Текст книги "Российская литературная премия-2022. Том 1"

«Надо же как символично! Мы как будто растворяемся в этом чёрном пространстве и уходим в прошлое, в то военное время, – подумала удивлённо Мишель, поднимаясь по широкой лестнице ко входу в музей и одновременно глядя на их с Пьером отражение в чёрной зеркальной стене здания. – Интересно, это так специально задумано?»

Именно чёрный цвет и какой-то особенный угол отражения придавали их движению уход в нереальность. Они отражались, но не в точном повторении, а с поворотом на несколько градусов как в сторону, так и вверх. Они как будто уменьшались по мере их движения! И, уже подойдя к двери, Мишель увидела себя с Пьером, почти растаявшими вдали и даже каким-то образом сзади! Их отражение опередило их самих на несколько секунд и ушло… Куда?

Мишель хотела обратить внимание Пьера на этот феномен. Но тот уже открыл дверь. И оттуда на них подул странный ветер. Он охватил их тёплой волной. И пока Мишель думала о своих непонятных мыслях и чувствах, ветер как будто мягко, но настойчиво затянул их в помещение, которое оказалось чрезвычайно мрачным, настолько, что захлопнувшаяся дверь уже ничем не выделялась в этой темноте.

– Боже, а где же касса? Здесь же ни черта не видно! – возмутился Пьер, покачнувшись от неопределённости своего положения в этом тёмном пространстве. – Мадам! – крикнул он в пустоту. – Зажгите же наконец свет!

Его возмущение осталось без ответа. Мишель нащупала руку Пьера, к её удивлению, совсем не в том месте, где, казалось, он должен был находиться. Стало немного спокойнее.

В зале не было электрического освещения. Свет шёл лишь от огромных чёрно-белых прозрачных фотографий, подсвеченных сзади. На них в полный рост стояли узники лагерей. Измождённые, в полосатых костюмах, под которыми выпирали кости. Впалые, небритые щёки, взлохмаченные волосы, торчащие из-под тюремных шапочек. И глаза: они смотрели на вошедших уж очень проникновенно! За счёт этого контраста темноты и проникающего сквозь лица света их вполне можно было принять за живых. Казалось, что сейчас они заметят вошедших, повернут головы и протянут руки с просьбой вызволить их отсюда.

Это первое впечатление от увиденных экспонатов родило у Пьера и Мишель так много эмоций и вопросов, что им не хватало опыта и скорости осознать всё это и странности восприятия. И всё же у стенда они ощутили себя более спокойно, так как подсветка давала возможность хотя бы слабо, но видеть острые углы других стендов с экспонатами.

Следующая группа фото завораживала ещё больше. Старые снимки из жизни этого маленького тихого городка, который немцы в один день превратили в руины в 1944-м. Это произошло уже после высадки американских солдат в Нормандии, и оттого всё случившееся было ещё трагичнее. На фотографиях были запечатлены моменты из довоенной жизни. Тусклая подсветка заставляла пристальнее всматриваться в снимки и ловить себя на том, что лица на них немного меняются: то медленно улыбаются, то переводят взгляд, как бы следя за посетителями.

«Господи, как же вас жалко. Вы были такими маленькими!» – подумала Мишель, ощутив на коже пробежавшие мурашки.

Вот класс со школьниками и двумя классными дамами, вот фотография большой семьи, вот фото девочек, идущих на праздник совершеннолетия, вот мальчики, получающие благословение священника.

Дальше пошли сценки из жизни, сделанные в виде объёмных фигур людей, одетых в точные копии костюмов и обуви, которые носили тогда, с атрибутами убранства домов по тогдашней моде на мебель. И много мелочей, которые теперь продавались на блошиных рынках.

«И у меня есть такая фарфоровая чашечка! – подумала Мишель, разглядывая стенд. – Купила в Нанси, на блошином рынке, когда приезжала к сестре».

Пьер заметил на стендах несколько знакомых фотографий, которые были напечатаны в его книге об истории этого несчастного городка, Орадура на реке Глан. Орадур-сюр-Глан даже по прошествии стольких лет после войны так и не узнал разгадки своей гибели. Почему именно их город в конце войны немцы превратили в руины, за что?!

Разглядывая экспонаты, Мишель и Пьер не заметили, как достаточно далеко погрузились в темноту. Они всмотрелись вглубь зала, чтобы проверить, сколько же они прошли и где вход. Но они полностью потеряли ориентацию. Зал казался безразмерным с плавающими в нём лёгкими пятнами подсвеченных экспонатов. И ни входа, ни выхода не намечалось. От этого казалось, что они не ходят по обыкновенному полу зала, а тоже плавают в этой темноте, как в глубине океана, наполненного призраками.

* * *

– Вот и ориентир! Идём по стрелке, – обрадовался Пьер.

– У меня уже мурашки пошли, – засмеялась облегчённо Мишель, увидев слабо светящуюся стрелку где-то вверху. – Думала, так и останемся здесь навсегда.

– Здорово, но мало, – произнёс шёпотом Пьер. – Адреналинчик вроде только появился, и уже всё!

Они шли по стрелкам и вскоре увидели вдали маленькую полоску тусклого света, которая при приближении к ней становилась всё ярче. И вот уже сквозь неё пробились солнечные лучи. Пьер и Мишель ускорили шаг и очень быстро оказались на улице.

О боже, с каким удовольствием они вдохнули свежий воздух, в котором дурманяще пахла акация и который как будто обрёл больше звуков и запахов, чем до входа в музей. Они слышали стрекот кузнечиков, который плыл по воздуху одной нотой. Казалось, что было слышно даже порхание крылышек бабочек и пчёлок и нежный звон колокольчиков. А солнце ласкало кожу.

Глядя на это и ощущая всем своим существом летний восторг, они даже почувствовали облегчение, оттого что позади была чужая, страшная жизнь. А их действительностью была жизнь в тёплом лете, с лучами солнца и запахом цветов! Этот ужас остался в прошлом, в той темноте. А они находились в мирном, солнечном, зелёном городке. И были счастливы, что родились позже!

– Смотри, дальше ещё интереснее! – воскликнул Пьер. – Полетт и Мадлен ещё пожалеют, что не пошли с нами. Но возвращаться за ними не хочется. Мишель, смотри, там сам городок, каким он был до войны. Там и люди ходят, даже поезд едет, всё как в книге! У меня есть дома такая, в ней куча фотографий довоенного Орадура, – сказал обрадованно Пьер. – Бежим, посмотрим на поезд.

Перебежав рельсы, они оказались на небольшой платформе рядом со стоящим возле неё старинным паровозом, у которого из трубы шёл дым.

– Желающие прокатиться на поезде по окрестностям, прошу войти в вагоны! – объявил голос из репродуктора на столбе.

Желающих было только двое, Мишель и Пьер. Остальные прохожие как-то равнодушно в сравнении с ними занимались своими делами и разговорами или продолжали перемещаться туда-сюда по своим правилам. Они как будто не видели новичков, в отличие от них, одетых современно. И не выдали ничем своей заинтересованности даже улыбкой, хотя Пьер и Мишель пробежали совсем рядом с ними.

– Здорово, – воскликнула Мишель, – целый поезд для нас! Садимся?

– Садимся! – согласился Пьер.

Ему, впрочем, было очень приятно посидеть с Мишель в одном купе, ненароком прижаться к ней, вроде бы под действием качания вагона. О, он хорошо знал все эти уловки своей юности, когда прикоснуться к плечу или руке было уже победой и восторгом. Войдя в вагон, они заняли сиденья, и Пьеру пришлось разочароваться, потому что Мишель села напротив, а менять порядок было уже не совсем удобно, скорее, навязчиво.

– Поезд отправляется! – снова услышали они мужской голос. Раздался свисток, и поезд поехал по колее, стуча приятно колёсами: «Чук-чук, чук-чук». Он ехал мимо добротных домов из красного кирпича, парикмахерских, магазинчиков, кафе, прохожих.

Это был портрет очень милого довоенного городка со старыми марками автомобилей, стоящих возле домов, и вывесками в стиле тех лет. По улице молоденькие женщины катили допотопные коляски с младенцами, другие шли с малышами, одетыми по моде сороковых. В кафе со столиками на улице сидели мужчины с рюмочкой мирабели, чашкой кофе или огромной кружкой пива. Кто-то читал газету, кто-то играл в покер. Всё отражало ту милую старину под названием «Сороковые». И только собаки, кошки и вороны были такими же, как сейчас.

– Слушай, а здорово сделали, – воскликнул Пьер, – полное соответствие! Вот только непонятно, почему они решили пустить сюда столько стилистов и сделать упор на мирное время? Посетителей в музее почти нет. Не попадись нам этот придурочный водитель, и нас они бы здесь не видели? Никакой окупаемости! Музей должен больше говорить о войне, ведь он создан в память о разрушенном городе. Он должен быть именно таким! Ты была в настоящем Орадуре? – обратился он к Мишель, которая кивнула, продолжая разглядывать город. – Мы с Полетт были там раза два. Там посетителей побольше. Хотя, возможно, они специально решили сделать здесь вторую, довоенную, часть музея, поэтому он и находится в другом месте, – догадался Пьер. – Теперь всё логично и понятно!

Пьер удовлетворённо улыбнулся. Военную тематику он обожал! Верден, Сталинград, в котором они были с Полетт, когда ездили на теплоходе по Волге. Музей оружия… парад в Москве! Ему очень нравились песни ансамбля Советской армии. Ему было жаль солдат до слёз, когда он бродил по очередному американскому или немецкому кладбищу во время их туристических поездок по Франции.

Но больше всего ему было жаль своих, французских, солдат, погибших в 1914-м или в сороковых. Ему было жаль даже солдат Наполеона. Он понимал их. Может быть, потому что и сам служил в армии, бывал в горячих точках и сейчас был представителем военной специальности – жандармом? Наверное, поэтому он очень живо представлял себя в тех войнах лежащим в окопах, голодным и замёрзшим, идущим в атаку под пулями и даже убитым, лежащим где-нибудь на поле. Да, эти картины он представлял постоянно, когда посещал такие места.

* * *

Но в поезде было очень жарко.

– Боже, как душно! – Пьер посмотрел на Мишель. – Хочется скинуть с себя всё и напиться пива. Даже завидно смотреть вон на тех мужиков, которые ловят рыбу. Счастливчики, могут нырнуть в реку, – показал Пьер на мелькнувшее по ходу движения поезда окно между домами, в которое открывались луг и речка с рыбаками.

– А ведь, судя по книге, их расстреляли тоже! Прямо на рыбной ловле… – воскликнула Мишель.

– Небось, когда удочки собирали, в голову не приходило, чем это всё кончится! Да и другим будет не лучше! Дома все будут разрушены, а церковь – сожжена. Жуткое зрелище! Я уж не говорю о людях. – Пьер представил себя на месте рыболовов, и его передёрнуло от слишком яркого впечатления.

– А меня очень поразили фотографии школьников на кладбище, – сказала Мишель. – Позировали для фото нарядные, довольные, девчонки с бантиками. Так и смотрят на туристов всем классом с общей могилы.

– Да, судьба! И главное – никто не знает, почему этот городок был разрушен, а жители – зверски расстреляны и сожжены. Война подходила к концу. Жили себе и жили. На велосипедах катались, к портному ходили, в кафе сидели. И – пожалуйста. Почему именно этому городу досталось?

– А ты знаешь, когда я смотрела в настоящем Орадуре развалины, у меня была навязчивая идея, что вокруг меня существует та мирная жизнь этого города. Они как бы проходили сквозь меня и других туристов, не замечая нас. Они и сами были почти прозрачными. Живые призраки. Наложение времён. Фантастика! И здесь всё так, как мне казалось тогда! Только теперь я вижу их будущее, а не прошлое!

Пьер забыл о своих романтических желаниях и сосредоточился на проникновении в воображаемый день, который он видел по фотографиям той книги, что он прочитал всю от корки до корки. А поезд ехал, петляя по маленькому городку, показывая посетителям всю красоту мирной довоенной жизни.

Цветущие сады, коттеджи с живой изгородью и столиками в саду. Маленьких детей, облизывающих леденцы или клянчащих у родителей мороженое. Старичков, сидящих в кафе. Мадам, спешащих в лавку. Девушек – их здесь было много, они смеялись и порхали в своих простеньких платьицах по улицам городка Орадур-сюр-Глан. А мужчины пили пиво, поглядывая на прохожих и улыбаясь в усы. Пиво! Жажда переключила мысли Пьера на действительность.

«И мне бокал пива был бы сейчас кстати!» – подумал он.

– Вот так ехать и ехать в этом старом поезде, смотреть в окно, радуясь, что тебя судьба тех жителей не коснулась, и потягивать пиво, – обратился он с улыбкой к Мишель. – Как тебе, Мишель, такое приключение?

– Неплохо! Ехать, смотреть в окно и забыть обо всём. – Мишель сразу вспомнила свою ссору с Кристианом и постаралась отогнать эти мысли. – Город мы увидели, осталось посмотреть вон ту церковь и кладбище. И быстро возвращаемся в кафе. Мадлен и Полетт нас заждались, наверное. Я и сама уже мечтаю о лимонаде! Вот и остановка!

Поезд затормозил, пуская клубы дыма, и остановился, дёрнувшись напоследок всем своим составом.

Поезд остановился, покатав наших героев по городу минут десять. И, к их удивлению, никто не попросил с них плату за проезд.

«Ну и красота, – подумал Пьер. – Они нам ещё пригодятся в кафе». Он не стал выяснять, где кондуктор. Быстро соскочив со ступенек, подал руку Мишель, подмигнул ей, и они направились в сторону от поезда. Впереди, метрах в двухстах от них, была церковь, в которой сожгли всех женщин и детей в тот ужасный день. И, глядя на это место, которое теперь было историей, Пьер вздохнул свободно. Потому что сначала в душе у него как-то противно дрогнуло, и в голову пришла мысль, как бы там чувствовал себя он. «Но меня в то время ещё и не было!» – почему-то обрадованно подумал он, хотя это было уже давно прошедшей историей и бояться, в принципе, было нечего.

Но в его душе продолжало нарастать какое-то странное беспокойство. Откуда оно шло, Пьер не мог понять. И он отнёс это к состраданию чужой боли. Он даже ощутил маленький восторг, оттого что в его сердце нет чёрствости.

* * *

Но вдруг посреди этого солнечного дня и тихого благоденствия они услышали громкие звуки автоматной очереди! За ней послышались голоса с немецкой речью! Лай собак и гомон французских выкриков! Обернувшись на выстрелы, Пьер и Мишель застыли в удивлении.

Группа солдат в немецкой форме гнала вперёд в их направлении мужчин, по лицам которых читались недоумение и страх. Они увидели, как несколько солдат зашли в ближний дом и после нескольких звуков выстрелов и воя собаки оттуда была выведена ещё пара пожилых людей. Выражение их лиц не было похоже на игру актёров! Уж очень отчётливо были видны страх, недоумение и боль. Он посмотрел вдоль улицы и увидел на обочине дороги допотопный грузовик и офицера в немецкой форме, снимающего всё это на камеру.

– Вот в чём дело, – воскликнул облегчённо Пьер, – кино, снимается кино! Вот откуда эта куча статистов. Повезло нам: попали на съёмки. Пойдём, посмотрим ближе? – обратился он к Мишель.

– Давай сначала посмотрим отсюда, а то помешаем, – возразила Мишель, вытягивая шею и стараясь увидеть как можно больше.

В это время сцена насилия продолжалась, и выглядела она очень натурально. Солдаты заходили в следующие дома и, обыскав дом и пристройки, выводили, стукая прикладами, не очень поворотливых или старающихся выяснить что-то людей.

Затем, когда группа людей стала довольно большой, солдаты грубо оттолкнули женщин и мужчин в разные стороны. Одна женщина, желавшая уцепиться за мужа, упала от выстрела, и под ней растеклась лужа крови. Остальные женщины, испугавшись происшедшего на их глазах, беспомощно оглядываясь, шли в том направлении, которое им указывали солдаты. Группу мужчин также бесцеремонно погнали за сараи. И вскоре оттуда раздались выстрелы и автоматные очереди.

Пьер и Мишель застыли в немом удивлении, как парализованные, потому что ещё пять минут назад мирная и даже приторная тишь очень быстро превратилась в ауру страха и хаоса. Об этом говорило всё: и несчастные лица людей, и выстрелы, и труп женщины, и внезапно исчезнувшие из вида кошки и собаки, и взрывы домов, после чего некоторые превращались в руины.

– Натурально снимают! – восхитился Пьер. – Лужа крови – это кетчуп? – хихикнул он.

Они продолжали следить за происходящим издали.

– И, главное, как статисты играют, как будто их на самом деле расстреливать ведут. Настоящие актёры! А я думал, что в массовые сцены набирают всех подряд. Но так сыграть! И смотри: та убитая лежит и даже не шелохнётся. А там ведь и муравьи, и комары, и мухи. Не захочешь, а почешешься или чихнёшь, – усмехнулся Пьер. – Но держится. А лужа крови! Вот постарались. Интересно из чего они её делают? Похожа на настоящую. Уж я-то во время дежурства чего только не видел.

Пьер увидел, как офицер на грузовике пристально посмотрел в их сторону и что-то сказал своему ассистенту.

В это время выстрел прогремел в их сторону, и с церковной стены отскочил кусок штукатурки.

– Отойдём от греха подальше, – схватил Пьер за руку Мишель и оттащил её в сторону за огромный куст. – Съёмки съёмками, а они что-то заснимались! Так и в нормальных людей попасть можно. Все эти выстрелы и взрывы опасны! Они же знают, что здесь и посетители музея ходят. Совсем охренели!

– И нас никто о съёмках не предупредил! – поддакнула Мишель.

– Совсем охренели! – повторил Пьер. – Они что, по церкви стреляют? Разошлись! Попадёт в голову вот такой кирпичик, и нам с тобой конец! Может, нам выйти и помахать руками, чтобы они нас заметили, или лучше войти в церковь?

– Я бы предпочла не высовываться, – сказала, поёжившись, Мишель. – Пойдём в церковь, а потом, если не перестанут стрелять, вон по той дорожке к выходу из музея.

– Точно, уж церковь-то они разрушать не будут! Там, в городе, дома – может, и бутафория, и декорации. Но эта церковь настоящая! Она памятник архитектуры. Вот идиоты! И от пиротехники люди руки теряют на Рождество. А здесь имитация войны! Солдатские учения, да и только! Немцы, мирные жители. Сюжет понятен. Только зачем же сюда пускают посетителей? Могли нас хотя бы предупредить! Просто обязаны! – разозлился Пьер.

– Так вспомни, Пьер! Когда мы зашли в музей, там не было света. Наверное, музей был закрыт? А мы с тобой случайно прошли, пока мадам ушла выключать залы. Да и билетов мы не покупали! И вспомни: мы не встретили в музее ни одной служащей, которая следит за порядком, – проговорила Мишель.

– Небось, смотрит на съёмки или домой ушла, а двери забыла закрыть, ворона! А мы из-за неё теперь должны думать, как и что. Ну, только вернусь, я ей всё скажу! – возмутился Пьер. – Мишель, смотри: та убитая актриса сюда идёт! Сыграла сцену, кстати, хорошо! Натурально! – многозначительно произнёс Пьер. – Сейчас мы у неё всё узнаём: какое кино и когда оно выйдет. Может быть, и нас снимут в массовых сценах? – усмехнулся он.

Между тем женщина приближалась. Лицо её было спокойным, даже отстранённым. Она поравнялась с ними.

– Добрый день, мадам, – обратился Пьер к актрисе. – Прошу вас, скажите, какой фильм здесь снимают? Об Орадуре? Точно?

– Какой же это фильм? Вы что, не отсюда? – спросила она, подозрительно взглянув на Пьера. – Как же мне всё это надоело! Когда же это кончится? Когда я обрету покой? Уже пятьдесят лет подряд каждый день, каждый день! – Женщина отвернулась от Пьера и Мишель и пошла вдоль здания к дверям собора.

– Ух-ух-ух! – передразнила Мишель женщину, когда та уже немного отошла от них. – Надоело! Когда всё это кончится?! Звезда – тоже мне!

– Слушай, по-моему, это Фанни Ардан! – воскликнул Пьер, не обращая внимания на ворчание женщины. – Я её обожаю!

Хороша даже в этом возрасте. Пошли за ней, посмотрим, как они гримируются или что-то ещё. Нам всё равно в ту сторону. Мы же ещё церковь не видели.

– Да нет! Совсем непохожа. Это кто-то другой, – покачала головой Мишель, но всё же пошла следом за женщиной.

– Сейчас начнётся! – сказала та, не обращаясь ни к кому, а куда-то внутрь себя. – Я бы не пришла сюда, но здесь умерли моя мать и мой сын. Они были убиты через час после моей смерти. И теперь, чтобы увидеть их живыми, я должна каждый день смотреть на это убийство! Это ужасно, но я не могу не быть рядом! Вдруг всё это кончится, и тогда мы не потеряемся в этой толпе! Они будут со мной всегда. Мы вместе найдём дорогу в лучший мир!

– Она ненормальная! – прошептал Пьер.

– Или репетирует роль, – прошептала Мишель. – Путешествие во времени, в эпоху войны? Сейчас это модно – путешествие во времени. Возьми хоть фильм «Пришельцы».

– А кстати, может быть, именно в нём, в этом фильме, и хотят показать причину уничтожения города? Вот это молодцы! Здорово! Первый побегу билет покупать, когда выйдет на экраны, – сказал Пьер. – Ладно, не будем мешать, а то она вся из себя от наших вопросов выходит. Посмотри, как на нас искоса посматривает.

Пьер и Мишель вошли в церковь, оставив мадам актрису за стеной.