Текст книги "Траектория полета"

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Оля уже неделю не ходила на работу, не написав заявления и не забрав трудовую книжку – ей просто не хотелось. В одночасье она поняла, что медицина – это не ее и совершенно ей не нужна. Зато каждую ночь ее мучили сладостные кошмары – она вновь с ужасом втягивалась в черную трубу и достигнув некоего предела, чувствовала почти физическое перерождение, сопровождаемое доселе неизвестными и неописуемыми ощущениями. По утрам она просыпалась в слезах, оттого что приходилось разрушать это состояние блаженства.

Так не могло продолжаться до бесконечности. Как врач Оля понимала, что если не сможет избавиться от кошмара или, по крайней мере, не выяснит, что происходит с ее сознанием, то элементарно сойдет с ума – когда-нибудь ведь она доберется до столь желанного конца трубы, и обратно уходить уже не захочет, а это и называется, сумасшествие. Ждать этого, то ли страшного, то ли прекрасного момента, не хватало ни физических, ни моральных сил.

Существовала еще Оксана, мудрая и все понимающая, которая могла б помочь разобраться в ситуации, но ее офис оказывался постоянно закрыт. Оля приезжала днем, рано утром, караулила до поздней ночи, но все бесполезно – Оксана исчезла, а больше в той квартире никто не появлялся. Оля чувствовала смертельное одиночество, когда любая живая душа стала б спасением, но души этой не было, а ночные видения были, превратившись в единственную отдушину, единственно доступную радость.

Лешу за это время не появился ни разу – он просто ушел, даже не забрав ничего из вещей, и не дожидаясь формального развода, Оля врезала новый замок, по-своему переставила мебель – ведь теперь это было ее жилище. Денег хватало, а будущее она не планировала – возможно, это тоже являлось частью разрушения сознания, но в ней поселилась четкая уверенность – все должно разрешиться само собой…

Когда Оля открыла глаза, холодное, совсем осеннее солнце заглядывало в окно сквозь изрядно поредевшие листья – тополя почему-то всегда опадают первыми. Голова казалась настолько тяжелой, что не поднималась от подушки, а тело, наоборот, наполнялось приятной истомой; вроде, произошло в ней некое раздвоение – когда одно ее «я» страдало и мучилось, другое, испытывало радость и получало наслаждение.

Она медленно вылезла из-под одеяла, добрела до зеркала, подняла взгляд… под глазами явственно легли черные тени, модная стрижка превратилась в торчащие в разные стороны… перья или не перья?.. Бледные губы слились с бледным лицом, отчего казались еще тоньше, нос заострился.

…Я похожа на покойницу, – подумала Оля; провела рукой по лицу, словно пытаясь снять с него маску, но сумела лишь растянуть рот в зловещей ухмылке; опустила взгляд ниже и пришла к выводу, что грудь ее стала меньше, а ноги тоньше.

… Я сохну… я теряю не только ум, но и вес – еще немного и меня не будет. Я просто растворюсь, если срочно не найду выход, не отыщу эту проклятую трубу, которая приносит мне блаженство, заменив все остальное…

Через силу она умылась и села перед зеркалом, пристально глядя на свое отражение – глаза в глаза. Зазеркальное «я» притягивало, словно предлагая поменяться местами; Оля пыталась сопротивляться, но… но что-то произошло – изображение в зеркале поплыло, закачалось, превращаясь в серую пелену. Это был дым, потому что возник его горьковатый запах, а еще, и руками, и лицом Оля ощутила сырую землю. Приподнялась; тело ныло, но она сумела сесть, и тут на лицо упала длинная русая прядь; удивленно откинула ее – никогда она не имела таких шикарных волос, но все-таки именно ее рука отбросила назад непослушную прядь! На груди Оля нащупала что-то леденящее – это был металлический крест. Но она никогда не носила креста! Обследуя дальше свое новое тело, она обнаружила босые ноги под длинной холщовой рубахой, а рядом с ними из земли торчала стрела.

Сквозь рассеивавшийся дым стала прорисовываться перспектива, и одновременно в сознание ворвались звуки – она услышала крики и стоны, топот копыт, беспорядочные металлические удары; причем, действие происходило совсем рядом, но в дыму угадывались лишь неясные силуэты.

Зато она четко видела, что прямо перед ней, роняя обугленные бревна, догорал остов большого, когда-то красивого терема. Откуда-то Оля знала, что это ее дом, и на мгновение стало жаль его; жаль прошлой жизни, которую она не могла вспомнить, как и не могла понять, какое имеет ко всему этому отношение.

Она встала, пошла, вытянув вперед руки, как слепая; увидела распростертое в луже крови тело. Лицо мужчины было обезображено, но она опять же знала, что это ее муж. Рядом валялись еще тела, но она двинулась дальше. Невдалеке полыхали и с треском рушились другие терема, голосили бабы, им вторили обезумевшие собаки, и сквозь этот слившийся воедино протяжный звук скорби, еще продолжал доноситься шум невидимой битвы, которая, похоже, близилась к завершению.

– …Боярыня здесь!

Из серой пелены возникли всадники в блестящих одеждах, но без головных уборов – их длинные сальные волосы ниспадали на плечи. Оля не успела ничего понять, а сильные руки уже подхватили ее, усаживая на коня; позади себя она почувствовала мужское тело, от которого ужасно разило потом. Всадник победно вздыбил коня (Оля лишь чудом не полетела обратно, на землю) и во главе кавалькады понесся с пепелища.

Теперь можно было наблюдать весь город, объятый пламенем, с горами изуродованных людских и конских тел. На какое-то мгновение взгляд выхватывал, то пронзенную стрелой грудь, то чью-то отрубленную руку, то неизвестно откуда взявшиеся обнаженные женские ноги, то просто бревенчатую мостовую… Всадники пронеслись по узкому деревянному мосту за городские ворота, и битва осталась позади.

– Куда мы?.. – Оля наконец разлепила запекшиеся губы.

– К воеводе, – весело сообщил всадник.

– Разве воевода Псковский жив?..

Всадник рассмеялся.

– Исчезли блаженные с лица земли русской, правда в людях оскудела и воцарилась неправда и всяческая злоба, и ненависть, и безмерное пьянство, и блуд, и ненасытное стяжательство, и ненависть к братьям своим – все умножилось! Омоется отныне русская земля русскою кровью и слезами, и русские прольют ту кровь и те слезы. У нас теперь один воевода…

Каждое слово и каждый шаг коня отдавались болью в Олином теле; она склонилась к теплой мокрой гриве, то ли забывшись, то ли потеряв сознание…

Очнулась она перед зеркалом, держа в руке дорогую французскую помаду; ее взгляд по-прежнему был прикован к отражению, но видела она там лишь знакомую спальню и собственное испуганное лицо – она ж не любила, ни исторических книг, ни фильмов. …Что это было? Откуда такой необузданный всплеск фантазии?.. – ответить Оля не могла, но голова, вроде, прояснилась; при этом она чувствовала необъяснимую уверенность, которая толкала ее прочь из дома. Она не знала, что должна будет сделать, но что-то уже влекло ее куда-то, и противиться не имело смысла – оно было явно сильнее ее растерянного сознания.

…А не важно, что это – оно выведет меня из лабиринта!.. Оля быстро привела себя в порядок, оделась. В автобусе ей показалось слишком душно, будто она еще вдыхала запах гари, и Оля пошла пешком.

Свежий осенний воздух, ничего не подозревавшие люди, спешившие по своим делам – все это успокаивало. Она даже остановилась, пытаясь сообразить, в каком направлении следует двигаться; никаких внятных предложений не возникло – зато сразу появлялось щемящее ощущение страха, предвестника боли.

…Это не сердце, – подумала она автоматически, – это глубже – наверное, душа, – зачем-то сунула руку в карман джинсов и неожиданно нащупала монету, которую подобрала в доме Ефросиньи. Оля напрочь забыла о ней, а ведь именно она осталась единственным, что связывало ее с тем домом, а с визита в тот дом начались ее полеты по черной трубе…

Присела на скамейку, внимательно изучая «монету», но линии на ней не складывались ни в какой орнамент. …Не фига это не монета – так, сплюснутый кусочек металла, похожего на серебро. Монеты должны быть круглыми, равномерными по толщине и… – Оля перевернула загадочную находку, – и все-таки монета! Дело в том, что на второй стороне, если присмотреться, проступал барельеф бородатого мужчины в круглой шапке; только, вот, никаких подсказывающих надписей вокруг не было.

…И что дальше?.. – Оля долго вглядывалась в нечеткий профиль, пытаясь догадаться, чьим он мог быть, но ее познания в истории были слишком скудны, – а, вот, узнаю кто это, и все разрешится! И какая такая знатная блондинка мне привиделась, что за ней послали аж целый отряд; а там, глядишь, и про черную трубу что-нибудь выяснится… Вот ведь, как все закручено в нашем сознании!.. Лучше б я пошла в нейрохирурги, а не в терапевты… но кто ж знал!.. Она вспомнила, как очень давно Леша рассказывал ей о месте, где собираются городские коллекционеры; сам он покупал там книги, когда еще не было постперестроечного уличного изобилия.

…Изобилие изобилием, но фанатики наверняка остались!.. – решила Оля. Правда, проблема заключалась в том, что она не знала, где находится это место. Подойдя к краю тротуара, подняла руку, но только третий остановившийся водитель знал, о чем шла речь.

Ехали они долго, и всю дорогу водитель откровенно заигрывал, приглашая заехать к нему и познакомиться с его коллекцией марок, но Оля молчала – она чутко прислушивалась к своему организму и с радостью ощущала, что непонятная внутренняя боль отступает; для нее это стало, своего рода, подсказкой; как в детской игре – теплее, теплее…

Позади остались последние многоэтажки; дальше накатанная грунтовка шла через пустырь к молодому леску. Где-то не вдалеке ревели невидимые фуры, таща из-за границы блага новой цивилизации, а здесь, на усыпанной желтыми листьями опушке, полсотни небогато одетых людей бродили среди фанерных планшетов и грубо сколоченных столов, трепетно перебирая остатки прошлого.

На Олино появление, естественно, никто не обратил внимания, и она, смешавшись с толпой, принялась разглядывать целые горы значков, раскрытые альбомы с марками, стопки пластинок в серых невзрачных конвертах – толстые, какие слушали еще на граммофонах. Несколько раз Оле пытались что-нибудь предложить, но она лишь качала головой, совершенно точно зная, что ищет одного единственного человека, который объяснит ей, какую реликвию она сжимает в кулаке; только, вот, никто из продавцов не внушал ей доверия.

Оле стало скучно, и чтоб чем-то занять себя, она остановилась возле коротко стриженого парня, больше похожего на «братка», чем на коллекционера; остановилась, потому что перед ним, на листах поролона, лежало множество орденов, медалей, крестов, каких-то иностранных знаков отличия – Оля никогда не видела ничего подобного.

– Мадмуазель что-то заинтересовало? – хозяин улыбнулся из-под темных очков.

Вряд ли это был тот человек, который ей нужен, но что-то ж заставило ее остановиться! Не только ведь железки, о которых она через пять минут забудет!..

Оля рассматривала красивый белый крест с мечами, когда подошел маленький невзрачный дедок; брюки его лоснились на вытянувшихся коленях, зато были аккуратно подхвачены ремешком, а зашитый на плече пиджак выглядел почти благопристойно. Дедок близоруко прищурился… и вдруг вскинув голову, заверещал тоненьким голоском (Оля даже вздрогнула от неожиданности).

– Что ж ты, сукин сын! Ордена продавать?.. Мы ж за них кровь проливали!..

– Дед, – парень, видимо, давно привык к подобным демаршам и смотрел равнодушно, – вали отсюда по-хорошему, а?

– Я те, дам, вали! Тварь такая! Мы кровь проливали!.. – он попытался схватить что-нибудь, но парень поймал «вора» за руку и выйдя из-за прилавка, приподнял за грудки.

– Сука… – прошипел он, – я думал, вы за Родину кровь проливали, а вы, оказывается, за железки…

– Я те покажу, железки!.. Ублюдок проклятый, тварь!..

Парень опустил деда на землю и повернув на сто восемьдесят градусов, сказал в самое ухо:

– Я, продавец, понял? Будешь мешать работать, я тебя в шесть секунд выкину; а хочешь качать права, вон, – он показал пальцем, – вон, хозяин – ему и объясняй, где ты чего проливал.

Оля непроизвольно оглянулась. К ним, действительно, приближался солидный мужчина с паутиной седины в волосах.

– Что тут за шум, Алеша? – спросил он.

– Да вот, Михал Иваныч, дед говорит, что кровь проливал.

– Да ну? – мужчина снисходительно улыбнулся, – и чего тебе надо, аника-воин?

– Я всю войну прошел, а этот гад!..

– Чего надо, говорю? – грубо повторил Михаил Иванович.

– Я под Сталинградом воевал, понимаешь? – почувствовав силу, дед сразу сник, – как же можно… там медаль… вон, я вижу…

– Понял, – Михаил Иванович отстегнул медаль «За оборону Сталинграда», – забери. Но чтоб больше я тебя не видел, въехал?

– Да въехал-въехал, – проворчал дед и, довольный, засеменил в направлении многоэтажек.

– Под Сталинградом он воевал!.. – усмехнувшись Михаил Иванович, повернулся к своему продавцу, – ты не знаешь его?

– Нет, – Алеша пожал плечами, – а кто это?

– Алкаш местный – пристроился на патриотизме зарабатывать. Сейчас в гастроном пошел – будет перед мужиками комедию ломать. Бизнес у него такой, Алеша. Потом нарвется на кого-нибудь, кто хоть в курсе, какие под тем Сталинградом дивизии стояли; скинет эту медаль молодняку за пол-литра и за другой прибежит. Герой хренов…

– И что ж, каждый раз ему их отдавать?

– Да медали те… – Михаил Иванович достал сигарету, – ну, которые «За оборону…», им цена трояк. Пусть потешится – ни хрена он, конечно, не воевал, но хоть жил в то время… Ладно, Алеш, из серьезных людей подходил кто-нибудь?

– Был один. Список, вот, оставил.

Михаил Иванович посмотрел в листок и усмехнулся.

– Ишь, чего захотел! Нет, сделать-то, я ему сделаю, только хватит ли у него бабок? – он сунул листок в карман, – если еще раз подойдет, дай мой сотовый, пообщаемся.

Михаил Иванович любовно поправил неровно приколотый знак с большим золотистым танком и пошел дальше; Оля поняла, что это тот, кого она ищет.

– Михаил Иванович! – крикнула она и мужчина обернулся.

– Что случилось, девушка?

– У меня монета… – начала Оля, но он не дал ей закончить.

– Для девушек консультации бесплатные, – и вальяжно улыбнулся, – покажите вашу денежку.

Оля разжала кулак. Глаза Михаила Ивановича округлились, рот приоткрылся…

– Поближе можно взглянуть?

Оля молча подняла ладонь, и коллекционер аккуратно взял тусклый кусочек металла; долго вертел, поднося близко к глазам, и наконец спросил, вроде, мимоходом:

– И откуда она у вас?

– Бабушкино наследство, – стандартно объяснила Оля, – я не собираюсь ее продавать. Мне просто интересно, понимаете?..

– Мне тоже интересно… – коллекционер поднял завороженный взгляд, – потому что таких монет не сохранилось. Их просто не существует!.. Если, конечно, это не подделка.

– Это не подделка, – Оля уверенно покачала головой, – и она существует, как видите.

– В таком случае, вы – сумасшедшая. Она должна лежать в бронированном сейфе, в подземном хранилище, а рядом должен стоять взвод охраны! А вы шляетесь с ней по городу!.. – Михаил Иванович все еще держал монету, не желая с ней расставаться.

В другой момент Оля бы испугалась, и не только за монету, а за свою жизнь, но уверенность, полученная в «зазеркалье», позволила ей усмехнуться; она сама вынула монету из пальцев коллекционера и сунула обратно в карман.

– И что же это за уникум?

Расставание с монетой подействовало отрезвляюще; взгляд Михаила Ивановича стал осмысленным.

– Я не знаю точно, – сказал он, – их же не существует – от них остались только описания, но такими были первые монеты, отчеканенные, собственно, на Руси.

– А чей там профиль вы можете сказать?

– Не могу. Поезжайте к Дому офицеров – там художники торгуют своими картинами; спросите Кирилла. Он, и художник, и нумизмат, и историк. Касаемо России, он знает все. И, ради бога, девушка, будьте осторожнее – не показывайте Кириллу саму монету. Вы сфотографируйте ее и показывайте снимок, а ее закопайте где-нибудь…

– Спасибо за совет, – не дослушав, Оля пошла в направлении города, но Михаил Иванович догнал ее.

– Вот, возьмите – здесь мой телефон. Если что… нет, у меня реально не хватит денег, но я помогу, чтоб вас не кинули…

– Ладно, – Оля, не глядя, сунула визитку в карман.

– Если потеряете, всегда найдете меня здесь!

Больше Оля не оборачивалась, а пройдя метров двадцать, скомкала визитку и бросила в траву; единственной ее целью было – поскорее найти Кирилла; клубок должен разматываться быстро, пока на нем не появились ненужные узелки – это она усвоила еще с тех пор, когда в детстве училась вязать.

Художники громко хохотали, сидя в еще не закрывшемся летнем кафе; официально они прихлебывали из бутылок пиво, а неофициально, под столом разливали водку в пластиковые стаканчики. Картины стояли, вроде, бесхозные, но стоило одному из прохожих хотя бы замедлить шаг, кто-нибудь тут же вскакивал и нетвердой походкой спешил предлагать свои шедевры. Правда, никто ничего не покупал, и самонадеянный автор разочарованно возвращался к своему стакану.

Оля наблюдала за этим представлением минут десять, пока не пришла к выводу, что сама не сможет угадать Кирилла; подошла и все сразу затихли.

– Кто?.. Кирилл?.. – переспросила девица, которая наверняка б приглянулась фламандцу Рубенсу; покрутила непромытой головой, – был ведь здесь. Работы-то его, вон, стоят.

– Вы подождите, – обнадежил парень с забранными в хвост длинными волосами, – он появится; картины посмотрите пока – может, еще что-нибудь понравится.

Поблагодарив, Оля подошла к полотнам, расставленным прямо на асфальте. Здесь можно было найти все – и пейзажи, и натюрморты, и портреты каких-то неизвестных людей, и умопомрачительные абстракции, и даже искусные копии в массивных золоченых рамах, но чтоб «понравиться»?..

…Если только… – она остановилась перед тремя небольшими пейзажами с практически одинаковым сюжетом. Что-то в них завораживало, и чем дольше смотрела Оля, тем живее они становились – ей стало казаться, что листья на деревьях зашевелились под легким ветерком, а на серой речной воде появилась мелкая зыбь; только у дальнего берега вода оставалась спокойной (Оля даже подумала – «мертвой»); «мертвая зона» была похожа на большое чернильное пятно. Сначала Оля решила, что это тень склонившейся к воде ивы …но тогда, – она пригляделась внимательнее, – странно – на всех картинах разный угол зрения, а положение «кляксы» остается прежним, и именно «клякса» притягивает внимание!..

Оля задержалась у пейзажей неосмотрительно долго, и к ней тут же подошел парень с коротко подстриженной бородкой.

– Нравится?

– Вообще-то, я не спец в живописи, – Оля пожала плечами.

– Спецы заседают в художественных советах, – усмехнулся автор, – я просто спрашиваю, вам нравится или нет.

– Вот это что? – Оля указала на черное пятно.

– А говорите, не понимаете в живописи, – парень засмеялся, – я сам не знаю, что это. Когда писал, оно там было – я видел эту черноту, а мне никто не верит. Хотя я и сам понимаю – тень так не должна ложиться; это, вроде, неправильная экспозиция, но так было! Я же художник – я не могу ошибиться. Странная какая-то история… и все-таки, вам понравилось или нет?

– Где вы это писали? – Оля проигнорировала вопрос.

– Километров триста отсюда. Вообще, у нас есть места и красивее, но клиент конкретно заказал. Союз художников уже давно командировочные не платит, а он даже денег дал на поездку – может, что связано у него с этим местом…

– Чего ж тогда ваш клиент не забрал картины?

– Почему?.. Забрал. Я ему семь штук сделал, а это так, эскизы. Ну, потом я их доработал, а, вот, продать почему-то не могу. Вроде, работы-то неплохие, да?

– Хорошие работы, – согласилась Оля, – я куплю одну.

– Отдам недорого, – оживился автор, – тысяч сто устроит?

– Устроит, – Оля чувствовала, что, как в сказке, разматывается путеводный клубочек, и направляя ее к неведомой цели, – устроит, – повторила она, – только скажите, где живет заказчик и кто он?

– Ну, кто он, я не знаю, – художник развел руками, – а так… ну, с виду – «новый русский»; лет сорока; зовут – Евгений. Тачка у него шикарная темно-синяя «семерка» БМВ… да, живет он где-то в районе Березовой рощи.

Оля смотрела на художника и не видела его – в ее сознании вертелись пазлы, которые должны сложиться в картинку: …Темно-синий БМВ… Евгений… Березовая роща… БМВ… Березовая роща… Евгений… но картинка не складывалась.

– Расскажите мне еще что-нибудь, – попросила она.

– Так вам нужна картина или человек? – голос художника стал обиженным, и боясь его отпугнуть, Оля достала кошелек.

– Хотите, я куплю все три картины?

– Конечно, хочу! Я вам даже скидку сделаю – за двести пятьдесят отдам! Кстати, – он хитро прищурился, – у него темно-русые волосы зачесаны назад, высокий лоб, бородка, широкие скулы… по крайней мере, тогда он выглядел так. Да, еще глаза… вот, их я не берусь описать, хотя и художник. Они светлые, но глубокие; обычно глубокими кажутся темные, а эти буквально бездонные, и в то же время, знаете, какие-то пустые, аж жуть берет. Нет, словами это не передашь…

И картина сложилась! Оля никогда не видела этого человека, но темно-синий BMV, Евгений, русые волосы. …Это ж Глухов! – подумала Оля радостно, – Лешкин благодетель. Сколько раз он о нем рассказывал!..

– Спасибо огромное, – она направилась к остановке.

– А работы?.. – крикнул художник, и Оля остановилась.

– Ах да, блин!.. – она хлопнула себя по лбу, – но я ж заплатила за них, так что можно я заберу как-нибудь потом?

– Конечно, – художник недоуменно пожал плечами, – а когда, чтоб я их принес?

– Да мне без разницы, – Оля быстро пошла туда, где толпился народ, атакуя подъезжавшие маршрутки. По Лешиным рассказам она знала, что с улицы Женин дом не виден, зато виден забор из красного кирпича, с башенками, красивыми черными воротами и домофоном на калитке; оставалось только отыскать все это в реальности.

Как ни странно, забор и ворота она узнала сразу, хотя никогда не видела их; на душе стало легко, словно за сегодняшний день, через этих коллекционеров и художников, она наяву пронеслась по черной трубе, наконец-то вплотную приблизившись к потрясающему состоянию, которого не могла достичь в ночных видениях. Только нажимать домофон было страшно – ей показалось, что войдя, она оставит за воротами свое прошлое; хорошее – плохое, но его уже никогда не будет.

…А оно мне нужно, то прошлое?.. Что ж мне теперь, так и сходить с ума?.. Она поднесла руку к кнопке, но услышала, как совсем рядом остановилась машина и оглянувшись, увидела в нескольких шагах темно-синий БМВ, за рулем которого сидел русоволосый мужчина с бородкой. Ворота стали медленно открываться, и перед Олей возникла мощеная плиткой дорога, ведшая к стоявшему в глубине дому. На секунду пришла мысль, что это ее дом, и не задумываясь, она вошла; БМВ въехал следом, ворота закрылись.

– Вы ведь Евгений? – спросила Оля, когда незнакомец вышел из машины, – нам надо поговорить.

– А вы – Ольга, жена Лешки Некрылова, да? – он уступил дорогу, – проходите.

Она пошла по дорожке и не только безошибочно знала, куда идти, но даже то, что находится за высокой арочной дверью – вот, это было поразительно! Женя вновь пропустил гостью вперед. В холле вспыхнул свет, и Оля увидела на стене знакомый пейзаж, только был он гораздо больше, прорисован четче – наверное, поэтому черный омут манил к себе уже с непреодолимой силой. Оля остановилась перед картиной.

– Что это?

– Это? – Женя улыбнулся, но какой-то жалкой получилась та улыбка; правда, слова звучали достаточно уверенно, – это слияние Хопра и Вороны. Одна знакомая рассказывала, что там находится своеобразный «энергетический колодец»; как говорят уфологи – аномальная зона.

Оля подумала, что выглядит Женя ужасно, и взгляд у него неживой, бессмысленно упершийся в картину. Как прекрасные ночные полеты могли иметь отношение к этому человеку с потухшими глазами и болезненно ввалившимися щеками?..

– Неважно себя чувствую, – пояснил Женя, – слишком много работал последние дни; устал, наверное. Ты что-то хотела?

Оля решила ничего не объяснять, а молча достала монету – если реакция будет такой же вялой, надо просто уходить и не тратить время попусту; правда, что делать потом, она не знала. Женя нехотя взял сплюснутый кусочек металла, и вдруг побледнел, вновь почувствовав запах гари; грузно опустился в кресло, глаза его остекленели, как у манекена.

Теперь он находился не у городской стены, как в «опытах» Елены Борисовны, а внутри тесного помещения; и еще теперь он знал, как выглядит – оказывается, он носит темно-зеленый кафтан, у него всклокоченная борода, тяжелый взгляд, которым он мрачно обводил комнату. Женя видел складки на одежде, свечу на столе, в углу груду одежды, посуды, оружия, еще каких-то вещей, не различимых из-за плохого освещения, а под окном высилась целая гора угловатых монет, и он знал, что это богатство, которого хватит даже его потомкам…

Он видел самого себя, хотя в комнате не было зеркал! Это было ни с чем не сравнимое, жуткое состояние раздвоения!..

Человек в кафтане, тем временем, подошел к узкому, едва пропускавшему свет окну; на мгновение ему стало страшно, но он быстро взял себя в руки и уже наблюдал за происходящим снаружи, взглядом хозяина. Его глаза каким-то образом совместились с Жениными, и тот тоже увидел панораму площади, на которой бесновалась толпа. Голосов Женя не слышал – только собственные шаги по неровному каменному полу, хотя толпа что-то кричала, размахивая руками. Но Жене она была не интересна – его взгляд прилип к помосту, построенному в центре площади; из него торчали колья с насаженными мертвыми телами. Бородатые лица, искаженные гримасой боли и ужаса, смотрели выпученными глазами, белые языки вывалились из обезображенных безмолвным криком ртов; дорогие одежды были изодраны и перепачканы кровью, которая застыла на помосте бурыми пятнами.

В отличие от Жени, его древний двойник, наверное, слышал все, потому что резко повернулся и сделав несколько шагов, распахнул низкую дверь. В тот же миг в комнату ввалились люди в красных одеждах, волоча за собой женщину; швырнули ее на пол и замерли, ожидая приказаний.

«Древний Женя» тронул неподвижное тело носком сапога, и женщина с трудом подняла голову. Когда-то она выглядела даже красивой, но растрепанные, как у ведьмы, волосы и багровый шрам через все разбитое в кровь лицо превратили ее в урода. Женя спокойно смотрел, как она неуклюже пытается встать, ища руками несуществующую опору, и тут услышал собственный голос; причем, говорил он, вроде, на современном русском языке, чего не было при первом «погружении» – наверное, где-то в подсознании производился синхронный перевод, а это могло означать только одно – «болезнь» прогрессировала и произошло полное совмещение всех его «я».

– Твой муж не захотел служить истинному господину, – сказал он, – не будет и тебе жизни, а твой дом станет моим.

Женщина с неожиданной ловкостью метнулась к куче награбленного добра, схватила кинжал, но стража опередила ее. Люди в красном вырвали оружие, и теперь она билась в их руках, пытаясь освободиться. Женя почувствовал, как на его лице проступает улыбка, обнажая желтые зубы.

– На кол ее, – хрипло приказал он.

– Бабу, на кол?! – воскликнул один из стражников, – как можно, атаман?..

– На кол! Всех на кол! Живьем!!.. – словно упругая волна побежала от него, даже стражники отшатнулись.

– И детей?..

– Детям рубить головы! Не хочу греть под боком волчат!

Он видел, как женщина взвыла, вращая безумными глазами, из ее рта побежала кровавая пена.

– У вас один воевода – я! А Петьку Шереметева удавить и бросить собакам – больше он не воевода псковский! Он продался Москве и Шуйским! Ну! Я кому сказал!

Стражники попятились, волоча за собой пленницу. Дверь захлопнулась, и Женя снова остался один. Закрыл лицо руками и тяжело осев на гору монет, медленно сполз вниз. Монеты растекались по всему полу… нет, он сидел не на монетах, а в удобном мягком кресле. Пелена стала таять, и лишь запах гори еще несколько минут сохранялся в памяти. Женя увидел Олю, щупавшую его пульс; почувствовал, что голова раскалывается от напряжения, а во рту пересохло.

– Оставь меня, – прошептал он, – мне плохо. Если у меня не будет аккумулятора, все погибнет… Мне не хватает энергии…

– Не волнуйся, я – врач, – Оля улыбнулась, – я буду с тобой.

…А кто я?.. Женя закрыл глаза, и опять все потемнело; послышались пронзительные крики птиц, еще какие-то ночные звуки. Он не понимал, откуда это пришло, но стало очень холодно и спокойно.

…Какая ночь… Скоро зима… А завтра, наверное, к Любатову выйдет рать Новгородская и отряды Московские… Я не пущу их – это мой город… Теперь здесь все мое!..

Очнулся Женя на диване. Одна его рука свешивалась на пол, ноги были поджаты; рядом сидела Ольга.

– Что со мной было? – Женя обвел взглядом комнату.

– Ты бредил. Нес какую-то чушь про аккумулятор, без которого все погибнет. У тебя что, с машиной проблемы?

– Это единственное, с чем у меня нет проблем.

Женя попытался улыбнуться и кое-как ему это удалось. Рассудок постепенно возвращался, и он подумал, что жена Лешки Некрылова вряд ли владеет секретами перевоплощений и спрашивать ее о появлении монеты, бесполезно; она наверняка слепой исполнитель чьей-то воли – но чьей? Ответить могла только Елена. …Если только это не она сама… но зачем ей добивать меня? Какой в этом смысл?.. Женя сел; чувствовал он себя ненамного лучше – осталась, и слабость, и головокружение, но проблема требовала немедленного решения.

– Мне надо ненадолго уехать, – сказал он, – если хочешь, подожди, а то ты ж так и не объяснила, зачем пришла.

– Подожду, – хотя теперь Оля не знала, что собирается объяснять – она уже все видела, но ничего не поняла…

Садиться за руль Женя не решился – это раньше он знал, что его охраняют неведомые силы, а теперь?.. Может, он превратился в простого смертного и гаишники даже перестанут его узнавать?..

…Ни во что я не превратился – у меня кризис, и все! Надо попробовать «заряжаться» самому, от толпы – как Оксанка. Я столько сил потратил в чертовой Гнилуше, а тут еще прошлая жизнь – ведь не зря говорят, не знай того, чего не дано знать… и зачем Елена мне ее показала?.. Да, поеду на автобусе, – Женя увидел выползавшую из-за поворота желтую «колбасу», – там больше народа; авось, что и получится…

Толкаясь, ругаясь и наступая на ноги, он даже развеселился. Наверное, пусть не осознанно, но что-то у него получалось, потому что и мысли стали стройнее, выбравшись из прежнего упадка. …Мне б ваши проблемы, – думал он, глядя на окружавших его людей, – платить за проезд или нет? Дадут зарплату или не дадут? Да вы все принадлежите мне, и только мне! Дебилы!.. Если б со мной была Оксанка!.. – он вспомнил зеленые, утягивающие в бездну глаза – все-таки он любил ее; пусть по-своему, но любил!..