Текст книги "Что вдруг"

Часть IV
Заметки о Гумилеве

Неизвестное стихотворение Гумилева

Среди мотивов цензурной амнистии Гумилева в начале перестройки одним из самых ходовых было соображение о том, что за три большевистских года он не написал ни одного стихотворения против новой власти. Обстоятельство действительно примечательное, в интерпретации нуждающееся и не отводимое бесспорным напоминанием о том, что поэт, вообще говоря, не обязан фиксировать в стихах свое отношение к текущей современности. Одним (но только одним!) из объяснений выразительному молчанию неробкого Гумилева может служить тот факт, что оценку «побед демократии» он дал в рифмах еще на заре своей литературной деятельности.

В альбом беллетристки Лидии Ивановны Веселитской (1857–1936), писавшей под именем «В. Микулич», поэтом внесено стихотворение под заглавием «1905. 17 октября» – посвященное, таким образом, обстоятельствам принятия манифеста о свободах. Пятерка в обозначении года перерисована из шестерки, и это, по-видимому, косвенно указывает на дату записи в альбом – 1906 год.

 
Захотелось жабе черной
Заползти на царский трон.
Яд жестокий, яд упорный
В жабе черной затаен.
 
 
Двор смущенно умолкает.
Любопытно смотрит голь,
Место жабе уступает
Обезумевший король.
 
 
Чтоб спасти свои седины
И оставшуюся власть,
Своего родного сына
Он бросает жабе в пасть.
 
 
Жаба властвует сердито,
Жаба любит треск и гром,
Пеной черной, ядовитой
Все обрызгала кругом.
 
 
После, может быть, прибудет
Победитель темных чар,
Но преданье не забудет
Отвратительный кошмар¹.
 

Гумилев встречался с Микулич в доме Коковцевых – своего одноклассника, поэта Дмитрия Ивановича Коковцева (1887–1918)², его отца, архитектора Ивана Николаевича Коковцева (1863–1912), его матери Анны Дмитриевны, урожденной Лермонтовой (как дальнюю родственницу великого поэта ее обслуживал Литфонд; умерла в инвалидном доме в конце 1930-х).

Как известно, с рекомендательным письмом от Микулич Гумилев явился в 1906 году в Париже к Зинаиде Гиппиус. По-видимому, в дальнейшем знакомство Гумилева с Веселитской активно не поддерживалось, хотя она продолжала жить в Царском Селе (в котором поселилась в 1896 году) и была знакома с его семьей³. Фактически усыновленный ею Яков Меньшиков (1888–1953), сын (от первого брака) ее друга – известного нововременского публициста (и сам впоследствии выступавший в эмиграции как интересный эссеист), был однокашником Гумилева по Николаевской гимназии, директор которой Иннокентий Федорович Анненский осенью 1905 года был вынужден покинуть свой пост отчасти вследствие позиции, занятой записным хранителем устоев, членом родительского комитета М.О. Меньшиковым, к вящей радости последнего. Тем не менее Анненский вписал в альбом приятельницы своего недруга⁴ стихотворение «Л.И.Микулич», гимн городу, в котором им довелось проживать:

 
Скажите: Царское Село,
И улыбнемся мы сквозь слезы⁵.
 

Стихотворение это записано 10 апреля 1906 года, и, видимо, Гумилев был следующим за своим учителем вкладчиком альбома.

Двенадцать лет спустя, когда бывший царскосельский гимназист, вернувшийся из Европы, оказался в ядовитой пене сердитой власти, он уже твердо знал, что «политическая песня – скверная песня»⁶. Однако полная победа «жабы» знаменовала теперь для него скорое наступление желанного идеала. Выученик Ницше, ревнитель идеи «вечного возвращения», он полагал, что, говоря словами его «Канцоны третьей»⁷, «как встарь», на земле властвовать предстоит поэтам-друидам, ибо кругооборот наследовавших им четырех каст правителей (воины, купцы, клерки, парии⁸), наконец, близок к завершению, поскольку последний элемент тетрады дождался своей очереди на трон – при, можно думать, неуклонно убывающей длительности владычества.

О забрезжившем возвращении мирового круга к исходной точке Гумилев толковал ропщущей советской аудитории в августе 1920 года: «В древние времена власть принадлежала духовенству – жрецам, затем – вплоть до наших дней – войску. Сейчас же на наших глазах начинается период власти пролетарской. Ясно каждому, что и он ложен, как предыдущие, и только когда власть перейдет к мудрецам, к людям высшего разума – словом, к человеческому гению, только тогда… о, тогда…»⁹.

Предвкушение приближающейся инаугурации неодруидов, «победителей темных чар», объясняет его согласие примкнуть к петроградским инсургентам в ноябре 1920 года¹⁰, снискавшее ему звание «явного врага народа и рабоче-крестьянской революции»¹¹.

Под автографом в альбоме Л.И. Веселитская пометила:

Расстрелян в 1921 году в Петрограде.

Когда он написал мне в альбом это стихотворение, я подумала, что его можно истолковать двояко, и спросила самого поэта: «Как это понять, Николай Степанович?». Он помолчал и сказал: «А как хотите, так и понимайте».

Впервые: Russian Philology and History. In Honour of Prof. V. Levin. Jerusalem, 1992. Р. 34–38.

1.

ИРЛИ. Ф. 44. № 22. Л. 73.

2.

Об отношениях Гумилева с Д.И. Коковцевым см.: Азадовский К.М., Тименчик Р.Д. К биографии Н.С. Гумилева (Вокруг дневников и альбомов Ф.Ф. Фидлера // Русская литература. 1988. № 2. С. 177–178). О вечерах у Коковцевых в 1904–1905 гг. см. сведения, полученные П.Н. Лукницким от А.А. Мухина и А.Д. Коковцевой: «С 1904 г. А.Д. и И.Н. Коковцевы в своем доме на Магазейной ул. стали устраивать литературные «воскресения». Здесь бывали: И.Ф. Анненский, В.Е. Максимов-Евгеньев, Веселкова-Кильштедт, М.О. Меньшиков (публицист-нововременец), Туган-Барановский, В. Ковалева (дочь Буренина), К. Случевский, Л.И. Микулич, Е.М. и А.А. Мухины, Кондратьев, Гофман, Савицкий (поэт), Катайский [Катанский?], Копыткин, Влад. Тихонов, братья Клименко, Андрей А. Горенко, В.И. Кривич (с 1905) и др. До отъезда в Париж [Гумилев] постоянно бывал на «воскресениях» и несколько раз выступил с чтением стихов и выдерживал яростные нападки и издевательства присутствовавших (в числе которых был и хозяин дома), не признававших «декадентства». Бывал у Коковцевых и в другие дни, встречаясь здесь с братьями и сестрами Вульфиус, с братьями Ягубовыми, Ухтомским (сыном издателя), Влад. Дешевовым и др.» (Лукницкая В. Любовник. Рыцарь. Летописец (Три сенсации из Серебряного века). СПб., 2005. С. 162–163).

3.

В 1920 г. она писала Акиму Волынскому (в ту пору сотруднику газеты «Жизнь искусства»): «Если у Вас в редакции бывает поэт Гумилев, то кланяйтесь ему. Очень бы желала знать, как поживает его мать и сестра» (РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 387. Л. 3).

4.

Л.И. Веселитской часто приходилось сочетать малосовместимые знакомства. Толстовец А.М. Хирьяков вспоминал: «– Я Мимочке прямо сказал, – жаловался мне очень любивший меня Лесков, вздергивая недовольно плечами, – нельзя хромать на оба колена. Что-нибудь одно. Если она признает правду Толстого, то зачем она бегает за Иваном Кронштадтским? Каких она там чудес ищет?» (Хирьяков А. Мимочка (Светлой памяти Л.И. Веселитской-Микулич // Очаг (Львов). 1937. № 4. С. 4). См. о ней также: Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков: Переписка. Дневники. Воспоминания. Статьи / Сост., статьи, подгот. текстов и примеч. А.С. Мелковой. М., 2005.

5.

ИРЛИ. Ф. 44. № 22. Л. 68. Подпись: «Ник. Т-о (Анненский)». В первом стихе – разночтение с широко известным печатным вариантом: «Там на портретах горды лица». Альбом открывался посвящением М.О. Меньшикова (5 октября 1905 г.):

 
Das Ewig Weibliche в себя вместили Вы
Mit Etwas Mannlichen в изрядной дозе:
Поэзию и ум – в прелестной прозе,
И сердце нежное, и ясность головы.
 

6.

Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 206.

7.

Гумилев сказал Блоку об этом стихотворении: «Тут вся моя политика». См.: Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. С. 362.

8.

Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. С. 358–359.

9.

См.: Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. С. 361–365. Это изложение гумилевской лекции мемуаристка Н.И. Яблоновская (урожденная Давыдова, ум. в 1978) повторила позднее в беллетризованном автобиографическом очерке (Яблоновская Н. Двадцать первый // Возрождение (Париж). 1953. № 30). Из новейшей литературы по этой теме см.: Иванов Вяч. Вс. Николай С. Гумилев и Жорж Дюмезиль: роль поэтов и тройственность каст в древности // Шиповник. Историко-филологический сборник к 60-летию Р.Д. Тименчика / Сб. издан по недосмотру Ю. Левинга, А. Осповата, Ю. Цивьяна. М., 2005. С. 112–122.

10.

См.: Тименчик Р. По делу № 214224 // Даугава (Рига). 1990. № 8. С. 116–122; Сажин В. Предыстория гибели Гумилева // Даугава (Рига). 1990. № 11. С. 91–93.

11.

Лукницкая В. Николай Гумилев. С. 294 (заключение следователя Якобсона).

Забытые воспоминания

В 1920-х Павел Лукницкий записал для биографической канвы Гумилева воспоминание Ахматовой о 1905 годе: «…когда на пасхальной неделе затеял дуэль с гимназистом Куртом Вульфиусом, Андрей Горенко стал его секундантом. Правда, дуэль не состоялась – гимназическое начальство не допустило»¹.

То, что ему было рассказано сверх того, не зафиксировано в записях Лукницкого, но он на свой страх и риск расшифровал начальное «В» в составленном для него Ахматовой варианте ее донжуанского списка² («В, Г, NN, Ч, Н, Л, З, Ц, Ф, К, Владимир Петрович») как «Вульфиус». Кажется, он ошибался, как следует, видимо, из другого варианта такого списка, составленного для Н.Н. Пунина и хранящегося у его внучки А.Г. Каминской³.

Фамилия Вульфиусов в рассказе о Царскосельской мужской Николаевской гимназии начала века известна по очерку Николая Оцупа об Иннокентии Анненском, где в уста директора гимназии вложена фраза, вызванная шалостью гимназиста: «Вульфиус, какая ты дрянь…»⁴. Нам доводилось отмечать, что такая форма обращения к ученику противоречит другим мемуарным свидетельствам о педагогической манере Анненского⁵. Впоследствии обнаружился источник подтасовки Н. Оцупа – он использовал эпизод из воспоминаний своего старшего брата, Александра Оцупа (писавшего под псевдонимом «Сергей Горный»), тоже воспитанника Царскосельской гимназии, но там этот эпизод с одним из Вульфиусов произошел не у Анненского, а у другого преподавателя⁶.

Несколько братьев Вульфиусов учились в этой гимназии. Их отец Александр Александрович Вульфиус (1854–1940) служил смотрителем уделов в Царском Селе. Мать их, Екатерина Владимировна, урожденная графиня Соллогуб (1860–1918), была дочерью известного русского писателя, автора повести «Тарантас». Это обстоятельство позволяет определить автора очерка, который был опубликован в рижской русской газете⁷ 1926 года за инициалами «А.М.», ибо в 1927 году в рижском же журнале «Перезвоны» (№ 30) помещен очерк «Шутки Соллогуба», подписанный «Анатолий Матюшкин. Рига», автор которого называет себя внуком В.А. Соллогуба. Понятен выбор псевдонима – к роду Матюшкиных принадлежала мать Михаила Виельгорского, известного музыканта и тестя В.А. Соллогуба. Понятно и имя автора этого очерка – Герберт-Анатолий Вульфиус, родившийся в 1884 году, на два года старше Гумилева. В 1939 году он уехал из Латвии в Германию.

Дуэльный партнер Гумилева Курт Вульфиус (1885–1964) тоже жил в Риге последние сорок лет своей жизни, был практикующим врачом, после Второй мировой войны – заметным гомеопатом⁸. Его дочь – рижский искусствовед Вера Барташевская, рассказы которой о семейных преданиях помогли атрибутировать авторство заметки о Гумилеве.

В семействе было еще три брата – Александр, Николай, Михаил, и три сестры – Нина, Нелли, Екатерина. Стихи Екатерины Вульфиус печатались в 1920–1930 годах в рижской периодике.

В заметке Анатолия Александровича Вульфиуса упоминается брат Николая Гумилева – Дмитрий Степанович. Он умер в Риге 3 сентября 1922 года в больнице на Александровской высоте⁹. Родился он в 1884 году в Резекне. По случайному совпадению, у семейства его жены Анны Андреевны Фрейганг (1889–1965) было имение под Резекне, и потому в 1921 году они перебрались в Латвию.

Сестра (единокровная) Гумилева, здесь упоминаемая, – Александра Степановна Сверчкова (1869–1952). Секунданта – «студента Л.» – разъяснить пока затрудняемся.

Как известно, впоследствии в жизни Гумилева была и состоявшаяся дуэль – с Максимилианом Волошиным. Гумилев был одним из последних апологетов идеи поединка в нашем веке – А.В. Амфитеатров вспоминал, что даже в 1920 году Гумилев поговаривал о вызове на дуэль Сергея Городецкого за его доносительские большевизанские статьи. Но и у мальчиков Вульфиусов была своя традиция, связанная с одной несостоявшейся дуэлью – В.А.Соллогуб был секундантом первой дуэли Пушкина с Дантесом. Как вспоминал семейное предание Анатолий Вульфиус в упоминавшемся очерке, «Соллогуб тогда перешел границы данных ему Пушкиным полномочий; последний остался недоволен результатами переговоров своего секунданта, но дуэль в тот раз не состоялась, цель была достигнута. Соллогуб, несмотря на свою юность, знал, что делает».

Воспоминания Вульфиуса вводят нас в самое жилье юного поэта. Двух обстоятельств, впрочем, мемуарист мог не знать – во-первых, «подводная роспись», выполненная гимназическим однокашником, будущим композитором Владимиром Дешевовым, видимо, возникла как реминисценция из комнаты с аквариумом за иллюминатором у дез Эссента, героя любимого Гумилевым романа Гюисманса «Наоборот», а во-вторых, – в виде русалки в этом подводном царстве была изображена царскосельская гимназистка Анна Горенко, будущая Ахматова¹⁰. Гумилевский интерьер вступал в своего рода диалог с уголком Анны Горенко: «Интересна в царскосельской жизни Ахматовой маленькая подробность: у нее была там своя комната, в которой все предметы были не позднее 1830-х годов, мебель, картины, различные безделушки, даже книги были только авторов, писавших до 1830-х годов. Когда ее спрашивали – для чего ей такая комната, – она отвечала, что уходит в нее отдыхать от современности»¹¹.

Русский конквистадор

Я конквистадор в панцире железном.

Н. Гумилев

Гумилев учился в Царскосельской гимназии в одном классе с моим братом, и я совсем ясно помню время его литературных начинаний.

Почти каждую субботу в доме моих родителей собиралась молодежь: подруги сестер по гимназии, товарищи брата, и я приезжал из корпуса. В одну из таких «суббот» брат привел Гумилева, которого почти все присутствовавшие уже знали: он был в моде, всюду бывал, стихи его в рукописях ходили по рукам. Когда он вошел, прекратились игры и все бросились к нему.

– Николай Степанович, что нового написали? Прочитай те…

Гумилев тогда был в шестом классе, но вид имел восьмиклассника, держался очень прямо, говорил медленно, с расстановкой и голос имел совсем особенный. Он не ждал, чтобы его долго упрашивали, и без всякого жеманства начал декламировать:

– Я конквистадор в панцире железном… – начал он; он немного шепелявил и картавил. В этот вечер он прочитал не сколько стихотворений, после чего принял участие в наших играх.

Второй раз я его видел в доме его родителей.

Жили Гумилевы в Царском Селе по Средней улице, совсем близко от парка и Екатерининской аллеи, вдохновившей Пушкина. Отец его, седой моряк, тогда уже в отставке, очень радушно принимал молодежь. В этот вечер брат мой пел, аккомпанировала сестра поэта Сверчкова. Интересна была комната гимназиста-поэта: все стены были расписаны. Масляными красками было изображено морское дно с фантастическими морскими животными и водорослями. Было очень оригинально, но неуютно для спальни.

Зимой 1903/04 учебн. года Гумилев и мой брат все свободное время проводили за игрой в винт. Они играли запоем, как говорится, до потери сознания. Если не было партнеров, они играли вдвоем, в так наз. гусарский винт.

За одной такой игрой они повздорили, и была решена дуэль на шпагах. Дуэльных шпаг не оказалось, и пришлось воспользоваться учебными рапирами, но т. к. последние снабжены предохранительными пластинками на концах, то наши герои не задумываясь вышли на улицу и стали стачивать о камни металлические кружочки. Дуэль была назначена в лесу в Вырице – дачном месте, в нескольких шагах езды от Царского Села по Виндавской ж.д.

За пять минут до отхода поезда на станцию прибежал брат Гумилева Димитрий, тогда гимназист 8-го класса.

– Директор требует вас обоих немедленно к себе, – крикнул он.

Оказывается, один из секундантов, студент Л., нашел благоразумным предупредить брата Димитрия, чтобы таким образом задержать дуэлянтов.

Дуэль не состоялась, и долго в Царском смеялись, вспоминая рапиры.

Прошло много лет.

Поздно вечером я шел с разъездом гвардейских драгун по шоссе. Мы вели лошадей, едва передвигавших ноги, в поводу.

После стычки с арьергардными частями отходившей на запад немецкой пехоты мы шли на бивак.

Разрозненные части дивизии собирались на шоссе, отыскивая свои полки, эскадроны. Ко мне подскакала группа гвардейских улан.

– Ваше высокоблагородие, – обратился один из них. – Нашего полка не видели?

Сразу по голосу, я повторяю, совсем особенному, я узнал Гумилева.

– Я конквистадор в панцире железном, – ответил я ему. Он меня узнал. Подъехал ближе.

– Уланы в авангарде, догнать будет трудно, присоединяйтесь к моему разъезду, отдохните, – посоветовал я ему.

– У меня донесение к командиру полка, – ответил мне Гумилев.

– Ну, тогда шпоры кобыле, – ответил я, и поэт-улан, взяв под козырек, немного пригнувшись к шее рыжей полукровки, двинулся со своими товарищами размашистою рысью в темноту.

Далеко впереди гремела артиллерия, доносились одиночные ружейные выстрелы, и долго еще было слышно хлесткое цоканье копыт уланских лошадей.

Больше я Гумилева не видел.

Германская армия, в течение трех лет державшая в страхе Божьем всю Европу, пощадила поэта. Не пощадила его своя подлая застеночная пуля…

Первоначальная версия: Даугава. 1993. № 5. С. 157–158.

1.

Лукницкая В. Н. Гумилев. Жизнь поэта по материалам документов архива семьи Лукницких. Л., 1990. С. 34.

2.

Лукницкий П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. II. С. 284–285.

3.

«Дж. Выс., Н.С. Г<умилев>, Г.Ч<улков>, Шуб<ерский>, Бэби, Н.В. Н<едоброво>, Арт<ур Лурье>, Гриша, В. Шил<ейко>, Цим <мерман>, Н.Н.<Пунин>». О Григории Герасимовиче Фейгине см.: Кравцова И.Г. Об одном адресате Анны Ахматовой // НЛО. 1992. № 1. С. 257–262. Владимир Петрович Шуберский (1877–1958), инженер и промышленник, обосновавшийся с середины 1920-х в Париже.

4.

Оцуп Н. Современники. Париж, 1961. С. 10; Оцуп Н. Океан времени: Стихотворения; Дневник в стихах; Статьи и воспоминания о писателях / Сост. и вступ. ст. Л. Аллена; комм. Р. Тименчика. СПб.; Дюссельдорф, 1993. С. 503.

5.

Лавров А.В., Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // Памятники культуры: Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник. 1981. Л., С. 137.

6.

На гибель Гумилева С. Горный откликнулся некрологом, в котором вспоминал о публикациях поэта в гектографированном журнале еще в гимназии:

«И тогда уже помнилось шуршание его крыльев, первое, но уже четкое, уверенное, обещавшее. Это не были ученические потуги, ритмы бьющиеся, ищущие. Это было странное овладение формой. Божий дар, полный и щедрый. Уже тогда, в гимназическом журнальчике, на глянцевых страницах, где растекались фиолетовые строки ученической “гектографии” – было странное, полноценное, – словно сразу пришедшее – владение техникой, ритмом. Все достижения внутренней архитектуры, все стрельчатые острые просветы метрики, своды и линии певучей ритмики – пришли сразу. И под сводами, и меж просветов шел, не нагибая головы, свободно. Недаром И.Ф. Анненский, капризный, застегнутый эстет, почему-то попавший к нам директором гимназии, полюбил его пристальной любовью.

Потом в “Жемчугах” и позднейших сборниках отточился ювелирный резец, и к выпуклости формы прибавилось закругленное мастерство, изысканность умелой кисти. Но уже тогда, уже на фиолетовых глянцевых страничках:

 
Звуки плыли и кричали,
Как виденья, как гиганты…»
 

(Горный С. [Оцуп А.А.] // Свобода (Варшава). 1921.14 октября; цитата из стих. «Маэстро».

7.

А.М. Русский конквистадор // Слово. 1926. 9 мая.

8.

В Риге его знали и как музыканта, члена певческого общества «Баян». В 1930-х он давал сольные концерты художественного свиста.

9.

Маяк (Рига). 1922. 7 сентября.

10.

Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие / Перевод М. Тименчика. М., 1991. С. 25. Ср.: «Русалка на стене» (Анна Ахматова. Записные книжки. М. – Турин, 1966. С. 444).

11.

Фрагмент магистерской работы Елизаветы Росс об А.А. / Публ. и вступ. ст. Галины Пономаревой и Татьяны Шор. Комментарии Р.Д. Тименчика // Балтийско-русский сборник. Кн. I / Под ред. Бориса Равдина и Лазаря Флейшмана. Stanford, 2000. С. 87–88.