Текст книги "Что вдруг"

70.

За четыре года до этого в статье «Жизнь стиха» Гумилев назвал «Незнакомку» в числе «живых» стихотворений современной русской поэзии, но от разбора ее воздержался, потому что «о ней столько писалось» (Аполлон. 1910. № 7. С. 12). По-видимому, он имел в виду прежде всего анализ «Незнакомки» в статье Иннокентия Анненского «О современном лиризме» (Аполлон. 1909. № 2. С. 7–9).

71.

Гумилев Н. Письма о русской поэзии. С. 266–267.

72.

Рафалович С. Памяти Ал. Блока // Фигаро (Тифлис). 1921. 25 декабря.

72а.

По свидетельству Веры Лурье, Гумилев говорил: «Это будет предисловие в стихах к моей новой книге» (В. [Лурье В.И.] Последние дни Гумилева // Сегодня (Рига). 1921. 20 декабря).

73.

Блок А. Собр. соч. в 8 тт. Т. 7. С. 251–253.

74.

Там же. С. 253.

75.

Чуковский К. Александр Блок как человек и поэт. Пг., 1924. С. 45.

76.

Зингерман Б.И. Очерки истории драмы XX века. М., 1979. С. 15.

77.

Скафтымов А. К вопросу о принципах построения пьес А.Чехова // Скафтымов А. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 419. О роли театра Чехова в духовном мире Блока см.: Родина Т. А. Блок и русский театр начала XX века. М., 1972. С. 211–216.

78.

Шверубович В. Люди театра // Новый мир. 1968. № 8. С. 95.

Читатели Гумилева

С легкой руки Г.П. Струве разговор о тайном культе Гумилева в советской России¹ повелось начинать со стихотворения Николая Моршена (Марченко):

 
С вечерней смены, сверстник мой,
В метель дорогою всегдашней
Ты возвращаешься домой
И слышишь бой часов на башне.
 
 
По скользоте тротуарных плит
Ты пробираешься вдоль зданья,
Где из дверей толпа валит
С очередного заседанья.
 
 
И, твой пересекая путь,
Спокойно проплывает мимо
Лицо скуластое и грудь
С значком ОСОАВИАХИМа.
 
 
И вдруг сквозь ветер и сквозь снег
Ты слышишь шепот вдохновенный.
Прислушайся: «Живут вовек».
Еще: «А жизнь людей мгновенна».
 
 
О, строк запретных волшебство!
Ты вздрагиваешь. Что с тобою?
Ты ищешь взглядом. Никого.
Опять наедине с толпою.
 
 
Еще часы на башне бьют,
А их уж заглушает сердце.
Вот так друг друга узнают
В моей стране единоверцы.
 

Мой друг и коллега Георгий Ахиллович Левинтон записал по моей просьбе рассказ о встрече с автором этого стихотворения:

Я виделся с Николаем Моршеном (Н.Н. Марченко) один раз, один вечер, этим знакомством был обязан Ольге Раевской-Хьюз: услышав, что мы после Беркли будем в Монтерее, она спросила, знаю ли я Моршена, и дала его телефон. Я позвонил, он сразу же без вопросов пригласил нас с женой на тот же или следующий вечер. Дамы готовили ужин или говорили о нем, а мы разговаривали в другой комнате. Разговор зашел о читательской биографии, что-то совсем простое, кажется, Моршен говорил, что Мандельштама прочел намного позже, чем Гумилева (напомню, речь шла о конце 30-х годов в Киеве). Я сказал: «А Ваши стихи я впервые прочел в предисловии Г. Струве к сб. “Неизданный Гумилев”» (изд. им. Чехова, 1952 – там цитируется не все стихотворение «С вечерней смены, сверстник мой», а только ключевые строки, относящиеся к Гумилеву). Я прочел и запомнил этот финал «Вот так друг друга узнают / В моей стране единоверцы», Струве не назвал имени поэта, только упомянул, что он принадлежит ко второй эмиграции (времени Второй мировой войны), потом уже, когда я как-то процитировал эти строчки, мне назвала имя Моршена (с ударением на последнем слоге) Е.Рабинович, еще позже я прочел все стихотворение в 4-м томе собрания сочинений Гумилева (Вашингтон, 1968. С. 574–575).

Моршен удивился, что я вообще читал что-то из его стихов, и потом продолжал говорить о своей молодости, как будто перерыва не было, но затем как-то незаметно, ничем не обозначив начало нового эпизода, стал рассказывать, как он шел по коридору Киевского университета и вдруг услышал, как молодой человек читает своей девушке (видимо, в назидание) стихотворение «Индюк». Он повернул голову, кажется, встретился взглядом с читавшим, и прошел дальше. «Я счел, что могу в стихах несколько видоизменить этот эпизод», – закончил рассказ Моршен. Я цитирую, конечно, неточно, но смысл был тот, что именно этот эпизод, переведенный в более «патетический» регистр (там цитируются с метрической модификацией строки из стихотворения «Фра Беато Анджелико» («В стране, где гиппогриф веселый льва…»), и стал основой упомянутого мною стихотворения.

«Шепот вдохновенный» – эзотеричность, приглушенность, недомолвки – окрасили всю историю культа Гумилева, возникнув с появлением первых признаков официального табу². Его имя стало существовать в литературных текстах в режиме загадки. Читатель распознавал его присутствие, шла ли речь о попытке цельного, хоть и приблизительного «стилистического портрета» его поэтического мира – как в стихотворении Антонины Мухаревой «Памяти поэта»:

 
Для меня ли стрела арбалета,
Свист пращи, облетающий мир —
С того дня, как мне стал амулетом
Синий камень – священный сапфир.
 
 
Если этот безоблачно-синий
Временами туманится взор,
Знаю – тигры спустились к долине
Из лесов заповедных гор.
 
 
Раскаленные пасти все ближе!
В тростниках пробегающий взгляд,
И под кровлями пальмовых хижин
Старики собирают ребят.
 
 
К водопою траву приминая,
У священной реки залегли…
В эту ночь безрассудная Майя
Управляет всей кровью земли.
 
 
Гонг, протяжно ревущий у храма,
Точно звон притупленных мечей.
И предвечные Будда и Брама
Не приемлют молитвы ничьей.
 
 
Голоса завывающей меди
Отдаются так больно в висках.
И мой лоб и пылает, и бледен,
И горячею стала рука.
 
 
И как в полночь у храма Изиды,
Сердце в пьяном, багряном хмелю,
И того, кого так ненавидел,
Я опять безответно люблю.
 
 
И взращенный в далеком Сиаме
В недрах гор, ограждающих мир,
Берегу я безоблачный камень,
Синий камень – священный сапфир³, —
 

или о его проникновении на страницы периодики под псевдонимами «акмеист» и «акмеисты» (портреты Н.К. Шведе-Радловой «заставляют вспомнить другую, раннюю ее работу – портрет поэта акмеиста, в котором “стиль” не мешал характеристике»⁴), «поэт»⁵, «автор “Заблудившегося трамвая”»⁶, или о неподписанных эпиграфах, как к стихотворению Сергея Рудакова «Жизнь» («Мелькают дни, часы, минуты…»):

 
Остановите, вагоновожатый,
остановите сейчас вагон⁷, —
 

или к сборнику В. Заводчикова:

 
Ни шороха полночных далей,
Ни песен, что певала мать,
Мы никогда не понимали
Того, что стоило понять⁸, —
 

или об анонимных цитатах по разным поводам – в очерке о капитане теплохода: «…бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так что сыплется золото с кружев, с розоватых брабантских манжет»⁹, в пересказе пьесы о ссыльной польской бунтарке, умирающей в тайге:

 
Там в далекой Сибири,
Где плачет пурга,
Застывают в серебряных льдах мастодонты…
И не их ли тоска
Там шевелит снега,
Красной кровью не их ли горят горизонты¹⁰, —
 

в рассуждении о пользе воображения после пересказа мыслей Писарева об умении мечтать и после «пылинки дальних стран»: «Это – из Блока. А другой поэт сказал:

 
В каждой луже – запах океана,
В каждом камне – веянье пустынь…
 

Пылинка дальних стран и камень на дороге! Часто с таких вот пылинок и камней начинается неукротимая работа воображения»¹¹, – где активизация пытливости читателя в поисках «другого поэта» вторит гимну воображению, или, наконец, о полутайных его стихах в устах беллетристических персонажей, как, например, в «Наших знакомых» Юрия Германа, где герой «очень долго, страшно завывая и тараща глаза, читал:

 
Я счастье разбил с торжеством святотатца,
И нет ни тоски, ни укора…¹², —
 

или же в устах косоплечего главного бухгалтера правления «Красного Металлурга», который во время лодочной прогулки по Фонтанке увидел:

Впереди, через Садовый мост, рванулся к Марсову полю трамвай. Косоплечий потянулся и продекламировал:

 
– Остановите, вагоновожатый!
Остановите сейчас вагон!
 

– О-о! – с уважением пробормотал латыш: – Та фы поэт!

– Питаю некоторую склонность! – иронически ответил косоплечий. – А вы?¹³, —

или в «Голубой книге», где строки из «Фарфорового павильона» приобретают почти невытравимый зощенковский привкус:

Мы ему сказали:

– Уезжайте теперь. И лучше всего, устройтесь там у себя на работу. И параллельно с этим пишите иногда хорошие стихи. Вот это будет правильный для вас выход.

Он сказал:

– Да я так, пожалуй, и сделаю. И я согласен, что молодые авторы должны, кроме своей поэзии, опираться еще на что-нибудь другое. А то – вон что получается. И это правильно, что за это велась кампания.

И, поблагодарив нас, он удалился. И мы, литфондовцы, подумали словами поэта:

 
О как божественно соединенье
Извечно созданного друг для друга,
Но люди, созданные друг для друга,
Соединяются, увы, так редко¹⁴.
 

Школы читателей, как известно, «подчас даже группирую[т]ся и независимо от наличных на Парнасе партий»¹⁵. И не только на Парнасе, но также и в агоре. С одной стороны, как симптом известного диссидентства (ср. характеристику ленинградского Института экранного искусства в середине 1920-х: «В этом особняке приобщались к высокому искусству экрана <…> молодые люди, с упоением читавшие Гумилева и избегавшие слова “товарищ”»¹⁶) интерес к стихам расстрелянного не раз попадал в разносы¹⁷, доносы¹⁸ и показания¹⁹, стихи Гумилева изымались при обысках²⁰. С другой стороны, в конце 1920-х – начале 1930-х интерес к Гумилеву охватил широкий круг молодых советских, даже пролетарских²¹ и крестьянских²² поэтов, не говоря уже об образованном слое молодежи²³, заявлен был и самим Александром Жаровым²⁴ и вызвал разговоры о необходимости переиздания Гумилева, на которые отзывался Маяковский в 1929 году на пленуме РАППа, нападая на Цветаеву: «Это полонщина <…>, которая агитировала за переиздание стихов Гумилева, которые “сами по себе хороши”. А я считаю, что вещь, направленная против Советского Союза, направленная против нас, не имеет права на существование, и наша задача сделать ее максимально дрянной и на ней не учить»²⁵.

Школа читателей состояла из просто читающих Гумилева (выписывающих, переписывающих, хранящих²⁶, размножающих, распространяющих, начитавшихся²⁷, подражающих²⁸, имитирующих²⁹) и «вычитывающих» Гумилева с большим или меньшим основанием из всего наличного корпуса русской и советской поэзии. Назовем из последних лишь некоторых:

Георгий Горбачев:

«И вот под небом, дрогнувшим тогда, / Открылось в диком и простом убранстве, / Что в каждом взоре пенится звезда / И с каждым часом ширится пространство» (Н.Тихонов)³⁰.

Марк Слоним:

«Над зеленою гимнастеркой / Черных пуговиц литые львы; / Трубка, выжженная махоркой, / И глаза стальной синевы» (Н.Тихонов)³¹.

Дмитрий Святополк-Мирский:

«И все мне казалось – за поворотом / Усатые тигры прошли к водопою», «Откуда ты? Какой вокзал / Тебе продал билет?» (М. Светлов)³².

Алексей Эйснер:

«Одинокая пальма вставала над ним / На холме опахалом своим, / И мелькали, сверлили стрижи тишину / И далеко я видел страну» (И.Бунин)³³.

Владимир Державин:

«Далека симбирская глушь, / тихо времени колесо… / В синих отблесках вешних луж / обывательский длинен сон. / По кладовым слежалый хлам, / древних кресел скрипучий ряд, / керосиновых тусклых ламп / узаконенная заря. /. / И никак не уйти от глаз, / просквозивших через века, / стерегущих и ждущих в нас / взгляд ответный – большевика» (Н. Асеев)³⁴.

Иннокентий Оксенов:

«Здесь спор ведут с единоверцем, / Засыпав лошадям овса, / И, ставни с вырезанным сердцем / Закрыв, спускают на ночь пса» (В.Рождественский)³⁵; «Пар клокочет, и поднят якорь / Вымпела высоко взнесены / Над отчалившими по знаку / Быстроходной рабочей страны»; «А мне представлялось: когда на восходе / Пустым океаном владеет заря, / И льдины отколотые проходят, / Холодной прозеленью горя, / – На ледоколе, а то на собаках, / Стремлюсь в снеговой непрерывный мятеж; / Как горько, бывало, проснуться, заплакав / От явной несбыточности надежд» (В. Наумова)³⁶; «Искатели таинственных цветов, / Не внесенных в тома энциклопедий, / Во снах мы видим чашечки из меди… / …Мы видим сны и сотни поездов, / Товаропассажирских и почтовых, / Всегда служить ботанике готовых, / Спешат к лесам, где бурые медведи, / К озерам, где разрезана жара / Грудными плавниками осетра…» (В. Саянов)³⁷.

Абрам Лежнев:

«Обозы врозь, и мулы – в мыле, / И в прахе гор, в песке равнин, / Обстрелянные, мы вступили / В тебя, наказанный Казвин!» (Э. Багрицкий)³⁸.

Евгения Мустангова:

«За отряд улетевших уток, / за сквозной поход облаков / мне хотелось отдать кому-то / золотые глаза веков…» (Н.Асеев)³⁹.

Николай Степанов:

«Двух бокалов влюбленный звон / Тушит музыка менуэта. / Это празднует Трианон / День Марии Антуанетты» (М.Светлов)⁴⁰.

Вячеслав Завалишин:

«В рыжих травах гадюки головка / Промелькнула, как быстрый укол, / Я рукой загорелой винтовку / На вечернее небо навел» (Н.Тихонов); «Я любил ветер верхних палуб, / Ремесло пушкаря, / Уличные скандалы / И двадцать пятое октября» (И. Эренбург); «Мы в походе не спим недели, / Извелись от гнилой воды; / Наши волосы поседели / От своей и чужой беды» (А.Сурков)⁴¹.

Николай Вильям-Вильмонт:

«Середина нынешнего века, / Втиснутая в ямбы и гранит / Жесткими руками человека / Что-то первобытное хранит» (А. Межиров)⁴².

Последний случай снова сплетает поэтику и политику, когда примстившееся сходство «интонации», тематические якобы переклички (включающие полемику) и другие сближения обладают зловещей силой и заставляют доброжелателей выгораживать тех, кто запятнан реминисценцией. Так было, когда тень «Моих читателей» упала на стихи безупречно-советского Виктора Гусева:

 
Я был в Самарканде, я Волгу видел,
Я по небу мчался средь жутких стихий.
Работал в газетах полков и дивизий,
На канонерках читал стихи.
Я в краснофлотском играл джаз-банде.
Я в шахты спускался, взлетал наверх
И всюду: в Свердловске, в Кузнецке, в Коканде,
Я был как поэт и как свой человек.
В шинели, в шубе, в бухарском халате,
У южных пустынь и у северных льдин
Встречал меня друг, однокашник-читатель,
Суровой и честной руки гражданин.
И хоть не отмечен я славой и стажем,
Я видел: он знает, чем я дышу.
И любит за каждую песню и даже
За ту, что я завтра ему напишу.
 

При чтении этих стихов Гусева приходят на память стихи певца русского империализма, Гумилева, написанные на «аналогичную тему». В данном случае не важно, задавался ли Гусев целью противопоставить немощной теме, развернутой предельно себялюбивым певцом русского фашизма, великую тему нашей жизни, нашей гордости и нашей славы, или он этой целью не задавался. Важно то, что это противопоставление получилось. Тема у Гумилева – бледная, немощная, несмотря на все попытки оживить ее. Тема Гусева – яркая, красочная тема. Мы не говорим здесь о качестве талантов. Но мы должны сказать, почему бесцветна, нежизненна тема у Гумилева и почему многоцветна, полнокровна тема у Гусева. У Гумилева тема бесцветна потому, что отражает идеологию квасного националистического хвастовства тем, что он тоже на канонерках читал стихи⁴³.

В этом случае пришлось целую статью посвятить неуместности самого совместного называния двух имен⁴⁴.

Таким образом, не только цепкой или рассеянной памятью стихотворцев, не только солидаризирующимися и полемизирующими, но и усилиями этих (и целого ряда других) «вычитывающих» в русской и советской поэзии (как в поэзии после Гумилева, так и в поэзии до него⁴⁵) создавался некий обширный «quasi-гумилевский текст».

Впервые: Natales grate numeras? Сборник статей к 60-летию Г.А. Левинтона. СПб., 2008. С. 548–560.

1.

Струве Г. Николай Гумилев – жизнь и личность // Гумилев Н. Собрание сочинений. Вашингтон, 1962. Т. 1. С. XLIII; стихотворение Н. Моршена напечатано в журнале «Грани» (1950, № 8).

2.

Ср. зафиксированный 18 января 1924 г. разговор с одним марксистским критиком: «Среди разговора узнал от Войтоловского, что само имя расстрелянного Гумилева запрещено упоминать. Против Львова-Рогачевского, который в своей “Истории” русской новейшей литературы посвятил этому поэту отдельный раздел – страшное возмущение… Как посмел?!») (Ефремов С.О. Щоденники. 1923–1929. Київ, 1997. С. 58). Об этом периоде см. содержательную публикацию: Двинятина Т.М. Н.С.Гумилев в литературном сознании конца 1920-х годов (Из комментария к дневнику П.Н.Лукницкого) // Печать и слово Санкт-Петербурга. Сб. науч. трудов. Петербургские чтения 2003. СПб., 2003. С. 183–194.

3.

Мухарева А. Cartes postales. Стихи. Кн. 3. Саратов, 1923. С. 79–80. Антонине Николаевне Мухаревой (1891–1962) принадлежали также сборники «Стихи. Кн. 1» (Пг., 1916), «Стихи. Кн. 2» (Саратов, 1921). О первой книге Давид Выгодский писал: «Зато образцы она выбирает в большинстве случаев со вкусом: это чаще других Гумилев и Ахматова…» (Летопись. 1917. № 7–8. С. 328). До известной степени обоснованно приписывание ей появившейся тогда же в том же Саратове рецензии на «Огненный столп», подписанной инициалом «М.» (Галушкин А.Ю. (сост.). Литературная жизнь России 1920-х годов: События. Отклики современников. Библиография. Т. 1. Ч. 2. М., 2005. С. 142), но все же ряд мотивов в ней (память об отзыве И.Анненского, деление акмеистов на левое и правое крыло и др.) склоняет к предположению об авторстве М.А.Зенкевича. Ср.: «Небольшая в 70 стр., изящно изданная, вышедшая в августе сего года, книжка стихов Гумилева теперь, после его смерти, приобретает особый интерес и значительность. Ею, так же, как и еще не появившейся книгой “Посредине странствия земного”, подводится неожиданный итог творчеству поэта. И точно предчувствуя это, поэт начинает свою книгу стихотворением “Память”. <…> В ряде стихотворений (“Молитва мастеров”, “Персидская миниатюра”, “Мои читатели”) дается поэтом определение и оценка своей поэзии. Он остерегается тех учеников,

 
Которые хотят, чтоб наш убогий гений
Кощунственно искал все новых откровений.
 

И действительно, в новейшей поэзии Н.Гумилев занимал позицию правых – акмеистов парнасцев, неоклассиков, предпочитавших усовершенствовать старые испытанные приемы, чем рисковать на еще неизвестное новое. Экзотические и декоративные мотивы всегда были у Н.Гумилева лучшими в его творчестве, выделяются они и в “Огненном столпе” (“Слоненок”, “Леопард” и др.). Одним из основных устремлений Н.Гумилева как акмеиста было – стремление к мужественному в противоположность вечно-женственному символистов. В стихот<ворении> “Мои читатели”, одном из лучших в сборнике, поэт с гордостью указывает на своих поклонников. <…> Сильные, злые и веселые возят его книги в седельной сумке, читают в пальмовой роще, забывают на тонущем корабле, потому что

 
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой <…>
 

Среди современной поэзии футуристов и имажинистов, часто “оскорбляющих неврастенией”, это спокойное признание поэта особенно характерно. Последние стихи дорисовывают знакомый уже читателям по прежним книгам образ Гумилева как поэта. В них он является уверенным мастером избранного им стиля. Меньше чувствуется главный недостаток его поэзии – приподнятый и риторический пафос, за что когда-то Инн. Анненский назвал его поэзию бутафорской, недостаток общий у Гумилева с его былыми учителями Теофилем Готье и Брюсовым, и особенно заметный в первых книгах его, в “Жемчугах” и “Чужом небе”. Книга озаглавлена “Огненный столп”, и действительно, стихи ее блещут молниями каких-то предчувствий. Поэту чуется рождение в современном человеке под скальпелем природы и искусства “органа для шестого чувства” (“Шестое чувство”). Молниями каких-то прозрений пронизаны стихи “У цыган” и особенно “Заблудившийся трамвай”, где сознание поэта сливается с каким-то жившим до него и с я будущим. <…> Книга заканчивается небольшой поэмой “Звездный ужас”, в которой очнулась память поэта, понявшего что —

 
…Наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет».
 

(Саррабис (Саратов). 1921. № 4. С. 12).

Ныне эта рецензия перепечатана в подборке журнальных сочинений М.Зенкевича саратовского периода (Волга – XXI век. 2008. № 3–4).

4.

Голлербах Э. Выставка «Шестнадцати» // Красная газета. Веч. вып. 1927. 30 апреля.

5.

См. репродукцию парижского портрета Гумилева работы Натальи Гончаровой (1917), озаглавленную «Поэт», в харьковском журнале «Календарь искусств» (1923. № 5).

6.

См.: Морев Г. СВ // НЛО. 2000. № 46. С. 151; автор упомянутой здесь статьи о трамвае в русской поэзии хотел было взять эпиграфом к ней «И все твое лицо прекрасно, как трамвайное кольцо. Н. Г.», но издатели бестрепетно сняли эпиграф – чтоб не дразнить цензуру. Тем более что так оно и было, но инициалы принадлежали не автору «Заблудившегося трамвая», а автору стихотворения «Окраины враждебных городов», написанного в 1965 г. в Риге, – Наталье Горбаневской.

7.

Спектр. Сборник стихов. Издание авторов. Ленинград, 1927. С. 18.

8.

Заводчиков В. Седое время. Л., 1928. С. 9. О влиянии Пастернака и Гумилева на Владимира Павловича Заводчикова (1904–1969) и Дмитрия Анатольевича Левоневского (1907–1988) см.: Чевычелов Д. О «божественном треугольнике» // Студент (Л.). 1928. 22 апреля.

9.

Братья Тур [Тубельский Л. Д., Рыжей П. Л.]. Последний романтик // Известия. 1934. 30 октября.

10.

Крути И. Альбина Мегурская // Современный театр. 1929. № 12. С. 8. Исаак Аронович Крути (1890–1955) – историк театра; разбивку на строки сохраняем.

11.

Паустовский К. Золотая роза. Заметки о писательском труде. М., 1956. С. 151; цитата, конечно, была замечена в русской зарубежной печати: Чемесова А. [Ширинкина А.] Путешествие без карты // Грани. 1956. № 30. С. 151.

12.

Герман Ю. Наши знакомые. Л., 1936. С. 480–481.

13.

Грабарь Л. Журавли и картечь: Повести. М.,—Л., 1928. С. 103; Леонид Юрьевич Грабарь (Шполянский; 1896–1938) – ленинградский прозаик, расстрелян.

14.

Красная новь. 1935. № 7. С. 32; ср. там же анонимное: «Но все же навеки сердце угрюмо, / И трудно дышать, и больно жить» (С. 5).

15.

Томашевский Б. Пушкин – читатель французских поэтов // Пушкинский сборник памяти проф. С.А. Венгерова. М.; Пг., 1922. С. 212.

16.

Садовский А., Славентатор Д. Фридрих Эрмлер // Литературный современник. 1941. № 3. С. 107.

17.

Один из примеров: в 1928 году на пленуме Сибирского краевого комитета партии обсуждался тот факт, что «один мальчик посвятил свои стихи Н. Гумилеву» (Вивиан Итин – письмо А.М.Горькому // Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1969. Т. 1. С. 38). Возможно, что речь шла о поэте Константине Беседине, авторе сборника «Странствования» (1923) и сотруднике многих сибирских журналов и газет (Здобнов Н.В. Материалы для сибирского словаря писателей. М., 1927. С. 13), пославшем из Новосибирска в Ленинград в 1925 г. на имя Георгия Иванова (!), уехавшего из советской России в 1922 г., свою поэму «Путешествие», посвященную памяти Гумилева и завершавшуюся строфой:

 
И печально память тогда
Мне шепнула, грусть затая,
Что рассеялся без следа
Мой случайный миг забытья.
Отчего – не знаю – взгрустнул…
И на столике глобуса шар
Я, задев плечом, шевельнул
И… попал на Мадагаскар…
 

(РО ИРЛИ. Коллекция П.Н. Лукницкого. Альбом III-4, № 37).

18.

См. например: Шенталинский В. Донос на Сократа. М., 2001. С. 236.

19.

Так, сообщалось, что критик Лев Гладков был посажен за то, что поднял тост за Гумилева (Горский И. Солнце восходит с Запада // Новое слово (Берлин). 1942. 3 июня) – будто бы по доносу поэтессы Е. Шевелевой; брат его, драматург А.К. Гладков, винил другого литератора. Только в октябре 1963 г. было прекращено дело человека, изготовившего самиздатскую книжку Гумилева «Забытое» (58–10. Надзорные производства прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде: Аннотированный каталог. М., 1999. С. 641). Ср. также: Распятые: Писатели – жертвы политических репрессий. Вып. 4: От имени живых… / Автор-сост. З. Дичаров. СПб., 1998. С. 169.

20.

Например, у С. Дрейдена (вместе со стихами Ахматовой) в 1949 г. (Распятые: Писатели – жертвы политических репрессий. Вып. 4. С. 121).

21.

Ср.: «Напомним, что лет пять тому назад возможность положительного стилистического влияния Гумилева или Георгия Иванова на русскую пролетарскую поэзию показалась бы крайним абсурдом, а в настоящее время это совершившийся факт (см., например, стихотворение <С.> Маркова “Адресное бюро” в декабрьском выпуске “Звезды” за 1928 год <…>)» (Державин В. Рец. на кн.: Рильський М. Де сходятся дороги. 1929 // Красное слово (Харьков). 1929. № 4. С. 101). Владимир Николаевич Державин (1899–1964) – филолог-украинист, поэт; его наблюдения над русской поэзией заслуживают реактивации в научном обороте.

22.

Ср.: «Особо скажу о Гумилеве. Существует мнение, что у Гумилева нельзя учиться. Мнение это ошибочно. У Гумилева есть чему поучиться. У этого поэта очень четкие вещные образы, полновесный язык, чего нет у нас. Конечно, под гумилевскую идеологию подпадать не нужно, нужно оберегать себя от этого. Но крестьянские поэты теперь же должны приняться за упорную учебу над формой. Если мы не сделаем этого, то очень долго не изживем положения, которое в крестьянской поэзии наблюдается сейчас, – когда имеются тысячи пишущих стихи, и в то же время нет хороших поэтов» (Исаковский М. // Пути развития крестьянской литературы: Стенограммы и материалы Первого Всероссийского съезда крестьянских писателей. М.; Л.: 1930. С. 102).

23.

Ср.: «Гумилев отрезан от современности не только смертью, но и всем характером своего творчества, несмотря на то, что и среди его книг добрая половина приходится на 1917–1922 годы. Эффективность творчества Гумилева оказалась гораздо сильнее многих других, – т. к. наряду с замалчиванием и игнорированием его имени в профессиональных литературных кругах, он пользуется исключительной любовью и уважением среди тех, кого можно было бы назвать старым словом “любителей и ценителей словесности” <…> Если расширить понятие низовой литературы и включить в нее поэтическое творчество молодежи, прошедшей определенную ступень литературной культуры и в силу интересов и специальности постоянно имеющей дело с запасами нашего поэтического вчера, то в этой среде имя Гумилева стоит исключительно высоко. Этот приглушенный и неофициальный культ Гумилева как бы компенсирует то, что Гумилев в сущности не имеет прямых последователей и учеников в современной русской поэзии. Блок, Маяковский, Пастернак, Есенин оставили после себя хвосты явных подражателей, у Гумилева они заменены тайными поклонниками» (Кемшис М. [Подшебякин-Баневич М.Ф.] Новейшая русская поэзия // Darbai ir dienos. (Acta et commentationes ordine philologorum). Kaunas, 1931. [T.] II. P. 223–224).

24.

Ср. отзыв А. Безыменского и С. Родова о реакционной тенденции жаровского «назад к Гумилеву» (Молодая гвардия. 1928. № 12. С. 194) и фразу И. Сельвинского о «полном отчаяния заявлении Жарова об учебе у Гумилева и первой ласточке этой учебы – “Магдалине”» (там же. С. 196); ср.: «Жаров зовет пролетпоэзию от газетчика Маяковского к экзотичнейшему парнасцу Гумилеву, поэту, у которого поэтическая форма социально-функциональная (по-своему, конечно), как ни у кого» (Третьяков С. Наши товарищи // Новый ЛЕФ. 1928. № 10. С. 1). О возможном отголоске Гумилева у самого А. Безыменского см.: Ронен О. Лексические и ритмико-синтаксические повторения и неконтролируемый подтекст // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 1997. Т. 56. № 3. С. 40–41.

25.

Маяковский В. Полное собрание сочинений в 13 тт. Т. 12. М., 1959. С. 391; цитируемая фраза была обнародована в журнале «На литературном посту» в 1930 г. – ср. иронический отклик Г. Адамовича: Сизиф. Отклики // Последние новости. 1931. 19 февраля.

26.

Само хранение до известной степени было поступком. Возможно, что А.Е. Крученых, приторговывавший поэзией начала века, не держал у себя книг Гумилева (Алексей Крученых в свидетельствах современников / Сост. С. Сухопарова. Мюнхен, 1994. С. 180) не из-за былых литературно-групповых разногласий, а страха ради иудейска.

27.

Ср. отголосок «Капитанов» («Кто иглой на разорванной карте отмечает…») в стихах о геополитическом противостоянии СССР и США: «Это сам генерал Эйзенхауэр в нарте / На собаках влетает во тьму, / Отмечая крестом на потрепанной карте / Все, что нужно отметить ему» (Колтунов И. Гренландия // Звезда. 1948. № 4. С. 26).

28.

Из многих персонажей укажем на одного: «Пройдя школу Гумилева <…> Глушков не без успеха мог бы углублять и развивать поэтические идеи Гумилева» (Н. У. [Ушаков Н.] Киев и его окрестности // Ветер Украины. Альманах ассоциации революционных русских писателей «АРП». Кн. 1. Киев, 1929. С. 124); речь идет о Михаиле Глушкове, авторе сборника «Taedium vitae: Стихи» (Киев, 1922), «короле юмористов» (Крученых А. Наш выход. К истории русского футуризма. М., 1996. С. 150), общепризнанном как прототип Авессалома Изнуренкова в романе Ильфа и Петрова. О самом Н. Ушакове см.: «Акмеизм, уже ушедший в историю литературы, – отличная школа для современных поэтов» (Поступальский И. О стихах Н. Ушакова // Печать и революция. 1928. № 1. С. 100).

29.

Ср. запись от 23 октября 1924 г.: «Во “Всемирную литературу” пришло письмо из провинции с прекраснейшим сонетом и с письмом, в котором сообщается, что стихи получены во время спиритического сеанса от Гумилева. Сообщается также, что Гумилев находится в настоящее время на планете Юпитер и продолжает там работать. Любопытнее всего то, что стихи великолепно сработаны под Гумилева» (Сны и явь. Из альбома поэтессы Марии Шкапской / Публ. С. Шумихина // Субботник НГ. 2001. 20 октября).

Стихотворение, якобы написанное Гумилевым в тюрьме, появилось в самиздате в 1960-е. Мнение о том, что автором стихотворения является С.А. Колбасьев (Эльзон М.Д. О герое стихотворения «В час вечерний, в час заката…» // Русская литература. 2000. № 4. С. 150–153), пока не представляется доказанным. Ср.: «Помню, последний наш разговор о Гумилеве был связан с тем, что кто-то принес Ахматовой стихи, которые якобы были написаны Николаем Степановичем в камере. И мы гадали – подлинные это стихи или нет» (Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 2004. С. 479). См. свидетельство Леонида Бородина: «…когда лязгает замок дальней двери, я уже хожу по камере и читаю шепотом (вслух больновато) стих Гумилева, который будто бы написан им в камере перед расстрелом. Доказательств тому нет, и если подделка, то талантливая.

 
В час вечерний, в час заката
Колесницею крылатой
Проплывает Петроград…
 

<…> Как и прежде, как в молодости, Гумилев действует на меня гипнотически. Мне не холодно, не больно, не одиноко. И я до ужина топаю по камере и шепотом читаю Гумилева – все, что помню» (Бородин Л. Без выбора. Автобиографическое повествование // Москва, 2003. № 9. С. 15).

30.

Горбачев Г. Н. Тихонов // Печать и революция. 1927. № 6. С. 78 («Ясность, скупую четкость, обдуманную полновесность сурового и мужественного стиха Гумилева он на первых же порах синтезирует с торжественной плавностью Мандельштама»). Георгий (Григорий Ефимович) Горбачев (1897–1937) – критик-марксист, политработник, арестован после убийства Кирова, расстрелян в Челябинске 10 октября 1937 г. Сближение двух имен, поддержанное памятью о том, что «Гумилев перед самой смертью предсказал ему большую будущность» (Адамович Г. Поэты в Петербурге // Звено (Париж), 1923. 10 сентября), – общее место у всех, писавших о Тихонове, вплоть до сравнительно недавней публикации (Шошин В.А. Н. Гумилев и Н.Тихонов: Фрагменты книги «Повесть о двух гусарах» // Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 201–234), в которой рассказывается, что если нарочно написать на бумаге Гумилев, то и выйдет Тихонов. Однако после 1920-х это неистребимое сближение, как правило, дезавуировалось, например: «От редакции. В рецензии Вс. Рождественского на книгу А. Гитовича “Стихи”, помещенной в “Звезде” № 1 за 1935 г., по ошибке редакции допущено следующее выражение: “Только тогда “романтический” голос поэта, многому учившийся у мужественности Н.Гумилева и Н.Тихонова, найдет выход к подлинному реализму” и т. д. (стр. 251). Такая редакция фразы дает повод к совершенно неправильной трактовке творчества классово-враждебного писателя Н.Гумилева и проводит недопустимую аналогию между его творчеством и творчеством советского писателя Николая Тихонова» (Звезда. 1935. № 4. С. 271).