Текст книги "Российская литературная премия-2022. Том 1"

– Здравствуйте! Вы, наверное, всех жильцов в этом доме знаете? Не подскажете, в этом подъезде проживает Чернова Ольга? Она медицинский работник, – вежливо обратился мужчина.

– Ас какой целью интересуетесь? – в свою очередь спросила Валентина Ивановна.

– Она с нашим покойным сыном на Украине… служила…

– Пойдёмте в дом! – сразу всё поняв, предложила мудрая баба Валя.

…Так у Ольги появились добрые и заботливые родители, которые узнали историю любви их сына. Появления на свет их единственного внука, возможного продолжателя военной династии Ростовцевых, оставалось ждать совсем недолго.

Как много порой выпадает страданий, бед, потерь и боли на плечи одного человека! Но в этом и заключается замысел Бога. Все эти испытания, события, которые происходят с человеком, люди, которые встречаются на жизненном пути, – всё это уроки судьбы. И если человек достойно справляется с каждым из этих уроков, он поднимается на ступень выше в своём духовном развитии, становится чище помыслами и сильнее духом. Ибо претерпевший, выстоявший под тяжестью испытаний спасётся сам и спасёт других!

08.08.2023, Санкт-Петербург

Игорь Ларин

Игорь Шевченко (псевдоним – Игорь Ларин) родился 30 апреля 1962 г. в клинике Коха (Германия). Раннее детство провёл за границей. Поскольку мальчиков родилось двое, им никогда не было скучно! Ну а потом каку всех (почти): школа, институт, работа. А «почти» – художественная и музыкальная школы, ещё и спорт. Креатив достался от отца, который прекрасно рисовал, писал стихи и играл на нескольких музыкальных инструментах.

Писать начал с детства, но это, скорее, была проба пера. В юношеские годы написан большой сборник стихов и несколько песен – конечно, о любви. По-настоящему поэзией занялся относительно недавно. Почему? Просто хронически не хватало времени!

Женат, имеет двух прекрасных сыновей. Пишет как для взрослых, так и для детей. Вышло несколько сборников стихотворений: в серии «СК» – «Во мне два “Я”», детский стихотворный сборник «Мелом на асфальте» и юбилейный сборник «Перекрёсток».

Номинация «Лучший поэт года»

 
Что лучше музыки, когда она звучит?
Триумф гармонии над жизненной рутиной!
А живописец с кистью у картины?
Поэта муза тоже не молчит!
 
 
Как выбрать мне меж нотами и слогом,
Сольфеджио смешав с литературой
(Как между правилом размера, партитурой…),
Не ошибившись с выбором, определённым Богом?
 
 
Как… то, что мы хотели бы в судьбе
Чуть изменить, попробовав исправить,
Так реквием, написанный себе,
Вас может и унизить, и прославить.
 
 
Что лучше: пасть на взлёте, не наскучить
Иль прозябанием себя душить и мучить,
Построив всё по правилам и планам,
И жить со скукой, ленью и обманом?
 
 
Каких ещё насмотримся обрядов:
Пороков низменных, проклятий, травли, ядов,
Которые легко в бокалы льются
И другу лучшему, и брату подаются
 
 
Авансом будущих своих грехов,
Освободясь от совести и чести – от оков,
Которые мерилом быть должны, оценкой, —
От медиума – Мастера Гриценко,
 
 
Ушедшего безвременно, внезапно…
Так хочется мне повернуть обратно время…
Чтоб не давило тяжким грузом бремя
Потери, ощущенья пустоты…
Чтоб вновь покрылись строчками листы…
 

 
Потерянная любовь, пронесённая через жизнь стихами,
Которые читали на питерской набережной
                                     и на пляжах Майами.
Душа в оковах, рвавшаяся наружу
В надежде на везение и что ещё кому-то послужит.
 
 
Увидит живыми тех, кого любит без меры
И с кем не удастся встретиться всё равно.
И есть тому многочисленные примеры.
Почему? Я думаю, не было суждено.
 
 
Не отмерено кем-то и согласия не получено
Ни на земле, где всегда царит равнодушие,
Да, видимо, и на небе, где тоже есть серые и заблудшие
Ангелы падшие, пасущие такие же души.
 
 
А может, зависть и злость давит кого-то и душит?
А может, хочется унизить поэта и мольбы его слушать…
Этим, кто подписывает бумажки и дарует визу,
Ставит штампики с серьёзным лицом для вида.
 
 
А за этими корочками и маленькими листочками
Чья-то жизнь понапрасну перечёркнута строчками,
Обретающими жуткий смысл своей каллиграфией.
Для кого-то рутина, а для него приговор-эпитафия —
 
 
Для поэта, давящегося сухими слезами,
Проглотившего стон, уткнувшись в подушку глазами.
И сердце, почти задушенное инфарктами,
Да и без них ранимое и битое разными фактами,
 
 
Фатально преподносимыми и горестно ожидаемыми,
Но всегда – невыносимыми и скандальными!
Тебе что-то подарено и отобрано что-то.
Как оценить дары и то, что ушло безвозвратно?
 
 
И это не подтвердить математическими расчётами
И не обсудить при личной встрече – приватно.
А может, вымолить у гадалки и звездочёта
Или сухими щелчками сбросить костяшки на счётах…
 
 
Вот мне, к примеру, уже пятьдесят девять.
А что он, Иосиф Бродский, сумел бы сделать
За подаренные ему, а не мне три года —
Будь это милость Божия или просто природа?
 
 
Случай, желание или уже усталость,
А три года – целая тысяча дней или всё-таки малость?
В нашем водовороте и безумной гонке событий
Не скажет никто… И зачем? Всё равно нам не быть Им…
 

 
Сижу и пью свой чай… с моим вареньем.
Идёт мой снег, идёт моей зимой…
И я пишу… своё стихотворенье,
И небо личное с оранжевой луной,
И кружат вихрем рифмы надо мной,
А на душе тепло… и настроенье —
 
 
Совсем как позднею и ласковой весной
Иль ранним и ещё нежарким летом:
Когда стоишь на берегу раздетым,
Зажмурившись, а крыша над тобой —
 
 
Как будто перевёрнутое море
Голубизной безбрежною манит,
Играет и тихонечко шумит…
                                        прибоем
(Подгоняя облака),
И чья-то лёгкая и добрая рука
Мазками редкими картину поправляет:
Рисует формы, тени направляет…
 
 
На фоне трагифарсов, революций
Сижу и пью спокойно чай из блюдца.
У них бардак, замены конституций…
Встаю, взял шляпу и пиджак:
Снег хлопьями валит и, за окном кружа,
Проносится – как в пачках балерины,
В салопах и воздушных пелеринах…
 
 
Я знаю, будет всё: спокойствие, тревога
И боль потерь, паденье, перемога…
Вот кто-то за поэтом повернул
На перекрёстке, заметённом снегом,
Который видится крестом под тёмным небом…
 
 
А у меня, друзья, своя дорога —
Я чуть подумал и… вперёд шагнул.
 

 
Небесный дирижёр готовит свой оркестр,
Внизу устали ждать и нет свободных мест.
Готовят инструменты оркестранты,
Листают ноты, поправляют банты,
 
 
Переговариваясь, смотрят на него —
Неповторимого и строгого, того,
Который всё начнёт, взмахнув десницей, —
И полетит по небу в колеснице,
 
 
И зазвучит мелодия дождя,
Такая дивная и разная всё время —
Ни выучить, ни повторить её нельзя:
Без изменения лишь основная тема,
 
 
Потоками воды сбегающая вниз.
Не жанр, а так – причудливый каприс[12]12
  Каприччио, каприс (итал. capriccio, фр. caprice) – произведение академической музыки, написанное в свободной, причудливой форме.


[Закрыть],
Фантазиями автора навеян.
И дело не в гармонии, размере,
 
 
А в том, как мы его услышим,
Как он звенит и разбегается по крышам.
Не тот, который моросит уныло,
А на душе и зябко, и постыло,
 
 
А дождь-оркестр симфонией гремит,
Литаврами грохочет и дрожит,
Гудит фаготом водосточных труб
И откликается прикосновением
                              к свирели чутких губ.
 
 
Кого-то он баюкал, нянчил и покоил,
Кого-то разбудил и дал энергии прилив,
Усилив ритм и тон, и, выделив мотив,
Акцент усилил барабанным боем…
 
 
Потом аккордеона дышащие звуки,
И замер дирижёр, и опускает руки.
 
 
И пробегают струйки по стеклу,
К которому прижмусь, лицом прильну,
Чтобы услышать шёпот кастаньет.
И всё затихло и сошло на нет…
 

 
Ей принесут цветы с карточкой от меня.
Посыльного потом попрошу рассказать,
Как приняла букет, как читала,
                                         чтобы понять,
Осталось ли чувство. А может, надеяться зря
 
 
На свидание, назначенное в записке,
Такое желанное. Но всё больше сомнений,
Как только становится более близким
                                                      время,
И ожидание, и понимание намерений.
 
 
Стать снова кем-то, а не просто
                                знакомым старым,
Который, давно уже от этой жизни усталый,
Хочет погреться у прежнего,
                            неостывшего очага.
А может, это снова молодость
                           и на картине стога?
 
 
И в музее почти пусто, и ничего лишнего.
А может, это всё забытое
                             и пронзительно личное,
Которое не описать и не передать словами?
А может, лучшее – это расстояние и молчание…
                                              между нами?
Ведь сколько прошло – сорок лет, пятьдесят?
Но часы на башне, как прежде, стучат.
И голуби те же снуют под ногами,
Как тогда, когда мы по брусчатке сбегали
 
 
Вниз и смеялись, не стесняясь прохожих.
Нарочно, чтобы им стало понятно тоже,
Как нам хорошо и всё в мире – у наших ног.
И что ни предложит теперь сам Господь Бог,
 
 
У нас уже есть, и другого не надо.
Одна ладошка твоя у меня в руке,
На вторую дышу, целуя, а сам
Согреваюсь твоим взглядом,
Васильками, плывущими по реке,
 
 
Глазами, горящими над листопадом.
Наверное, это не повторить, впрочем,
                                         как за оградой…
Пусть лучше останется тихая память,
Как над речкой пришлось
                                  молодыми плавать,
 
 
Сплетаясь руками и лицами над водой.
Но теперь мы уже не напротив друг друга,
Разделённые временем и всяческой ерундой.
Я теперь для тебя – просто друг,
Ну а ты для меня – лишь подруга…
А может быть… всё-таки… ну а вдруг…
 
 
Да нет, лишнее – видеться нам с тобой,
Слишком поздно… и в ощущениях сложно.
Да и адреса нет: я давно позабыл адрес твой.
Скажешь: «Не может быть!..»
Да, теперь и такое возможно!
 

 
Бежишь навстречу пробуждающемуся рассвету,
Волосы по плечам пополам с ветром.
Руки, как крылья, распахнуты в стороны,
Земли касаясь едва, паришь, невесомая,
 
 
С улыбкою лёгкою, чистою, как первоцвет,
И танцуешь, и смеёшься, и счастливее нет
На земле. И даёшь остальным света лучик,
А сама – отражение солнца и даже лучше,
 
 
Ярче, потому что живая и радуешь,
И вселяешь надежду, и собою облагораживаешь.
И поёшь, и раскрываешь чистую душу,
Разбиваешь преграды и темницы рушишь.
 
 
Пустоту содержанием наполняешь и смыслом.
Там, где ещё не зажглось, даришь искру.
Мгновение – и очищающее пламя:
Огонь, сжигающий недоверие между нами…
 
 
И любовью греешь, и ободряешь сердца.
И зарождаешь жизнь новую в продолжение
Цикла земного и природы движения.
И всё по кругу, и снова,
И без конца…
Но ведь это и есть
Вечность и воля Творца.
И не надо искать лучшего определения
 
 
Тому, как природа с чудом повенчана.
А итог? А итог – это она, Женщина!
 

Павел Манжос

Родился в 1956 г. в Воронеже. В 1981 г. окончил филологический факультет Воронежского государственного университета. Основная деятельность связана с профессиональной журналистикой. Победитель в конкурсах журнала «Журналист», участник ряда проектов журнала «Эксперт».

Член ИСП, членкор МАНИ.

В 2023 г. награждён медалью МАНИ «За крупный вклад в развитие науки, культуры и искусства», медалью имени Л. Н. Толстого «За воспитание, просвещение и наставничество» Международной академии русской словесности в связи с 195-летием со дня рождения писателя.

Пишет рассказы, эссе, афоризмы, стихи (более 800 стихотворений и поэм), публикуется в различных журналах Санкт-Петербурга и Москвы, а также на различных литературных сайтах.

Издал книги стихов: «Из песен рождаются звёзды» (в двух книгах – философская лирика), «Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне. Песни любви», «Притчи у настольного огня» (поэмы, баллады, басни), «Парнасография» (сатира и юмор).

Номинация «Лучший поэт года»

 
Страх и дикость правят бал,
Глупость лупит наповал,
И, совсем не зная как,
Я ступил в церковный мрак.
 
 
Свечи льют неяркий свет;
К Божьей Матери пришед,
Недвижим, пред Ней стою,
Думу думаю свою.
 
 
Странно вымолвят уста:
«Ты ещё роди Христа!»
Но ответит Божья Мать:
«Сколько ж вам Христов рожать?
 
 
То распнут, то вознесут,
Грех не грех вам, суд не суд;
Не поймёте ничего,
Если мало Одного».
 

 
Весёлый пасечник над ульем ворожит:
Вот шумных пчёл он дымом усыпил,
И вот уже в руках его дрожит
Духмяных сот освобождённый пыл.
 
 
Он режет их, прекрасен и велик,
И любопытным детям раздаёт.
Весёлый пасечник, скажи мне напрямик:
Сладка ли жизнь твоя, как этот мёд?
 
 
Два сына – «смертью храбрых», соль земли!
Погиб племяш – попал под злой навет,
Уж без жены, а внучки подросли,
Да в женской доле счастья только нет.
 
 
Эсэсовцем расстреляна сноха,
Сиротам счастья, знать, не накопать.
Но мёд хорош! Чего таить греха:
Продашь и вдрызг налижешься опять…
 

 
Девушка с книгой в руках,
Вы затерялись в веках!
В мерном круженье Земли
Внуки у вас подросли.
 
 
В бешеной смене эпох
Был, говорят, с вами Бог
И остаётся, пока
Книгу листает рука.
 
 
Девушка с книгой в руках,
Пусть с сединой на висках,
Сделку вы задним числом
Не заключали со злом.
 
 
Милая, всё-таки есть
Правда, гармония, честь…
Память о них – в облаках
С Книгой в небесных руках!
 

 
Если бы видели мы, как мы слепы,
Мы б устрашились своей слепоты!
Только скорее разверзнутся склепы,
Чем свои норы покинут кроты.
 
 
Если б мы знали, как много не знаем,
Прокляли б напрочь незнанье своё.
Только довольны мы призрачным раем,
Знать не желая, что призрак – враньё.
 
 
Если б мы помнили то, что забыли,
Если б открылись сердца и умы,
Если бы жили мы все, а не были.
Если бы, если бы, если бы мы…
 
 
___________________________
Ложь и зло – пропади они пропадом!
Правда есть, и не больше одной.
Правда – ложь, если сказана шёпотом.
Шёпот – грязь, если он за спиной.
 

 
Непрочитанная строчка —
Как падучая звезда:
Умерла у Солнца дочка —
Поминальное раздай.
 
 
Пусть конфеты и печенье
Душу в память облачат,
А небесное свеченье
Перейдёт в кадильный чад.
 
 
Знаки звали, жгли, кричали —
Сто небес о них порви!
В них – галактика печали,
В них – вселенная любви.
 
 
Ты, неспящий, ты, горячий,
Оцени прощальный штрих.
Загадай желанье, зрячий,
Зрячий, в небо посмотри!
 
 
Ну а если не заметишь —
Ты, захваченный врасплох…
Не один живу на свете ж —
Бог прочтёт. Увидит Бог!
 

 
Полежи у меня на плече.
Если хочешь, немного поспи.
В долгом вздохе, как в чистом ключе,
Все тревоги свои утопи.
 
 
И забудь, что война и беда,
В тёмной вечности миг улучи.
Пусть в ключе не иссякнет вода,
А беспечность – в горенье свечи.
 
 
Завтра будем не здесь и не так,
Захлебнётся наш клин в курлыче,
Но, пока не рассеется мрак,
Полежи у меня на плече.
 

 
Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне:
Сомкнутся тихо веки в полусне,
И голос мой придёт издалека,
А в нём – неутолимая тоска!
 
 
Но станет даль прекрасна и светла,
Морщинки мотылёк спорхнёт с чела,
И дрогнет что-то вечное в струне…
Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне.
 
 
И мышью в угол юркнет суета,
И воплотится странная мечта,
И жизнь и смерть в одном взойдут огне…
Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне.
 

 
Звезда свила на дереве гнездо.
Она устала в небе быть звездой.
Её пьянила пагубная страсть —
Быть ближе к полю, но и не упасть.
 
 
Вот так и ты пришла из темноты,
Так рядом, но не вместе я и ты.
 

 
Я дотронусь рукой до горячих волос твоих —
И забуду про боль, про пустые обиды былого.
Твои волосы – сны: затеряется взгляд мой в них,
Как теряется мир в колыбельности нежного слова.
 
 
Я забуду печаль, горделивую тень мечты
И безбрежность отчаянья, и бездорожье дороги.
Чтобы вспомнить о счастье, которому имя – ты,
Миг забвенья душе посылают забытые боги.
 

 
Где б ни был я – она со мной,
Её лады – моя стезя.
Жалею лишь, что в мир иной
С собой забрать её нельзя.
 
 
Летит, несбыточным дразня,
Гитары говор, лунный бриз,
И ангел слушает меня,
Присевши неба на карниз.
 
 
И о сверхновых золотых
У звёзд смолкает разговор:
Всего лишь звук, всего лишь стих,
Аккорд и струнный перебор…
 

 
Увезут горький вздох пароходы,
Старых ран не разъест уже соль,
Но не скроются детские годы,
Не забудется детская боль.
 
 
Память-крик они тихо заначат,
Как в стеклянной копилке гроши,
И до смерти смеются и плачут
Давней раной прозрачной души.
 
 
И поэтому в трезвом рассудке
Детский взгляд мы подолгу храним:
Их глаза, как весной незабудки,
Так и светятся памятью зим.
 

 
Дорога в никуда…
Там сушью жжёт вода,
Там – тёмная звезда,
Там – пламя изо льда.
 
 
Дорога в никуда…
Там память без следа,
Не пахнет резеда,
Безлюдны города.
 
 
Дорога в никуда…
Там сердце – как слюда,
Там призрачны года
И «нет» совпало с «да».
 
 
Дорога в никуда…
Там нет любви, стыда,
Закона и суда.
А вдруг мы все – туда?
 

 
И сердце прорвало: растаяла тоска,
И стылый мрак сгорел огнём безликой жертвы,
И новое тепло ждёт нового цветка,
И солнце-Моцарт вновь даёт свои концерты.
 
 
И маковки церквей глядятся в синеву,
Как в зеркало, – на миг очнувшаяся вечность.
И жизнь кричит грачом, и шхуна на плаву,
И Млечного Пути не иссякает млечность.
 

 
Уж сколько раз о том твердили миру,
Но повторяю снова я и снова,
Что, только потеряв кусочек сыру,
Ворона обрела свободу слова.
 

 
Жизнь преподносит сюжеты
В нашем свинячьем мирке:
Есть у беспомощной жертвы
Воля к железной руке!
 

 
С умным в Отчизне ведётся борьба,
Умному не улыбнётся судьба.
Умный всегда – с основанья веков —
На подозренье в стране дураков.
 
 
Брат, если ты семи пядей во лбу,
Не прогневи многознаньем судьбу —
В меру задумайся, в меру блесни,
И да продлят Небеса твои дни!
 

 
Афродитой Милосской любуется парочка.
Он сказал: «Не могу на неё не глядеть!
Афродита прекрасна, как ты, моя Ларочка!»
А она: «И ей нечего так же надеть!..»
 
 
Он в ответ: «Не суди опрометчиво!
Нагота не всегда огорчит.
Да, конечно, надеть-то ей нечего,
Но зато так красиво молчит!»
 

 
Раз к мудрецу пришли на суд
Два чудака и спорят:
«Есть чушь, которую несут,
И есть, какую порют.
 
 
В чём их различие, ответь?»
Тот рёк под стать Протею:
«Несут – за золото и медь,
А порют – за идею».
 
 
Товар негодный? Крик да брань:
Заменят, потакая.
А если выпорота – дрянь.
Кому нужна такая?
 

Маргарита Матова

Кандидат психологических наук. Автор 220 научных и публицистических работ. Член ИСП.

В 1995 г. вышла в свет первая книга «Саги о Крахтах» – «И возвращается ветер на круги свои». Затем «Сага о Крахтах» пополнилась четырьмя авторскими книгами М. А. Матовой: «Владимир Матов. Спорт. Медицина. Жизнь» (2017), «Отблеск Крахтов. Два века в России. История немецкой семьи» (2018), «Скульптор Константин Крахт (1868–1919) и эпоха. Взгляд столетие спустя» (2019), «Альбом произведений скульптора Константина Крахта (1868–1919)» (2020).

В 2018–2020 гг. книги М. А. Матовой становились лауреатами в номинации «Лучшие издательские проекты».

Предлагаемая на конкурс-2022 книга Матовой посвящена истории яркой творческой жизни семьи Крахтов: доктора медицинских наук Императорского Московского университета С. Ф. Крахта и его жены, знаменитой актрисы Малого театра Е. Д. Турчаниновой-Крахт, живших на рубеже XIX–XX веков.

Номинация «Лучший публицист года»

В 1914 году в журнале «Столица и усадьба» появилась статья искусствоведа Г. К. Лукомского «Смоленские усадьбы», отметившего архитектурные достоинства имения Крахтов в Токарёве. Свои оценки он проиллюстрировал фотографиями главного дома с колоннами как «образца раннего классицизма эпохи Николая Павловича» и гостиной, в которой мебель, люстры (лепные и золочёные), занавески, каминные экраны «относились к эпохе позднего классицизма». Изучая «усадебные оазисы изумительной красоты» в Смоленской губернии, Лукомский считал необходимым «описать, снять эти “памятники” усадебной старины, дабы хотя таким образом передать потомству все эти художественные сокровища или сведения о них… Если бы собрать всё это, рассыпанное по России, достояние – получился бы целый город-музей, равного которому не сыскать в Европе. Надо собрать бы эти художественные достоинства хотя бы в издании» [7].

Мы с моим мужем, Матовым Владимиром Владимировичем – потомком российской ветви рода Крахтов, тщательно изучили архивы и описали рукотворный «памятник усадебной старины» – семейную резиденцию Токарёво сначала в книге «И возвращается ветер на круги свои» ещё в 1995 году, а затем в книгах и статьях нашей саги о Крахтах [8-11 и др.].

Известно, что с 1770-х годов усадьба Токарёво, находившаяся в двадцати восьми верстах от Гжатска, принадлежала роду Воейковых. В конце XX века дочь уездного предводителя дворянства И. Н. Воейкова вышла замуж за Д. Д. Татищева, представителя известного дворянского рода. Однако в 1890 году усадьба, принадлежавшая к тому времени их наследникам-сыновьям: Ивану, Дмитрию и Сергею Татищевым, – была выставлена правлением Московского земельного банка на торги за «неплатёж банковских взносов».

В 1892 году запущенная усадьба Токарёво была на торгах приобретена вышедшим в отставку прокурором Московской судебной палаты, действительным статским советником, кавалером высших орденов Российской империи, московским дворянином Фёдором Фёдоровичем (Фридрихом Эдуардом) Крахтом (1835–1899), представителем первого родившегося в России поколения немецких переселенцев из Мекленбург-Шверинско-го великого герцогства.

Задумавший основать в Токарёве семейную резиденцию Ф. Ф. Крахт вместе со своей женой, потомственной дворянкой Н. И. Крахт (урождённой Каневской), и своим братом Владимиром Фёдоровичем (Вольдемаром Эдуардом) Крахтом (1840–1902), тоже к тому времени вышедшим в отставку, приступили к перестройке и переустройству усадьбы Токарёво. Огромный управленческий опыт В. Ф. Крахта – предпринимателя, одного из основателей, акционера и первого директора Брянского машиностроительного завода, ставшего в конце XX века крупнейшим в Российской империи промышленным предприятием, – очень пригодился при переустройстве главного дома усадьбы, благоустройстве её территории и преобразовании разорённого хозяйства. В этом грандиозном проекте принимало активное участие и следующее поколение, состоявшее из шестерых детей Ф. Ф. Крахта и его жены. Основную роль в этом сыграла старшая дочь Елена Фёдоровна Крахт, ставшая после ухода из жизни отца последней владелицей усадьбы Токарёво.

К главному зданию, трёхэтажному каменному дому, расположенному в красивейшем месте, на крутом берегу реки Вори, были пристроены гостевой корпус, флигель и другие жилые строения, полностью изменены архитектура фасада здания и внутреннее устройство дома, разбиты аллеи парка, посажены деревья и кусты. Усадьба функционировала круглый год, многие из хозяев и гостей приезжали и жили там в разные времена года. Добирались из Москвы до Гжатска сто восемьдесят километров поездом, а от вокзала до имения – на «линейке», открытом летнем экипаже, запряжённом парой ухоженных, породистых лошадей.

Жили в усадьбе Крахты трёх, а временами и четырёх поколений, и было это очень плодотворным, потому что были они людьми различных возрастов, профессий, судеб, объединённые общими интересами. Круг обитателей усадьбы Токарёво и их гостей был весьма разнообразен, назовём лишь некоторых из них. Там бывали такие звёзды Серебряного века, как А. Белый, Б. Пастернак, А. Блок, В. Брюсов, М. Цветаева, Н. Асеев, а также художники, скульпторы, артисты и другие представители творческой интеллигенции.

Андрей Белый, один из ведущих деятелей русского символизма, в своих сочинениях вспоминал о скульпторе Константине Крахте, «принёсшем в дар свою студию, где некогда отгремел молодой “Мусагет”» (Московское издательство символистов, существовавшее в 1909–1917 годах). И далее он писал, что «уже к 1909 году вокруг “оригинальнейшей” мастерской Крахта, где буйствовали собрания человек по пятидесяти, оказались сконцентрированы серьёзные творческие силы…» [3]. О мастерской К. Крахта писал и молодой Борис Пастернак: «Иногда молодёжь при “Мусагете” собиралась не в конторе издательства, а в других местах. Таким сборным местом была мастерская скульптора К. Крахта на Пресне… Однажды поздней осенью я читал в мастерской доклад под названием “Символизм и бессмертие”» [12].

О творчестве скульптора К. Крахта писали и известные искусствоведы: Н. Дурылин, Д. Недович, М. Зингер и др.

Знаменитости окружали Крахтов и в Токарёво, и в Москве, при этом творческие связи часто переплетались с родственными и деловыми. Так, соседним с Токарёво имением Скугорево владел дворянин Н. В. Муравьёв, действительный тайный советник, министр юстиции при императоре Николае II, генерал-прокурор. В имении нередко гостил его друг – адвокат Ф. Плевако, один из самых известных российских судебных ораторов. В Москве Плевако жил недалеко от дома Крахтов на Арбате. Неслучайно и то, что прокурор Ф. Ф. Крахт, а позже и Ф. Н. Плевако были похоронены рядом в некрополе Скорбященского монастыря в Москве.

Вместе со старшим сыном Ф. Ф. Крахта, Сергеем Фёдоровичем Крахтом (1861–1901), доктором медицины Императорского Московского университета, гостили в Токарёве его жена, известная актриса Малого театра, ставшая народной артисткой СССР, Евдокия Дмитриевна Турчанинова (в замужестве Крахт), и их дочь, Маргарита Крахт, а также многочисленные друзья и соратники из артистической среды.

Бывали в Токарёве и такие известные художники, как Наталья Гончарова и её муж Михаил Ларионов. Замечательно, что в отделе рукописей Третьяковской галереи сохранилось письмо среднего сына Ф. Ф. Крахта, скульптора Константина Крахта (1868–1919), отправленное им в почтовом конверте со штемпелем 11 октября 1910 года Наталье Сергеевне Гончаровой. В этом письме К. Крахт писал: «Милая Наталья Сергеевна! Три самых важных актёра из труппы передвижного театра по разным причинам поехать не могут… Наташа поедет на сочельник в Токарёво. Может быть, и я. А вы? Да. Преданный Вам Крахт» [10]. Об оформлении Н. Гончаровой и М. Ларионовым театральных спектаклей «Свадьба Зобеиды» и «Карагёз» в студии К. Крахта рассказано в книгах-альбомах об их творчестве, изданных Третьяковской галереей [4, 6].

В Токарёво довольно часто приезжали родные сёстры Софии Петровны Крахт (урождённой Ламановой), жены скульптора К. Крахта, артистки Театра Незлобина (её сценический псевдоним – Позднякова). Одна из них, Надежда Петровна Ламанова, стала знаменитым модельером. Она создавала платья для царствующей семьи Романовых, театральные костюмы для Большого театра, представляла свои коллекции в салонах Парижа и Москвы. Её мужем был А. П. Каютов, юрист, в одно время с К. Крахтом окончивший юридический факультет Московского Императорского университета.

С Верой Фёдоровной Крахт, средней дочерью Ф. Ф. Крахта, в летние периоды года в усадьбе гостила вся её семья: муж, генерал-майор в отставке В. М. Герасимов, и четверо детей. Старший сын Фёдор Герасимов (1895–1942) оказался в эмиграции, стал врачом в Югославии и погиб там во время Второй мировой войны. Младший сын Алексей (1901–1918) умер в семнадцать лет от тяжёлой болезни. По недавно полученным сведениям, их отец В. М. Герасимов после смерти жены Веры в 1915 году покинул Россию, жил в эмиграции и похоронен на Военном кладбище во Франции.

Младшая дочь Ф. Ф. Крахта, Ольга, с мужем Н. М. Рыбинским (1871–1919), полковником, участником Первой мировой войны, жила в усадьбе вместе с тремя детьми-погодками: Фёдором (1900 г. р.), Еленой (1901 г. р.) и Марией (1902 г. р.). Дети Рыбинских выросли в Токарёве, стали очевидцами расцвета усадьбы и хорошо знали её почтенных и досточтимых обитателей и их знаменитого окружения. Фёдор Николаевич Рыбинский, химик, выпускник МГУ, доцент, кандидат химических наук, пал жертвой сталинского террора в 1937 году и был реабилитирован посмертно в 1956 году.

Старшая дочь, Елена Николаевна Рыбинская, выйдя замуж за Матова Владимира Николаевича, ветерана ВОВ, члена Союза писателей СССР, родила в 1928 году Владимира Владимировича Матова, моего будущего мужа. Во многом благодаря ей был сохранён семейный архив со множеством старинных фотографий нескольких поколений Крахтов, живших на российской земле с начала XIX века. Именно Е. Н. Матова передала своему единственному сыну «преданья старины глубокой», изложенные им в книге «И возвращается ветер на круги свои», положившей начало нашей «Саге о Крахтах».

Младшая дочь, Мария Николаевна Рыбинская, вышла замуж за кузена Владимира, с которым они вместе росли в имении Токарёво, сына скульптора К. Крахта.

Жил в Токарёве с женой и дочерью и известный юрист – полный тёзка своего отца Ф. Ф. Крахта – Фёдор Фёдорович Крахт (младший). К сожалению, дата его смерти и место захоронения до сих пор не подтверждены. Пока не установлены и имена его жены и дочери, хотя несколько их фотографий есть в нашем большом архиве, в семейном альбоме Крахтов.

Общению обитателей и гостей Токарёва способствовала огромная библиотека, содержавшая как классическую, так и современную литературу, в том числе и на иностранных языках, а также картинная галерея. Собирал токарёвцев большой зал с прекрасным роялем фирмы «Валлениус». Среди членов семьи и гостей были выдающиеся музыканты. На этом рояле обучала музыке своих детей жена скульптора К. Крахта София Крахт, учившаяся в консерватории игре на рояле у знаменитого Н. Рубинштейна. Старший их сын Роман стал ведущим скрипачом оркестра Большого театра, а младший, Владимир, автор либретто оперетт, музыкальных комедий и сотен популярных песен, – членом Союза писателей СССР. Играл на этом рояле и Н. Осипов, впоследствии бессменный руководитель и дирижёр Оркестра народных инструментов России, которого ещё мальчиком привозила в имение его постоянный аккомпаниатор Юлия, жена известного художника Константина Маковского.

Таким образом, усадьба Токарёво наряду с другими знаменитыми усадьбами Смоленщины стала центром культуры. Во флигеле главного дома была оборудована и мастерская Константина Фёдоровича Крахта, украсившего своими скульптурами дом и сад перед ним. Семья Крахтов была дружна со знаменитыми художниками Владимиром и Константином Маковскими, которые верили в талант К. Крахта, и это, как известно, сыграло важную роль в том, что он оставил свою профессию юриста и занялся ваянием. После революции, уже в молодой России, К. Крахт организовал Московский профессиональный союз скульпторов-художников и стал его первым председателем.

В усадьбе были места для развлечений и занятий спортом: лошади для выездки, площадка для крокета, байдарки на озере. В столовой – просторном зале, украшенном гобеленами, картинами известных мастеров и пальмами в кадках, – столы сервировали на шестьдесят персон. Здесь встречались все домочадцы и гости, которые активно общались между собой. В гостиных комнатах и на прогулках обсуждались самые разнообразные проблемы современности и «дела давно минувших дней». Так неспешно, достойно, доброжелательно осуществлялась преемственность поколений, то, чего так катастрофически недостаёт современному обществу.

После ухода из жизни на рубеже столетий старшего поколения Крахтов последней владелицей усадьбы стала Елена Фёдоровна Крахт, которая преобразовала хозяйство Токарёво. Изгнав беспородных бурёнок, она приобрела в Голландии чистокровных симменталок, которые украсили собой просторные луга Токарёва и давали племенное потомство. Был создан конный завод, построены сыроварня и молокозавод, хранилище для зерна, мельница на реке Воря. Был разбит фруктовый сад, построены оранжереи, в которых круглый год выращивали овощи и фрукты. Наряду с жилыми зданиями возвели стекольный, кирпичный и винокуренный заводы. К тому времени Крахты владели и большими наделами земли: при усадьбе Токарёво и при деревне Дор (1200 десятин, около 1500 га).