Текст книги "Траектория полета"

По логике, у Елены шло время приема, но сколько Женя ни давил кнопку звонка, за дверью было абсолютно тихо. Видимо, резкий звук отдавался и в других квартирах, потому что открылась соседняя дверь и женщина в домашнем халате сказала:

– А ее не будет. Она просила передать, что появится только послезавтра. Уехала она, – дверь закрылась так быстро, что Женя даже не успел спросить, куда.

Растерянный, он спустился на улицу – получалось, его бросили окончательно, ведь вездесущая ведьма не могла не знать, что он придет; не знать о его кошмарах; и о том, что он исправляется и готов работать дальше. …А, пошла она! Я и сам все смогу!.. – особой уверенности в сказанном не было, но это являлось единственным выходом из положения, – и плевать мне на все их черно-белые войны! У меня достаточная материальная база и достаточно опыта и знаний, чтоб просто жить для себя – лично мне ведь не так много надо; это Елена все накручивала – расширяйся, расширяйся!.. Вот, пусть подо мной останутся Юрка и Лешка с их бизнесом – мне хватит, и там у меня все отлажено; только поддерживай, а это совсем не такие огромные энергозатраты… Кстати, о Лешке – интересно, чего жена-то его приперлась?..

Оля в это время стояла в Женином кабинете, задумчиво изучая очередной вид Хопра.

…Все-таки я пришла туда, куда должна была прийти, – решила она, – но не могу отыскать чего-то главного. Если рассуждать логически, здесь нет ничего интересного, кроме этих картин и самого Жени; только он совсем не такой могучий, как говорил Лешка; куда ему до блаженства, которое испытываю я, путешествуя по черной трубе!.. И, тем не менее, зачем-то я здесь… Оля вздохнула и отойдя от картины, опустилась на диван. Бессонная ночь брала свое; она закрыла глаза и свернувшись калачиком, заснула, убаюканная тишиной и покоем – заснула хорошо и спокойно, и ей ничего не снилось.

Безрезультатно съездив к Елене, Женя вышел на своей остановке и увидел девушку-почтальона, раскладывавшую в ящики очередные квитанции коммунальщиков; подошел, чтоб не идти за ними специально.

– Ой, а вы Глухов? – обрадовалась девушка, видя, какой ящик он открывает, – как хорошо, что я вас встретила, а то ж к вам не попадешь. Вам, вот, заказное письмо; распишитесь.

Женя удивленно вскинул брови – писем он не получал уже несколько лет, но молча поставил дату, подпись и только после этого взял конверт. На маленькой синей марке было написано «Yugoslavia». Откуда-то изнутри поднялось чувство необъяснимого панического страха. Он тут же вскрыл конверт, но никакого письма не было – оттуда выпала лишь вырезка из газеты на непонятном языке с фотографией Наташи, отретушированной и без фона, явно взятой с документов. Женя не знал сербского (как, впрочем, и других языков), но знал, где ему смогут помочь, причем, сделать это требовалось немедленно – он и сам не знал, почему; просто так надо, а Лешкина жена подождет – ничего с ней не сделается!

Не заходя домой, он выгнал из гаража машину и поехал в Торгово-Промышленную Палату, где существовал отдел переводов, работавший даже с китайским.

– Вам текст отпечатать и заверить? – спросила серьезная девушка в очках, взяв вырезку.

– Какой, к черту, заверить?! – не выдержал Женя, – читайте!

– Как хотите, – девушка пожала плечами, – тогда я так, своими словами…

Разговаривали они в коридоре, и она присела на подоконник, обнажив круглые коленки, но Женя даже не глянул на них; его гораздо больше интересовала явная не стыковка – Наташа без сомнения была мертва; он уже вычеркнул эту линию из своей схемы, но зачем-то ведь ему прислали эту вырезку, и, главное, кто?.. В новом положении волка-одиночки, когда помощи ждать неоткуда, для него все могло иметь значение.

– Да читайте же, хоть что-нибудь!..

– Что вы так нервничаете? Сербский у меня не основной язык, – девушка обиженно захлопала глазами, но потом все-таки вернулась к тексту, – значит, четырнадцатого сентября автобус, следовавший по маршруту Белград – Дубровник, был захвачен боснийскими сепаратистами… шестнадцать пассажиров были расстреляны, а пятерых сербок и русскую девушку Наташу бандиты вывезли в приграничный район Боснии. Их насиловали, издевались… Какой кошмар!.. – переводчица даже прикрыла ладошкой рот, – троих убили, а потом Наташа организовала побег. Она сама убила охранника и освободила троих сербских офицеров… офицеры оказались саперами, захваченными при расчистке минных полей… они провели Наташу с еще двумя девушками через минное поле на сербскую территорию… а потом, – переводчика радостно подняла голову и улыбнулась, словно все это касалось лично ее, – по этому коридору ударили сербы и уничтожили всю банду!

– Так что, она жива?!..

– Да, – переводчица кивнула, – ее даже наградили орденом… не знаю, как он правильно называется…

– Да хрен с ним! Это все? – Женя видел, что статья гораздо больше того, что ему перевели.

– Нет. Дальше здесь интервью с этой Наташей.

– Читайте! И поточнее, если сможете.

– Попробую, – переводчица устроилась поудобнее, – «Наташа, расскажи, что ты чувствовала, когда оказалась в плену? – Сначала мне казалось, что это сон, который должен скоро закончиться, но когда убили Мирку, я поняла, что это реальность, и мне стало страшно. – И все-таки ты нашла в себе силы… – Я не нашла их; мне кажется, они всегда были во мне, только я не знала об этом; не умела ими пользоваться, а шла на поводу у обстоятельств, но я не хочу говорить об этом. – Скажи, а что ты делала здесь? Приехала отдыхать? – Нет, я здесь живу. У меня есть вид на жительство. Я ехала домой. – Теперь ты, наверное, захочешь вернуться в спокойную Россию? – Никогда! После всего пережитого, моя страна здесь, и я никуда отсюда не уеду. Я ощущаю себя сербкой, ведь национальность, стоящая в паспорте, не главное, верно? – Наташа, мы все восхищаемся твоим мужеством. Скажи, трудно было решиться на такой отчаянный шаг? – Вовсе нет. Я знала, что рано или поздно нас все равно убьют, и не могла оставить умирать двух совсем молодых девчонок… – То есть, ты больше думала о них, чем о себе? – Нет, о себе я тоже думала, и могу сказать, что родилась заново, когда шла через то минное поле. – И все-таки одной, наверное, бежать было б проще? Тем более, ты иностранка и никто б тебя не осудил… – Я уже сказала – я здесь не иностранка! Эти люди близки мне по восприятию жизни, по энергетике… Мы все делимся на черных и белых…» А причем тут негры? – переводчица удивленно подняла голову, – или я не так поняла?

– Все ты правильно поняла, – Женя опустился рядом с переводчицей, пристально вглядываясь в Наташину фотографию, – это написано для меня.

– Да? Ну, ладно. Значит, дальше: «…и я нашла свой цвет. – Наташа, ты говоришь странные вещи, но говоришь, как умудренная женщина. Прости, если не секрет, сколько тебе лет? – Двадцать два года, но я, как ты выразилась, умудренная женщина. – И чем ты намерена заниматься теперь? – Ваше правительство очень высоко оценило мой поступок; я говорю не об ордене, а о том, что мне предоставляется гражданство, и я думаю открыть здесь свое маленькое дело; мне уже обещали помочь. – Спасибо тебе, Наташа от матерей Ани и Марии, от жен и детей Мирчи, Станко и Златко. Да хранит тебя Бог. – Это вам всем спасибо, ведь я наконец обрела себя. Мне этого не хватало всю жизнь. И хранит Бог всех нас». Ну, и все, – переводчица вернула листок, – а вы что, знаете эту Наташу?

– Да, но я считал ее погибшей.

– Теперь вы поедете к ней, да? – в голосе переводчицы звучала откровенная зависть, но Женя покачал головой.

– Нет. Вам этого не понять… Сколько с меня?

– Ой, да что вы! Это ж так…

– Ну, все равно, – положив на подоконник пятьдесят тысяч, Женя, совершенно потерянный вышел на улицу, сел в машину и вдруг заплакал – заплакал по-настоящему, всхлипывая и судорожно глотая слезы; заплакал от бессилия и обиды.

– Была б со мной Оксанка… – прошептал он, – вы б все у меня стояли по стойке «смирно»… Разбегаетесь, суки?.. Цвет вы нашли?.. Ладно, Наташка, ты успела улизнуть, но больше никто! Здесь все принадлежит нам, и мы непобедимы, потому что если мы проиграем, рухнет мир…

Женя вытер слезы и втопил газ; ему даже показалось, что вернулась вся его сила, мобилизовавшись в едином порыве.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На улице шел дождь. Крупные капли барабанили в пластиковую крышу, по огромным окнам стекали вниз, и весь мир казался размытым и неопределенным.

…А, может, просто надо бросить пить? – Леша смотрел на желтый листок, медленно сползавший по стеклу вместе со струями воды. Еще он видел крыло своего джипа, мокрое и блестящее – в него тоже бились капли и разлетались мелкими брызгами. А листок сползал все ниже и ниже …как я, – Леша усмехнулся, – какой образ! Наверное, во мне все же умер поэт…

Вздохнув, он оторвал взгляд от окна. В баре было сухо и уютно, но пусто. Аккуратные столики, на красных скатертях пустые пепельницы и замершие в вазочках искусственные цветы; полутемная стойка, над которой выстроились разноцветные ряды бутылок, и тишина. Даже Юля, сидевшая за стойкой, становилась ее частью – она, не мигая, смотрела в одну точку, находившуюся между колонкой и рядами чистых стаканов. Казалось, жизнь не просто замерла, а прекратилась вовсе, и ничто уже не сможет разбудить ее, вдохнув надежду; а еще б лучше, радость.

Леша неуверенно потянулся к стоявшему перед ним стакану и сделав глоток, закурил. Он уже перестал чувствовать вкус водки, которая просто вливалась в него, как некий эликсир, поддерживая сознание в одном и том же феерическом состоянии, создавая определенный тонус организма – он чувствовал, что если не выпьет, то начнут трястись руки, а сердце будет биться редко-редко, зависая под самым горлом.

Он снова повернулся к окну – листка на стекле уже не было. …Вот и все… – эта сакраментальная фраза вызвала мутный поток впечатлений, словно прорвало невидимую плотину, и все сознательно или бессознательно копившееся внутри, стало выплескиваться наружу; но не как воспоминания о фактах и событиях, а как настроение той жизни и этой. Он впервые почувствовал себя стариком, к которому уже никогда не вернется радостное ощущение силы, и того, что этот мир принадлежит только тебе, а, значит, самое главное, самое лучшее еще впереди. Перед глазами замелькали поезда, города, лица, и все казалось свежим и незапятнанным.

…Все казалось… так казалось или все-таки было?.. Было, но прошло… Он залпом допил водку и сам того не желая, наткнулся на Юлин взгляд, наблюдавший за ним, то ли с жалостью, то ли с презрением.

– Иди сюда, – Леша поманил пальцем.

Девушка вышла из-за стойки, такая дежурно хорошенькая, и остановилась возле столика, готовая принять заказ.

– Сядь, пожалуйста, – Леша отодвинул стул. Да, он продолжал работать с «точками» и поставщиками спирта, с кем-то встречался, подписывал какие-то контракты, но делал это, скорее, механически, стараясь побыстрее исчезнуть из активной, но чуждой ему жизни; Юля осталась единственным человеком, с которым ему почему-то хотелось общаться.

– Юленька, – он взял ее руку и ласково гладил, перебирая тонкие пальцы, – мне плохо… как тебе объяснить? Оказывается, все в этой жизни бессмысленно и скучно. Со мной происходит что-то ужасное…

– Ты спиваешься, – Юля вздохнула, – сам не замечаешь?

– Так это не причина, а следствие! – усмехнулся Леша, – я просто потерялся. Раньше, давным-давно, я знал, кто я и зачем. Пусть я был маленьким винтиком, так и задачи у меня были маленькие… но мои! Это были мои прессы, мои люди; по крайней мере, я знал, зачем что-то делаю. А теперь я ничего не знаю… а я не могу жить, не зная, для чего живу – так я устроен. Я пытался сам вклиниться в новую систему – не получилось; я дошел до того, что нам с женой было нечего есть! Я не умею зарабатывать при капитализме; тогда появился старый друг, Юрка – Юрий Валентинович и предложил эту работу. Я пытался найти себя в ней, но оказалось, что я – лишь тупой исполнитель за баснословную зарплату, понимаешь? Теперь у меня есть все, но не стало моей жизни; правда, потом появилась ты…

– Ты не рад этому?

– Я уже не знаю, чему я рад, а чему, нет. Мы с женой прожили счастливые годы, потом тяжелые, а потом все сломалось – разом и вдруг… самое смешное, мне кажется, сломалось у обоих одновременно. Нет, я рад, конечно, – Леша прижал Юлину ладонь к своему лицу, – честно, рад! Кроме тебя, у меня никого не осталось, но дело не в этом – я пытаюсь понять, что с нами происходит – не только конкретно с нами, а с нами со всеми. Такой я гнусный – я все всегда пытаюсь понять…

– Ты славный, – Юля нежно погладила его по щеке, – я люблю тебя, – рука ее замерла, сжав Лешин подбородок, – только не пей, пожалуйста. Я не могу тебя потерять… понимаешь, не могу! Я поставила на это больше, чем ты даже можешь представить; только скажи, чего ты хочешь, и я все сделаю…

– В том-то и дело, что я не знаю, чего хочу, – Леша вздохнул, – когда был молодым, я хотел переделать мир, но Горбачев опередил меня и даже не посоветовался. И что мне теперь делать, если из того, чего хотят обычные люди, у меня все есть, а мир нельзя переделывать так часто; проклятая инерция человеческого мышления – все думают, а вдруг еще рано; вдруг мы еще дождемся лучшего, и никто не хочет понять, что ничегошеньки уже не будет…

Звякнул колокольчик, и дверь открылась, впуская совсем юную парочку – с них текла вода, а они смеялись. В одной руке парень держал зонтик; другой робко, словно тайком, пожимал руку девушки, а она продолжала хохотать, запрокинув голову, и все ее тело готово было втиснуться в эту ласковую руку. Такими они были молодыми и счастливыми, что Леше стало больно – не грустно, а, именно, больно; он физически ощущал эту боль. …Я тоже думал, что всегда буду таким; что впереди маячит светлое будущее – пусть не всего человечества, но хотя бы мое… – он вздохнул и отвел взгляд, а Юля вернулась за стойку, строгая и серьезная.

…Я ж так хотел осчастливить мир… – Леше нестерпимо захотелось вернуть прошлое – не для того, чтоб что-то поменять, а чтоб прожить все заново, но тут он вспомнил, что на сегодня у него осталась еще одна важная встреча, и встал.

– Я за тобой заеду, а то на улице дождь.

Юля молча улыбнулась, махнула ему рукой. Леша прошел мимо смешливой парочки, изучавшей скромный листочек меню. … И что вы, глупые, хотите там найти? Ребята, два по сто и в койку!.. – на крыльце он остановился, глядя на холодные струи, лившие с козырька; колокольчик прощально звякнул.

…К черту лирику!.. Юркнув в сухую уютную машину, Леша откинулся на сиденье и закурил, но «лирика» не отпускала. Дворники методично смахивали воду с лобового стекла, и получалось, как в жизни: на секунду все, вроде, становится ясно – видишь перед собой город, людей, серое небо, серый асфальт в серых лужах, а потом все скрывается в мелких разлетающихся брызгах, и уже ничего не понятно, и ты один в пустом замкнутом пространстве; но снова взмах дворников, и снова на мгновенье все снова обретает смысл, а потом опять тупые холодные капли превращаются в потоки, смывающие все.

…Как дождь похож на нашу жизнь… Леша повернул ключ, джип вздрогнул и медленно пополз назад, чтоб объехать приткнувшийся впереди «Форд». Леша привык ездить пьяным; да и ГАИшники привыкли, ведь теперь он знал их не хуже Юрки; оглянулся, но в заднее стекло различил лишь мутное пятно.

* * *

Леша встретился с нужными людьми, успешно, но без всякой гордости за свои успехи решил текущие проблемы и теперь просто ехал под продолжавшим лить дождем; куда? Зачем?.. Не возникало никаких конкретных мыслей, а так, ленивое перетирание дневных впечатлений; оставалось, правда, одно четкое желание – добавить грамм сто пятьдесят. Он даже свернул к Юлиному павильону, но решил, что вечером, да в такую погоду, там наверняка полно клиентов, и не стоит мешать работать, а то его любимая точка скоро станет худшей из всех.

У края тротуара стояла промокшая девушка с длинными волосами, темными змейками вившимися по лицу. Она тщетно пыталась укрыться от дождя, держа над головой книжку, и выглядело это жутко нелепо; свободной рукой она призывно махала всем машинам подряд, но Леша, как и другие, проехал мимо; проехал совсем близко, окатив ее ноги грязной волной. …А тем, кто стоит на обочине, всегда достается, – подумал он без малейшей жалости, – только, вот, в итоге мы все почему-то оказываемся на обочине – всем нужны деньги, машины, квартиры, а остальное умирает вместе с иллюзией о прекрасном и удивительном мире; о том, что мы что-нибудь значим. Оказывается, все, что происходит до момента великого осознания величия материальных ценностей, суть, пустое и никому ненужное…

Леша вспомнил, как когда-то сочинял глупые стихи, и восторженно думал, что он какой-то особенный. Ему стало даже не смешно, а стыдно; захотелось уничтожить последние свидетельства своего бессмысленного прошлого, вроде, с их помощью кто-то мог уличить его в измене истинным идеалам.

С другой стороны, он прекрасно понимал, что никто ни в чем не собирается его уличать – он просто никому не интересен, а обвинение сидит в нем самом; он сам хотел откреститься от несбыточных фантазий, как женщина, успешно выдержавшая диету, стыдливо прячет фотографии, где запечатлена толстой и безобразной.

До закрытия «У Юлии» оставалась еще три часа, и, чтоб чем-то занять себя, Леша решил уничтожить последнюю «улику» – свою старую тетрадь со стихами; правда, при этом он мог встретиться с женой …так, может, стихи – это предлог?.. – но отвечая внутреннему голосу, Леша покачал головой, – нет, я просто возьму и уйду. Вообще, зачем создавать себе сложности, согласовывая с кем-то свою жизнь, попадая в зависимость от чужих желаний? Что это дает хорошего?.. И та Юля… просто мужчине и женщине положено объясняться красивыми словами – вот, мы и объясняемся. А всяких Юль тысячи, только лень искать… да и смысл, менять шило на мыло?..

Через полчаса Леша остановился у своего бывшего подъезда. …Ничто здесь не изменилось… – он увидел те же бежевые «Жигули» и белую «Ауди», мокшие у подъезда, ту же табличка с просьбой экономить воду и скамейку у входа. Ему уже ничего не хотелось от этого места, но с ним был связан такой значительный отрезок жизни, что невольно делалось грустно – наверное, люди тоже привязаны к месту, как кошки…

Приткнув машину у самой двери, перегородив тем самым дорогу, Леша быстро заскочил в темный подъезд; остановился у лифта. Он знал, что в кабине наклеены три вкладыша от жвачек и выцарапано «Вика – блядь», а чуть ниже – «Сам ты член».

Кабина опустилась – все картинки и надписи оказались на месте. …Время замерло в своем постоянстве. Ничто здесь не происходит, ничто не меняется, а, значит, при желании я могу навещать все это, будто ничего и не произошло – будто я просто долго был в командировке… – от такой неожиданной мысли стало легко и спокойно.

Леша осмотрел дверь, которую сам обивал дерматином (тогда железные двери имелись лишь в банковских хранилищах), и заметил новый замок. …Олька-то, не такая уж дура, – он усмехнулся, – решила приватизировать мое имущество. Ладно, это мы еще обсудим… Нажал кнопку звонка, но внутри было тихо; посмотрел на часы. …Небось, дежурит. Значит, придет где-то через час, не раньше… Атмосфера дома, словно притягивала его, и совершенно не хотелось уходить, тем более, дождь усилился. Но и сидеть на лестнице было глупо и скучно. Леша повернулся к двери напротив, откуда слышался гул пылесоса и усмехнулся. …Маринка, как всегда, в трудах…

Едва он позвонил, пылесос стих и послышался голос:

– Юль, посмотри, кто там.

Дверь открылась. На пороге стояла девочка-подросток с короткой стрижкой и крошечным колечком в ухе.

– Привет, – Леша улыбнулся, – ты, значит, Юля?

– Да… – девочка удивленно подняла брови.

– А я – Леша, сосед ваш. Помнишь?

– Ой, дядя Леш, я вас не узнала, – она тоже заулыбалась, – мам, это дядя Леша из сто восемнадцатой!

– С ума сойти!.. – Марина выглянула из комнаты – в руках она держала мокрую тряпку.

– Зайти можно?

– Конечно! Проходи на кухню; я сейчас.

Пройдя, Леша осмотрелся. За лето здесь тоже ничего не изменилось, только, вроде, добавилась микроволновка… или в прошлый раз он не обратил на нее внимания?.. Подошел к окну, вглядываясь в промозглую темноту с расплывчатыми пятнами фонарей и достал сигареты.

– Курить можно?

– Не кричи, я уже здесь, – Марина появилась в дверях, – кури, конечно. Юль, будь другом – там осталось только шкафы протереть и палас пропылесосить.

– Ладно, мам, – девочка ушла, снова загудел пылесос.

– В такую погоду все равно покупателей нет – решила, вот, хозяйством заняться. Юлька-то, видел, как вытянулась; модная девица стала – пирсинг себе забабахала…

– Учится как? – спросил Леша, чтоб поддержать тему.

– Нормально. Я ее в английскую школу перевела – мама тупая, так хоть ребенок образование получит, пока деньги есть, – она улыбнулась, – а тебя что-то не видно.

– Так я не живу здесь – мы ж с Ольгой расстались.

– Да ты что! – достав сигареты, Марина присела напротив, – вы ж нормально жили.

– Марин, оставим это, – Леша махнул рукой, – выпить есть?

– Ой, конечно! – она быстро встала, – слушай, ты ж, наверное, голодный? Суп будешь?

– Суп не буду; если только занюхать…

– Зачем занюхать? У меня перец фаршированный есть, салат… так что у вас случилось? – Марина вернулась к понятной женской теме.

– Да ничего не случилось – разошлись и все. Ты наливай.

– Дай хоть колбасы отрежу, – вместе с бутылкой, она достала почти полпалки, – представь, основная Юлькина пища.

– А моя пища – вот, – Леша поднял зажженную сигарету, – «курятина», говорят – еда диетическая.

– Леш, – Марина внимательно наблюдала, как он открыл водку, налил большой коктейльный стакан, – может, не надо? Ты, похоже, уже принял сегодня; поешь лучше горячего.

– Не хочу я есть, – он выпил, даже не поморщившись и хотел затянуться, но Марина успела сунуть ему в рот колбасу, и пока Леша жевал, сказала со вздохом:

– И все-таки, что-то у тебя случилось.

– Ничего, – Леша вернулся к сигарете, – хотя… я устал. Понимаешь, у меня все есть, и больше я ничего не хочу от жизни.

– Так не бывает. Тем более, у тебя. Я не верю.

– И я не верил, но это так.

– Это из-за жены такое настроение, да? Она тебя бросила?

– Да нет же! Я ж говорю, мы так решили – оба, – Леша вновь потянулся за бутылкой.

– Леш, думаешь, это что-то изменит?

– А мне не надо ничего менять. Лучше возьми рюмку, а то, правда, хлебаю один, как алкаш.

– Только мне чуть-чуть, – Марина достала стопку.

– Как скажешь, – Леша налил половинку, – за тебя! Чтоб все у тебя было хорошо.

– У меня-то и так неплохо, – Марина постучала по столу, – тьфу-тьфу-тьфу. Значит, если не она тебя, получается, ты ее бросил? У тебя есть кто-то?

– Может, есть, а, может, и нет – сам не пойму, – Леша выпил, чокнувшись с Марининой стопкой, так и оставшейся на столе, – она, вроде, славная… знаешь, когда-то я любил, прям, всех, а теперь, вот, ни хрена не получается.

– Цену набиваешь или хочешь, чтоб тебя пожалели?

– Свою цену я знаю, – Леша вытащил пухлый бумажник, – вот она. А жалеть не надо, потому что никто меня не обижал.

Пока Леша пил, Марина достала остатки салата.

– Поешь, а то свалишься.

– Не свалюсь – не надейся, – Лешино лицо расплылось в бессмысленной улыбке, – думаешь, я чего сижу? Мне надо кое-что забрать. Когда Ольга с работы приходит?

– А, по-моему, она не работает, – Марина зачерпнула салат и поднесла к Лешиному рту, – ешь. Я ее, то днем вижу, то утром, но последние два дня у нее, вообще, тишина. Может, она тоже живет в другом месте?

– Тогда я сломаю дверь, – Леша подпер рукой потяжелевшую голову, – спасибо, Марин. Пошел ломать.

– Перестань ты глупостями заниматься! – Марина удержала его руку, – лучше ложись, отдохни – ты ж еле стоишь.

– Да?.. – Леша чувствовал, что глаза закрываются сами собой, и кивнул, – ладно.

Марина помогла ему встать и отвела в комнату, где работал телевизор, озаряя тесное пространство яркими бликами, и в кресле сидела Юлька. Леша рухнул на диван, поджал ноги и закрыл глаза; темнота закачалась и из нее выныривали, то Оля, то Марина, то Юля; потом все они слились в одно, совершенно безразличное для него лицо…

Очнулся Леша, потому что по глазам ударил свет и кто-то тихонько тряс его за плечо. С трудом разлепив веки, он увидел сидевшую рядом Марину.

– Леш, извини, но нам пора спать. Ты как себя чувствуешь?

– Нормально, – Леша огляделся, соображая, где находится, – сколько времени?

– Без четверти час. Ольга не приходила – мне всегда слышно, если открывается дверь.

– Ну и черт с ней… – Леша помотал головой – хмель еще не выветрился, и ее будто сдавливал обруч; потер пальцами виски, – я поеду. Спасибо.

– Ты на машине?! – ужаснулась Марина.

– А меня ГАИ не трогает, – он неуверенно встал, – налей на посошок, и тогда все!

– Не налью. Тем более, ты на машине.

– Думаешь, сам не найду?.. – Леша криво усмехнулся; увидел, как смотрит на него стоявшая в дверях девочка, – что, Юль, плохой дядя, да?

– Дядя хороший, только пьяный….

– Главное, хороший! – Леша направился к выходу, – Марин! – у двери он остановился, – ну, налей сотку! Ведь если я где-нибудь тормознусь, то этим не ограничусь.

Вздохнув, Марина вынесла рюмку и бутерброд.

– Зря ты, Леш. Ну что, жизнь у тебя остановилась, что ли?

– Остановилась, – он резко опрокинул в рот водку, а поскольку вкуса не чувствовал, то и закусывать не стал. Неуклюже поцеловав Марине руку, вышел и даже не глянув на свою дверь, шагнул к лифту.

Дождь кончился, и свежий ночной воздух сам влезал не только в легкие, но и прочищал мозги.

…Блин, а Юлька-то ждала… – Леша залез в машину; открыл все окна, – ну, что ж теперь делать? Время не вернешь – ни час, ни год, ни жизнь… главное доехать, а там разберемся…

Ощущение скорости всегда действовало на него отрезвляюще, и постепенно голова прояснилась. …Она ж даже без зонтика… и как она добиралась под дождем?.. – но это были не угрызения совести – проблема интересовала Лешу, скорее, технически – как, вот, она добиралась и сильно ли намокла.

Поскольку в окне горел свет, он не стал, как пьяный муж из анекдотов, тыкать ключом в замочную скважину, а сразу позвонил. Юля открыла молча, и впустив его, удалилась в комнату. Войдя следом, Леша плюхнулся в кресло.

– Юль, ну, так получилось…

– Я понимаю, – она присела напротив, – я ж не возмущаюсь, не скандалю… вообще, Леш, мне надо кое-что рассказать тебе.

– Тебе рассказать мне?..

– Да, мне рассказать тебе. А потом решим, как жить дальше; если захочешь, конечно…

Леша не был даже заинтригован – ну, что она могла рассказать? Что из чисто женской обиды переспала с кем-то – так, судя по Наташкиным рассказам, в этом нет ничего удивительного, да и не давали они друг другу клятв верности. Зато его вполне устраивало, что не надо оправдываться, а можно просто слушать, и потом еще и вынести некий вердикт, который, конечно, будет оправдательным.

– Ну, давай, – он устроился поудобнее.

Юля достала сигарету, несколько раз неудачно чиркнула зажигалкой – чувствовалось, что она волнуется, а Леша с удовольствием разглядывал ее фигурку в коротком халатике, который еще и задрался, обнажив ноги; захотелось обнять ее, такую хорошенькую и доступную, сказать что-то, типа, давай считать, что ничего не было… но он не успел.

– Леш, – Юля уставилась в темное окно – видимо, равнодушная пустота помогала сосредоточиться, – ты достаточно трезв, чтоб воспринимать информацию серьезно? Мне б не хотелось повторять все еще раз.

– Конечно, – Леша удивленно поднял брови, так как начало явно не соответствовало признанию в измене.

– Это хорошо, – Юля кивнула, – наверное, я давно должна была все тебе рассказать, но боялась; а теперь вижу, что теряю тебя – расскажу или не расскажу… короче… – она все-таки прикурила, но затянувшись пару раз, нервно затушила сигарету.

Теперь она смотрела Леше в глаза, и у него сразу выпали «из кадра» голые ноги, тонкие руки с яркими ногтями, не обремененная лифчиком маленькая грудь под халатом – он устремился неизвестно в какую даль, и вдруг решил, что совершенно неважно, любит ли он ее так, как понимал это в отношении других женщин; она ему просто необходима, и без нее он пропадет, растворится в пустоте.

– Леш, я влюбилась в тебя, когда ты пришел первый раз с Юрием Валентиновичем – весь обросший… но у тебя глаза были добрые; такой взрослый, большой, сильный, и с добрыми глазами. Я не верю в любовь с первого взгляда, но, видимо, так совпало – усталость от всего… вернее, от ничего – у меня в жизни не было ничего, и тут появился ты – вроде, начальник, но совсем не строгий, а заботливый. Сначала я поняла, что хочу быть именно с таким человеком, а потом подумала – зачем мне копия, если есть оригинал. Я в то время еще пару раз подрабатывала у Наташки – так вот, трахаюсь с каким-нибудь уродом, а представляю, что с тобой… тебе неприятно? Прости, но надо же с чего-то начать, чтоб дойти до главного!

– Нет-нет, продолжай!.. – скорее, это была дань вежливости, но Юле хватило и ее.

– Я не знала, что мне делать – веришь, хотела даже отдаться тебе прямо на барной стойке; и запросто б сделала это! Но боялась – ты был не такой, как все у кого я работала; вдруг, думаю, ты не поймешь и уволишь меня, на фиг? А у меня была бабка… сейчас уж и не соберу – двоюродная или даже троюродная. Я жила у нее – когда меня выгнали из дома…

– А за что тебя выгнали?

– Не важно. Я тогда в девятом классе училась; прикинь, и куда мне было идти – не на улице ж жить? Потом я стала зарабатывать, квартиру сняла… короче, суть в том, что бабка умела гадать, снимать и наводить порчу… это правда! Не веришь? – Юля выдержала паузу, но Леша лишь молча пожал плечами, – ладно, не хочешь – не верь. Так вот, после того, как ты первый раз, с Наташкиной подачи (я ж не дура – я все понимаю), остался у меня ночевать, я пошла к ней и попросила приворожить тебя – я уже не хотела с тобой расставаться. Это я заставила тебя быть со мной! Я разрушила твою семью!.. Вернее, – Юля усмехнулась, – не я, а три твоих волоска, сожженная свечка и какое-то бабкино бормотание. Она предупреждала, что долгого счастья такие штуки не приносит, но я не поверила – думала, если ты будешь со мной, я смогу создать, пусть не счастье, но, по крайней мере, нам будет хорошо. Леш, разве я не старалась?

– Старалась.

– Старалась. Но я не нужна тебе… если только тело, на время; и то, что ты бухаешь – это твой выход из положения, и я тебя понимаю. Но я-то тебя люблю!.. Вроде, бабка приворожила не тебя, а меня…

В Леше проснулось… нет, не любовь; любовь не имеет свойства просыпаться – она стремительно врывается откуда-то, расцвечивая салютами черное небо одиночества; в нем проснулась крохотная толика глупого наладчика, собиравшегося переделать мир, но теперь-то он смотрел на все по-другому – с высоты своих новых знаний. Поэтому ничего не стал говорить, а лишь усмехнувшись, достал сигарету.