Текст книги "Одной ногой в США. Сделай шаг к своей мечте"

Глава 11. Утром – отель, вечером – пицца

Чтобы долететь из Парижа до Нью-Йорка, нужно почти восемь часов сидеть в плюшево-пыльном кресле экономкласса. Почти восемь часов вынужденного бездействия.

За все время полета три симпатичные бортпроводницы один раз объяснят правила поведения при экстренной посадке на землю и воду, единожды развезут ланч-боксы с курицей или рыбой и дважды пройдутся по рядам, проверив, все ли пристегнули ремни безопасности, – перед взлетом и посадкой. Так что из развлечений здесь – только дойти до туалета, невзначай бросая взгляды на других пассажиров, изучить в очередной раз уже изрядно потертые страницы журнала местных авиалиний или поглядеть через плечо соседа в иллюминатор.

А там… небо, бесконечно большое и межконтинентальное. Бескрайний ковер из кучевых облаков.

Сотня авантюристов и искателей приключений летят на другой континент, вместе с потоками тропических пассатов пересекая Атлантику. Не Колумбы, но, кажется, Америку всегда нужно немного открыть.

– Экскюзе муа, мсье, – хорошенькая, в синей, наглухо застегнутой форме авиакомпании Air France стюардесса стоит прямо над моим креслом, – пристегните ремень.

Про ремень – это мои догадки. Я не знаю французского. Париж был перевалочным пунктом рейса Москва – Нью-Йорк, так что единственное, что сипло вырывается откуда-то из горла:

– Sorry… I don’t speak Fre…

– Пристегните ремень, – мои оправдания стюардесса прерывает сказанной на почти идеальном английском фразой, никакая Галина Александровна не придерется, – мы заходим на посадку.

Щелкаю металлической пряжкой, и тут же начинает закладывать уши. Очевидно, мы уже изрядно сбросили высоту, а вокруг все еще голубые и высокие просторы неба. Когда внезапно…

Иголками проткнувшие воздух высотки. Манхэттен. Муравейник нагроможденных друг на друга зданий. Вне всяких сомнений это он. Отсюда, конечно, мало что разглядишь, но я через кресла по-лебединому вытягиваю шею. Едва ли не вжимаюсь носом в иллюминатор, пытаясь рассмотреть красный кирпич Бронкса и спокойную, почти по-сельски чинную роскошь Бруклина.

– Парфе! Не-сэ па? – сосед, кажется, тоже француз, шторой огромного пиджака прикрывающий плотное брюшко, смотрит на меня, широко улыбаясь. Спрашивает, хорошо ли, дескать?

И почему-то не вспоминается ничего лучше и правильнее, чем привычный, оставшийся далеко в родной Калуге Ксюшин…

– Манифик!

Я в аэропорту Кеннеди. От таких пространств колени даже слегка подгибаются. Мы приземлились минут двадцать назад и уже успели получить багаж.

Вокруг разноцветные шкафы-автоматы по продаже чипсов и бутилированной газировки, стойки с буклетами и аккуратно сложенными проспектами, большие указательные стрелки, одни из них настойчиво мигают, пытаясь изо всех сил обратить на себя внимание. А еще люди. Я стою в их толпе перед раздвижными дверьми, за которыми начинается она… настоящая Америка, результат долгих отборов и с таким трудом полученной J1-визы. Сейчас двери откроются и…

…мир наполняется шумом.

Я становлюсь участником нью-йоркского броуновского движения. Люди вокруг буквально бурлят, подобно кипящей воде.

– Hey, man! – два огромных афроамериканца, в широких шортах чуть ниже колен, обнимаются, почти по-боксерски хлопая друг друга по спине. Оба в бейсболках, сдвинутых козырьками на затылок. Оба после объятий сцепляются в своем особом, изощренном рукопожатии.

Недалеко от них тучный мужчина, по виду пастор, в строгом костюме и ермолке, бросает кейс на пол, обнимаясь с худенькой женой и оравой подбежавших детишек.

Чуть дальше несколько низеньких, до скелетной костистости худых малазийцев, один из которых, несмотря на свою субтильность, поднимает сразу три огромных сумки. За ними группа от природы пухлых латиносов, чьи волосы, что нити из тягучей черной смолы, плотно облепляют массивные, вспотевшие от нагрузки шеи. Европейцы с привередливыми, настороженными лицами. Темные, проволочно-курчавые парни из Центральной Африки.

В один момент я смешиваюсь с ними, становлюсь частью этой пестрой, разномастной толпы. Нелепой и в этой нелепости абсолютно совершенной. Толпы, похожей на лоскутное одеяло, в котором совсем не сочетающиеся кусочки образуют неповторимый узор. Но, несмотря на мою невключенность, первая мысль вспыхивает счастливой, горячей искрой:

«Я здесь свой!»

Толпа не отвергала. Не было ощущения холодной российской вокзальности, когда в сером полотне встречающих лиц так и хочется судорожно найти своих. Казалось, сам воздух здесь говорил: "Nice to meet you!"

Ни один из пассажиров не пытался ругаться с работниками аэропорта, выкрикивая: «Да где тут у вас туалет, черт вас подери?!» Ни одна дама за сорок, по всей видимости, даже не собиралась устраивать скандал с «вандалами», которые не уступили ей места, невзирая на горделивое: «У меня же ребенок!» А у эскалатора (о чудо!) не было очереди из толкающихся владельцев габаритного багажа.

Красочный водоворот из людей всасывал в себя, мягко принимая в свои объятия, а после – желтое такси, которое отправлялось в Сити, сердце города.

Телефон в кармане брюк вибрирует, видимо, уже несколько минут подряд. Я был так поглощен созерцанием окружающей действительности, что ответил не сразу.

– Алло?! – мой голос хрипит от напряжения. Приходится брать себя в руки, чтобы заставить его звучать тверже.

– Стас, ну что, велком ту Юнайтед Стейтс, как говорится! – слышу я в трубке голос Намика. Он уехал раньше меня, а теперь, наверное, радостно кривляется на другой стороне провода. По русской речи, как и по старым друзьям, быстро начинаешь скучать. – Как ты?

– Нормально… – я все еще не успел отойти от первого впечатления.

– А что такой серьезный? – смеется в трубке Намик. – Мы же в США, тут за такое на работу не берут! У тебя, кстати, как с ней?

Я оглядываюсь на толпу иностранцев, вместе с которыми летел из Парижа. Хорошие ребята, все студенты. Большинство имеют направления в Чикаго.

– Да я, наверное, с ребятами в Чикаго махну…

– С какими ребятами, зема? Всю жизнь мечтал увидеть озеро Мичиган?

– Чего?

– Я говорю… может, Чикаго? Классный выбор для тех, кто готов потратить пару тысяч зеленых, чтобы поплавать в Великих Озерах и поулюлюкать на матче «Чикаго Кабс», но для нас…

– Для нас – это для кого?

– Для работяг, Стас, для работяг…

– Ну?..

– Я так считаю, – на другом конце провода слышен вальяжный выдох, – если хочешь нормально поднять денег и не попасться в цепкую хватку безработицы, лучше Нью-Джерси места не найти.

– Ты сейчас там? – кажется, я понимаю, к чему он клонит.

– Ага. Уже как несколько месяцев роскошничаю в городке Вайлдвуд. Местечко – отпад! С работой никаких проблем, а с жильем даже лучше. Тут клевое foreign-комьюнити. Может, приедешь?

Я снова оглядываюсь на компашку ребят-студентов, с которыми прилетел одним рейсом. Опрятные ребята, на носу каждого второго очки Gucci, на лице каждого первого – улыбка. Намик прав: эта программа для большинства из них – развлечение. Совмещают приятное с полезным. Приятные тусовки в Штатах с полезной строчкой в резюме. В их родных странах пребывание в Америке, что золотой билет на фабрику Вилли Вонки. И никто не говорит по-русски.

– Слушай… – в глубине души все же появляется неясное опасение, – у меня же вроде как направление. «Бургер Кинг» и все дела…

– Брат, тут этих «Бургер Кингов» как грибов после дождя! Говорю же, мчи к нам. Здесь с работой никаких проблем! А с жильем я подсоблю, уж в этом ты не сомневайся.

Пу-у-уф! В десятке метров от меня шумно чихает автобус. Посадка. Скоро отправление. Ребята-студенты заходят внутрь, чуть ли не по-солдатски шагая. Много их там. Набиваются плотно, почти как шпроты в жестяной банке.

– Стас?

– Намик, да… – отрывисто и решительно щелкаю ручкой багажной сумки. Первые решения приходится принимать очень быстро, – спасибо тебе за предложение! Я еду.

Вот так, волей случая и своевременного ответа на важный телефонный звонок, я оказываюсь в паре сотен километров от того места, куда мне надлежит явиться в соответствии со справкой.

Вместо Великих Озер – ровная каменистая гряда Восточного побережья. Вместо промышленных районов – сонные туристические тропы.

Намик помог, как и обещал.

Мы с ним тут же встретились в местном кафе.

– Ну как добрался, Стас? – спрашивает он меня, беря в руки только что купленный здоровенный бургер. Я оживленно рассказываю обо всех приготовлениях, поездке и впечатлениях, а он слушает, откусывая чуть ли не половину, и начинает его жевать, став похожим на хомяка.

Я продолжаю:

– …Прикинь, хотел сразу после первого курса рвануть, а получилось на месяц позже. После того как России удалось договориться со Штатами. Как только программе «Ворк энд Трэвел» дали зеленый свет, я тут же взял билет.

Вижу, как брови Намика удивленно ползут вверх:

– Так ты «первач», что ли?

– Ага, – прерываюсь на полуслове. Что-что, а это мне проблемой не казалось вовсе. – А что, собственно?..

– А то, что студентов первого и пятого курсов до программы, по идее, не допускают. Ну ты даешь!

– Это почему же? Я же все документы собрал, – вообще ничего не понимаю.

– Запрещено это, потому что ты остаться можешь.

– Как это?

– Ну смотри, – Намик вытирает рот салфеткой и начинает жестикулировать. – Ты на первом курсе. Только, так сказать, вступаешь в жизнь. Тебе этот универ что есть, что нет – прилетишь туда, глянешь на тамошние небоскребы и того и гляди решишь оставить родную Калугу.

– Подожди… – я пытаюсь возразить.

– Брат, это я тебе рассказываю, как они могут подумать. Они старшаков с пятого по той же причине не берут. Дескать, приедут со своими дипломами у честных американцев места рабочие отнимать, – Намик доел бургер, запив его апельсиновым соком, и добавил: – Короче, не парься, устроим тебя и жилье найдем.

Вот это да! Удивительно, как мне мало того поставили штамп, еще и пожелали счастливого пути. А я беру и ко всему прочему устраиваюсь не по распределению. Но все, что ни делается, – к лучшему.

Я решил выкинуть из головы лишние мысли и сосредоточиться на работе, которую порекомендовал Намик.

Так, вместо горячего масла во фритюрницах и настойчиво-позитивных выкриков «Свободная касса!» меня встретил с распростертыми объятиями хаускипинг в отеле Surf side городка Вайлдвуд и треп с отдыхающими пенсионерами в редких, а потому таких ценных перерывах.

С раннего утра – смена начинается немногим позже рассвета – планерка с владельцем отеля «Элом», торжественное (!) вручение графика уборки номеров, облачение в рабочую форму, проверка свежести рубашки и правильно завязанных шнурков на ботинках, а после – отведенные рабочие часы. Тут все систематизировано. Американцы страстно любят считать и учитывать. Кажется, даже в моей работе присутствует какой-то незримый аудит. Зеленая тряпочка и мутно-синяя жидкость для зеркал и стеклянных поверхностей, похожая на поварскую лопатку тыкалка для заправки простыней (слава богам, жители самой свободной страны слишком любят жизнь и не вправляют одеяла в пододеяльники), набор из шампуня, кондиционера и геля для душа – на полочку под зеркалом. Всё на своих местах.

А еще, конечно, ненапряжная болтовня с постояльцами. Я рад любой практике языка, так что никогда не игнорирую попыток начать беседу.

Иногда, бывает, доходит до смешного.

– Юноша, до чего вы худенький! – седая, немного похожая на пуделя пожилая дама, явно католичка, смотрит на меня в трюмо. В руках у нее еще не надетые серьги. – Вы, наверное, совсем забываете есть, с такой-то работой…

– Что вы, мэм. («Мэм!» – и никак иначе. С обращением здесь нужно быть осторожным.) Все просто отлично, спасибо!

– Какой у вас акцент забавный! Вы приехали из другой страны?

– Именно, мэм. Я из России.

– Jesus Christ! – ну точно католичка. – У вас же жутко холодно! Теперь понятно, почему вы такой худой. Не могу представить, через что вам пришлось пройти, чтобы выбраться из этой жуткой Сибири.

– Простите, мэм?

– Сибири! Я читала Чехова, – пожилая дама смешно плюется, произнося непривычный ей «х». – У вас ведь даже дорог нет!

Очевидно, в сознании этой леди Чехов если и умер, то совсем недавно. И шокировать ее, объясняя, что сейчас 2003 год, я не собирался.

Впрочем, не все американцы такие. Моему удивлению не было предела, когда в ходе одной из бесед пенсионер, дедушка лет за семьдесят, узнав, откуда я, подобрался в плетеном кресле и выпалил:

– Россия? Потрясающе! Я как раз искал, кого бы спросить о Седьмой симфонии Шостаковича?

– П-простите, сэр? – от американской интерпретации звуков «ш», «ч» и «т» меня немного уносит в космос. – Вы сказали, Шостаковича?

– Верно! Как вы думаете, его музыка действительно помогла Ленинграду пережить блокаду? Или это плоды советской пропаганды?

Наверное, лучшей практики разговорной речи и придумать невозможно.

Так или иначе, смена заканчивается, и можно идти на вторую работу, забыв на время обязанности хаускипера и став до вечера trash guy в одной из местных пиццерий, или, другими словами, уборщиком мусора.

В час пик – так называемую «запару» – мусорные корзины наполняются чуть медленнее, чем летит ракета класса «земля – воздух».

Моя задача – не допустить гастрономически напряженной ситуации в мире доверенной мне пиццерии. Такую почти что дипломатическую работу американцы называют «спрежтайт».

Любому другому работа могла бы показаться тяжелой, слишком грязной или бесперспективной. Я видел, как парни через пару часов после начала смены, даже как следует не прочувствовав на себе особо загруженные часы работы, подходили к менеджеру, по пути срывая с себя бейджик, и говорили что-то вроде:

– Нет, друг, эта работа не для меня.

– Доработай хотя бы день! – менеджер все-таки стойкий парень и ответственный руководитель. Держит себя в руках и общается спокойно тогда, когда в России такой спец уже бы рвал и метал. Нельзя. В Америке развита корпоративная этика.

– Nope, nope, nope! – трясет головой. – Не могу я так.

Я, впрочем, особых страданий не испытываю. Самые разные лица и расы вокруг, разнообразные акценты и по-американски громкое общение – я работаю ради этого, ради практики и погружения в звездно-полосатую настоящесть.

Ну а потом – домой.

Намик не обманул, когда сказал, что поможет с жильем.

Вайлдвуд – отличный город для студенческой, работающей и просто находящейся в поисках своего пути молодежи. Типичное жилье для таких, как я, – трехэтажный дом, сверху донизу заставленный односпальными кроватями. В каждой комнате их по несколько штук, все комнаты имеют смежный коридор и выход к общей кухне. На ней я часто пересекаюсь с другими ребятами.

Самые классные из них – Фернандо и Хуан. Худощавые колумбийцы, братья. Приехали по той же программе, что и я, а теперь зарабатывают деньги, чтобы отправиться в кругосветное путешествие. По крайней мере, Хуан зарабатывает. Он в их дуэте самый спокойный и рассудительный. Фернандо же забавляет меня напускной резкостью и отрывистостью наших периодических бесед:

– Хай, Фернандо! – приветствую его, стоя в дверях. Он как раз моет посуду после завтрака.

– Хай!

– Как дела, амиго? Отличный день, чтобы захватить мир?

– Фак ю! – выбрасывает фразу в воздух, как бы провоцируя, а сам улыбается во все тридцать два.

Такое вот непринужденное общение.

Ребята действительно классные. Каждый из них впахивает в две смены в разных учреждениях, с пяти утра до обеда в одном месте, затем после обеда в совершенно другом, как, собственно, и я, а после – приходит домой, чтобы тут же окунуться в бурлящую, порой слишком пьяную и веселую жизнь. Именно это поражает больше всего. То, как без оглядки на позицию родителей, общественное мнение и устоявшиеся стереотипы эти ребята делают то, что считают нужным. Работают на самых разных должностях, сочиняют музыку или просто валяют дурака, пытаясь понять, кто же они на самом деле.

Но не поступают в институты с родительской подачки, чтобы к двадцати двум годам обнаружить себя в костюме жениха, который готовится строить новую, непонятную, далеко не всегда кому-то нужную семью.

Если Америка чему-то и учит, то самостоятельности и ответственности за то, как ты проживаешь свою жизнь.

Спустя три пролетевших, как один день, красочных месяца практики я возвращаюсь домой.

В этот же день я сижу на кухне и доедаю вкуснейший борщ (о, как же я скучал по маминой стряпне!).

Мама наливает чай и передает кружку мне. Ее глаза искрятся от счастья – я уже успел ей рассказать вкратце о жизни в США. Мне кажется, что она не только радуется за меня, но и как бы зарядилась этой энергией, вспомнив свое пребывание в Штатах.

Теперь я знаю, что точно полечу еще. Что любой ценой сдам следующую сессию экстерном и полечу опять в Нью-Джерси, обратно к своим новым друзьям, интересной, хоть и грязной работе, к жизни, в которой никто мне не диктует свои условия и где я сам волен выбирать, что мне делать сегодня, завтра, через месяц.

Папа стоит, прислонившись к стене возле окна и скрестив руки на груди. Несколько проступивших морщин на лбу, взгляд немного с укором.

Он ничего не сказал в тот момент, но я четко прочитал в его взгляде: «Жизнь твоя, конечно же. Но хорошо подумай, надо ли это тебе сейчас».

Конечно же, я подумаю над этим, когда буду подавать документы на повторный визит в США. И даже когда буду подниматься следующим летом по трапу аэробуса, который уже через пятнадцать минут отправится на другой континент. Но меня так впечатлила первая поездка, что я вряд ли буду сомневаться в правильности своего решения.

Глава 12. В одну реку дважды

Странное чувство – приезжать во второй раз.

Дороги, по которым уже ходил, здания, в которых был, и улицы, по которым гулял впервые.

Снова еду из аэропорта до города, лицом прилипнув к оконному стеклу. Вновь наблюдаю взрывной американский колорит, переплетение самых разных культур и народностей, а также провожаю взглядом небоскребы даунтауна и встречаю спокойную рябь туристической, одноэтажной набережной.

Как будто никуда не уезжал. Как будто и не было никакого возвращения на родину, второго курса университета и досрочно сданной летней сессии…

– Ладно, Шамаев, – экзаменатор, уставшая тетя в «парадной» блузке с рюшами, смотрит на меня поверх очков, – поговорим об особенностях научного перевода…

– Конечно! – выпаливаю я.

В июне я должен лететь в Америку, а не сидеть на деревянных университетских лавках, нервно комкая зачетку. Надо показать, что я готов.

– В чем основная сложность перевода медицинских текстов? – ее коронный вопрос. На лекции эта дама с таким возбуждением обсуждала переводы инструкций к парацетамолу, что даже забывала вдохнуть, отчего синела и немного походила на водяного.

– В знании значений латинских корней.

– Например?..

– Ну, скажем, корень «алг» означает боль…

– Да-да!

– Так что встречается в наименованиях обезболивающих.

– А еще? – кто бы знал, что для женщин за сорок латынь может звучать мелодичнее всяких комплиментов. Закусила губу и смотрит на меня пристальнее всякого дознавателя. Мой личный офицер таможни, последняя инстанция на пути обратно в Нью-Джерси.

– Скажем, корень «энзим» заимствован из греческого…

– И означает? – кажется, что на губе у нее скоро появится мозоль.

– Означает «фермент». Встречается, например, при переводе слова «вобэнзим».

Шлеп! На стол падает зачетка с каллиграфически, как по трафарету выведенной пятеркой. Экзаменатор смотрит на меня ехидно, но с одобрением.

– Что ж, Шамаев, до свидания. Жалко, не придете ко мне летом, – так и говорит: «Поезжай, дескать, в свою Америку».

Вот и приехал. В чужую страну и культуру, но как будто бы домой.

Думаю, каждой стране история придает свою особенность. Италии с римским прошлым и средиземноморской диетой досталась легкость характера, России – сложность карьерного роста, а США – способность создавать рабочие места для всех и каждого. Может, тому виной годы Великой депрессии, а может, врожденное стремление к успеху в работе.

Не успев как следует отдохнуть после прилета в Штаты, я уже на смене.

Вновь вернулся на то же место: уборка номеров многоэтажного отеля, хаускипинг. Продолжая во вторую смену работать уборщиком мусора в пиццерии: менять сотни мусорных пакетов, вновь нарезая круги по всему залу со скоростью, сравнимой разве что с Усейном Болтом в пик его спортивной формы.

Старая работа, старые друзья. Фернандо и Хуан, братья из тропической Колумбии, с которыми мы встречались еще прошлым летом, тоже здесь. Волею судеб мы снова живем под одной крышей и пересекаемся в то же время, что и прежде: ранним утром за завтраком и вечерами, когда каждый из нас отработал две смены.

Восемь вечера. Я рассказываю о своей жизни в России и тут узнаю, что парни побывали в кругосветке.

Мы ужинаем на заднем дворике нашей общаги, а мне кусок в горло не лезет. Хочется расспросить обо всем.

– Ребята, просто не могу поверить, что у вас получилось! Когда я уезжал, вам ведь конкретно не хватало.

– Угу, – несмотря на разницу в возрасте, жуют и кивают они совершенно одинаково.

– Сколько там было?..

– Фернандо сильно выбился из графика, – Хуан, как всегда, говорит первым. – В конце лета мне удалось заставить его тусить поменьше…

– Фак ю! – шутливый толчок в плечо старшего брата. – Сам-то каков! Тебя вообще во все бары пускали.

– …и мы все-таки собрали нужную сумму.

– Невероятно. Не представляю, как можно собрать двадцать тысяч за лето, – ковыряясь вилкой в цыпленке, складываю и умножаю их почасовые ставки в голове.

– Восемнадцать! – когда они говорят синхронно, кажется, что общаешься с роботами. Киберпанк какой-то.

– Перед тем как поехать, – продолжает Хуан, – мы всё посчитали. Со всеми издержками и деньгами на непредвиденные расходы получалось около восемнадцати штук зеленых на нас двоих. Мы уехали всего через месяц-полтора после тебя.

– И сколько стран посетили?

Безуспешно пытаюсь не округлять глаза слишком сильно, когда киберпанк-братья вместе, как не сговариваясь, отвечают:

– Около двадцати.

Около двадцати… Подумать только. Путешествие в Америку для меня было чем-то невероятным. Голова чуть не взорвалась от напряжения, когда я первый раз приземлился в Нью-Йорке.

Смотря на себя буквально несколько лет назад, я понимаю, что был совершенно другим. Стасом – своим парнем в хип-хоп тусовке, Стасом – единственным помощником мамы в ее непростом деле. Стасом, который живет в Калуге, водит девочек в театр и кафешки. Но вовсе не тем, кто я есть сейчас.

А эти ребята чуть старше меня из тропической страны в Южной Америке испытали это «около двадцати» раз подряд! Может, доллар – это и не волшебная палочка, но точно отличная психотерапия.

Утром я снова на работе. Сегодня мне везет чуть меньше, чем обычно, – приболела сменщица. Так что вместо привычного списка номеров мне предстоит привести в божеский, буржуазно-привлекательный вид все шестнадцать. Двойной американо.

Если сверхурочная работа оплачивается, и оплачивается хорошо, то за разговоры с Элом мне никто не накинет ни цента. А жаль. Эл, типичный гражданин своей страны и мой начальник, на месте сидеть просто не умеет. Волчком крутится по всем этажам, от двери к двери, от окна к окну. Словно каждый раз, когда он дает слабину и решает поплевать в потолок пару часиков, из стены его отеля выпадает кирпич. Седоватый, коренастый дядька в майке, шортах и натянутых чуть ли не до колен носках любит появляться в самый неподходящий момент.

– Хай, Стас, как дела? – круглая, как футбольный мяч, голова появляется в дверном проеме.

– Господи! – от неожиданности бьюсь головой о керамику раковины. Я как раз протирал под ней, когда этот янки, фанат бейсбола и голосования за республиканцев, решил нанести визит.

– Смотри, аккуратнее с раковиной! Сломаешь!

– Да, сэр! Извините, сэр! – улыбнулся я, но Эл, похоже, не обратил внимания на мой полушутливый тон. – Все в полном порядке.

Он стоит еще пару минут, качаясь из стороны в сторону, затем внезапно проявляет подозрительность и подходит к заправленной кровати. Буравит ее взглядом, как бы проверяя, не расправится ли белье под силой его мысли.

– Все в порядке, сэр? – пытаюсь сдержать смех.

– Да! – наконец-то он оставляет кровать и, немного по-солдатски выставив пузо вперед, спрашивает: – Как шампуни?

О господи! Вот ведь пристал, что мне на это ему сказать? Шампуни как шампуни.

– Отличные! Просто загляденье… – я вижу его неодобрительный взгляд и добавляю: – Сэр!

Вот теперь все в порядке. Эл улыбается.

– Именно! Вот поэтому, мой мальчик, я голосовал за Буша! – выдает он и удаляется из номера с гордостью человека, выполнившего свой долг. Такая вот гремучая смесь из типично американского вида, горячей любви к шампуням и Бушу.

Несмотря на порой слишком утомительную рачительность, Эл – классный босс. Его сын Марк на десять лет старше меня, а жена Регина много лет назад приехала из Литвы. По-русски она старается не говорить из-за неприязни к России, да и шпроты последний раз видела в далеком детстве, но сама ее принадлежность к бывшему СССР делает меня и семью Эла роднее.

Больше нет сил сохранять статус-кво. Нет смысла притворяться, что мое пребывание здесь, в Штатах, – просто культурологический опыт студента языкового факультета. Я не хочу возвращаться в Россию. Работа, проживание с такими же ребятами, как я, Эл с его шутками и гарантированной работой – все это захватило меня.

– Эл? – решил я через пару дней обратиться к нему.

– Да, сынок? – удачный момент. Он как раз инспектирует водопроводные трубы. Пытается разглядеть микротрещины или заставить самые хлипкие сдаться без боя. – Какие-то проблемы?

– Нет. Просто хотел поговорить с вами, спросить, э-э… – кто бы знал, как трудно мне сейчас выдавливать из себя эти слова, – совета.

– Открывай окна до уборки, а не после – так не придется дышать хлоркой.

– Нет. Другого совета, – я все-таки решаюсь, – я бы хотел остаться здесь… в Штатах.

В один миг Эл теряет свой шутливый, немного балагурный вид. Вынимает руки из карманов шорт и скрещивает их на груди. Так лучше видно, что ему много лет и прошел он, по всей видимости, через многое.

– Сынок, ты меня пойми. Работник ты хороший… – щелкает языком, как бы в поисках нужного слова, – ответственный. Но я бы на твоем месте вернулся.

– Почему? – на такой ответ я, признаться, не рассчитывал.

– Потому что надо закончить образование. Ты же студент, так?

– Так.

– Вот и учись, а после, как закончишь, – возвращайся назад. Не надо упускать эту часть жизни.

– Но ведь… – договаривать уже поздно.

Эл засунул руки в карманы и теперь идет в сторону бюджетных номеров для отдыхающей молодежи. Нет смысла ему объяснять, что, согласно правилам программы, к участию допускаются только студенты второго, третьего и четвертого курсов. Если я предпочту родные холода и университетские стены американскому Восточному побережью, останусь дома до получения диплома, то уже не смогу вернуться назад.

Конечно, у мамы за последнее время здорово расширился бизнес. Теперь она окончательно превратилась в деловую даму. Так что в нищете мы не останемся. Но Америка… останется лишь в воспоминаниях. Единственное, что получится сделать, – заставить всю полку в своей комнате фотографиями, сделанными за время поездок.

Ехать домой мне все же приходится. Окончание летних каникул, подступающая учеба, советы Эла и телефонный разговор с родителями меня убедили. Пора обратно. Может, сыграли роль папины слова, когда он после получасового встревоженного монолога мамы взял трубку и коротко, как бригадир пожарной команды, бросил:

– Сын, возвращайся! Нечего тебе там делать.