Текст книги "Узники вдохновения"

– Неправда! Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Предлагаю тебе руку, но сначала нужно добиться признания в Америке. Дождись меня и береги себя!

Лишь повесив трубку, Ирина сообразила, что говорила так, будто Майкла не существует. Вспомнила, как он сказал недавно: «Мы спим вместе, но иногда у меня такое чувство, что ты мне не принадлежишь», а она ответила: «Я и себе не принадлежу. Только творчеством может быть оправдана сознательная жизнь и смысл, который вложил в нее Бог».

Майкл ее любит. А она? Лучше не углубляться. Со стороны кажется, что они понимают друг друга, но это иллюзия, одни и те же слова имеют для них разный смысл. Каждый представляет для другого тайну, в которую могла бы проникнуть любовь, и то до определенных пределов, поэтому даже люди любящие и подолгу живущие вместе на самом деле остаются одинокими. Загадка личности непостижима до конца.

В эту ночь Ирина не могла заснуть от возбуждения и попыталась осмыслить итоги своего пребывания в Штатах. Похоже, наметился выход из кошмара и неразберихи, которые продолжались первые полгода. Но по-другому и быть не могло! Теперь все потихоньку нормализуется, во многом благодаря Майклу. Океан тоже действует положительно, поддерживает здоровье и работоспособность. Одно плохо – нехватка общения и книг, хотя Майкл старается, приглашает в гости журналистов и других людей, с которыми можно говорить о живописи. Жарким августовским днем вместе с друзьями ездили в Норволк на фестиваль искусств, который произвел на Ирину огромное впечатление, она даже решила остаться и еще раз посмотреть все снова, так было потрясающе интересно и весело. «Да, – подумала она, – прав был Сэм: Америка – страна огромных возможностей, но, чтобы ее покорить, надо выкладываться полностью, а я все-таки ленюсь».

В этот период осознание своего предназначения, вера в призвание были в ней как никогда сильны. Ирина понимала: нельзя останавливаться на достигнутом и впадать в эйфорию от первого успеха. Осуществление мечты требует работы, работы до упаду, она не имеет права ждать прилива сил или вдохновения. Времени нет.

Еще и Майкл подстегнул:

– Я договорился о встрече с одним знакомым журналистом, он пишет о художниках, видел твои картины и хочет знать, что появилось нового.

Ирина еще больше вдохновилась. В августе закончила натюрморт, который восхитил Майкла, и подправила уже проданную работу – недавно галерея Кристи купила четыре картины по две тысячи долларов. За вычетом пятидесяти процентов получилось не так много, но это только начало. Большую часть денег Ира положила на специальный счет: когда накопится много – купит большой дом с прекрасно оборудованной мастерской и огромным залом для демонстраций картин, вызовет к себе всех родных. Небольшую сумму все же пришлось потратить на жилетку и красивую рубашку: у нее же совсем нет летних вещей, ведь она ехала в осень. После нью-йоркских магазинов, как всегда, прошлись по музеям, а заодно – по соседству – заглянули в зоопарк и наконец отправились обедать в китайский ресторан, где китайцы опять кормили ее бесплатно. Она мысленно поблагодарила Аллаха за то, что совершенно незнакомые люди так тепло к ней относятся.

Но состояние самодостаточности посещало художницу ненадолго. За гармонией всегда стоит сила, стремящаяся ее разрушить. В соответствии с законами природы, чем совершеннее гармония, тем сильнее сопротивление этих сил. Ирина даже не поняла, с чего началась депрессия, а за ней потянулись неудачи, стала распадаться нежная ткань мечты. Ее мучило невнятное беспокойство, неудовлетворение. Чем? Она толком не знала, но ощущала безымянную опасность. Работа не шла, пришлось даже уничтожить несколько картин. Опять появился противный, отравляющий существование страх – пойдет ли работа завтра, сможет ли она выполнить контракт, не иссякло ли пугливое вдохновение навсегда? Два дня Ира провела в преступном безделье, метании по квартире и наконец решила съездить в Сохо, показать свои самые сильные, по ее мнению, работы. Там их похвалили, но предложений не поступило – авангарда везде достаточно. Чтобы исправить настроение, решила заехать к Кастелли, поглядеть на собственные полотна, однако на прежнем месте их не нашла. Обегала все залы – проданы? Но почему ее не известили и где деньги? Ирина разыскала менеджера, который кое-как мог объясняться по-русски. Он наморщил лоб:

– Картины Исагалиевой? Сняты с экспозиции. На них пока нет покупателей. Художников много, всем нужно выставляться, у нас очередь.

Это был удар ниже пояса.

– Я могу их забрать? – спросила Ирина упавшим голосом.

– Не думаю. Они останутся в залог. Ведь вы получили свои деньги, а мы свои нет. Верните аванс, тогда заберете работы.

Она приехала домой и бросилась к океану. Долго стояла по щиколотку в прибрежной пене, но не почувствовала облегчения. Океан, всегда приносивший свежесть и радость, выглядел огромным бездушным пространством, в котором она так безжалостно одинока и неудачлива. «Я молода, красива, я даже талантлива! Господи, за что мне такая судьба?»

Майкл, вернувшись домой, застал любимую женщину в слезах.

– Что случилось?!

Всхлипывая, она рассказала ему о поездке в Нью-Йорк.

– Мне нужно так мало для счастья: чтобы мои картины висели в галереях, в домах людей и радовали глаз!

– Мало? – с грустью спросил он. – Ты хочешь всего. И слишком быстро.

– Я не могу ждать. Что-то внутри меня раскручивается со страшной скоростью, и я не управляю этим процессом. Мне страшно. Мне очень страшно!

– Успокойся, все придет в свое время. Меньше философствуй и больше работай, тогда в голову не будут лезть глупые мысли. А Кастелли снова вывесят твои полотна, куда им деваться? Иначе не продать. И у тебя есть заказы от Кристи, чего же еще?

– Всего на шесть картин, и то, если понравятся.

– До сих пор же нравились! Шесть – это очень много. Говорю тебе, работай, и все будет о'кей. У нас сейчас другие проблемы.

Ирина взглянула удивленно – обычно проблемы возникали только у нее и служили причиной спада в настроении.

– Да, да, – печально подтвердил Майкл. – Представь, хозяин дома просит меня съехать, его не устраивает беспорядок и краски в квартире, а другие жильцы недовольны, что ты рисуешь на общей террасе, их раздражают запахи.

– Где же мы будем жить?

Майкл некоторое время собирался с духом, потом, словно извиняясь, произнес:

– У меня временные трудности с работой, я задолжал своим рабочим и не могу сейчас снять другую квартиру. Но у меня есть дом в чудесном месте, на берегу Онтарио, рядом национальный парк и Ниагара. Чистый воздух, лес, тишина, неземная красота – тебя ничего не будет отвлекать, а я поищу занятие в Чикаго, у меня там старые связи.

– Так далеко?

– От Сиракьюз, где я учился в университете, близко, и вообще, это штат Нью-Йорк, только на севере, ближе к канадской границе.

Ирина плохо представляла себе географию и территориальное деление страны, но собственное жилье – лучше, чем квартира в дешевом доходном доме, она еще не забыла стемфордские страдания. И потом, разве у нее есть выбор? Оставался главный вопрос.

– А мы сможем оттуда ездить в галереи?

Майкл обрадовался, что Ира не возражает против переезда. Все-таки замечательная женщина – без претензий, любит и понимает его. Воскликнул с энтузиазмом:

– Как только понадобится! И друзей буду привозить – на машине до Нью-Йорка всего четыре-пять часов.

Они скоро собрали свой нехитрый скарб, который весь поместился в просторном автомобиле, и рано поутру двинулись в путь. Ирина радовалась переменам, обещанной благодати нового места. Ее внутренние часы спешили, создавая напряжение, а быстрая езда притупляла ощущение катившегося к закату времени.

9

Ночь перед отъездом художница провела в хлопотах и в машине крепко уснула. На заправке Майкл не стал ее будить, купил сандвичей, минеральной воды, продуктов на первое время и продолжал гнать, чтобы засветло обустроиться в доме – он не был там очень давно и плохо представлял, в каком состоянии находится хозяйство. Стоял конец октября, и если в Стемфорде еще купались, то здесь, на севере и в лесу, холод уже давал о себе знать. Надо заготовить дров, истопить печь, чтобы просушить помещение, включить электричество и наладить подачу воды по самодельному водопроводу из озера. Он загнал машину под деревянный, позеленевший от мха навес и выключил мотор.

Наступившая тишина разбудила Ирину, она открыла глаза и невольно воскликнула:

– Какая красота!

На фоне сочной зелени елей и сосен празднично смотрелось золото кленов, берез, осинника – совсем как на родине, в Тарусе. Но этим сходство заканчивалось. Дом был лишен всякого архитектурного облика. Простой параллелепипед без пристроек, сложенный из половинок бревен, даже не проконопаченных. Внутри – несколько небольших комнат, в одной – электрический камин и телевизор, в другой – кухня с железной печью и микроволновкой, пружинные матрацы прямо на полу в спальне и мутное от пыли зеркало, а над всем этим – запах сырости. Ирина сразу начала свистеть бронхами и поспешила распахнуть двери и окна, вынести мусор, который, казалось, копился годами. Майклу удалось наладить помпу, и из крана пошла вода – уже облегчение. Заиграл огонь в печке, мужчина снял с гвоздя огромную чугунную сковороду и зажарил яичницу с беконом, открыл бутылку сухого вина, но женщина чувствовала себя обманутой.

– И почем тебе обошлась эта недвижимость? – без всякой иронии спросила она.

– За бесценок. Тут жил лесник, он уехал. Студентом я приезжал сюда с ребятами удить рыбу.

Майкл благоразумно промолчал о том, что жена лесника повесилась на перекладине в сарае.

– Не представляю, как я буду здесь жить одна, без книг.

Ночью Ирина видела во сне Сережу. Она ему рассказывает, куда попала, пытается строить планы на будущее. И так они спокойно и легко беседуют, как всегда понимая друг друга с полуслова, обсуждают пейзаж вокруг дома, Сережа говорит, что завтра ей тут понравится. Потом рассматривает ее картины, делает интересные замечания и хвалит. Она счастлива.

Проснулась в хорошем настроении. Шторы отсутствовали, и внутренность дома была залита солнцем, блестели покрытые лаком дощатые полы, которые вчера тщательно вымыл Майкл, за окном под яркими лучами искрилась уходящая в бесконечность озерная гладь. Мужчина и женщина, оставляя следы на сером крупном песке, подошли к самой кромке прозрачной воды. Обнявшись, они радовались свету и теплу, наблюдали за далеким парусником, над которым кружились чайки. Там и тут, оживляя стекло озера, плескала рыба, и только эти звуки да щебетание птиц нарушали живую тишину. Прекрасен мир! Бесконечна жизнь! Художница даже всхлипнула: Майкл сказал правду – красота необыкновенная, умиротворяющая, словно отсюда ближе к Богу.

После завтрака ездили на Ниагару, где Ира зачарованно смотрела на радугу в брызгах воды, напомнившую ей алма-атинское детство, потом Майкл уехал в Чикаго, а она расстелила на полу газеты и принялась разбирать полотна. Отложила те, которые надо исправить, с удивлением обнаружив, что именно на эти недостатки во сне указал Сережа. Попутно пришла к интересному выводу: рисуя, она не только передает свои впечатления, но и постигает саму жизнь через творческие эмоции. Ее собственные картины открывали перед нею вселенную еще непознанных чувств, неоформленных идей.

Весь день, такой ясный и добрый, она подправляла старые работы, вечером плотно поела и заснула с одним желанием – снова приняться за дело. В голове теснились совершенно новые замыслы и непривычные образы, которые во сне приобретали форму. Как долго она ждала этого непонятно откуда берущегося толчка, озарения, открывающего неизведанное! Вот она, новая серия! Скорее бы утро, скорее свет, чтобы перенести на полотно то, что вызревает глубоко внутри, но уже готово вырваться наружу.

По заведенному правилу художница начала сразу несколько полотен. Когда на первом проявился колорит, сама удивилась – так он отличался от прежнего, но, пожалуй, именно его она видела во сне. Еще более необычными оказались стилистика и сюжеты. Герои те же – мужчина и женщина, однако не голые, а одетые, то ли старомодно, то ли театрально. Он в черно-синем фраке с красным бантом, в цилиндре и – о, чудо! – в остроносых белых полуботинках на пуговицах. Она – в красном макси и без ступней (хотя бы это привычно), но в шляпке-бабочке. Все болезненно изломано, изобилует углами – стены комнаты, поднятые плечи, согнутые локти. Если в картинах для Календаря нет ни одной прямой линии, то здесь они просто режут глаз – жирные, черные, к месту и не к месту. Между женщиной и мужчиной нет контакта, она тяготится этой связью и следует за ним по необходимости, вид у нее гордый и одновременно обреченный. Мужчина пытается удержать женщину, падает перед ней на острое колено, но она отворачивается, и три абстрактных глаза бесстрастно наблюдают за несчастливой парой сверху. Серо-синие краски звучат тоскливо, а красный ассоциируется с болью.

Три другие полотна из этой серии можно назвать финальными. Везде та же женщина, но в красном платье и с непокрытой головой, черты лица лишь слегка прорисованы. В «Последнем танце» она без сил повисла на знакомом партнере в цилиндре, а он продолжает яростно вертеть ее в танце, не обращая внимания на часы, уже отмерившие время жизни. На двух других полотнах женщина одна, от мужчины остался лишь портрет, неконкретное лицо – знак мужского начала. В «Корриде» она явно устала с ним бороться и стоит у шеста с опущенной мулетой. А в картине «Прочь!» на портрете даже не мужчина, а монстр, протягивающий к женщине жадные руки с растопыренными пальцами, а на полу и стене его грубые башмаки оставили фасолины черных следов[53]53
  К сожалению, последнее полотно не оригинально, оно – явное подражание картине Матисса «Печаль короля» (La tristesse du roi).


[Закрыть].

Этот печальный ряд полотен спонтанен и одновременно давно и глубоко прочувствован, он отражает ее собственный горький путь познания. Художница выразила эмоциональное постижение дегуманизации, которая поразила цивилизованное человечество и в США была выражена ярче, чем в России 90-х годов XX века. Ирина изобразила изломанных, не совпадающих друг с другом людей, живущих вместе поневоле, без любви и остающихся одинокими.

Работа над серией продвигалась быстро. Погода благоприятствовала, и большую часть времени Ирина устраивалась на берегу озера, вонзая ножки этюдника прямо в песок. В доме темнело рано, а так она продлевала время творчества на два-три часа. В кухню забегала только погреть руки и выпить горячего кофе, но не расслабиться. Она спешила. Скоро дни станут короче, начнутся настоящие холода, ветра и придется возвращаться под крышу.

Майкл приезжал редко – подвернулся выгодный заказ, не было даже выходных, чтобы сводить Ирину в кино и рестораны. Как всегда, она тяжело переживала одиночество, тем более здесь, в лесу, спасалась телефонными переговорами с родными. Майкл только похож на Сережу, но не он. Рядом был тот, кто любил ее, но не было тех, кого любила она. Мама Рая, Аташка, мамулечка… Почему все оставили ее? Ведь без любви невозможно никакое творчество!

Когда становилось невмоготу, как по заказу – с подарками, с материалами для живописи и нежными объятиями, – являлся Майкл. Серия ему нравилась своей неожиданностью и непохожестью на предыдущие, возможно, за эти картины дадут хорошие деньги. А букет, который Ира написала в промежутках, когда сбивалась работа над основной темой, просто привел мужчину в восторг. Дело, конечно, вкуса, потому что цветы в вазе производят жутковатое впечатление. То, что они мертвые, – полбеды, лепестки и особенно листья смахивают на шерстистых насекомых, а произрастают из толстого кривого корня, откровенно напоминающего потемневший от прилива крови мужской член. Ощущение, несомненно, сильное, только странное. Но, скорее всего, Майкл не лукавил: рисовала бы Ирина лучше или много хуже – эта живопись казалась бы ему прекрасной, потому что он любил ее автора.

Чем реже наведывался хозяин в дом на озере, тем более бурными были ночи любви. Для художницы это сделалось мучительно! Топорщилось все нутро, которым она хотела бы, но не могла управлять. Но нельзя, чтобы Майкл почувствовал. Она несправедлива к человеку, который делает для нее больше, чем может. Только благодаря ему она еще живет на свете! Он чудесный, он замечательный, он единственный, кто остался верен! Но чем отчаяннее она отдавалась ему, тем больше он напоминал ей мужа и тем сильнее она по мужу тосковала. Ее отношения к Майклу изначально держались на благодарности, потом на страсти. Охлаждение страсти превратило их в обыденность. Еще не осознанная, заурядность угнетала, доводила до беспричинных слез.

Майкл успокаивал любимую, такую хрупкую, нежную, уставшую от многочасового сидения за мольбертом. Бедняжка! Скоро он получит хорошие деньги и займется продажей ее картин, тогда она сможет отдохнуть и жить достойно, а не страдать в этой жалкой лачуге. Он обнимал дрожащее от напряжения тело, и Ира затихала, а мысль ее переносилась за много тысяч километров отсюда, на Аэропортовскую улицу. И вдруг ее словно молнией пронзило: «Я не люблю Майкла. Я люблю Сережу. Люблю до боли в сердце и не могу без него жить».

Осознание истины повергло Ирину в шок. Когда Майкл уехал, она позвонила мужу в Москву. Начала с нейтрального вопроса:

– Как себя чувствуешь?

– Средне. А ты?

– У меня все хорошо, не беспокойся.

– Как идет работа?

– Удачно. Работала на заказ, но тут по телевидению показали расстрел Белого Дома в Москве, я все бросила и неделю писала «Революцию»: из синего черепа поднимается вверх клубок красных змей, вокруг орнамент из белых цветов, забрызганных кровью. Но мне показалось, что недостаточно страшно, и тогда я обвила раму настоящей колючей проволокой.

– Напрасно ты переживаешь. Нет никакой революции, это политика, а она того не стоит. Просто очередное оболванивание населения.

– В России жить нельзя. Наша страна не для радости, а для страданий. Впрочем, я уехала, а страдания почему-то со мной. Но я добьюсь успеха и всех заберу сюда – и маму, и тебя.

– Лариса Марковна и я? Неплохое сочетание – она меня терпеть не может. Как Майкл?

– Почти не бывает дома, очень занят. Зарабатывает нам на жизнь и мне на краски, поэтому ему некогда сейчас заняться вплотную реализацией картин.

– Береги его. Это твоя опора и надежда. Ну, прощай, ты ведь, наверное, много платишь за телефон.

– Да, очень.

– Вот видишь.

– Но я так скучаю!

– У тебя есть цель. Ты станешь первой казахской художницей, которая войдет в историю.

Ира проплакала весь день: хотела признаться Сергею, что любит по-прежнему, а он возвращал ее к Майклу. И поделом: никто ее не неволил выбрать именно этот путь. Значит, выход один – забыть все личное и продолжать работать. Но она уже столько написала, что может заполнить своими работами целый музей! Аллах! Как продать картины? Хорошо, что Майкл нашел время, отвез в галерею хотя бы сделанное по контракту, ответа пока нет. Экспертам спешить некуда, а у нее только гонки. Но нужно ли это кому-нибудь? Сначала ради живописи она ушла от Сережи, потом уехала из России, теперь живопись стала выше всего, выше нее самой. «Кто же я? – думала она, осознавая, что ее суть – это ее картины, но боль и счастье, отраженное в них, – только иллюзия, как лицо в зеркале. – Тогда где же я сама, где моя бедная жизнь?!»

Как тяжело быть одной со своими страшными мыслями. Зачем стремиться стать великим, или умным, или богатым, если смерть одинаково уничтожает всех, в любое мгновение может отнять счастье, выстраданное и заслуженное. Значит, истина в чем-то другом. Есть ли способ преодолеть забвение?

Последняя серия картин отняла много сил, и теперь Ирина ждала, пока вновь накопится энергия и вдохновение подскажет очередную задачу. Слонялась по берегу озера, по лесу, засыпанному осенними листьями, созерцала природу. Все-таки очень похоже на Тарусу! Только там было лето, рядом мамулечка и надоедливый, но такой милый, заботливый Леня, а здесь предзимье – и пустота. Пустота вокруг, пустота в голове.

Она никак не могла заставить себя приступить к новой картине, поэтому приезду Майкла обрадовалась, как давно уже ничему не радовалась.

– Я с ума схожу одна! Когда же закончится этот выгодный заказ? Ты же говорил – к ноябрю.

Он смутился:

– Вчера я заключил еще один контракт – жаль упустить легкие деньги. Всего на месяц-полтора. Клянусь, в последний раз! Все равно впереди зима, здесь красиво. В январе озеро замерзнет – мы еще с тобой покатаемся на коньках! Зато потом сможем снять квартиру в Сиракьюз или в Чикаго, и я займусь твоими делами. Мы даже сможем пожениться, – сказал он робко.

Ира почувствовала невыразимую тоску – словно злой рок забросил ее в эту глушь и не хочет отпускать. Тяжесть жизни, непонимания и одиночества навалились на нее с новой силой.

– Господи, Майкл! Ну какая из меня жена?

Но, увидев, как погасли глаза мужчины, бросила ему надежду, как хозяин бросает любимой собаке кость из своей тарелки.

– Впрочем, всему свое время. Еще немножко, и я, наверное, созрею. А пока ты не мог бы приезжать на ночь? Последний месяц – совсем не могу спать.

– Отчего? Здесь так тихо.

– Вот именно! В этой тишине я просто осязаю, как время бежит мимо меня, насмешливо задрав хвост. У меня столько замыслов, что хватит на несколько жизней, и я ничего не успеваю.

– Вот и воспользуйся случаем, пока меня нет. Пиши больше!

– В моей комнате уже негде повернуться!

– Тоже мне проблема – займи спальню! Ведь в конце концов это все превратится в деньги! Я тебя раскручу, ты обязательно достигнешь успеха! Не сомневайся!

Ему во что бы то ни стало нужно удержать эту женщину, пока поправятся финансовые дела. Но она останется только в том случае, если будет занята живописью. И он для убедительности соврал:

– У меня уже состоялись кое-какие предварительные разговоры.

– С кем? – оживилась Ирина.

– Пока не буду говорить, чтобы не сглазить. Работай, не останавливайся. Хорошо, когда есть из чего выбирать, ведь у галеристов вкусы тоже разные.

– Ладно, – уныло кивнула Ира. – Иногда я чувствую странную слабость, словно жизненные силы покидают меня. Но я не могу умереть, не выполнив своего предназначения. Аллах мне поможет.

– Почему ты так часто стала говорить «Аллах»?

– Сама не знаю. Я воспитана в русской культуре, на Достоевском, с его глубинным пониманием христианства, но во мне сильное казахское начало. Творец, конечно, един, и главное – не образ Его, а вера. Разве имеет значение, как я называю Бога, если поступаю по совести? Мой Бог – это мой Бог, а не Бог толпы, и это наша с ним отдельная, тайная любовь, моя главная опора в этой гонке. Ах, Майкл, я так устала! Не имею передышки, одна работа и одиночество!

– Скоро мы не будем расставаться ни днем, ни ночью. А хочешь пригласить на следующие выходные знакомых?

Ирина обрадовалась:

– Действительно! Ты тоже кого-нибудь из своих нужных людей захвати. И привези баранины и побольше помидоров – сделаем шашлыки на воздухе. Как на даче в России!

Она позвонила Алехиным, те обещали позвать фотографа Брюса, а Голованов и Синельников сами напросились. «Пусть тоже приедут, – думала Ирина. – В конце концов, не такие уж они плохие. У всех есть слабости, и не мне судить».

Всю неделю в ожидании гостей художница работала, как одержимая. Таруса! Именно Таруса, светлая, далекая, занимала сейчас ее воображение. Ирина сидела за мольбертом, видела перед собой бескрайнюю стихию Онтарио, высоко парящих в небе крикливых чаек, а писала такую родную синюю речушку, в которую смотрятся березовые рощи с соловьями, и плакала. Пейзаж – трава и полевые цветы, кусты и лес на противоположном берегу – в отдельной рамке внутри картины, а на его фоне – рыжая женщина в рыжем полупрозрачном платье, все с той же осиной талией, тяжелой грудью и высокими плечами. Она стоит на первом плане, а рукой опирается на дерево в пейзаже или сидит в пейзаже на подоконнике, а ноги спустила в картину. И откуда-то взялись и перспектива, и светотени, и новый изобразительный ряд. Ирина делает робкие попытки преодолеть узость своего метода и выйти на «воздух», которого еще не знает и использует интуитивно. Но о выражении лиц по-прежнему можно лишь догадываться.

Тарусские мотивы – «наивный» реализм, условность которого подчеркнута рамой в раме. Эта двойственность, вообще свойственная художнице (у нее даже есть работа под названием «Раздвоение»), не сразу бросается в глаза, но состояние души отражено очень образно: она видит родную природу лишь в фантазиях и не верит, что вернется в родные края. На всех картинах – солнечный день, и фигура светлая, солнечная, казалось бы, на душе Ирины тоже светло. Но оптимизм перечеркнут такими знакомыми неживыми цветами, примятыми ногой женщины, словно это метка преступника, который хочет быть понятым и узнанным. Художник словно напоминает: за радугой красок нельзя забывать о драме жизни, пора задуматься о ее смысле. Тарусская серия – высшая точка тоски Ирины по родине и по утраченной радости.

В воскресенье она принимала друзей и немного отвлеклась. Шашлыки удались на славу, гости привезли много вина, и день прошел шумно, она много смеялась. Майкл, глядя на счастливое лицо возлюбленной, чувствовал облегчение. Но он никогда не умел читать в ее душе. На самом деле Ира особого веселья не испытывала. Она давно не встречалась с успешными детьми писателя Алехина, живущими только своими интересами, с художниками, которые в восторге щелкали языками перед ее картинами, а в глазах прятали холодок зависти, он растаял, когда она сказала, что никуда не может пробиться. Как все тоскливо! Синельников сообщил, что собирается с некоторыми из коллег в Москву, там вроде жизнь налаживается.

Ирина почувствовала легкий укол в сердце – едут домой, к своим! И правильно. Русскому художнику надо жить в России. Наша среда – пространство, идеализм и наивность. Живопись должна служить спасению внутреннего мира, но в Америке внутренний мир проглочен внешним. Это сухая и духовно бедная страна, неискренние люди. Как она устала и от Америки, и от живописи! Так и хочется все бросить и вернуться к Сереже.

Друзья разъехались, а Майкл остался до утра, и Ира спала крепко. Во сне видела дачу под Алма-Атой, себя – маленькую и непоседливую, маму Раю и Аташку. Решение о том, какой жизни быть, еще не принято, еще можно оказаться счастливой. Все вместе, крепко держась за руки, они спустились в долину реки и долго стояли, закинув головы. Снег на вершине горы сверкал нездешним светом, таким ярким, что больно смотреть. Вот он – великий и прекрасный Алатау, знак ее смерти. «Мне страшно, мама», – сказала она, прижимаясь к бабушке. «Ничего не бойся, айналаин, я с тобой, и Аташка рядом».

Ирина проснулась в слезах. Рассказала сон Майклу, он рассмеялся:

– Какая ерунда! Чистая мистика!

Возможно, сны и ерунда, но темные силы нашептывали ей – это смерть. У каждого свои «Снега Килиманджаро»[54]54
  Рассказ Э. Хемингуэя, описывающий состояние и видения человека перед смертью.


[Закрыть], только разве он поймет, как понимал ее Сережа? Сейчас исчезнет на неделю, не чувствуя, как ей плохо и страшно одной в этом мрачном доме у озера.

Она проводила друга до поворота дороги и опять осталась наедине с суровой природой. «Странно, – думала Ирина, – мне суждено именно то, чего я всю жизнь панически боялась. Творец всегда одинок, потому что его работа носит очень личный характер. Это правда, но от этого не легче. Одиночество нестерпимо, к нему нельзя привыкнуть, даже если признать, что Бог может быть так же одинок, как человек, раз человек подобен Богу».

Пошли проливные дожди, начались холода. Женщина без счету бросала в печь дрова и следила за помпой – если остановится, замерзнут и лопнут трубы. О работе на воздухе не могло быть и речи, а в доме естественного освещения не хватало. Читать нечего, и, чтобы не сойти с ума, Ирина начала писать книгу «Как я стала взрослой», обращаясь к будущему сыну. Оглядывалась назад – и как будто смотрела кино: прочтут – не поверят. Но литературный труд не отвлекал до конца от главной темы, она продолжала размышлять о живописи.

Перебрала свои работы и разочаровалась: готовые, они уже не были так прекрасны, как идея, вызвавшая их к жизни. В картинах отсутствовало совершенство, тогда как замысел казался безупречным. В проекции мысли на плоскость терялось что-то важное. Естественно: сознание первично, а материя вторична, и между ними невозможно равенство. К тому же прошло время, исполненные полотна и ее теперешнее состояние разделяет духовный опыт и меняющееся понимание бытия. Вот почему сам процесс иногда приносит больше радости, чем завершенная вещь, в которой что-то хочется подправить, написать по-другому. Каждый раз, начиная новый цикл, она думала, что наконец именно в нем мечта воплотится в чистом виде, покорит всех безусловно и поднимет ее славу художника на небывалую высоту. Но нет. Следующая картина, случалось, выходила хуже предыдущей. Она запуталась. В чем тут загадка и что делать? Ирина чувствовала, что бежит по кругу, повторяя одни и те же ошибки, но остановиться уже не может. И этот бег разрушал ее личность и даже тело.

Пристроив этюдник поближе к окну, с упорством маньяка художница снова взялась за кисти, но через некоторое время бессильно опустила руки – ничего не получалось. Тишина заполняла все ее существо, звенела пустотой. Самый громкий звук издавали сухие листья, слетавшие с деревьев на землю. Тоска. В таком настроении творить нельзя: если не получать удовольствие от работы, рисунок примет неинтересную форму, а цвет будет серым. Ирина просидела в раздумьях несколько часов и побрела в спальню. Расчесывая волосы перед зеркалом, заметила седину и замерла от ужаса. Впервые испугалась физически, а не философски – Бог хочет ее смерти? Уже? Ведь еще не достигнута цель! Смилуйтесь, Аллах!

Она всегда знала, что Бог жизни и Бог смерти – одно и то же лицо. И покровительство Бога не является индульгенцией бессмертия. Но жажда творчества была так сильна, что молитвой и смирением перед Всевышним она хотела отодвинуть смерть хотя бы на время, иначе все муки напрасны, жизнь пройдет впустую и никто о ней даже не вспомнит! Нет, глупо умирать сейчас, когда уже столько сделано! Надо продолжать!

Однако и на следующий день работа не пошла. Ирина выбивалась из сил, слабела физически, от постоянного страха и неизвестности в комок сжималась душа. Что может сделать с картинами Майкл, если даже такой прожженный делец, как Синельников, отступился? Но она не привыкла сдаваться. Нужно успокоиться, молиться и признать, что все во власти Бога. И тут же память подсунула парадокс: «Бог имеет меньше власти, чем полицейский»[55]55
  Бердяев Н.А. Самопознание. М., Книга, 1991, с. 177.


[Закрыть]. В последнее время у нее появилось ужасное ощущение, что Бог ее оставил. Она не могла понять причину, если для Бога причины вообще имеют значение.