Текст книги "Узники вдохновения"

15

Телефонный аппарат стоял у Нади на кухне. Она положила трубку, вернулась в комнату, юркнула под одеяло и прижалась к Климову:

– У бабульки поехала сексуальная составляющая.

– Не называй ее при мне бабулькой!

– Раньше не возражал. Задевает, что влюбился в старушенцию?

– С чего ты взяла? Ни в кого я не влюблялся.

– Господи, как все мужики наивны!

Климов постеснялся спросить, о чем был разговор по телефону, ведь это его не касалось, но решил, что речь могла идти о нем. Это только подстегнуло решение, и теперь он злился, что ему понадобился толчок, а то бы тянул еще неделю. Вчера без всякой задней мысли сел в машину к балерине, раз уж та ехала в город, потом принял приглашение посмотреть, как она живет, затем выпить чаю с сушками – все вполне невинные действия, хотя вместо чаю налили шампанское с коньяком в качестве заварки. А как оказался раздет и распят, уже не помнил: Надя была опытной соблазнительницей и изощренной любовницей.

Остаток ночи Климов крутился с боку на бок, проклиная себя за глупую и совершенно непредусмотренную, более того – предательскую измену Рине. Раздражало горячее жесткое тело, от которого невозможно отодвинуться на узком диване, мутило от воспоминаний о бурных нестандартных ласках. Навязчивая мысль о возвращении не давала уснуть. Когда рассвело, тихо выскользнул из душной постели и стал одеваться. Надя приоткрыла один глаз и иронически хмыкнула:

– Привет, парень!

– Какой я тебе парень? Отыгранный мужик неопределенного возраста с трудовой книжкой в кармане.

– Судя по прошедшей ночи, рано тело хоронишь.

Климов никогда не рассматривал себя в качестве мачо, и комплимент бодрости ему не прибавил. Настроение было паршивым, а от шампанского, которого он терпеть не мог, и от разнообразных выемок на женском теле во рту остался привкус кислятины.

– Спасибо или извини, как тебе больше нравится, – сказал Климов. – Я ухожу.

– Вижу. Можешь даже не объяснять, куда. И так понятно. Святая наивность! Учти, если еще не дотюкал: она с большими забросами. Мои недостатки по сравнению с ее страстями – приятный ветерок против урагана. Голову оторвет и унесет – не отыщешь. Так что, если мероприятие сорвется – возвращайся, я не злопамятная. Ты мне нравишься, а ей, кроме себя, никто не нужен.

– Ты добрая. Но не жди в любом случае. Даже если она меня выгонит.

Балерина тяжело вздохнула:

– Есть в порядочных мужиках что-то противоестественное. Запомни: я вовсе не хочу причинять ей боль, поэтому скрыла, что ты у меня. Скажи, на вокзале ночевал. Она славная, наивная, и мужиков у нее сто лет не было, уж я-то знаю. А настоящего секса вообще не пробовала, так что словно девушку брать будешь. Ты ее приголубь поумнее, она и раскиснет, а тогда можешь хоть в…

– Еще одно слово, и я тебя убью.

Климов произнес это так спокойно, что смахивало на правду. На правду чувств, а не правду действий. Был у Нади такой поклонник, осетин, – чуть что, хватался за нож и мог запросто зарезать. Этот иной, из интеллигентов, этот только пугает. Она не без веселого удовольствия представила сцену разоблачения блудного мужика, который сообщит бабульке, что ночевал на жесткой и холодной вокзальной скамье. В глазах Рины подружка останется честной, а он – ничтожным вруном.

Надя усмехнулась:

– Убьешь? Откуда вдруг взялась такая необычайная решительность?

Климов не ответил. Надевая ботинки, подумал: и правда, откуда? Он всегда сторонился зависимости, привязанности, ненавидел домашние разборки, выяснения отношений, поэтому и не хотел жениться. Знал, что всегда и во всем будет уступать жене из одного только желания, чтобы она не возникала. Почему теперь это стало неважным? И балерина эта – как больной зуб, хоть бы замолчала.

Когда входная дверь за Климовым захлопнулась, Надя подумала: какого лешего она две недели угробила на этого искателя правды? И перевернулась на другой бок, досыпать.

Сначала Климов собирался поехать на биржу труда, подыскать себе работу, скорее всего дворника. Когда получит первую зарплату, тогда и поедет к Васильковой. Но внезапно передумал. Крутясь в бизнесе, он всегда интуитивно чувствовал, что в жизни опаздывать нельзя, опоздания оборачиваются утратами, обычно невосполнимыми. Но он вышел из формы и потерял чутье после того, как потерпел коммерческое фиаско, признал себя побежденным и даже вознамерился покончить с собой как с материальным выражением неудачи. Рина встряхнула его. За развесистой клюквой писательских воспоминаний стояли вещи посерьезнее, чем финансовый крах. Эта женщина послана ему свыше. Потерять ее – значит потерять последнее, что у него осталось, – веру в возрождающую возможность любви.

Позор, что он бежал, как трусливый заяц, когда она хотела, чтобы он остался. Да, хотела, он это чувствовал, но бежал, да еще угодил в капкан. Рина тоже как-то сказала – время никогда и никого не ждет. Мало ли что может случиться за месяц? Он, как дурак, уже потерял целые сутки, которые они могли провести вместе. И хотя впереди если не вся жизнь, то хотя бы половина, этих последних суток, канувших в невозвратность, ему было жальче всего. Кто знает, что с ними ушло?

Накрапывал дождь, и Климов схватил левака до Курского вокзала, но больше от нетерпения и по привычке, чем от сырости. Электричка на Малахово подошла почти сразу, в вагоны под завязку набились дачники, но ему удалось занять место у окна по ходу поезда – отсюда кажется, что состав движется быстрее. Сгорая от нетерпения, Климов посчитал это хорошим предзнаменованием. Однако тут же по громкой связи объявили, чтобы пассажиры покинули вагоны – на линии случилось ЧП, какое – объяснять простым пассажирам не стали, много чести, а движение по данной ветке возобновится по расписанию после четырнадцати часов. Прямого автобуса до Малахово не было, нужно делать пересадку, да и там от станции до коттеджного поселка километров пять-шесть. Раньше все равно не получится. За машину с Климова заломили деньги, каких у него уже не было. Оставалось ждать. И он пошел бродить по городу, тем более что погода разгулялась. У Нади он не побрился за неимением бритвенных принадлежностей и сильно зарос, поэтому пара бдительных милиционеров приняла его за лицо кавказской национальности и потребовала предъявить документы. Документов не было, он их оставил в сейфе у своей бывшей секретарши и по совместительству любовницы. Климова препроводили в отделение, где, от нечего делать, долго изводили ненужными разговорами и наконец разрешили позвонить, но секретарша уйти с работы не могла и привезла паспорт Климова только после восьми вечера. Тогда составили протокол и отпустили еще более заросшего гражданина на все четыре стороны. Пока он добрался до вокзала, последняя электричка уже ушла, и он с тяжелым сердцем устроился до утра на пластмассовой скамье в зале ожидания. Надины наказы сбывались – скамья была жесткой и холодной, сон не шел. Климов терял уже второй день счастья, еще не зная, что он же, возможно, и последний. Возможно. Как карта ляжет.

16

Василькова в сердцах бросила телефонную трубку:

– Сучка!

И гнев, уже ничем не сдерживаемый, выплеснулся наружу.

«Ну почему опять мне! Больше не хочу, не желаю страдать! Почему я не бросила Климова подыхать на тротуаре? Конечно, я все могу пережить – и это, и еще что-нибудь похлеще! Но нельзя бесконечно сопротивляться року, пора ставить точку. Если ад – это место, где отсутствует сама возможность любить, значит, я уже в аду. Не жаль суетного мира, а тем более – себя в нем. Спасибо тебе, мой первый мужчина, жирный противный интерн – единственная удачная коммерческая сделка! Семья, материнство, подруга, возлюбленный – все запятнано, попрано, предано. Зимний троллейбус тоже встал – долго ехал без капитального ремонта. Талант, мучительный и беспощадный зверь, вышел странным боком, принеся деньги, а не духовное ублаготворение. Только рассказы, тайные друзья, согревали и мучили. Простенькие истории про хороших людей, которые не вписались в жизнь с ее крутыми поворотами и все искали причину ненужности в самих себе. Вдруг в этих историях действительно заключено что-то особенное, позволяющее высветить причину безрадостной русской судьбы? Особенно мне дорог рассказ о смерти: как чувствует и ведет себя человек, узнавший свой скорый час? Думается, я правильно поняла и описала это состояние, хотя что можно знать о смерти, пока не умрешь? Одни фантазии.

Будут ли эти сочинения кому-то интересны, не знаю, но для меня они важны еще тем, что в них я соответствую себе, той, настоящей, какая есть, а не пытаюсь казаться. Стандартные люди новой формации такие рассказы читать не станут. Жизнь представляется им очень перспективной и вполне удавшейся, в ней есть место только для сильных, умеющих приспособиться к механистической цивилизации. Зачем им книги? Им достаточно информации. Слабые, сомневающиеся и рефлексирующие вскоре вымрут – могил уже не счесть. Но кто идет на смену? Преуспевающие современники видят только узкую полоску паркета перед своим носом, или асфальта, или песчаного пляжа на Лазурном берегу, и в этом зрении не участвует их душа – фантом без имени и права голоса. Но когда человек ослабеет – а это произойдет неминуемо с каждым – и приблизится к краю бездны, душа выглянет наружу, чтобы осмотреться. Она задохнется болью свершающегося во времени и взмолится о спасении.

Любовь к Богу, которая, только и могла меня спасти, запуталась в традициях атеизма, в невозможности просчитать и измерить, принять на веру непонятное. Если существует другая, бестелесная форма, возможно, она станет смыслом. А если и ее нет, то нежелание прозябать в отсутствие любви тем более оправдано».

Как всякий русский писатель, Василькова метила в философы и критики исторического процесса, и, как всякий умный человек, понимала смехотворность этого стремления. Но чем еще она могла заменить необретенного Бога?

В данный момент ее ожидали вполне прозаические дела. Свои авторские права она передаст Климову. Именно, и только ему. Обязательное условие – издать рассказы в хорошем исполнении и хорошим тиражом. Хоть за деньги: после смерти не стыдно, сам факт самоубийства автора даст им зеленую улицу. Еще спрашивать друг у друга будут: вы читали? ах, еще не успели? обязательно прочтите, очень любопытно – ведь успешные люди просто так из жизни не уходят, наверное, убили.

Неудачливому бизнесмену, с которым судьба свела ее довольно оригинальным образом всего две недели назад (все-таки судьба, а не какая-то приятельница в полупьяной компании!), Рина доверяла полностью. Это неважно, что он связался с Надей. Молода, обаятельна, хитра, но добра. Уйдет он от нее, не уйдет, вопреки ее собственному утверждению, – не суть важно. Завещательное распоряжение, последнюю волю король Эдуард исполнит с честью. Кроме того, у него появится работа, пусть временная. Дел там невпроворот, все запущено, запутано, если справится, сможет заняться издательским бизнесом. А почему бы и нет? Правда, женскую прозу он не любит, но рассказы, возможно, придутся ему по вкусу. К тому же есть капитал – гонорар за сорок восемь ненаписанных романов. Нет, это же надо было такое придумать! Еще вчера мысль о смерти ей даже в голову не приходила. Странно, что предчувствия ее всегда обманывали. Ни верной дочерью, женой, матерью, ни просто счастливой женщиной она не стала, хотя надеялась. А здесь впервые обманутое предчувствие обернулось фантастическим результатом! И тоже не без участия Климова, который разоблачил адвоката.

Движимое и недвижимое имущество Василькова оставляла Наде. Своим завещанием она невольно подбросит ей большую бяку. Отказаться от богатства балеринка не сможет, и это изменит ее судьбу. В какую сторону? Сомнительно, чтобы в лучшую, – слишком велико будет искушение начать новую жизнь, которая сжует ее с потрохами.

«У нее нет ни моего таланта, ни моего характера, ни розовых таблеток, – размышляла Рина. – Фокус еще и в том, что она не сама заработала эти деньги. К счастью, наследница не настолько изощренно умна, чтобы оценить мой дар как месть, тем более что он таковым не является. Хотя удивительно, как иногда хочется напакостить. Кажется, что без причины, а стоит оглянуться – и поводов больше, чем способов расплаты. Тебе – под дых, а ты – улыбайся? После всего, что Наде без усилий свалилось в рот, в том числе искренняя любовь, она пыталась меня унизить из-за мужчины. Но, во-первых, не унизила, а во-вторых, детям надо прощать недостатки. Я по любви посылаю испытание. Не все же ей стрекозой скакать, от своей доли страданий никому не уйти. Вопрос: имею ли право? Я же не Бог. Но ведь не дьявол? Очевидно, ценность добра не универсальна. И любя, можно творить зло. Но, скорее всего, я заблуждаюсь, приписывая себе и своим поступкам такую важную роль в будущей Надиной жизни. Тридцать лет, которые нас разделили, решают все. Она выбросит мои идеалы вместе с вышедшими из моды одежками. Это я завяжу себя узлом и задохнусь, если буду жить дальше, а Надя в своем времени не пропадет».

Родственники из завещания исключались – они не бедные и не больные. Неинтересные, отнимают живое время, ничего не прибавляя к знанию мира. Их главная задача – удовлетворить любопытство и отщипнуть для себя хоть кусочек чужой популярности. Впрочем, не надо выдумывать оправданий – в живых пребывали наследники только по отцовской линии, а это значило, что родственников у Рины не осталось.

Василькова вызвала знакомого нотариуса, который составил нужный документ, а домоправительница Альбина Степановна вместе с садовником подписали его как свидетели. Отпустив старого мэтра и прислугу, писательница прошла в библиотеку, сдвинула вбок картину модной авангардной художницы и открыла потайной сейф – совсем как внутри собственного романа. Кроме таблеток, чековой книжки, документов о собственности на недвижимость и землю под коттеджем, здесь лежали рукописи неопубликованных рассказов. Рина не удержалась и перечитала их почти все, погладила зеленую папку, испытывая болезненную зависть – она не увидит их напечатанными.

Положив на металлическую полку завещание и вынув коробочку с ядом, Василькова заперла сейф, а ключи демонстративно положила на письменный стол. Обесточила городской телефон, внутреннюю связь и сигнализацию, нажала кнопки двух мобильников, которые пискнули и погасли. В доме наступила холодная тишина, день иссяк незаметно, и ничто не мешало осуществить план. Домработница не явится до среды, садовник хоть и будет пока приходить на работу, но привык существовать автономно. Вахтеры без разрешения никого не пустят – хоть из подствольного гранатомета стреляй, редактор читает новую повесть и наверняка ерепенится, потому что ждал иного.

В кухне писательница спокойно запила розовые таблетки водой, словно делала так каждый вечер, сполоснула стакан и поднялась в спальню. Легла на кровать ровно посередине, на спину, потушила бра, расслабила мышцы, чтобы разгладить морщины на лице, и улыбнулась. «Собираясь спать, – учила ее косметичка, – обязательно нужно улыбаться: если вдруг придется умереть во сне – на лицо будет приятно смотреть». Улыбка получилась легко и, похоже, выглядела счастливой – что ни говори, лучше такая жизнь, чем никакая, и приятных моментов было достаточно, просто нужно уметь их ценить и уйти вовремя.

Окно оставалось открытым. Вдали погромыхивало, как будто Всевышний сердился, но несильно, по-отечески. Небо хмурилось еще днем, несколько раз принимался неуверенно накрапывать дождик, но теперь в разрывы облаков проглядывали звезды. Можно надеяться на хороший день. А можно и не надеяться. Погода в средней полосе России неустойчива, и старые приметы сделались обманчивы. Все выяснится завтра. Еще здесь или уже там – она узнает, прошла ли ее жизнь под знаком лжи, и забудет наконец своего первого мужчину – сексуально озабоченного интерна.

17

Утром пошел дождь. Климов покинул электричку и промок насквозь. Он спешил и шагал прямо по лужам. Его душила нежность. Главное, пусть Рина забудет все плохое, что случилось прежде. Но способна ли она на такое? Может, это и есть в ней самое драгоценное – неумение забывать? Жизнь в ее памяти имела самые разные формы и хранилась навечно вопреки желанию. Эта мысль почему-то казалась ему важной и всю дорогу не выходила из головы.

Вот и знакомый проулок, красный кирпичный дом и единственное открытое окно наверху, в ее спальне. Дождь не унимался и даже припустил еще больше. Капли еле слышно ощупали подоконник подушечками пальцев и, убедившись, что место подходящее, словно хулиганы, забарабанили по железу, разбудив Василькову. Первое, о чем она подумала, проснувшись, что интерн – сволочь, у Климова нет зонта, а жизнь прекрасна. По крайней мере, сегодня.

Она набрала номер проходной.

– Придет мужчина, мокрый. Зовут Эдуард девятый. Пропустите, – сказала Рина охраннику в полном убеждении, что Климов направляется к ней.

Откуда убеждение взялось? А откуда берутся сюжеты, нужные слова, музыка? Откуда приходит всё?