Текст книги "Что вдруг"

1.

Ср.: «…. на глухих уличках, к Невской заставе, Семянниковскому заводу или близ Балтийского и Варшавского вокзалов – были парикмахерские вывески не только со словами: «стрижка, брижка, завивка волос», но и с нарисованным господином в кресле, неестественно, до хруста, повернувшим шею и с немым криком смотревшим с вывески. Должно быть, его очень больно брили. Мастер стоял сзади кресла и неестественно твердыми руками, точно их схватила внезапная конвульсия, держал господина за шею и голову, – брил его. Оба висели в воздухе, но не падали. Должно быть, было все же трудно держаться, потому они и были такие испуганные и напряженные. Лицо у мастера было выпученным, но усы были сладко и кольчиком закручены. Видимо, он сам удивлялся, как они оба не падали. Иногда господин в белом балахоне, похожем на саван, сидел боком, не смотря на зрителя и опустив голову; тогда казалось, что деревянный мастер сзади его прирезал. (Уже потом только, позже и на улицах в центре, появились в окнах сухие, деловые вывески с перечислением всяких шампунирований и даже ондулирований – и с сообщением, что «мастера участники в деле – на чай не берут»; такие вывески были похожи на зеркальные или стеклянные, были ненужными и чужими.) Роднее и теплее были фигуры с повернутою до хруста шеей и с деревянными расставленными руками. Здесь в окнах были часто выставлены парики и усы, и даже маски» (Горный С. [А.А. Оцуп] Санкт-Петербург (Видения) / Сост., вступ. ст. и коммент. А.М. Конечного. СПб., 2000. С.39, 42).

2.

Ср. свидетельство гоголевского современника: «Бывало, даже и не очень давно, лет за двадцать пять, богатые люди в Петербурге имели камердинеров, которые у них исполняли должность волосочесателей, а небогатые люди призывали из парикмахерской лавки стричь себе голову. Те же парикмахеры были цирюльниками, фельдшерами, брили бороду, пускали кровь разными манерами, а подчас выдергивали и зубы. У всякой парикмахерской лавки были вывески с двумя картинами малярного искусства: одна изображала кавалера, сидящего с намыленным лицом, а другая – барыню на стуле, лежащую в обмороке и из руки которой бил в тарелку кровяной фонтан! В нынешнюю эпоху великолепия Петербурга парикмахерские лавки потерпели совершенную реформу. Русские цирюльники, парикмахеры с их лавками и вывесками исчезли с лица не только Невского проспекта, но и с лица всех больших и главных петербургских улиц. Под страшными угрозами умереть с голода их сослали на Петербургскую <сторону>, Выборгскую, в Коломну, на Бугорки, на Пески, в Гавань и в разные отдаленные улицы и глухие переулки» (Расторгуев Е.И. Прогулки по Невскому проспекту (1846) // Прогулки по Невскому проспекту в начале XIX века / Сост., вступ. статья и коммент. А.М. Конечного. СПб., 2002. С. 187). Альбин Конечный снабдил меня еще одной цитатой: «…эти господа гроссмейстеры великого искусства завели у нас магазины, где продаются сотнями парики, полупарики, бакенбарты, пукли, шиньоны, косички и т. п. Здесь они стригут каждого в особом кабинете, кто не хочет заплатить вчетверо за призыв парикмахера на дом. Это что-то похожее на испанские цирюльни, как они описаны в Жилблазе» (Булгарин Ф. Петербургские записки. Толки и замечания сельского жителя (прежде бывшего горожанина) о Петербурге и петербургской жизни // Северная пчела. 1833. 4 мая).

3.

Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. Стихотворения, переводы, воспоминания. / Изд. подг. Е.К. Лившиц, П.М. Нерлер, А.Е. Парнис и Е.Ф. Ковтун, вступ. ст. А.А. Урбана. Л., 1989. С. 333.

4.

«Если войти, то сразу обдавал запах густой помады, фиксатуара и кухоньки, сейчас же за занавеской на кольцах, в выцветших розанах. Никаких шкафов со склянками и банками не было, и никто хинной воды навязчиво не предлагал. Ее просто не было. Иногда в углу висел на веревке глянцевый плакат: красавица с распущенными волосами и узкими буквами с длинным росчерком под фамилией: «Косметическая лаборатория «А. Энглунд». Или был нарисован негр, отмывший себе мылом половину щеки: на щеке было белое пятно. Внизу стояло: «А. Сиу», «Ралле» или «Брокар». Плакаты были глянцевыми, иногда с металлическим или деревянным бордюром внизу и вверху; с боков ничего не было. Пышные волнистые волосы у красавиц были распущены и падали на плечо и на грудь. Иногда они смеялись ослепительно-белыми, жемчуговыми зубами. Тогда внизу стояла надпись: «Эликсир». У пышноволосых красавиц наискосок в углу плаката было написано: «Перуин-Пето». Иногда на картоне был нарисован рассудительный господин с удовлетворенным лицом и с длинной раздвоенной бородой: одна половина была седою, другая коричневой. Господин выкрасил себе ее удачно и, по-видимому, прочно, – радовался и собирался выкрасить вторую половину. Плакат был бодрящим и будил надежды. Пока хозяин стриг, наваливаясь кисло пахнущим пиджаком (никаких балахонов тогда еще не было), можно было хорошенько рассмотреть этот плакат и разные небольшие картины, развешенные вдоль зеркала. Тут были – в заведениях получше – щипчики для усов, полудюжинами в ряд; и маленькие флакончики – пробы духов; и костяные палочки для ушей, и железные пилочки для ногтей. Мастер щелкал ножницами быстро, как в скороговорке, точно этим железным дробным, рассыпчатым стуком ножницы сами захлебывались. Потом уже пришли всякие машинки, от которых голова была ровной и казарменной. В ножницах была жизнь; они щелкали, словно целились укусить и даже не над головой, а просто в воздухе, когда мастер опускал руку, все еще щелкали, щелкали. Это было лихо и подбадривало самого мастера. Входная дверь заведения, открываясь, упиралась узким, железным пальцем в рычажок звонка. Раздавался гулкий звон. Появлявшийся мастер дико кричал: «В зало!», хотя зало было низенькой, узкой и пропахшей комнатой. Но так кричать полагалось. И щелкать ножницами тоже. Хотя особой нужды ни в том, ни в другом не было. Иногда на вывеске стояло совсем старое и исчезнувшее слово «Цырульник», но оно попадалось редко и найти его можно было только вне Петербурга, где-нибудь в Пскове на узких уличках, спускавшихся к Великой» (Горный С. Санкт-Петербург (Видения). С. 42–43).

5.

Ср.: «Италия более всего мне вспоминается <…> в парикмахерских. И в шикарных, и затрапезных. Там и безделье, и сплетни, и одеколон, и какие-то завсегдатаи, как из комедий Гольдони. Всегда очень жизненно действует. Особенно прежде. Теперь, со введением мастериц и с женской стрижкой, производимой в мужских залах, все утратилось. Впечатление постной физкультурности и пролетарски сознательного отношения к похабным сторонам флирта лишают парикмахерские игры, а придают им какую-то мрачную чепуху» (Кузмин М. Дневник 1934 года / Под ред., со вступ. ст. и примеч. Глеба Морева. СПб., 1998. С. 96). Приведем пространную справку современника о парикмахерских 1910-х:

«Парикмахерские были разных разрядов. Где-нибудь на окраине, в маленьком, как купе, магазинчике, мастер, он же хозяин, сам кипятил воду, сам брил, сам подметал пол. Бритье – 5 копеек, стрижка – 10. В центре города парикмахерская занимала большую площадь: сплошные зеркала, лепные потолки, особые кожаные кресла, медные плевательницы – все это должно было своей пошлой роскошью поразить воображение клиента. Мастера в белейших халатах выражаются на утонченном диалекте: “осмелюсь разрешить себе предложить вам подогретый о-де-лаванд”; и при этом, оттопырив локти назад, принимают балетно-парикмахерские позы. Бритье здесь стоит 40 копеек или даже полтинник. Некоторые из заведений принадлежат артельному товариществу мастеров, и у них в зале висят надписи: “Мастера и участники в деле на чай не берут”. Но если вы в самом деле на чай не дадите, то швейцар подаст вам пальто с таким презрением, будто вы последний пария и презренный ренегат.

Вообще, здесь уважают солидных, постоянных клиентов, людей с положением. Такой посетитель бреется по большей части у одного и того же мастера. – “Что, Пьер (по паспорту Петр Иванович Сидоров, гатчинский мещанин), не занят?”; “Подайте прибор господина такого-то!” – потому что господин такой-то имеет в парикмахерской собственный прибор, который другим не подается. Между заведением «люкс» и базарным цирюльником, который бреет под открытым небом на складном стуле, – целая градация мастерских получше, похуже. Но все это, так сказать, «низшая сфера в парикмахерстве», как выразился бы Николай Васильевич Гоголь. Высший круг мастеров – это те, которые ездят обслуживать важных клиентов на дому. Некоторым платят не то что по трешке или по пятерке, а то и по целой десятке. А дамские куаферы вознаграждаются еще выше. Немудрено, что некоторые “Фигаро”, зарабатывающие не хуже модного врача, имеют даже собственные выезды. Это настоящие академики парикмахерского искусства. Никто не сумеет так точно выбрить бритвой на голове, точно на середине, узкую полоску в миллиметр шириной для безукоризненного английского пробора, закрасить в нужный тон седые волосы, подбрить кожу выше верхней губы для «американских» усиков или “сделать лицо на бал”. Дело в том, что в 1911-1914-х годах появилась декадентская мода на “утомленное лицо”. Человек со здоровым румянцем считался вульгарным, неутонченным, не искушенным приманками жизни. Наоборот, желтое утомленное лицо с темным кругами под глазами и как бы со следами порочной греховности считалось принадлежащим утонченной личности, ожившим персонажам Бодлера, Уайльда, Бердслея, Ропса и прочих властителей дум» (Григорьев М.А. Петербург 1910-х годов: Прогулки в прошлое. СПб., 2005, С. 204–205).

6.

Rajner, Mirjam. Chagall: The Artist and the Poet // Jewish Art. Vol. 21–22. 1996/96. P. 49–50. Локус парикмахерской был особо отмечен в биографическом пространстве Добужинского: «Мне нравился и громадный черный полосатый дом Мурузи <…>… Дом был замечателен для меня тем, что там была большая парикмахерская, где меня впервые остригли (раньше это делали домашним способом), и я попросил парикмахера: «Пожалуйста, сделайте мне такую же плешку, как у моего папы»– могу представить, как я умилил и развеселил отца» (Добужинский М.В. Воспоминания. Т.I. Нью-Йорк, 1976. С. 29). О соответствующем мотиве у М.В. Добужинского, а далее у В.В. Набокова, Е. Гуро, А. Чаянова, Д. Бурлюка, О. Розановой, И. Пуни см.: Букс Н. Locus poeticus: salon de coiffure в русской культуре начала XX века // Slavic Almanac. Vol. 10. № 1. 2004. P. 2–23.

7.

Харджиев Н. Статьи об авангарде в двух томах. Т. 1. М., 1997. С. 65. Ср.: «“Мужской парикмахер” (1907), как будто написанный каким-нибудь безграмотным заводским рабочим» (Анненков Ю. Художественные выставки // Русская мысль (Париж). 1969. 3 июля).

8.

Потемкин П. Смешная любовь. СПб., 1908. С. 36.

9.

Анненский И. Книги отражений / Изд. подготовили Н.Т. Ашимбаева, И.И. Подольская, А.В. Федоров. М., 1979. С. 379.

10.

Потемкин П. Герань. Книга стихов. СПб., 1912. С. 126.

11.

Ср. например, отзыв об Игоре Северянине: «Но что же делает этот небесталанный человек? Продолжает услаждать парикмахеров» (Городецкий С. Провинциалы // Речь. 1915. 5 января).

12.

Мы пока оставляем в стороне взаимоналожение парикмахера и других мифогенных фигур из сферы обслуживания – садовника, дантиста, извозчика («Петербургский извозчик – это миф…» – «Египетская марка»). С последним парикмахера, произносящего что-то чрезвычайно глупое или чрезвычайно мудрое из-за спины клиента, сближает непривычность мизансцены общения – ср. типовой петербургский рассказ об извозчике, вдруг оборачивающемся и говорящем нечто непредсказуемое.

13.

Юрков И. 1902–1929. Стихотворения. СПб., 2003. С. 163–164.

14.

Архангельский А. Черные облака. Чернигов, 1919. С. 74.

15.

Лозина-Лозинский А. Троттуар. Стихи. П., 1916. С. 16.

16.

Рославлев А. Смерть у парикмахера // Рославлев А. Карусели. Кн. стихов. 1908–1909. СПб, 1910. С. 78.

17.

Текст:

 
Немею пред зеркальной бездной,
Накрытый белой простыней.
И с дрожью тайной, бесполезной
Глаза вперяю в призрак свой.
Опять мелькает куафера
Рука с сверкающим ножом.
И трудно не потупить взора
Перед любезным палачом.
Вот бритву он приблизил к шее…
Как белый саван – простыня.
Но мой двойник еще белее —
Двойник, вперившийся в меня.
Мы друг на друга без пощады
Глядим из далей роковых
И, странно скрещивая взгляды,
В испуге опускаем их.
Мне куафер ланиту ранит.
Едва я сдерживаю крик,
Но вздрагивать не перестанет
Мой окровавленный двойник.
 

(Ars (Тифлис). 1918. № 2/3. С. 27; Поэты Грузии / [Сост. Н. Мицишвили]. Тифлис. 1921. С. 19).

18.

Городецкий С. Голубые роги (Грузинский символизм) // Кавказское слово (Тифлис). 1918. 7 сентября.

19.

Смиренский В. Осень. Л., 1926. С. 22–23.

20.

Замятин Е. Записные книжки. М., 2001. С. 42.

21.

Шенгели Г. Изразец. Четвертая книга стихов. Одесса, 1921. С. 29.

22.

Нарбут В. В парикмахерской (уездной) // Харьковский понедельник. 1922. 18 декабря; более поздний вариант: Нарбут В. Стихотворения / Вст. ст., сост. и примеч. Н. Бялосинской и Н. Панченко. М., 1990. С. 243–244.

23.

Руль. 1926. 25 августа; Набоков В. Собрание сочинений. Русский период. Собр. соч. в 5 тт. Т.II. СПб., 1999. С. 636, 762.

24.

Парнах В. Вступление к танцам. Избранные стихи. М., 1925. С. 67.

25.

ИРЛИ. Ф. 592. № 390. Ср.: Шенгели Г. Иноходец. Иноходец: Собрание стихов. Византийская повесть: Повар базилевса. Литературные статьи. Воспоминания / Изд. подгот. В. Перельмутером. М., 1997. С. 100–101.

26.

См. о нем: Bonola A. Osip Mandel’stam’s «Egipetskaja marka». Eine Rekonstruktionen der Motivsemantik. München, 1995. S. 242–243.

27.

См. например, стихотворение «Под бритвой» подверженного влиянию этой традиции Марка Талова:

 
Белеет на груди салфетка,
Пропахшая лавандой. Что ж,
Давно пора! Я бреюсь редко.
Так не угодно ли под нож?
О зеркало! О пруд овальный!
В тебя гляделось сколько глаз?
Чужой тебе и я, печальный,
Гляжусь и думаю сейчас:
Подставить, значит, горло бритве?
Руке довериться чужой?
В последней, может быть, молитве
Блаженной изойти слезой?
А если, свой теряя разум,
Загадочное существо —
Цирюльник незаметно, разом,
Так, ни с того и ни с сего,
Со мной покончит? Мне под пыткой
Мучительно чего-то жаль!..
Наточенной и острой ниткой
Слегка щекочет кожу сталь.
Руки лишь взмах неосторожный
(Иль предумышленный), и вот
Рисуется исход возможный,
Почти естественный исход.
И не с усладой ли жестокой
Цирюльник сжал лицо мое?
Вот бритву он занес высоко,
Направил к горлу острие…
Чувствительный к прикосновенью
Его шершавых грубых рук,
Лишь за его вертлявой тенью
Я наблюдаю не без мук.
Молниеносное движенье
Отточенного острия!
Ожог! Еще одно мгновенье…
Стального пламени струя
Змеей по коже пробежала.
Готовься! Будь настороже!
Укус ли ядовитый жала
Почувствовал? Уже! Уже!..
Царапина неощутима…
А он?.. Он – чародей и маг!
Но затянулась пантомима!
Свечений блеск, зарниц зигзаг…
Я опускаю взор от страха.
Кончает пытку жуткий мим!
Еще два-три последних взмаха…
Встаю я, цел и невредим.
 

(Талов М. Воспоминания. Стихи. Переводы / Сост. и комм. М.А. Таловой, Т.М. Таловой, А.Д. Чулковой. М; Париж, 2005. С. 131–132).

28.

Липкин С. «Угль, пылающий огнем» // Литературное обозрение. 1987. № 12. С. 99; Левинтон Г. Маргиналии к Мандельштаму // Осип Мандельштам. Поэтика и текстология. К 100-летию со дня рождения. Материалы межвузовской научной конференции 27–29 декабря 1991 г. М., 1991. С. 37.

29.

Ранее автор стихотворения «Довольно кукситься, бумаги в стол засунем…» был боком зацеплен в критической статье: «…барство Друзина, того же порядка, как «барство» Мандельштама в правильной (хотя и не новой) трактовке Берковского. <…> Но если Мандельштам любовался барски-крупнобуржуазной культурой с позиции среднебуржуазного интеллигента, то Друзин любуется интеллигентски-буржуазными «манерами» в литературе, презирая «мужиков», «фабричных» и плохо одетых разночинцев, как какой-нибудь «куафер Жозеф», претендующий на высокую «культурность»» (Горбачев Г. Полемика. Л.; М., 1931. С. 122).

«Франсуа», помимо всего прочего (например, тема Франсуа Вийона – ср.: Дутли Р. Еще раз о Франсуа Вийоне // «Сохрани мою речь…»: Мандельштамовский сб. № 2. М., 1993. С. 77–80), может быть, таким образом отсылает своим окончанием еще и к корню слова «буржуа», прошивающего этот выпад. Надо сказать, что нападки этого критика должны были попадать в сферу внимания Мандельштама в силу их многолетней постоянности. Еще ранее Г. Горбачев под своим обычным псевдонимом, заимствованным у горьковского героя, писал: «Чуждые пафоса современности писатели-попутчики или вообще отрицают идейность и пишут – как ковер плетут, без волнения от трагедии жизни, или переживают трагедии, побочные бытию. А как ни важна форма, писатель, не страдающий, не радующийся, не мыслящий об основных проблемах современности, ничего крупного дать не может. Он – импотент, и никакая техника не заменит живой страсти. Это хорошо знал Блок, – сам сильный именно трагизмом своих переживаний, совпадавших хотя бы частично с трагизмом актуальной современности. Этого никогда не понять никаким Мандельштамам» (Досекин Е. [Горбачев Г.] Литературное безвременье (статья дискуссионная) // Красная газета. Веч. вып. 1925. 19 мая).

В то время, когда Мандельштам с Липкиным обсуждали, кому вручить шампунь, в Париже все еще шумел дамский мастер Антони Черпликовский (1884–1976). «Знаменитый парикмахер Антуан – король дамских причесок, создатель всех “бубикопфов” и прочих волосяных мод – спал в хрустальном гробу, как Белоснежка, чтобы “острее чувствовать”. На прогулках в Булонском лесу он показывался с двумя борзыми собаками, волнистую шерсть которых он окрашивал каждую неделю то в розовый, то в жемчужный, то в бледно-голубой цвет» (Вертинский А. Дорогой длинною… М., 1990. С. 229).

30.

Ср. в написанных незадолго до «Стрижки детей» мандельштамовских «Стансах» образ «садовника и палача», возможно, восходящий к гюисмансовскому парикмахеру (Тименчик Р. Текст в тексте у акмеистов.//Труды по знаковым системам. XIV. Тарту. 1981. С.70).

31.

Ср. новейшие комментарии: «Оптимистическое стихотворение <…> омрачено двусмысленным выражением в (к) высшей мере: с 7 апреля 1935 г. к уголовной ответственности стали привлекаться дети с 12 лет (арестантов тоже стригут)» (Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза / Сост. Ю.Л. Фрейдина, предисл. и комм. М.Л. Гаспарова. М., 2001. С. 797).

32.

См. например: Искандер Ф. Ласточкино гнездо. М., 1999. С. 376377.

33.

Например, описание рук Ивана Яковлевича из гоголевского «Носа» у Иннокентия Анненского (Мусатов В. Лирика Осипа Мандельштама. Киев, 2000. С. 419). Ср. в «Арабесках из Гоголя» А. Крученых:

 
В бухарском халате —
изумруды и тюльпаны —
сын скромного парикмахера
щеголь малахитовый
Рахим Керап
перевернул шахские оглобли
и начертал бритвою на песке
для всех собратьев
шесть заповедей пищеварения
и хватания за нос
джентльменов с проспекта
 

(Память теперь многое разворачивает: Из литературного наследия Крученых / Сост., послесл., публ. и коммент. Н. Гурьяновой. Berkeley, 1999. С. 306). Ср. очередь ожидающих контекстов: Амелин Г.Г., Мордерер В.Я. Миры и столкновения Осипа Мандельштама. М., 2000. С. 203–208.

34.

См. комментарии М. Гаспарова: Мандельштам О.Э. Стихотворения. Проза. С. 789.

35.

Кръстева Д. Концептуализация брадобрея и брадобрития в русской культуре и литературе (до конца Петровской эпохи) // Русистика 2003: Язык, коммуникация, культура. Шумен, 2003 (www.russian.slavica.org). Эта статья напоминает об истоках статуса фигуры цирюльника (шута при Петре І в системе культуры барокко, демона в повести Гоголя «Нос» и в романтической модели мира, палача в авангарде). Стимулом к исследованию Д. Кристевой стала статья Клео Протохристовой «“Сибирският бръснар” на Никита Михалков и парадоксът на бръснаря (Литературен Вестник. 2001. Брой 34. С. 17–23), в которой перечислены коннотации «цирюльника» в западноевропейской литературе: медиатор, многословие, опасная власть над клиентами, слуга, превосходящий господина, сплетник, сват, хирург.

36.

См., например: Мазур Н.Н. Дело о бороде (Из архива Хомякова: письмо о запрещении носить бороду и русское платье) // НЛО. 1993–1994. № 6. С. 127–138.

37.

Rothman, Irving N. The Reliable Barber Supply Co.: An Annotated, Chronological Bibliography on the Barber – Second Delivery // Bulletin of Bibliography. 1998. Vol. 55. № 2. P. 101–121.

38.

Ср., например, его отзыв 1923 г. о мандельштамовском переводе из Жюля Ромена: «Я знаю, что «Всемирная литература» поручила перевод этой вещи какому-то очень крупному поэту, не помню сейчас точно – кому. Есть заявления очень компетентных лиц, что перевод сделан блестяще» (Литературное наследство. Т. 82. М., 1970. С. 309). К Луначарскому как к власти Мандельштам обратился после конфликта с чекистом Блюмкиным (Дзержинский Ф. Показания… по делу убийства германского посланника графа Мирбаха // Красная книга ВЧК. 2-изд., уточн. М., 1989. Т. 1. С. 257).

39.

Ср. в известном в 1920-е стихотворении Валентина Стенича: «Наркомвоен отрывисто чеканит / Главе правительства сухой вопрос, / И у широкого окна очками / Поблескивает строгий Наркомпрос». Ср. воспоминания Владислава Ходасевича о 1918 г.: «В общем, это была вполне характерная речь либерального министра из очень нелиберального правительства, с приличною долей даже легкого как бы фрондирования. Все, однако, сводилось к тому, что, конечно, стоны писателей дошли до его чуткого слуха; это весьма прискорбно, но, к сожалению, никакой «весны» он, Луначарский, нам возвестить не может, потому что дело идет не к «весне», а совсем напротив. Одним словом, рабоче-крестьянская власть (это выражение заметно ласкало слух оратора, и он его произнес многократно, с победоносным каждый раз взором) – рабоче-крестьянская власть разрешает литературу, но только подходящую. Если хотим, мы можем писать, и рабочая власть желает нам всяческого успеха, но просит помнить, что лес рубят – щепки летят» (Ходасевич В. Собр. соч. в четырех томах. Т. 4. М., 1997. С. 244).

40.

Ср. его благосклонное отношение к наследию В. Хлебникова (Харджиев Н. Статьи об авангарде в двух томах. Т. 2. М., 1997. С. 288–289) при сдержанном отношении к фигуре поэта: «…большой русский футурист Хлебников, которого сейчас начинают прославлять как великого поэта (по-моему, напрасно)» (Литературное наследство. Т. 82. М., 1970. С. 329).

41.

Ср., например, запись К.И. Чуковского 1965 г.: «О Луначарском я всегда думал как о легковесном и талантливом пошляке, и если решил написать о нем, то лишь потому, что он по контрасту с теперешним министром культуры – был образованный человек» (Чуковский К. Дневник. 1930–1969. М., 1994. С. 370); ср. статью, построенную на антитезе «Жданов-Луначарский»: Крузенштерн-Петерец Ю. Значение доклада Жданова // Антигона (Шанхай). 1948. № 1. С. 4–15.

42.

Berelowitch, Alexis. Les écrivains vus par l’OGPU // Revue des études slaves. 2001. T. 73. Fasc. 1. P. 626. Ср. отклик Г.В. Адамовича на поэму «Концерт» (1921): «И вот, наконец, заключительный гимн: «Обнимитесь, миллионы! // Бейтесь вместе все сердца! // Равны все мужи и жены, // В каждом чтите вы творца! //… Ибо жизнь мы все прияли, // В мире «Я» себя нашло, // В людях звезды засияли, // И клубясь, издохло зло». Жаль, что нельзя перепечатать всю поэму в качестве «маленького фельетона». Никогда Тэффи не угнаться бы за Луначарским» (Звено. 1926. 28 марта); Луначарский читал эту поэму несколько раз в Доме печати в Москве весной 1921 г., по-видимому, объясняя при этом, что «он пробует разрешить проблему приближения поэтического словесного произведения (по конструкции, по расположению частей, по чередованию тем, по введению лейтмотивов) – к форме музыкальных произведений. Отсюда и название поэмы, тема которой – противопоставление личности и космоса, личности и коллектива и финальное примирение обоих» (Из Москвы // Дом искусств. 1921. № 2. С. 125); см. также: Tait A. Lunacharsky: poet of the Revolution (1875–1907). Birmingham.1984; Трифонов Н.А. О Луначарском-поэте // Русская литература. 1975. № 4. С. 137–144; ср. также: «Вот выдержки из напечатанных в “Пламени” стихов молодого гимназиста с очень неудачным псевдонимом: “Кто кровлю выстроит из злата // Горящую издалека? // Кто, как не труд грядущий брата, // Как не рабочая рука? // Венчает шпилем из рубинов Кто наш дворец – мечту пока? // Все то же племя исполинов, // Все та ж рабочая рука”. Гимназист подписался псевдонимом “Луначарский”. Пристрастие молодых и неизвестных авторов подписываться маститыми именами – понятно; в свое время критика упрекала за это гр<афа> Алексея Ник. Толстого. Но редактору «Пламени» надо бы за своими псевдонимами присматривать, чтобы литературные профаны, избави Бог, не вздумали связать этих вирш с именем комиссара по народному просвещению Анатолия Луначарского» (Замятин Е. Я боюсь. Литературная критика. Публицистика. Воспоминания / Сост. и комм. А.Ю. Галушкина. М., 1999. С. 31–32).

43.

«Чудесный», по словам строгого ценителя (Сидоров А. Выставка «Нож» // Правда. 1922. 30 ноября); воспроизведен: Эхо. 1923. № 7. С. 12; нынешнее местонахождение неизвестно.

44.

См.: Bown M.C. Socialist Realist Painting. New Haven & London, 1998. P. 70.

45.

Выставка и манифест «Нож» вызвали дискуссии о допустимости сатиры и иронии и о борьбе с французским влиянием (см.: Щукарь М. Еще о выставке «Нож» // Правда. 1922. 8 декабря; Тугендхольд Я. Бег на месте // Русское искусство. 1923. № 1. С. 88–90). Выставку сопровождал скандал, когда местная администрация потребовала снять картины, содержащие издевку над советским бытом, но личное заступничество Луначарского предотвратило это (Адливанкин С. О выставке «Нож». (Из воспоминаний) // Борьба за реализм в изобразительном искусстве 20-х годов. Материалы. Документы. Воспоминания. М., 1962. С. 109–110).

46.

Дымов О. Брадобрей короля // Русское слово (Нью-Йорк). 1917. 15 декабря; других сообщений о читке этой драмы на «Башне» Вяч. Иванова нам не попадалось.

47.

Фойницкий В.Н. А.В. Луначарский и царская цензура // Русская литература. 1975. № 4. С. 146.

48.

Ср.: «Иллюстрация, долженствующая показать, как ошибочно в безмерности власти полагать смысл и наслаждение жизни. <…> И Аристотель хвалил неожиданную развязку, да требовал, однако, чтобы она была подготовлена. А ведь в шести предыдущих картинах ничего общего с последней: г. Луначарский состязуется с Шелли в разработке сюжета “Ченчи”, конечно – весьма безуспешно. В итоге – нелепая конструкция и утомительная растянутость пьесы да убийственные стихи! Из ада вытянули свои ноги. – Таков народ, магнаты. Вы видели? – Себя защитит. Так-то, милый друг. – В приделе. Видела я сама. – “За других”. И еще: “кто хочет душу”… Эти строки имеют быть пятистопными ямбами. Не обошлось и без курьеза. По ремарке «действие происходит в XV веке в феодальном западно-европейском государстве». Не забавно ли в обстановке этой эпохи слышать голос фигаро-Аристида, пародирующего поэта XIX столетия: “Вороны каркают вокруг, / Разевая рты, / Подожди, мой милый друг, / Повисишь и ты!” А жаль, что ради правильности размера г. Луначарский в первом стихе не поставил “враны”. Тогда в его поэзии, помимо сомнительной близости ее к Гете, ярко сказалось бы родство ее с поэзией Тредьяковского» (Курсинский А. // Весы. 1906. № 9. С. 69–70). Ср. также: «…пьеса г. Луначарского построена слишком схематично. Образы говорят не за себя, а все время развертывают основную мысль автора. При этом автор и сам не доверяет себе как художнику, – и поэтому он слишком подчеркивает свои положения и чуть ли не разжевывает их, постоянно возвращаясь к ним и детализируя их. От этого пьеса вышла длинной, скучной, а следовательно, и не художественной, хотя некоторые сцены и читаются не без интереса» (Кр<анихфельд> В. // Мир Божий. 1906. № 6. 2-я паг. С. 64).

49.

Горький М. Неизданная переписка. М., 1974. С. 13.

50.

«Он в пьесе отметил, конечно, то, что является для меня самым важным: попытку, с одной стороны, проанализировать, что такое монархическая власть, на каких общественных противоречиях вырастает она, а с другой стороны, показать ее естественное превращение в чудовищное властолюбие, непосредственно переходящее в своеобразное безумие» (Литературное наследство. Т. 80. М., 1971. С. 230).

51.

Луначарский А. Королевский брадобрей. Пьеса. Изд. 2-е. Пг., 1918. С. 109–110.

52.

Возможно, о нем идет речь в следующей записи наркомпросовца: «X. – предатель по натуре. В работе он не участвует, только в заседаниях. Он сладок, когда ему худо, небрежен, когда добьется желанного, и холодно-тих, полумертво-тих, когда в маленькой некрасивой голове его слагаются новые стихотворения. Если бы он сделал еще больше гаденьких дел, чем делает здесь – все равно на него нельзя сердиться. Не оттого, что он – хороший поэт. Он – тонкий, неуверенный и небольшой. Но поэт. И я думаю, наедине с собою он либо спит животным сном, либо томится презрением к себе. И в первом и во втором случае возможность осуждения отпадает» (Лундберг Е. Записки писателя. Л., 1930. С. 167); «Мандельштам служил в Комиссариате у Луначарского <…> а главным образом бегал от своей секретарши» (Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1990. С. 328); «Мы оба были сотрудниками отдела «эстетическое воспитание», соприкасались каждодневно по работе, хотя сейчас трудно даже точно определить, в чем именно заключалась тогда наша работа… Но работали мы, что называется, с жаром! Все мы были увлечены общим заданием своего отдела, много говорили, фантазировали и спорили о том, какими методами лучше всего проводить эстетическое воспитание народа, в первую очередь детей и подростков» (Воспоминания С.Г. Вышеславцевой // Санкт-Петербургские Ведомости. 2001. 13 января).

53.

Нерлер П. Осип Мандельштам в Наркомпросе в 1918–1919 годах // Вопросы литературы. 1989. № 9. С. 275–279.

54.

Ашмарин В. [Ахрамович В.Ф.] «Королевский брадобрей» // Известия ВЦИК Советов. 1919. 4 января; исполнитель был загримирован под Ивана Грозного.

55.

Дрейден С. В зрительном зале – Владимир Ильич. Новые страницы. М., 1970. С. 315–316.

56.

Ср.: «…короля Крюэля свободно можно трактовать по-различному, – как величавого деспота, как мономана-выродка, как философски-настроенного резонера, или еще как-нибудь иначе. Талантливый г. Певцов не останавливается в рамках одного образа, сбивается, говоря актерским языком, с одного тона в другой…» (А.А. «Королевский брадобрей» // Правда. 1919. 5 января).

57.

В мае 1933 года Луначарский устроил у себя прощальный званый ужин для писателей, среди которых как будто присутствовал и Пастернак (Чарный М. Направление таланта. Статьи и воспоминания. М., 1964. С. 261); московские слухи о приемах у Луначарских отразились в романе (1934) заезжего англичанина (Muggeridge M. Winter in Moscow. Grand Rapids (Michigan),1987. P. 164); сам автор, судя по его московским дневникам (Like it was. The Diaries of Malcolm Muggeridge. Selected and edited by John Bright-Holmes. London, 1981), на них не присутствовал.