Текст книги "Траектория полета"

– Веселый городок… хотя, а страна-то какая!..

– Оттуда в Гнилушу автобус ходит, но кто-нибудь из братьев каждый день приезжал за мной к последнему уроку.

– Это они правильно делали, – Юра снова наполнил бокалы, – давай за то, что ты с честью вышла из этого кошмара, и чтоб больше тебе никогда туда не возвращаться.

Выпила Настя с удовольствием, и то ли вино ударило в голову, то ли воспоминания всегда требуют выхода, но засмеявшись, она махнула рукой.

– Ой, это еще что! Отец как-то рассказывал – на прошлый Новый год главный городской начальник по пьянке подрался с директором сахзавода! У них там кафе есть, так прямо вышли и на порожках – пока милиция не приехала. Потом начальник две недели с синяком ходил, а директор, аж в больнице валялся. Классно, да?.. А еще в школе случай был, два года назад – учитель физкультуры и сторож напились, и физкультурник сторожу горло перерезал, а потом кол осиновый в грудь загнал; вроде, оборотнем тот был…

– Какую-то жуть ты рассказываешь, – Юра покачал головой.

– А там вся жизнь – жуть!

Юра смотрел в Настины веселые глаза и думал, что она совершенно не понимает, о чем говорит; что, по сути, она все-таки ребенок и никакие модные тряпки, никакой макияж изменить этого не могут.

– …а прошлой весной случай был – почта там есть, и два почтальона работали: тетя Клава и Оля. Я почему знаю – соседка тети Клавы со мной вместе училась. Короче, Оля – молодая; приехала откуда-то, замуж вышла и осталась, а тетя Клава – местная. Так вот, когда пенсия приходит, они деньги пополам делят и несут по домам, а тут Олька, прежде чем идти, пригласила тетю Клаву чаю попить, и они с мужем убили ее утюгом. Тело спрятали в доме, а холодно еще было, поэтому они топили, и через несколько дней как начало вонять! Тогда Олькин муж, пьяный, вытащил тело на улицу и бросил прямо под своим же забором! Потом их обоих посадили…

– Насть, а хорошее там что-нибудь происходит?

– Хорошее?..

Он видел, как напряглось лицо девушки в тщетной попытке вспомнить; потом она сказала абсолютно серьезно:

– Не знаю, дядь Юр.

От такого ответа стало настолько жутко, что Юра замолчал, а Настя продолжала:

– Что может быть хорошего, если денег нет, работы нет – все только пьют; а когда пьют, сами знаете…

Тема, вроде, исчерпала себя, и в это время, очень кстати Алена принесла горячее; Юра снова наполнил бокалы.

– Дядь Юр, а, вот, вы расскажите что-нибудь веселое, – неожиданно осмелела Настя.

– Веселое?.. – Юра задумчиво почесал нос. Его нынешнюю жизнь, в основном, занимала работа, а приключения времен пуско-наладки – не лучшая тема для неиспорченной девочки, – знаешь, могу рассказать одну древнюю историю. Тогда даже слова «бизнес» в русском языке еще не существовало – только «спекуляция»; я тогда был студентом, а ты пешком под стол ходила. Ну, студенту ж вечно не хватает денег и изобретательность его в данной области не знает границ. У меня, правда, с деньгами было нормально, но всегда присутствовал дух авантюризма; как это, вот, взять и из ничего заработать денег!

Бухал тогда народ, как и сейчас, но тогда не было, ни круглосуточных магазинов, ни ларьков; семь вечера, и все закрывается – оставались только кабаки. Но там не давали на вынос, а кому охота платить лишние бабки за закусь?.. Да и менты дежурят – по-нашему, по-русски, не нажрешься. Русскому человеку надо в подъезде, из горла, под плавленый сырок…

Настя засмеялась и как-то совсем естественно отпила вина; подперла рукой подбородок, глядя на Юру искрящимися глазами – возможно, она и не слушала его байки…

– …единственная точка, где давали на вынос – привокзальный ресторан; там даже менты не особо злобствовали – поезд ведь не их территория. Официально он закрывался в одиннадцать, а фактически работал всю ночь и там полгорода отоваривалось. Но вот, смотри, элементарно ведь – почему б днем не взять водку в обычном гастрономе по четыре рубля двенадцать копеек, а после одиннадцати ее же не продать по десять? Типа, от ресторана ты работаешь – официантки ж сами не пойдут искать клиентов. Ох, весело было!.. – Юра засмеялся, – чтоб никто не подкопался, на резинке вырезали печать… ну, такая, «ресторан вокзала Воронеж-1». Короче, один у черного входа трется – клиентов выискивает; второй в зале ментов пасет, а то, по тем временам, за эту фигню реальный срок полагался; третий в соседнем сквере с товаром сидит, и каждый день все менялись, чтоб одни и те же рожи не мелькали… о, был адреналин!.. Или нет, говорили – романтика!.. Да, Настенька?

– Какой вы классный… – голос у девушки был восторженный, но в это время на сцене появились музыканты; тронув струны гитар и клавиши синтезатора, они принялись стучать по микрофону, и стук этот, прокатываясь через зал, повисал где-то под потолком.

– А ты любишь танцевать? – спросил Юра.

– В пятом классе я ходила в танцевальный кружок, а потом бросила – негде у нас танцевать было. В деревне клуб закрыли в девяностом, а в райцентре… да, там в ДК по пятницам устраивали дискотеки, но отец сказал: – Только узнаю, что тебя даже близко видели, ноги повыдергиваю; да, в принципе, я и сама не рвалась – там вечно пьяные драки, резали кого-то…

Музыканты закончили настраиваться, и нестройный набор звуков превратился в мелодию; встав, Юра галантно подал руку.

– Из меня танцор неважный, но мы ж не на конкурс готовимся – мы так, чтоб пища в желудке утряслась.

Из-за некоторых столиков тоже стали подниматься пары и постепенно небольшая площадка в центре зала заполнилась. Юра осторожно сжимал тоненькие пальчики, чувствовал под тканью худенькое, хрупкое тельце; Настя склонила голову ему на грудь, и Юра подумал: …Господи, и что ж мне с тобой делать?.. Подумал так, словно лишь сейчас, ощутив ее физическую малость, осознал меру ответственности, которую принял на себя. А Настя подняла лицо и счастливо улыбнулась.

Танец закончился, но они остались, ожидая новой мелодии.

– Тебе здесь нравится? – спросил Юра.

– Очень!.. Вы такой, дядь Юр… такой…

– Ладно тебе, – он прижал девушку к себе.

Вновь зазвучала музыка, и Настя вновь отдалась силе ведущего. Она уже не понимала, от чего кружится голова – от вина; оттого, что они все время вращались в одну сторону, или просто от счастья. Но, в конце концов, музыканты ушли на перекур, и пришлось вернуться за столик.

– Дядь Юр, расскажите о себе, – попросила Настя.

– О себе? – Юра пожал плечами, – родился в этом славном городе; закончил институт; работал на заводе, в наладке – исколесил весь Союз от Владивостока до Калининграда.

– Счастливый… – вздохнула Настя.

– Да, теперь я тоже понимаю – сейчас ведь половина этого пространства, уже заграница. Потом началась перестройка, и пришлось уйти в бизнес…

– А чем вы занимаетесь? – перебила Настя.

– Ты ж знаешь, – Юра засмеялся, – делаю яблочный сок.

– Вы очень умный… а вы женаты?

– Да, и у меня есть две дочки. Катька уже большая…

– А вы нас познакомите? – Настя радостно встрепенулась, – мы подружимся, правда! Я умею дружить!

– Обязательно познакомлю, но не сейчас – сейчас они живут в другой стране, и я лишь иногда к ним езжу.

– Вы развелись с женой, да?

– Нет. Но так надо. Это проблемы, которые касаются только взрослых умных дядей, понятно?

– Понятно, – видя, что девушка расстроилась, Юра ласково накрыл ладонью ее руку.

– Но я обещаю познакомить вас всех, договорились?

– Договорились, – облачко ушло, и Настя снова улыбалась. Она хотела еще что-то сказать, но музыканты вернулись к работе, заглушив ее голос жутким ритмом – Юра не представлял, как под него надо двигаться, поэтому спросил, глядя на часы:

– Мороженого хочешь?

– Хочу! Я мороженое люблю – Мишка привозил иногда.

Юра позвонил в колокольчик, и потом наблюдал, как Настя ест, облизывая с ложки густую белую пену. …Никому эту девочку не отдам!.. Если только замуж, и то не всякому… – думал он с умилением, мысленно рисуя картины совершенно невообразимой свадьбы.

После мороженого Юра расплатился, и Настя не стала возражать – хотя она и старалась держаться молодцом, глаза у нее уже закрывались.

– Вот и твой первый городской день, – Юра взял Настю за руку, и они двинулись к машине, – сейчас поедем в гостиницу…

– Я не поеду! – Настя резко остановилась, – вы ж обещали!

– Дурочка, – Юра ласково притянул ее к себе, – вещи мы должны забрать или все, что купили, там бросим?

– Я забыла… я, реально, дура… – от стыда она закрыла лицо руками, и счастливо засмеялась.

В номер Юра поднялся один; Настя осталась в машине и к его возвращению успела задремать. Сонную он привез ее домой, аккуратно застелил новую кровать, которую доставили, пока Настя была в салоне, и вышел на кухню; покурив, заглянул в комнату – девушка сумела раздеться (ее одежда была аккуратно сложена на стуле), но на то, чтоб умыться, сил не хватило.

– Спокойной ночи, – прошептал он, поправляя одеяло.

– Спокойной ночи. Дядь Юр, вы самый-самый лучший… – единственное, чего Настя боялась больше всего на свете – что завтра проснется в своей комнате и услышит мычание Зорьки…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Нельзя сказать, что Женя проснулся – из одного тумана он плавно переполз в другой; тот, что остался позади, был непроглядно черным, а в новом проступали предметы, деревья за окном… но все равно, это был туман.

…Во, вложился я в ту Гнилушу, – подумал он без всякой радости, – а с Оксанкой бы восстановился за день… идиот! Хорошо хоть не зря делал – Юрка звонил, что уже запускает цех… только мне-то что с того цеха?.. Если так дальше пойдет, я, точно, загнусь. Может, к врачу сходить? Бред, конечно. Надо кого-то искать, а то сдохну в этом «склепе» и найдут меня через год, когда выяснится, что я перестал платить земельный налог – больше меня никто не хватится. Надо что-то делать, а то я уже три дня не выхожу на улицу, – Женя резко (по крайней мере, ему так показалось) встал и в это время зазвонил телефон – не мобильный, а стационарный, молчавший не первую неделю.

…Это знамение! – Женя снял трубку.

– Квартира Глуховых? – спросил незнакомый женский голос, и не дождавшись ответа, продолжил, – это с почтового отделения. Тут на имя Глухова Евгения Васильевича получена ценная бандероль. Мы вам уже три извещения бросали в ящик…

– Да не заглядываю я туда!

– Очень плохо, – назидательно заметил голос, – но вы получать ее будете? А то она какая-то заграничная.

…Наташка! – сообразил Женя, – точно! Она ж почти месяц как свалила!.. Может, она найдет мне какую-нибудь югославку? Не должно ж все закончиться так бесславно!..

– Конечно, буду! Сейчас приду! – он бросил трубку и принялся одеваться.

Почтовое отделение находилось всего в одной остановке, но на улице шел дождь, поэтому Женя открыл гараж; усевшись в кресло, повернул ключ; соскучившийся по хозяину БМВ вздрогнул и довольно заурчал. …Блин! – Женя сжал руль, – как в первый раз – ни фига не чувствую машину… надо срочно кого-то искать, иначе – труба…

Тем не менее, он выехал со двора; ворота автоматически закрылись, и забыв показать поворот, он выехал на удивительно пустую для такого времени улицу. …Похоже меня ведут, – обрадовался он, – значит, все будет хорошо…

Очереди на почте тоже не было; правда, невзрачная девушка в синем халате долго искала бандероль, но это ведь такая ерунда! Вернувшись в машину, Женя захлопнул дверь и под успокаивающий стук капель наконец взглянул на то, что ему отдали. Почерк был явно не женский, а вместо обратно адреса стоял штамп консульства России в Белграде. Женя ничего не понял. Разорвав конверт, он достал тетрадь (нашу, самую обычную!) и листок с двуязычной «шапкой»; развернув его, прочитал компьютерный текст: «Уважаемый господин Глухов! Прилагаемый документ обнаружен бойцами сербской армии при ликвидации банды боснийских сепаратистов. Выполняя просьбу автора, пересылаем материалы Вам. С уважением, начальник консульского отдела…» …Какие, на хрен, сепаратисты?.. Женя бросил письмо на сиденье и торопливо раскрыл тетрадь.

«15.09.

Перестраховщик ты, Женечка – наш самолет благополучно пересек границу, и ничего не взорвалось, крылья не отвалились.

Со мной летят девочки по танцевальному контракту. Они собираются работать в Любляне. Хороший городок – когда-то я там тоже работала. Ох, и давно это было!

В „Шереметьево“ мы набрали пива, так что нам хорошо. Девчонки летят первый раз, и я развлекала их своими историями – кстати, сказала, что со мной всегда был ангел-хранитель, но они не поверили. Сейчас мы сожрали обед, и все спят, а я не хочу. Какое-то радостное чувство, что к вечеру я уже буду дома; буду смотреть на волны и слушать, как они бьются в берег; и еще обязательно пойду в „Корону“ Я так соскучилась по этому заведению. Эх, Женя– Женя, ничего ты не понимаешь в жизни…

17.09.

Женя, это какой-то кошмарный сон. Я не знаю, где мы и что с нами будет. Женя, ты же всегда слышал меня! Спаси меня! Неужели все это на самом деле?..

Вечером, когда я уже ехала в Дубровник, нас остановили вооруженные люди. Они вывели всех из автобуса, проверили документы и тут же расстреляли всех мужчин, часть женщин, даже одного мальчика лет одиннадцати, который ехал с матерью. Меня и пять девушек-сербок погрузили в тентованный грузовик и повезли. Я не понимаю, на каком языке они объясняются, но сербки говорят, что это боснийцы; террористическая группа.

Сначала я надеялась, что полиция остановит машину и освободит нас, но мы все ехали и ехали. Два раза нас выпускали по нужде, но только в лесу и под дулами автоматов. Я решила не говорить, что русская – черт их знает, как они к нам относятся; да и вообще – зачем им международный скандал? Грохнут по-тихому и все; типа, пропала, мол… страшно, Жень.

Девочки совсем посходили с ума. Среди них всего одна моя ровесница – Мирка, а остальные школьницы; совсем дети, лет по шестнадцать. Мирка говорит, что нас везут для развлечения боснийских солдат, что такие случаи уже бывали.

Сейчас нас заперли в каком-то бараке. Здесь грязно и сильно воняет, валяются кучи тряпья (в основном, рваной женской одежды). Похоже, мы тут не первые.

Мирка ненавидит боснийцев. Оказывается, она хоть и сербка, но сама из Боснии и, собственно, за этот анклав (не знаю, что это такое, но какая-то территория) и идет война.

Женя, как ты мог угадать, что я попаду в такую фигню? Неужели предчувствовал?..

Я, видишь, даже успокоилась – мне не привыкать стелиться под мужиков (главное, чтоб не убили), а девочки в полном отчаянии – плачут, обнимаются. Мирка успокаивает их, говорит, что они скоро убегут и отомстят боснийцам. Не знаю теперь, попадут ли эти записки к тебе, но буду продолжать писать, пока не кончится паста в ручке. Я хочу, чтоб их прочитал хоть кто-нибудь и понял, что эти сволочи делают с такой прекрасной страной…

Знаешь, Женя, я не узнаю себя. Кажется, у меня появилась цель – такая, как у моего Чернова; ради которой можно пожертвовать всем! Только моя цель выше, зато теперь я понимаю его. Пока я, правда, не знаю, что конкретно надо делать, но придумаю, блин!..

18.09.

Мирку убили. Это было ужасно. Утром нас вывели из барака и по-сербски объяснили, что завтра придут солдаты, и мы должны обслуживать их. А кто не хочет работать, может сделать шаг вперед, и Мирка сделала. Тогда босниец просто перерезал ей горло, а тело оттащили за барак. Кровавая дорожка до сих пор стоит у меня перед глазами. Потом нас завели обратно и оставили в покое.

Я никогда не видела войну, не видела смерть так близко и так страшно. Это совсем не то, когда человек умирает в своей постели. Если честно, я никакая не героиня и очень хочу жить, но после гибели Мирки я вдруг поняла, что жизнь и смерть – это не самые главные понятия, что есть нечто большее; НЕЧТО, которое я не могу назвать каким-то одним словом… если только Бог?..

Бедные девочки – они еще дети, и умственно, и физиологически. Что их ждет? Не могу их успокоить, а просто смотреть, тоже нет сил. Две из них руками лишили себя девственности, чтоб эта честь не досталась боснийцам. А что еще они могут сделать?

19.09

Лежу в углу и отдыхаю. Сегодня меня имело всего лишь четверо – сущая ерунда; к тому же, я умею расслабляться, и просто лежу, раздвинув ноги. Наверное, солдатам это не нравится, потому их и было всего четверо, а девочки кричали, царапались; солдафоны били их, смеялись и продолжали насиловать, такое наслаждение было написано на их рожах, будто они насиловали не беззащитных девчонок, а саму Сербию.

У двоих не прекращается кровотечение. Их зовут Ани и Малена. Я пыталась хоть что-то сделать, но толком не умею, поэтому только сама вымазалась в крови. Еще две девчонки находятся в прострации и лишь смотрят вокруг безумными глазами; они даже не разговаривают.

Дали поесть – хлеб и ведро воды. Ела я одна. Я знаю, что мне еще надо жить; я не могу умирать – я еще нужна им. Господи, как я мечтала в семнадцать лет быть кому-нибудь нужной! И вот, наконец… но не так же страшно!..

20.09

Опять приходили солдаты. Малена, наверное, скоро умрет – кровотечение у нее усиливается и она уже не двигается, а ее продолжают насиловать. Я попыталась объяснить, что если не оказать помощь, то она умрет, и ее больше нельзя будет трахать, но получила за это в морду и меня саму отымели во все дырки. Ненавижу анальный секс, но должна молча терпеть, чтоб жить!

Драгана, по-моему, подвинулась рассудком. Она постоянно смеется, и сама кидается расстегивать ширинки солдатам, а они ржут, гладят ее по голове, а после акта ссут в лицо. Теперь я поняла, что за запах изначально стоял в бараке – это запах мочи и крови. Надо срочно что-то делать!..

Выводили на улицу – сходить по большому. Оказывается, мы в деревне. Босниец, видя, что я осматриваю окрестности, рассмеялся и сказал, что там, куда я хочу бежать, граница и все заминировано. Зато теперь я хоть знаю направление, где находятся „наши“. А еще рядом стоит такой же барак и около него часовой. Интересно, что он охраняет?

Солдат привел меня обратно в барак и трахнул. По-моему, я навсегда потеряла вкус к сексу. Но не к жизни!

21.09.

Ночью умерла Малена. До самого утра, пока нам принесли еду, ее труп лежал рядом, и все молча смотрели на него, как на свой завтрашний день.

Ани лучше. Она умница. Пытается не нарываться, и беречь себя, по мере возможности. Мария – четвертая из нас, оставшихся, все время молчит и тупо делает то, что говорят, а потом плачет и молится. Она крепкая. Я все-таки поговорила с ней – она представляет, где мы находимся, но делать ничего не хочет. Она надеется, что придут, либо сербы, либо миротворцы, и все разрешится само собой. Убеждаю ее, что до этого можно не дожить, но пока безрезультатно.

Жень, неужели ты не слышишь моих призывов? Ты ж говорил, что чувствовал, даже когда какой-то сраный турок хотел убить меня – как же так? Или ты не хочешь мне помогать, потому что я уехала вопреки твоим предупреждениям?.. А, скорее всего, ты просто вешал мне лапшу со своей помощью. Но все равно спасибо за прошлое, а теперь я буду выбираться сама.

Кстати, теперь я знаю, что в соседнем доме держат пленных сербов. Сегодня нас и их вывели во двор одновременно, и нас стали трахать у них на глазах. Один пытался нас защитить, но его забили сапогами и оттащили обратно в барак. А как отвратительно они ржут…

Я вспоминаю советские фильмы про фашистов. Тогда я думала, что их специально изображают зверями, что это придумали наши режиссеры, но теперь вижу – все это правда.

22.09.

Сегодня повесили Драгану. Она откусила солдату член. Тот метался весь в крови, потом потерял сознание, и его унесли. Не знаю, остался ли он жив, но какое наслаждение было наблюдать эту картину. Единственное светлое пятно за все дни. А потом они повесили Драгану на дереве недалеко от барака. До этого ее били и, по-моему, она была уже мертвая – по крайней мере, глаза у нее были, как стеклянные. Может, она была не такая сумасшедшая, как прикидывалась?..

Нас осталось трое – я, Ани и Мария, а солдат меньше не становится. Сегодня через меня прошло двенадцать человек. Все болит. Я хожу с трудом, тем более, кормить нас почти перестали – видимо, мы уже „износились“. Нас будут просто пользовать, пока мы не сдохнем, а потом поедут за новыми. Если не сбежать сегодня, то завтра уже может не хватить сил. Тем более, у Ани опять пошла кровь и, скорее всего, скоро нас останется двое.

В бараке есть окно, но оно просматривается часовым у дома с пленными сербами. Часовой один. Его можно отвлечь, но как пройти через минное поле? Я только в кино видела, как это делается… хотя теперь ясно, что все равно нам умирать – так лучше на минах, чтоб доставить этим сволочам поменьше удовольствия!.. А все равно, умирать не хочется…

Ани понимает, что терять нечего и готова бежать. У нее счет пошел на часы. Мария боится и все надеется на чудо. Но, кажется, я ее убедила, что чуда не будет, ведь как только мы с Ани сбежим, удастся побег или не удастся, ее все равно убьют.

Я сама не очень верю, что нам удастся выбраться из этого ада, но дальше так существовать тоже невозможно – это все равно смерть. Может быть, наш побег принесет хоть какую-то пользу, ведь если рядом граница, то взрывы могут услышать и уничтожат это бандитское гнездо.

Странно – несмотря ни на что, на душе очень легко. Кажется вся прошлая жизнь, полная непонимания мира и самой себя, откатилась в невообразимо далекое прошлое вместе с хорошими сигаретами, дезодорантами, шампанским и модными тряпками. Наступило обновление – вроде, вырвалась я из темноты на свет, и он поглотил меня, и я готова на все ради этого света. Наверное, в том мое предназначение – просто раньше я, глупая, шла не той дорогой.

Я хотела всегда быть кому-то нужной, но меня никто не востребовал, а только использовали. Женечка, мне так смешны сейчас все потуги и дергания с организацией твоего бизнеса. Наверное, очень скоро меня не будет, но я говорю совершенно честно – я не жалею, что уехала. Я сломала ту страшную ненужность и безысходность, с которой прожила все свои двадцать два года.

Конечно, было б враньем, сказать, что я счастлива на краю гибели, но я реально спокойна и меня больше не мучают сомнения. Я знаю, чего хочу. Я вышла из мрака, пережив весь этот ад, и теперь, ради открывшегося мне света, в благодарность за него, сделаю все, что смогу сделать. Я выведу отсюда этих двух девочек. Они должны, либо и дальше жить в светлом мире, либо уйти из него, как можно быстрее, чтоб не видеть всей свалившейся в их не окрепшие души мерзости.

Женя, сейчас я благодарна тебе, что ты не пришел мне на помощь. Ты бы снова втянул меня в болото своей „системы“, и я бы так же умерла там, только от тоски и непонимания. Вы все другие – от отца и мужа до друзей и компаньонов; вы из другого мира! Я все поняла, и я не хочу быть с вами!

Через час стемнеет. Боснийцы уйдут заниматься своей войной; тогда Мария позовет оставшегося часового, а я выскочу в окно. Что будет дальше, не знаю. Да поможет мне БОГ!..

Да, если кто-нибудь найдет эти записки, большая просьба – передайте их в Россию, Евгению Васильевичу Глухову по указанному ниже адресу…»

На этом дневник обрывался. Женя закрыл тетрадь и тупо уставился в зелень листьев; это был неразумный шаг, но он попытался настроиться на Наташину энергетическую волну, только обратной связи не возникло – то ли ему не хватало сил, то ли… нет, в то, что ее больше не существует, верить не хотелось.

Женя прекрасно отдавал себе отчет, что не любил Наташу – он использовал ее так же, как и всех прочих, но только от нее будто исходило неведомое ему сияние. …Оказывается, она из другого лагеря; она – светлая, – подумал он, – она долго искала свое место и нашла его – переметнулась туда… не зря Елена говорила, что между белыми и черными нет войны на уничтожение, что это игра высших сил маленькими людьми, а, значит, так и должно было случиться. Может, так и появляются святые?..

Единственное, чего Женя не мог представить – это ее тело, разорванное на куски взрывом мины. Наташа так и осталась для него в коротком платье, загорелая и улыбающаяся, с собранными в хвост льняными волосами и бокалом джина в руке.

…Она вернется, – Женя тяжело моргнул, прогоняя навязчивый образ, – она, как и все, обязательно вернется; жаль только, что вернется в другой мир, и мы вряд ли встретимся…