Текст книги "Культура и мир"

1. Аверинцев С. С. Вода // Мифы народов мира. Т. 1. – М., 1991.

2. Калинский И. П. Церковно-народный месяцеслов на Руси. – СПб., 1997.

3. Коринфский А. А. Народная Русь. – М., 1995.

4. Короленко Р. А. Анализ метафорической модели SHIP IS WOMAN в индивидуально-авторских номинациях // Язык и культура в Евразийском пространстве: сб. статей. – Томск, 2003. – Раздел 1.

5. Макаренко А. А. Сибирский народный календарь. – Новосибирск, 1993.

6. Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила СПб., 1993.

7. Соколова В. К. Весеннее-летние календарные обряды русских, украинцев, белорусов. – М., 1979.

8. Эмото М. Послание воды: Кристаллы жизни. – Минск, 2006.

О. Б. Рыбакова. Раннее христианство на Руси

Российское религиозное сознание никогда не было однородно, оно формировалось на стыке двух на первый взгляд взаимоисключающих мировоззрений – языческого и христианского православной традиции. И неоднократно уже многими исследователями было сказано, что на Руси христианство было принято в то время, когда языческий культ, мифология еще даже не до конца сложились, все было в процессе становления и развития. Можно сказать, что язычество на Руси еще имело большую жизненную силу и сдавать свои позиции вторгавшейся на его пределы новой религии не собиралось. Немного потеснившись, оно заставило христианство приспосабливаться к новым условиям и принять правила игры на своей территории. Христианство не вытеснило язычество, а в какой-то мере дополнило его. Сложилась система двоеверия, отголоски которого слышны и по сей день.

«Крещение действительно означало разрыв. Язычество не умерло и не было обессилено сразу. В смутных глубинах народного подсознания, как в каком-то историческом подполье, продолжалась своя уже потаенная жизнь, теперь двусмысленная и двоеверная. И, в сущности, слагались две культуры: дневная и ночная. Носителем “дневной” культуры было, конечно, меньшинство… Заимствованная византино-христианская культура не стала «общенародной» сразу, а долгое время была достоянием и стяжанием книжного или культурного меньшинства. Это было неизбежной и естественной стадией процесса. В подпочвенных слоях развивается «вторая культура», слагается новый и своеобразный синкретизм, в котором местные языческие «переживания» сплавляются с бродячими мотивами древней мифологии и христианского воображения. Эта вторая жизнь протекает под спудом и не часто прорывается на историческую поверхность. Но всегда чувствуется под нею, как кипящая и бурная лава…» (Прот. Г. Флоровский 1991).

А. Ф. Замалеев и Е. А. Овчинникова оценивают этот феномен таким образом: «В двоеверии… выразился стихийный компромисс двух совершенно чуждых друг другу религиозных исповеданий: отвергнутой, но не побежденной, и восторжествовавшей, но не победившей. У язычества уже не было будущего, а у христианства еще не было настоящего. Древнерусское общество оказалось на перепутье, и ему предстояло в трагических коллизиях разрешать свою духовную драму» (Замалеев, Овчинникова 1991: 21).

Российская культура только зарождалась, и первая стадия развития культуры, которую Шпенглер назвал мифо-символической (Шпенглер 1998: 565), захватила и христианский период. В эту стадию происходит закладывание мифов, символов, ценностей культуры, которыми она будет руководствоваться до конца – коренной смены ценностной системы. Поэтому духовное ядро российской культуры имеет двойственную природу. Эта двойственность прослеживается во всех слоях и сферах культуры и во все периоды развития.

О том, что культ, мифология еще до конца не сложилась, свидетельствует, например, такой факт. Хотя боги давно уже утратили племенную связь, единого пантеона не существовало. И необходимость в единой системе привела к первой реформе Владимира Святославовича, которая произошла в 980 году. Знаменательный факт – всего лишь за несколько лет до официального принятия христианства! С одной стороны, язычество сохраняется в довольно полном виде до XIII века (Рыбаков 1964: 58). С другой стороны, проявляется странное безразличие – всего через восемь лет народу предлагают отвергнуть богов, которых только что предъявили как государственных. Этот факт получает объяснение, если мы вспомним, что славяне в образовавшемся государстве не имели численного превосходства, поэтому и не могли предъявить своих богов в качестве государственных. Тем нужнее были инокультурные идеи. Созревающая культура не может обойтись без развитой картины мира. Поэтому христианство не столько заменило язычество, сколько просто присоединилось и дополнило недостающие звенья картины мира (Плебанек 1996: 43).

В славянской картине мира пространство имело вертикальный характер (трехслойный мир, расположенный вертикально на Мировом дереве: на ветвях – небо, его заселяли птицы, солнце и луна; на стволе располагалась земля, там жили человек и животные; на корнях располагался подземный мир – мир змей, бобров, нечисти), который подчеркивается еще и дуалистическим принципом. Как дерево имеет не только низ и верх, но право и лево, так все в мире имеет свое «право» и «лево». Сказки, былины, другие жанры устного творчества и материальной культуры (орнамент, костюм) пронизывает принцип дуализма. Все имеет свое зеркальное отражение: жизнь – смерть, доля – недоля, бог (богатство) – небог, дал – недал, правый (правда) – левый (кривда). Этот дуализм сохранил веру в упырей и берегинь, создал представления о чертях и прочей нечисти в христианстве (в новозаветном христианстве нет и следов того зеркального отражения мира верхнего и нижнего).

Кроме дуализма, в христианскую эпоху перекочевали и другие символы. Одним из основных символов русской культуры стал символ Земли, которая обычно или стоит рядом, или объединена с Матерью – Мать-сыра-Земля, Родина-Мать (даже Отчизна – производное от слова «отец» – женского рода) – символ защиты, заступницы. Показательно, что это не Отец, поэтому Отец нации – царь или вождь, Генсек и не воспринимался как заступник. Заступницей была Земля. Возможно отсюда извечная оппозиция власти, тоска по воле, по земле, недоверие к закону. И уж совершенно точно, к языческим корням восходит культ Богородицы, которая была на Руси гораздо популярнее Христа, судя по количеству посвященных ей храмов и икон. Причем, не Девы Марии, как в католической культуре, а именно матери Христа, заступницы перед грозным судией.

При оценке роли православия нужно выделить также факт, что государство в своем становлении изначально опиралось на христианство. Можно даже уточнить, что оно, видимо, предшествовало государству. Уже половина дружины Святослава была крещена. Крещена была Ольга. Вряд ли это было возможно, если бы уже не было прочных корней для христианства. Скорее всего, христианство стало проникать в проторусскую культуру во второй половине I тысячелетия. То, что государственность и церковь шли рука об руку в народившейся культуре, означало в дальнейшем прочное соединение светской и духовной власти. Неудивительно, что, несмотря на все усилия большевиков, мы так и не смогли стать атеистами. Произошло просто замещение одной религиозной идеи на другую, как уже бывало. И сакрализация власти пришлась как нельзя кстати.

Принятие христианства византийского образца стало тем поворотным пунктом, который определил всю дальнейшую историю, основную часть менталитета. Поэтому представляется интересным рассмотреть проблему «православного выбора». Много написано о политических, матримониальных мотивах принятия решения Владимиром. Не оспаривая всех этих соображений, только зададим вопрос: с чего бы это искать союза хоть и с могущественным, но не раз битым ранее, уже дряхлеющим соседом? Уже начинается давление Степи, уже есть Волжская Булгария, и есть все крепнущая Европа. С Византией действительно соединяли экономические, военные и социально-политические связи, но стоило ли входить в подчинение сопернику и противнику, еще недавно платившему славянам дань? И выбор у Владимира был достаточно широк: представлены были мусульманский Восток, иудейская Хазария, католический Запад, православная Византия. Все религии проникли в славянскую среду, правда, в разной степени. Выбор этот означал или что он был сделан, как сейчас принято говорить, простым большинством (степенью распространенности религии), или совпадение уже существующих символов культуры, ментальных характеристик. Летописи отмечают, что русских поразили красота и пышность богослужения, доступность (богослужение на родном языке). Видимо, сыграло роль отсутствие женских символов в мусульманской и иудейской культуре, что было неприемлемо для дуалистической и женской по своим глубинным основам культуре. Поэтому веберовскую мысль, что менталитет, внешний облик культуры определяется религиозной идеей, принимаемой в момент субъективного выбора культуры (Вебер 1994: 45), можно дополнить обратным движением. Религия принимается или не принимается, если она совпадает или не совпадает с бессознательным культуры. Сам субъективный выбор религии осуществляется бессознательным движением (Плебанек 1996: 46).

В то же время, в открывшей двери перед христианством в его византийской традиции России с ее неоднородностью нашлось место и учениям, «проникавшим на Русь одновременно с церковной идеологией и составляющим нечто вроде ее обязательного конвоя» (Замалеев, Овчинникова 1991: 39).

При относительной веротерпимости Русь (особенно на первом этапе христианизации – в X–XI вв.) становилась объектом активной миссионерской деятельности самых разных христианских и нехристианских центров. Поэтому конечное утверждение христианства восточной, византийской традиции в русской земле было результатом долгого и острого соперничества, продолжавшегося не одно столетие. Такое соперничество могло быть как идеологической формой политической борьбы, так и отражением процесса осмысления христианства в обществе, обусловленного уровнем социально-экономического развития. В связи с этим встает вопрос о закономерностях и причинах проникновения на Русь тех или иных неортодоксальных учений.

Две главные причины религиозных изменений: во-первых, новый этап развития общества; во-вторых, поиск новых идейных и духовных ориентиров, обусловленный общим ходом развития общества.

Главным препятствием служила социальная сторона распространения нового вероучения, когда его носителями на протяжении значительного периода были преимущественно знать и купеческая прослойка. Большинство же населения при видимом исповедании православия довольно долго оставалось языческим или двоеверным. Впоследствии на рецидивы язычества неоднократно указывали и летописи, и сами иерархи русской церкви. Например, упоминание о многоженстве, существовавшем у крестьян гораздо позже официального крещения Руси, антицерковные волнения, производившиеся волхвами в Ростове, Суздале, Новгороде и других городах на протяжении XI в. (Буданов 2000). Отчасти это можно объяснить неразвитостью феодальных институтов на Руси в то время. Но нельзя не принимать во внимание малочисленность русского клира в первые века и слабость миссионерской деятельности в отдаленных местностях. Поэтому совершенно закономерно то, что в первое время христианство распространялось преимущественно в крупных хозяйственных и административных центрах с высоким уровнем развития ремесла и торговли. Но даже там главным гарантом крепости христианства была княжеская власть, что показывают те же события в Ростове и Суздале.

Процесс христианизации русского народа, растянувшийся на века, сопровождался не менее длительным процессом осмысления православия, привития его в массовом сознании. Подобный переходный этап является общим для любого общества, воспринимающего ту или иную религиозную систему. В это время естественны и неизбежны многочисленные попытки осмыслить основные принципы и идеи нового вероучения, привести их в соответствие со своим мировоззрением или же отказаться от последнего. Итогом таких перемен может быть и двоеверие, и различные варианты неортодоксального понимания воспринимаемой религии. Древнерусское общество X–XI веков, являвшееся тогда своеобразной периферией христианского мира, было особенно открыто для проникновения различных еретических идей.

Однако у греческой миссии, с точки зрения языческих правителей, был серьезнейший недостаток. Несмотря на каноническую независимость Церкви от государства, власть императора зачастую имела на нее определяющее влияние, причем не только организационного, но даже догматического характера.

Еретические представления за всю историю христианства формировались главным образом вокруг двух проблем в богословии: природы св. Троицы и теодицеи. К первой следует отнести прежде всего арианство, монофизитство, их различные ответвления, а также отчасти – пелагианство. На второй, дуалистической концепции основывались построения манихейства, павликианства, богомильства, патаренства и многих других направлений.

Подобная систематизация особенно важна при учете религиозных центров и учений, которые в той или иной степени могли оказать влияние на древнерусское христианство, при поиске истоков различных идей в отечественной литературе того времени.

В настоящее время с разной долей уверенности можно утверждать о наличии на Руси в X–XII вв. воздействия южно– и западнославянских, корсунских и других религиозных традиций. Значительна была и роль арианства, ирландской миссии, а, возможно, и богомильства. Вероятные причины такого разнообразия уже указывались выше: внешнеполитическая конъюнктура, отсутствие как серьезной богословской подготовки национального духовенства, так и антиеретических репрессивных институтов в полуязыческой стране. Кроме того, нельзя упускать из виду и неизбежную примитивизацию религии в рамках миссионерской деятельности. Церковь, идя навстречу новообращенной пастве, допускает определенную адаптацию догматов, приводит их толкование в соответствие с возможностями мировосприятия неофитов.

Арианство было гораздо более приемлемым для значительной части светского общества, нежели православие. Причина этого лежит в переносе принципов объяснения божественной природы из непонятной сферы богословия в философскую (космологическую), вполне доступную и знакомую людям поздней античности. Вместо иррационального положения о единстве Бога в трех Лицах предлагалась четкая ранговая система трех ипостасей, кстати, имеющая свои истоки в александрийских философских школах (неоплатонизме, филонизме) (Прот. Георгий Флоровский 1992: 19). Именно поэтому данное лжеучение хорошо приживалось в образованных кругах греко-римского мира, эллинизированных иудейских общинах, городской торгово-ремесленной среде, варварских обществах. Весьма характерен пример так называемой 2-й Сирмийской формулы, когда два малоазийских пресвитера Осия и Потамий открыто выступили против формулировок I Никейского собора как чуждых Писанию и «непонятных народу» и заменили их арианскими принципами (Прот. Георгий Флоровский 1992: 94). Во время епископского служения св. Георгий Богослов, по его собственным словам, столкнулся в Константинополе с сопротивлением населения всего города (пресвитеров и черни), исповедывавшего арианство (Буданов 2000).

Итак, следы арианства (омиусианства) в древнерусском христианстве действительно есть. Необходимо установить возможные причины и источники появления этих следов.

Как справедливо указал А. Г. Кузьмин, прочность арианских традиций во многом определяется характером и степенью развития общины и общинного самоуправления (Кузьмин 1987: 35). Ариане придерживались многих раннехристианских принципов, в том числе и принципа выборности церковной иерархии (пресвитеров и епископов). Подобный порядок хорошо приживался там, где еще не утвердились феодальные отношения и преобладали общинные традиции. Славянская же территориальная община была более прочной по сравнению с германской кровнородственной (Буданов 2000)

Можно указать еще на одно учение, получившее распространение на Руси – монофизитство. Это одно из наиболее распространенных еретических вероучений, своего рода догматическая противоположность арианству. Оно получило широкое развитие в Александрии, Антиохии, Иерусалиме, а также проникло в Италию и на Балканы (в IV–VI вв.). Согласно учению его основателя Евтихия, Иисус Христос не имел человеческой природы и был только Богом, слиянным с Богом-Отцом. Как видим, здесь тоже присутствовала попытка упростить для понимания объяснение природы св. Троицы.

В рамках настоящей работы будет целесообразно рассмотреть характер древнерусского христианства при Владимире Святославиче и ближайшее время после него. Для этого необходимо выяснить непосредственные источники новой религии, определив в чем и как выразилось на Руси их влияние.

Закономерные сомнения в исключительности константинопольской линии в Древней Руси вызывает уже отсутствие каких-либо упоминаний о крещении князя Владимира и Русской земли у собственно византийских писателей. В то же время данные источники содержат описание событий, непосредственно связанных с введением христианства на Руси. Так, Лев Диакон сообщает о взятии русскими города Херсонеса, Иоанн Скиллица в своем «Обозрении истории» рассказывает о действиях в Византии русского корпуса против восставшего Варды Фоки и о браке Владимира с Анной (Лев Диакон 1998: 91). Владимир оказал решающее воздействие на исход серьезного внутреннего конфликта в империи и взял в жены представительницу царского рода, – случай исключительный, судя по размышлениям Константина Богрянородного о династических браках (Константин Багрянородный 1899: 61, 63). Уже поэтому принятие православия русским князем является важным для византийских писателей. Вследствие этих соображений приходится предполагать сознательное замалчивание греками обращение в христианство Владимира и его государства. Возможно, Константинополь не устраивало догматическое содержание новоучрежденной русской Церкви. Это предположение подтверждается и фактом учреждения митрополии в Киеве, подчиненной Константинопольскому патриарху, лишь в 1037 году.

Другой возможный аспект балканского влияния на древнерусское сознание видится в явных богомильских следах в отечественных источниках. Центральное место здесь занимает беседа тысяцкого Яна Вышатича с волхвом на Белоозере, помещенная в ПВЛ под 1071 годом (Буданов 2000). Внимание исследователей давно было обращено на очевидный дуализм представлений волхва, близкий к богомильской системе воззрений. По его словам человеческое тело было создано сатаной, а Бог вдохнул в него душу. Уместно будет напомнить, что богомильская ересь развивается в X в. в Болгарии на почве различных дуалистических концепций – манихейства, мессалианства и, прежде всего, павликианства. Значительное число павликиан в начале IX в. было переселено византийскими властями из Малой Азии и Армении во Фракию (в окрестности современного Пловдива). Демократичные павликианские традиции, пессимистические мировоззренческие принципы наложились на серьезный экономический и общественный кризис в Болгарском государстве. В результате возникло широкое антицерковное движение (Ангелов 1954: 47). Богомилов характеризовало враждебное отношение к Церкви, крайний аскетизм и отвержение любых материальных благ и удовольствий, отрицание брака. В их среде было распространено добровольное оскопление. В идейно-мировоззренческом отношении богомилы были, в конечном счете, наследниками раннехристианского гностицизма. Они отрицали святоотеческие произведения, не признавали, в отличие от павликиан, священность большинства книг Ветхого завета. В Новом завете предпочтение отдавалось Евангелию от Иоанна и Апокалипсису. Спасение души, по учению богомилов, достигалось путем постепенного освобождения человека от материальной зависимости посредством максимального воздержания и аскетизма.

Из Среднего Подунавья могли прийти и неортодоксальные воззрения, связанные с ирландской традицией. Явные ирландские черты прослеживаются в материальной культуре русского средневековья. Во-первых, вразрез с византийской линией идут колокольные традиции Руси, а кельтская этимология древнерусского «клакол» говорит сама за себя. Во-вторых, сюда же можно отнести и характерный тип намогильных крестов, распространившихся в Новгородской земле (Кузьмин 1987: 49). Возможно, имел прямое отношение к ирландской традиции и св. Антоний Римлянин, основатель Антониева монастыря в Новгороде (Буданов 2000).

В идейном отношении ирландская церковь в раннее средневековье была носительницей прежде всего пелагианских установок. Ересь ирландца Пелагия возникла в IV веке как реакция на усиление аскетических тенденций в Церкви. Центральная идея пелагианства – изначальное совершенство человеческой природы и отрицание первородного греха, поскольку Бог сотворил человека для осуществления свободного выбора. Первородный грех, по мнению Пелагия и его последователей, обуславливает вину человека перед своим Творцом и ставит в несправедливую зависимость от Бога. На первый план выводится абсолютизация человеческой воли. Человек должен был своими силами достичь спасения. Роль Бога в данном процессе ограничивается лишь созданием внешних благоприятных условий. При этом фактически отрицается смысл искупительной жертвы Иисуса Христа. Значение земного воплощения Сына Божия сводится лишь к наглядному образцу жизненного пути, правильного выбора. Человеческий грех является следствием сознательного неверного выбора и нарушением меры дозволенного.

В начале рассказа об основании Киево-Печерского монастыря летописец сообщает, что св. Антонию Печерскому, возвратившемуся с Афона, не понравился ни один из русских монастырей (Буданов 2000). В этом эпизоде тоже можно подозревать свидетельство о существовании неортодоксальных течений в отечественной церкви XI века.

При невозможности на сегодняшний день выявить очевидные еретические черты на уровне правящих кругов Руси, источники позволяют сделать вывод о наличии значительных разногласий догматического характера в среде духовенства. Идейные поиски не замыкались на византийской ортодоксии. Можно с уверенностью сказать, что одной из главных целей политической власти Киевского государства в первые десятилетия отечественного христианства было создание национальной церкви, минимально зависимой от иностранного центра. При этом русские князья (Владимир и Ярослав) в конечном счете прибегали к той же стратегии, какую можем наблюдать в других славянских странах на начальном этапе христианизации (Борис в Болгарии, Ростислав и Святополк в Моравии и др.). Стремление избежать церковной и политической зависимости от Константинополя побуждало русских правителей к контактам с другими христианскими центрами (Рим, Корсунь, Охрид). Это обстоятельство, в свою очередь, открывало путь на Русь самым разным неортодоксальным вероучениям. Оно же обуславливало отсутствие догматического единства в церковных кругах, что доказывается, прежде всего, противостоянием линии Десятинной церкви и прогреческой Киево-Печерской традиции.

С разной степенью уверенности можно утверждать о наличии на Руси в X–XI вв. следов арианской, богомильской, ирландской и других религиозных традиций. Арианские черты могли быть занесены из Крыма, Среднего Подунавья или Болгарии. Болгарские истоки имеют и богомильские элементы древнерусского религиозного сознания. Из Моравии могли проникнуть на Русь неортодоксальные воззрения, связанные с ирландской миссией.

К числу главных причин развития еретических воззрений в Древней Руси можно отнести внешнеполитическую конъюнктуру, отсутствие антиеретических репрессивных институтов и серьезной богословской подготовки национального духовенства.

Очевидно, что на Руси в X–XI вв. не оформлялись собственные еретические течения. Происходило либо усвоение неортодоксальных черт, привнесенных извне, либо синкретизм традиционных местных верований и еретических моментов иностранного происхождения (например, богомильства). Ереси в начальный период христианства на Руси не носили характера широких народных движений. Скорее всего, имело место развитие отдельных еретических воззрений в среде духовенства и монашества.