская энциклопедия. Т. 6. СПб., [Б.г.] С. 118; ср.: Российская еврейская энциклопедия. Т. I. М., 1994. С. 266). А.Я.Гальперн впоследствии был мужем Саломеи Андрониковой. Ср. его характеристику как представителя «богатой и незаменимой русской культуры, ушедшей навсегда», у Исайи Берлина: Берлин И. Александр и Саломея Гальперны // Евреи в культуре русского зарубежья / Сост. М. Пархомовский. Вып. 1. Иерусалим, 1992. С. 230–241. Ср. некролог С.А. Васильева А. Гальперну: Новое русское слово (Нью-Йорк). 1956. 8 июля. См. также: Казнина О. Русские в Англии. М., 1997. С. 241–242. Сам инженер-путеец, Сергей Александрович Васильев (1889–1969) тоже бывал в «Собаке», а ставшая в эмиграции его женой актриса Тамара Христофоровна Дейкарханова (1891–1980) вспоминала о «Собаке»: «Как сейчас помню [Г.Д. Сидамон-Эристова], восседавшим на президентском стуле, а рядом с ним будущий министр юстиции П.Н. Переверзев (отдавший приказ об аресте Ленина и арестовавший Троцкого). Будущий управделами Временного правительства А.Я. Гальперн имел какое-то отношение к этому революционно-художественному кабаре-клубу. Часто бывал там и А.Ф. Керенский. <…> Бывали там и все светила кадетской партии» (Дейкарханова Т.Х. Н.Н. Евреинов // Новое русское слово. (Нью-Йорк). 1953. 18 октября).

118.

Имеется в виду скорее Оскар (Исраэль) Осипович Грузенберг (1866–1940), юрист и деятель кадетской партии, чем его брат Семен (Соломон) Осипович (1875–1938), историк философии (см.: Российская еврейская энциклопедия. Т. I. С. 384–385).

119.

О вечере «бесконечно талантливой и интеллигентнейшей из танцовщиц» (Пяст В. Богема) Тамары Платоновны Карсавиной (1885–1975) и выпущенном к этому вечеру сборнике см. воспоминания балерины (смешивающие, как часто водится, «Бродячую собаку» и «Привал комедиантов»): «Мы продолжали собираться в “Бродячей собаке”, артистическом клубе, само название которого указывает на царивший там дух богемы. Артисты со степенными привычками и постоянной работой, “филистеры” нашей касты, не жаловали “Бродячую собаку”. Актеры же, с трудом зарабатывающие на жизнь, музыканты, которых все еще ждала слава, поэты со своими “музами” встречались там каждый вечер.

Один из моих друзей, художник, впервые привел меня туда за год до войны. Встреча, устроенная по этому случаю, отличалась даже торжественностью: меня подняли вместе с креслом, и, совершенно смущенная, я должна была благодарить за аплодисменты. Этот ритуал дал мне право свободного входа в закрытый клуб-погребок, и хотя я не питала особой симпатии к жизни богемы, но это обиталище находила очень уютным. Мы собирались в подвале большого дома, вообще предназначенном для дров. Судейкин расписал стены: Тарталья и Панталоне, Смеральдина и Бригелла, и даже сам Карло Гоцци – все они смеялись и строили нам гримасы из каждого угла. Программа, которую показывали здесь, носила обычно импровизированный характер: какой-нибудь актер, узнанный собравшимися и встреченный аплодисментами, поднимался со своего места, пел или декламировал все, что приходило на ум. Поэты, всегда довольные представившимся случаем, читали свои новые стихи. Нередко же сцена вовсе пустовала. Тогда хозяин начинал пощипывать струны гитары, а как только он запевал любимую мелодию, все присутствующие подхватывали припев: “О Мария, о Мария, как прекрасен этот мир!”

Однажды ночью я танцевала там под музыку Куперена: не на сцене, а прямо среди публики, на маленьком пространстве, окруженном гирляндами живых цветов. Я сама выбрала музыку, так как очень увлекалась в ту пору французским искусством XVIII века с его кринолинами, мушками и чарующими звуками клавесинов, напоминающими жужжание пчел. Из огромного наследия композитора мне особенно нравились три пьесы: “Добрые кукушки”, “Домино” и “Колокола острова Киферы”. В награду мои друзья преподнесли мне “Букет”, только что вышедший из печати. В этом альманахе поэты собрали все мадригалы, созданные ими в мою честь, а за ужином они продолжали импровизировать и читать новые стихи» (Карсавина Т.П. Театральная улица. Л., 1971. С. 220–221). См. также: БС. С. 171, 231–232). Сергей Судейкин вспоминал: «А вечер Карсавиной, этой богини воздуха! Восемнадцатый век – музыка Куперена. “Элементы природы” в постановке Бориса Романова, наше трио на старинных инструментах. Сцена среди зала с настоящими деревянными амурами 18-го столетия, стоявшими на дивном голубом ковре той же эпохи при канделябрах. Невиданная интимная прелесть. 50 балетоманов (по 50 рублей место) смотрели, затаив дыхание, как Карсавина выпускала живого ребенка – амура из клетки, сделанной из настоящих роз» (Судейкин С.Ю. Бродячая собака. Воспоминания // Встречи с прошлым. Вып. 5. М., 1984. С. 193). Из шестидесяти именных билетов сохранился, например, посланный Ахматовой (он подписан художником С.А. Сориным). Об этом вечере Гумилев вспоминал в стихотворении конца 1914 г. Соответствующую строфу он выписал на своем сборнике «Колчан», поднесенном им Т.П.Карсавиной 28 мая 1916 г.:

 
Весь день томясь от непонятной жажды
И облаков следя крылатый рой,
Я думаю: «Карсавина однажды,
Как облако, плясала предо мной.
 

В пронинских кабаре Карсавина выступала и как чтица. Ср. в стенограмме воспоминаний Б. Пронина: «Гумилев мне рисовался очень чопорным человеком, чувствовалось, что сверхдворянского происхождения. Он был на ходулях, на котурнах. В “Собаке” он бывал часто и был одним из присяжных любимых поэтов. Когда он уехал в Абиссинию, то абиссинские свои стихи присылал и передавал через Ахматову. Я настоял, что кто-то должен читать их по рукописи, уговаривал Т.П. Карсавину, она долго отказывалась; я говорил ей:

– Вы с Вашей простотой и четкостью лучше всего прочтете, и Гумилеву будет приятно, что Вы будете читать, а не Тиме.

И она очень-очень хорошо читала абиссинские стихи» (Библиотека-музей В.В.Маяковского).

Современник вспоминал о ее участии в вечерах поэзии в «Привале комедиантов» в 1916 г.: «Она была единственной из петербургских балерин близкой к литературным кругам. Читала стихи Тамара Платоновна, скажу откровенно, не Бог весть как, да никто и не ждал от нее в этой области особого мастерства. Но она так выходила на эстраду, так на эстраде сидела, так перелистывала книгу, что это было подлинным произведением искусства» (Адамович Г. Балетные впечатления // Русская мысль. (Париж). 1963. 10 сентября).

В сборник, посвященный Карсавиной, вошли стихи Ахматовой:

 
Как песню, слагаешь ты легкий танец —
О славе он нам сказал. —
На бледных щеках розовеет румянец,
Темней и темней глаза.
И с каждой минутой все больше пленных,
Забывших свое бытие.
И клонится снова в звуках блаженных
Гибкое тело твое.
 

120.

Наталья Ильинична Бутковская (1878–1948) – дочь известного петербургского нотариуса, действительный член «Бродячей собаки», актриса, режиссер, сотрудница Общества старинного театра, издательница ряда книг Н.Н.Евреинова и К.М.Миклашевского, вторая жена художника А.К. Шервашидзе, после революции – в эмиграции. См. о ней: Минувшее. [Вып.] 20. М.; СПб., 1996. С. 417–418.

121.

Евдокия Аполлоновна Нагродская (урожд. Головачева, в первом браке – Тангиева) (1866–1930) – поэтесса, беллетристка. Ср. о ней у Георгия Иванова – «писательница X» (Иванов Г. Соч. Т. З. С. 332–333), в дневнике Рюрика Ивнева (Река времен: Книга истории и культуры. Кн. 2. М., 1995. С. 208). См. о ней статью О.Б. Кушлиной: Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. Т. 4. М., 1999. С. 202–205.

Ее приход в «Собаку» изображен в романе Т. Краснопольской (Шенфельд) «Над любовью» (Петроградские вечера. Пг., 1914. Кн. З. С. 116–118).

122.

Конец «Собаки» в романе «Плавающие-путешествующие» (1914) не описан, а предсказан. Но не пожар стал концом подвала. Закрытие угрожало предприятию еще в феврале 1914 г. по взысканию поставщика вин Бауэра ([Б.п.] «Бродячая собака» // Театр и жизнь. 1914. 10 февраля). Исчезнувшая «Собака» стала для петербуржцев связываться с концом петербургского периода русской истории. Ср. дневник белогвардейца: «Отпуск кончился. Еду снова на фронт. Фронтовые разговоры. У них особенный тон. Со мной в купе едет румяный прапорщик. Две-три фамилии. Старый Петербург. Завсегдатай «Собаки» и приятель Сашà. Странно: так рисовался мне финал забытого неоконченного романа» (Иванов Ф. Взявшие меч // Струги. Литературный альманах. Кн. 1. Берлин, 1923. С. 108).

123.

Дмитрий Львович Рубинштейн (1876–1936, Загреб) – финансовый деятель (см.: Боханов А.Н. Деловая элита России. С. 131). Ср. биографическую сводку в некрологе: «Молодой помощник присяжного поверенного, приехавший с Юга России, Рубинштейн почти не занимался в столице своей профессией. Будучи по складу ума и характера дельцом, он быстро составил себе крупное состояние банковской и биржевой деятельностью. Незадолго до революции Д.Л.Рубинштейн создал и возглавил Русско-французский банк, в числе клиентов которого был и Распутин. Богатые приемы в особняке банкира Рубинштейна на Марсовом Поле, где бывал тогда “весь Петербург”, вызывали в свое время много толков. За свою широкую благотворительность Рубинштейн был награжден чином действительного статского советника» (Последние новости (Париж). 1936. 17 марта).

См. также некролог его жене Стелле Генриховне, написанный Ф.Ф.Шаляпиным:

Ее рассказы и воспоминания о Петербурге были всегда очень интересны, и слушать ее было большим удовольствием <…> Большая любительница театра, СГ любила рассказывать о тех спектаклях, которые она называла «незабываемыми». Ее дружба с моим покойным отцом была как бы унаследована мной и продолжалась до последних дней (Новое русское слово (Нью-Йорк). 1958. 13 апреля).

Ср. также запись рассказа Ахматовой: «1915. Лето. Была вместе с Николаем Степановичем у Ф.К.Сологуба на благотворительном вечере, устроенном Сологубом в пользу ссыльных большевиков. Билеты на вечер стоили по 100 рублей. Были все богачи Петербурга, в одном из первых рядов сидел Митька Рубинштейн» (Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. I. С. 48).

Рубинштейн своего позднего, парижского периода описан в рассказе Жанны Гаузнер «Париж – веселый город»:

Шла такая картина из русской жизни «Любовь Гришки Распутина». Рубинштейн пошел. Оказалось, его, Рубинштейна, играл плюгавый актер с козьей бородкой Вывели его как ростовщика, скупердягу, мерзавца. Митька обозлился и пошел ругаться с режиссером. Режиссер, двадцатипятилетний парнишка, обожающий всякую русскую клюкву, долго не мог ничего понять.

– Но вы, собственно, кто? – спрашивал режиссер

– Да я – Рубинштейн! Димитрий Рубинштейн, тот самый.

Тогда режиссеру стало дурно. Он не мог поверить, что почти

выдуманный им в фильме Рубинштейн – живой человек, живущий в Париже (Красная новь. 1935. № 7. С. 111).

В 1931 г. Рубинштейн организовывал вечера И.Северянина в Париже (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1992 год. СПб., 1996. С. 242). См о нем также: Вертинский А. Дорогой длинною. М, 1990. С. 175; в связи с «Привалом комедиантов» – см.: ПК. С. 106, 115.

Ольга Глебова-Судейкина: первое приближение

Книга Элиан Мок-Бикер, доселе известная только десятку исследователей в форме диссертации, наконец-то пришла к широкому читателю¹. Любовно подготовленная квалифицированной бригадой², она невольно воспринимается как еще один памятник хвалимому и хулимому серебряному веку, ушедшей Ахматовой, растоптанной эпохе.

Этой ноте грусти и дуновению скорби ничуть не противоречит то, что эта книжка может стать начальной и отправной точкой для последующих монографических исследований.

Но уже ни у кого из продолжателей французской энтузиастки не будет такого источника, как беседы о Коломбине с теми, кто знал ее на протяжении десятилетий.

(…И говоря о тех, кого мы еще на земле застали, я вспоминаю свой разговор 1975 года с ныне покойной Ириной Сергеевной Злокович, которая виделась с Глебовой-Судейкиной в 1921–1922 годах, познакомившись с ней через Б.С. Глаголина и Е.К. Валерскую.

И.С. Злокович тогда вспоминала, что вроде бы в те времена Луначарский приходил к Судейкиной, смотрел ее кукол и сказал: «Вам нужен Париж. Вас здесь не поймут)».

Из подруг Судейкиной, рассказы которых помогли исследовательнице восстановить биографию героини, следует в первую очередь назвать Н. Лидарт – Нору Яковлевну Сахар (Лидарцеву), уехавшую из Петрограда в 1921 году и умершую в Париже в 1983 году. В свое время, к приезду Судейкиной в Берлин, Н. Лидарцева написала заметку, сопровождавшую публикацию фотографий кукол работы ее петербургской подруги – «Творчество О.А. Глебовой-Судейкиной»:

Еще одно достиженье русского искусства… но не за границей, а в самом Петрограде.

Артистка О.А. Глебова-Судейкина создала за последние годы ряд восхитительных кукол. Глебова-Судейкина – волшебница. Поколдовав над лоскутками яркого шелка (остатки старых платьев) и над кусочками ваты (из взрезанного стула), она вызывает к жизни очаровательные существа. Их небольшие тела исключительны по скульптурной красоте и частью одеты, частью едва прикрыты художественно-смелой пестротой костюмов.

Так как артистка, находя в своем творчестве большую отраду, создает эти фигурки исключительно для себя, то в Петрограде они знакомы лишь небольшому кругу ее друзей. Остается тем более пожалеть тех, кто, живя по эту сторону границы, лишены возможности любоваться оригинальными художественными произведениями женщины с таким безупречным вкусом и с такой чуткой, культурной душой³.

Н. Лидарцева иногда сама в печати вспоминала о своей подруге. Так, после полувековой годовщины со дня смерти Блока она рассказывала:

В то время я часто бывала у Ольги Афанасьевны Глебовой-Судейкиной. Несмотря на разницу лет, могу сказать, что дружила с нею. Меня притягивал ее «фарфоровый» облик, ее тяжелая, необыкновенно-золотистая «каска» волос. («Только не вздумай остричься, по этой глупой моде», – говорил ей художник Сорин, когда она выбралась за границу и жила у меня в Берлине). Меня интересовали ее разговоры, определения, воспоминания… и конечно, люди, с которыми я знакомилась у нее: Ахматова, Кузмин, Валерская…

И вот, сижу я бывало у «Оленьки», в единственной топленой комнате ее очаровательной квартирки на Фонтанке, увешанной картинами Судейкина. Вдруг, в соседней комнате, нетопленой, раздался телефонный звонок. Оленька скашивала прозрачные голубые глаза, но не двигалась.

– Ничего, – говорила она, – они перестанут.

Они, разумеется, переставали.

И вдруг испуганный вскрик: – А что, если это был Блок?

Я ехидно отвечала: – Очень может быть, что это был Блок. Даже наверное это был Блок. У него нашлась свободная минута, вот он и подумал: Позвоню-ка я Оленьке. И позвонил. Но вы не подошли…

– Молчите, ужасная девчонка!

У Блока есть стихотворение: «Я помню нежность Ваших плеч…»

Оно относится к Глебовой-Судейкиной. Но и Кузмин, и Сологуб, и другие поэты⁴, гласно или негласно, посвящали ей стихи.

Блока она любила, но настоящей близости у нее с ним не было.

– Почему же, Оленька?

– Трудно сказать. Но я, вероятно, умерла бы от этого.

С женой Блока, Любовью Дмитриевной, дочерью знаменитого проф. Дм. Ив. Менделеева, а по сцене – Басаргиной, Глебова-Судейкина была в дружеских отношениях⁵.

О ранних годах актрисы мы знаем, пожалуй, только то, что она сочла нужным рассказывать своему другу Артуру Лурье, а он сообщил в своем мемуарном очерке. Мы мало знаем о ее отце, разве что 18 апреля 1909 года «в церкви Горного института состоялось отпевание прослужившего в институте около 40 лет скромного труженика Афанасия Прокофьевича Глебова»⁶. О ней в период театрального училища рассказывается в воспоминаниях ее однокашника Юрия Ракитина (Ионина), в ту пору страстно влюбленного в нее. Это именно она – та не названная по имени девушка, которой Ю. Ракитин рассказывал о своем визите к Блоку в 1906 году⁷.

Если для восстановления облика актрисы в ранней юности мы можем только ждать обнаружения неведомых еще мемуаров друзей ее «доисторической» поры, то биография ее и, что не менее важно, репутация, «образ» ее в 1910-е могут быть установлены документально. Образ возникает на скрещении скупых (ведь она в основном играла маленькие роли) отзывов рецензентов и немалочисленных стихов.

Гимны себе в стихах и в прозе Судейкина услышала достаточно рано. Балетоман Анатолий Шайкевич писал в 1922 году о «прекрасной молодой женщине с пышными, белыми плечами»: «О, милая Олечка, отчего не сравнить тебя с Форнариной нашего капризного и обаятельного Судейкина? Всюду, из фарфоровой куклы, из придворной дамы, из пышного панно, им созданного, глядят на меня твои голубые глаза и манит твоя теплая, нежная шея»⁸.

Были у нее как актрисы пылкие поклонники, как, например, Н.Г. Шебуев, предрекавший в будущем «роль, которая ее прославит»⁹, были и записные недоброжелатели, как поэт И.В. Игнатьев (Казанский)¹⁰, подкалывавший Н. Шебуева:

 
На счет Сережи и Сергеича (парни-ой!)
Пьем всегда аи.
По сему в гении «Ольг Афнасьну» с «Лен Кстинвной»
Э-х! Произвели!¹¹
 

Главные творцы ее облика в стихах названы в книге Э. Мок-Бикер. Михаил Кузмин обратил к Судейкиной ряд стихотворений, часть из которых не публиковал. Вот стихотворение «На случай», навеянное, как видно, совместным времяпровождением – посещением авиавыступления французского пилота Губера Латама (1883–1912) весной 1910 года в Петербурге:

 
Забыть ли мне полет Латама,
Автомобили, драмы гром,
Когда средь сутолоки, гама
Стремились мы на ипподром?
Пускай мужчины ходят в драпе,
Лазурь безбурна и ясна,
И розы на лиловой шляпе
Мне говорят: «пришла весна».
Одна нас приютила ложа,
Один с тобой дан общий стул.
Внизу же, на цветник похожа,
Толпа доносит смутный гул¹².
 

Дружба Кузмина с четой Судейкиных и его проживание¹³ в их квартирке в 1912 году («с желтой передней, синей столовой и белой мастерской»¹⁴), видимо, оставили след во многих сочинениях Кузмина¹⁵, и некоторые из них были написаны специально для декламационного репертуара актрисы, как «Бисерные кошельки»¹⁶ или опубликованное лишь в 2006 году «Ожиданье» («Сердце, биться так не надо…»), завершающееся:

 
Если вас пленить игрою
От весны дана мне власть,
Помните, что нас ведь трое:
Балетмейстер, я и страсть¹⁷.
 

Идиллическое сосуществование в единой вещной среде в квартире у Летнего сада было разрушено теми силами и обстоятельствами, которые предопределили фабульную основу «Поэмы без героя» и которые потом Кузмин вспоминал в своем дневнике: «…мелкий и поганенький демонизм, что побуждал Оленьку отдаваться Князеву на моих же диванах»¹⁸.

Стиховые экспромты Федора Сологуба в книге приведены почти все – или в основном тексте, или в примечаниях, хотя не всегда с сохранением стилевых особенностей¹⁹, а в одном случае – в пересказе Н. Лидарцевой, разрушившем ритмику четверостишия:

 
Оля, Оля, Оля, Оленька!
Не читай нескромных книг,
А ходи почаще голенька
И целуйся каждый миг²⁰.
 

Существуют еще экспромты Ф.Сологуба к Глебовой-Судейкиной, записанные на бумажках разных цветов, например:

 
Бумажка цвета померанца,
Мою мольбу запечатлей,
Люби меня ты, не голландца
И будь со мною помилей!²¹
 

Из возможных литературных отражений можно заподозрить еще героиню рассказа А.Н.Толстого «Катенька», снабженного посвящением О. Судейкиной²².

Идущее от роли Путаницы соотнесение Ольги Афанасьевны в жизни с мифологизированными «1830-ми годами»²³, может быть, даже объясняет тот «баратынский» ореол, который она получает в стихах Ахматовой – «изнеможенье» в стихотворении 1921 года и эпиграф в «Поэме без героя».

Неявный ореол анахронизма, обволакивавший Судейкину, овеществился в «Старом домике» – музее русского интерьера прошлых веков, устроенном режиссером Ю.Э. Озаровским в 1910-х в Соляном переулке, 8, в бывшей бондарной мастерской (после блокады на его месте появилось новое здание). «Примечательная особенность этого музея была та, что каждая комната музея была также и жилой комнатой, что создавало необыкновенный уют и интимность и не имело мертвенности и музейной чопорности»²⁴; «В этом восхитительном домике была собрана мебель карельской березы Елизаветинской эпохи, клавесины, венецианские зеркала, русское стекло, фарфор, вышивки, портреты Боровиковского и красавиц Венецианова. Среди этих сокровищ Ольга Афанасьевна царила, как фея; визиты к ней были сплошным праздником, и всякая встреча должна была быть чем-нибудь ознаменована…»²⁵

Вопрос о реконструкции всего списка сценических ролей Судейкиной – это не просто формальное требование к будущей академической биографии «двойника» великого поэта (а список этот не так уж мал, если вспомнить о многочисленных разъездах по провинции, о вологодском сезоне²⁶, об импровизированных и не отразившихся в программках распределениях и заменах в кабаретных театриках). Биография разночинца, учил Мандельштам, сводится к списку прочитанных им книг. Биография актера – иногда только список исполненных ролей.

Осколки сыгранных спектаклей часто кружатся вокруг актеров в повседневном быту, в их разговор вплетаются обрывки их ролей и реплики их былых сценических партнеров, некогда заученный текст выскакивает блоками, цитируются не только монологи, но и мизансцены. Эта профессия изначально отмечена сладостностью и проклятьем «чужого слова», миссией интертекстуального посредничества, переноса смыслов – образы бабочек и пчел еще и потому не случайно возникают в стихотворении Ахматовой, обращенном к Ольге.

Чтобы реконструировать смысловой состав Героини «Поэмы без героя», нужно погрузиться в чтецкий и театральный репертуар прототипа. Ольга читала Иннокентия Анненского²⁷ и «Балаганчик» Блока²⁸, «Гадкого утенка» и сказочки Соллогуба²⁹, стихи Сологуба и Бальмонта³⁰, Цветаеву³¹ и Пушкина. Об исполнении отрывков из «Евгения Онегина» и «Для берегов отчизны дальной…» слушатель писал: «По-своему, «по-петербургски» читала О.А. Глебова-Судейкина, особенно мастерски подчеркивая чеканность пушкинского стиха, прелесть русской «латыни». Публика по заслугам оценила эту строгость чтения»³².

И, разумеется, образ ее преломлен в живописи современников – помимо названных в книге художников, ее портреты писали К. Юон (карт. серый, итал. карандаш, пастель, 39×30, 1915. ГТГ), Н.Д. Милиотти (в эмиграции), С.А. Сорин (репродукция была отпечатана для вклеек последнего, невышедшего номера журнала «Аполлон» в 1918 году), Н.И. Кульбин³³.

Героиня в «Поэме без героя» – отраженное отражение, и отражение не только своих ролей и портретов, но и своих друзей. В разговоре с П. Лукницким Ахматова говорила о «напластованиях»: «На О. Судейкиной – это – от Лурье, это – от того-то <…> Как это ни странно, культурность и образование женщины измеряется количеством любовников. <…> У О. Судейкиной – 5–6»³⁴.

И здесь для восстановления содержания «культурности» Судейкиной в первую очередь надо описать ту духовную атмосферу, которую создавал вокруг себя «презрительно улыбающийся Судейкин»³⁵. Атмосфера эта, конечно, по-петербургски неуловима, но некоторые ценные свидетельства имеются³⁶. Вот например, позднейшая запись разговора с ним во время Первой мировой войны: «Погибнет культура? Забудется искусство? Неправда! Не все забудется. Все, что угодно, погибнет, но <Н.Н.>Врангель и <С.П.>Дягилев останутся. Врангель, создавший «Старые годы», Зубовский институт искусств, Дягилев – [ «Мир искусства»], Нижинский, Стравинский. Они не забудутся! Они – Врангель и Дягилев – высочайшие вехи культуры. Слишком высоки их вершины, чтобы их занесло забвением»³⁷. Из этого пафоса и происходила Ольга Глебова-Судейкина, что и выдвинуло ее на роль эмблемы серебряного века в «Поэме без героя».

Впервые: НЛО. 1994. № 7. С. 213–219.