Текст книги "Узники вдохновения"

– I love you[38]38
  Я люблю тебя [ай лав ю] (англ.).


[Закрыть], – говорил культурист.

– Я тоже «лав», – весело отвечала Ирина.

Свободная от обязательств, она чувствовала себя птицей, умеющей хорошо летать, и не сдерживала темперамента, приводя партнера в восторг. Как прекрасно жить без обетов, вне групповой морали, вбитой в голову людей обществом для собственных целей. Сладок вкус свободы, возвышающей над бытием.

Рано утром первого января нового 1993 года, пока утомленный мужчина крепко спал, Ирина ушла, не оставив адреса, не спросив телефона, даже толком не разобрав его имени – Фил или Билл. Зачем? Немного смущало, что впервые она брала больше, чем давала, – наверное, к этому тоже можно привыкнуть. Такая любовь эгоистична, зато никаких мук расставания. Впереди ее ждала совсем другая жизнь, вдохновение уже мощно напоминало о себе призывами к мольберту. Окрыленная женской властью всего лишь над одним человеком, она как никогда верила в свою мечту – мечту большого художника, и в тот же день вернулась в Нью-Хейвен.

К счастью, Левайнов дома не было. Не растеряв праздничного настроения, Ирина тут же начала писать «Материнство» – на фоне восходящего солнца, когда Земля голубая, а небо розовое, счастливая женщина держит высоко над собой голенького ребятенка. Через два дня вдохновенного труда картина была готова. Художница плакала слезами радости и освобождения, словно совершила выход в иной мир. Это замечательное полотно под названием «Цветок любви» впоследствии вошло в серию «Двенадцать месяцев» и стало «декабрем» в Календаре 1994 года – года, в котором декабрь жизни самой Ирины Исагалиевой уже не значится.

7

Квартира в Стемфорде оказалась даже хуже, чем окрестности. Типовой красно-кирпичный дом, сдавленный другими такими же безликими домами, стоял далеко от океана, в центре негритянского квартала. Воздуха и света тут не хватало, по улицам ветер гонял мусор, ремонт строений никогда не проводился, а эксплуатация велась безжалостно. Негры – не большие любители порядка. Свобода досталась бывшим рабам слишком дорого и имеет для них глубинный, сущностный смысл, выразившийся в неприятии любых ограничений. При отсутствии хорошего образования и воспитания это привело к разболтанности и хулиганству, соседствующему с открытостью и добротой к «своим», необязательно черным.

Полторы неопрятные комнаты на первом этаже, газовая плита в нише, запах подгорелого сала и гнилых овощей, закуток душа с цементным полом и треснувший унитаз без крышки. Самое досадное – контракт с домовладельцем надо заключать на год. Для Ирины год – понятие космическое, за год многое должно измениться, уже осенью она переедет в благоустроенное университетское общежитие. А тут: живешь – не живешь, но денежки выкладывай. Такой оказалась цена ее личной свободы, воплотившейся в реальность. Вот она, долгожданная самостоятельность!

Каждого, и даже одного и того же человека в разной ситуации, счастливым и несчастливым делают совершенно разные вещи. Разве Ирина, всегда жившая в беззаботном изобилии, еще год назад могла представить, что будет радоваться этой вонючей конуре с непредсказуемыми соседями? Однако у этой радости был металлический привкус. Время, когда она зависела от других – Сережа, арбатские тоскливые вечера, Левайны, – теперь казалось хотя и неприятным, но самым легким отрезком жизни. Свобода намного тяжелее несвободы, о которой у Достоевского Великий Инквизитор спорит с Христом. Но как же свобода, с ее грузом ответственности, с невозможностью без нее дышать, по ощущению близка к творчеству! Плохо другое – став самостоятельной, она лишилась профессионального общения, друзей, даже в магазин надо ехать на машине, которой нет, а рядом с домом продукты на треть дороже, чем за городом в стоп-шопе. От одиночества Ире постоянно снятся мама Рая и Аташка. И все же она испытывает непомерное облегчение и радостное возбуждение. Пришла убежденность, что мир спасется не красотой, не любовью, а творчеством. Только творчество, с такой болью прорывающее ткань бытия, имеет неотвратимую и не ограниченную во времени власть над человеком.

Счастье ли было следствием успехов или успехи пришли потому, что настроение было приподнятым, но, как только она оторвалась от Левайнов, началась полоса удач. Почти сразу предложили сделать выставку в Интернешнл Холл-Хауз, причем обещали дать рекламу. Теперь важно, чтобы картины купили. Необходимо быстро подготовить концептуальное описание работ, что всегда требуется для персональных выставок. Профессор из Японии помог сделать качественные слайды – это существенно для дальнейших переговоров с владельцами галерей. Завязалось новое знакомство с замечательной женщиной Майей, стюардессой на авиалинии Москва – Нью-Йорк, ее родители живут в Москве в соседнем доме с Филипповыми и знакомы с ними, а значит, Майя сможет рассказывать о Сереже, брать письма и маленькие передачи для мамы.

Но сейчас главное – готовить документы в Йель и не снижать темпов работы. На новом месте Ира начала несколько картин сразу, что стало для нее обычной практикой. Еще не потерявшие свежесть ощущения рождественской ночи подсказали сложную эротическую композицию из причудливо переплетенных мужских и женских тел. Должно получиться неплохо, но это она доделает потом, а сейчас созрело и уже томило желание отразить противостояние Светлых и Темных Сил – собственный нравственный опыт, нажитый неправдоподобно быстро, контраст, который просто резал глаза.

В одной из картин Ирина изобразила себя – в прозрачной рубашке, с открытой грудью и высокой прической из тяжелых черных волос, стоит, зажатая между огромными жутковатыми масками Добра и Зла. Тоненькая, но совсем не беспомощная. Уверенным жестом высоко поднятых рук она завязывает в узел концы масок. Ощущение, что Добро торжествует. Другие полотна этой серии – а они создавались на протяжении длительного времени – имеют ясно обозначенную трагическую интонацию, которая вошла в художественный мир Ирины только в Америке. Высшей точкой этой темы можно считать очень сильную в изобразительном плане картину «Инквизиция», где распятое на кресте Добро сгорает в пламени Зла, принявшего форму человеческой толпы. Творческие идеи художницы всегда связаны с внутренним состоянием и часто замешены на интуиции. В этом смысле она предвосхитила и изобразила свой личный крест, свою судьбу, распятую жестоким и враждебным ее духу обществом. Причем нарисовала тогда, когда сама еще была полна ликующего энтузиазма.

Ирина работала лихорадочно, наслаждаясь независимостью от внешних влияний. Негры-соседи называли ее «наш Гоген» – кто-то из них слышал о художнике, который жил среди аборигенов Таити и рисовал их, как они есть, без всяких выкрутасов, коричневых и невозмутимых. Неграм была понятна чувственность, открыто и сильно выраженная в живописи этой странной женщины, судя по картинам, понимавшей толк в любви. Естественно, ведь она была молода и красива, но дни напролет рисовала и почти не выходила из дому. Пробовала рисовать на улице, где больше света и воздуха, но раздражали любопытные, они слетались, словно мухи на мясной фарш, дышали за спиной. Кто? Мужчины, женщины, дети? Чего от них ждать? Некоторые задавали вопросы, а может, давали советы? Так невозможно сосредоточиться! Ира складывала ножки этюдника и под общий неодобрительный гул пряталась в своей конуре.

Живопись была для нее пищей духовной, поэтому она, как всегда, часто забывала о материальной. В магазин ездить было сложно, да и не всегда на еду оставались деньги после звонков по телефону и поездок в Художественный салон. Иногда ее подкармливали соседи. Кое-кто неназойливо и бескорыстно пытался предложить художнице себя в качестве сексуального партнера, показывая жестами, как им будет хорошо, но она только смущенно смеялась и не выпускала из рук палитры. Ирина работала совсем не как сангвиник Гоген, а как холерик Ван Гог, в экстазе, иногда плача, не отрываясь от полотна до полной потери сил. Скорее, скорее! Написать как можно больше картин! Время от времени яростная решимость покорить мир сменялась детским отчаянием, полным неверием в свои силы: я ничего не умею, я блуждаю в потемках, мне так нужна учеба! Но на следующий день вдохновение возвращалось, Ирина переполнялась ощущением божественной силы и без страха устремлялась в головокружительную высь, готовая к достижению мечты. Картина получалась, и она снова ощущала себя полной сил и замыслов.

Несколько раз заезжал Сэм, интересовался планами, обижался, что Ира ему отвечала: «Все в руках Всевышнего». Она не осуждала его, но и не доверяла, считая способным на подлость. Неожиданно явился Голованов – узнал адрес у Алехиных. Он хорошо подзаработал на подмалевках у одного монументалиста, расписывавшего наружную стену общественного центра в Квинсе, приоделся и чувствовал себя уверенно до тех пор, пока не посмотрел, что Ирина подготовила за прошедшие три месяца. И опять удивлялся и восторгался ее картинами, похоже, даже искренне, и опять очень неопределенно что-то обещал или не обещал. На душе снова заскребли кошки. Неуверенность в завтрашнем дне просто убивала. Но пришло письмо из дома и на время вернуло равновесие. Ответ написала незамедлительно.

Дорогая мамуля!

Спасибо тебе за теплое письмо. Мне безумно тяжело, и только любовь близких поддерживает меня на моем трудном пути. Спасибо папе, который звонит постоянно. Время против меня, и надо стремительно набирать обороты. Рисую без передышки, картины уже не вмещаются в мою жалкую комнатенку, и все они настолько оригинальны, что известный тебе Голованов, который недавно посетил меня в моем бедном жилище, не понимает, как мне удается создавать такие композиции. А я просто интуитивно следую за своими великими предшественниками, которые говорили: «В мире линий есть три чудовища – прямая, симметрично волнистая и ужаснее всего – две параллельных» (Делакруа), «Все в природе лепится в виде шара, конуса, цилиндра. Надо учиться писать в этих фигурах, и вы сделаете все, что захотите» (Сезанн). Как видишь, читаю не зря, часто нахожу в книгах поддержку своим идеям и задумала писать собственную концепцию, без которой не может обойтись ни один большой художник. Концепция должна быть достаточно гибкой, чтобы не мешать и не загонять в жесткие рамки, иначе можно стать рабом своих мыслей. Движение в искусстве очень стремительно, оно идет параллельно прогрессу, приходится часто оглядываться назад и переосмысливать опыт, потому что со временем одно и то же явление воспринимается по-разному.

Мне повезло, что не надо подстраиваться под американцев: я работаю в технике, которую они любят, в сочных, привычных для них красках. В России яркие цвета неорганичны – и жизнь, и климат тусклые. А здесь и природа, и одежда, и архитектура, и вообще вся жизнь – яркая. Конечно, в Америке все рационально, а я по природе иррациональна, в этом сложность, но в этом есть моя загадка. И еще я способна много работать. Вера – это хорошо, но без труда ничего не бывает. Придется попотеть. Нужны сильные руки, чтобы распихивать на пути все, что может помешать осуществить мою мечту. В этой стране побеждают люди с крепкими нервами и железным сердцем. Понимаю, это звучит цинично, но это так, и, чтобы достичь цели, надо это принять, а расслабиться и жить, как просит душа, можно будет только лет в семьдесят, когда путь будет пройден.

Несмотря на трудности, я чувствую себя хорошо. Лишений не боюсь, лишения закаляют и даже очищают. Меня потрясает, что я свободна и завишу только от себя, что у меня есть мое творчество, которому ничто не мешает, а это главное. Даже деликатесов не хочется. Я ем, чтобы поддержать организм, а не получить удовольствие. Мясо за три последних месяца ела раз пять. Утром овсянка с соком и сухофруктами, в обед – рис или макароны и курица (куры недорогие – шестьдесят центов) и, конечно, опять фрукты, самые дешевые – яблоки, апельсины, бананы. От кофе, чаю, сахара, соли, картошки – отказалась совсем, вот курить никак не брошу, а это дорого, но постоянно какие-то волнения, новости, без сигарет невозможно. На такой диете я сильно похудела, а так как вообще никогда не отличалась большим весом, то стала почти бесплотной.

От чего отчаянно устала, так это от безденежья. Ты до сих пор не разменяла квартиру, а папиных денег не хватает: основное – квартплата, телефон. Еще надо есть и пить и покупать материалы. В доме у меня тоже ничего нет – ни кастрюлек, ни занавесок, постельного белья – одна смена. Одежды практически нет, кроме той, что купила на деньги японцев, – пальто и сапоги, я тебе писала. Иначе я бы вообще нигде не могла показаться. Если вы не сумеете меня финансировать – придется возвращаться. Как видишь – моя судьба в ваших руках. Драгоценности я официально продать не могу, поскольку в аэропорту мы их не внесли в таможенную декларацию, а отдавать за бесценок каким-то темным личностям жаль, да и опасно. Я и так боюсь, что их украдут, и прячу на кухне в банке с рисом.

Но я знаю, что мои трудности временные, Бог меня не оставит, а человек может все, если Бог захочет. Вера меня поддерживает, и я часто молюсь. Я всегда старалась делать людям только добро. Филипповы меня упрекали, что я все раздаю, раздариваю, помогаю случайным людям, а я рада, что так делала, когда что-то имела. Может быть, поэтому теперь счастлива и добро воздается мне добром. Верю, где-то уже спешит навстречу мой спаситель, хотя даже не могу себе представить, кто он, – в этой стране любят только сильных, живут по волчьим законам, очень жесткая конкуренция и никому нет дела до других.

Я здесь совсем одна, наедине с собой и своими картинами. Чтобы высказаться, веду дневник, пишу коротко, но каждый день. Почему ты все тянешь с приездом? Обратный билет у меня есть, значит, тебе нужен только сюда. На еду в месяц нам ста пятидесяти долларов хватит. Займи немного, отсюда увезешь вещи, в Москве реализуешь и окупишь поездку. А если мне удастся продать картину, тогда вообще не будет проблем. Так хочется обнять тебя, почувствовать твое плечо. Порой одиночество становится непереносимым.

Никому из знакомых не говори, как мне тут тяжело, не хочу злорадства. Ведь многие не верили, что у меня талант и что я смогу жить в США. Конечно, оказаться в тридцать три года одной, в чужой стране, без визы, без денег, не зная языка, безумно трудно. Но я намерена не просто прорваться, а покорить Америку. В России сейчас жить невозможно, поэтому я тут прокладываю дорогу для всех, я – десант.

Крепко тебя целую и люблю, люблю. Ирина.

Наконец мама прислала необходимые документы, физик Коля сделал переводы и разучил с Ирой по-английски примерные тексты вопросов, которые могут задать члены приемной комиссии, и ее ответы. Бумаги вовремя были сданы на рассмотрение, деньги заплачены, оставалось – ждать. Каждую ночь ей снится, что она поступила в Йель, об этом сообщают то Рид, то Голованов. В дневнике она запишет, что работает как каторжная, живет как заключенная, но совсем не уверена, что это кому-то нужно. «Если примут в Йель – будет чудо. Волнуюсь ужасно. Моя единственная надежда – моя вера. Без веры – я просто пылинка в пространстве. Я мала и хрупка. И очень одинока».

Очередь подошла в конце марта. Ночь накануне Ирина не спала и ехала в Нью-Хейвен в страшном волнении. Вызвали ее точно по списку, в назначенное время, но родная фамилия прозвучала на чужом языке так непривычно, что Ира сначала не разобрала, откликнулась только со второго раза и сразу испугалась дурного предзнаменования. Поэтому нервничала и большую часть из того, что спрашивали, не поняла. Готовая расплакаться, держалась надменно, отвечала, как попугай, заученными фразами. Ее картины стояли на стенде, и члены приемной комиссии с любопытством их разглядывали, это вселило надежду. В конце дня вывесили списки зачисленных – фамилия Исагалиевой отсутствовала.

Ирина, как сомнамбула, добралась до Стемфорда и пошла в банк. На счету оставались деньги для оплаты квартиры, она сняла их все и забрела в первый попавшийся бар, битком набитый почти одними неграми. Громко играла музыка. Заказала чистое виски, сразу несколько порций. Прошел, наверное, час, она уже разменяла третью двадцатку, выкурила пачку «Salem» с ментолом, неоднократно повторяла заказ и выпила прилично, но все никак не пьянела – так велико было напряжение. Хорошо еще, что отчаяние в глазах отпугивало мужчин и к ней никто не вязался. По соседству за стойкой тянули коктейль две женщины – совсем молоденькая и другая, лет сорока, обе черноволосые и черноглазые, но белокожие, одетые с каким-то цыганским пошибом. Старшая долго приглядывалась к Ирине, потом спросила:

– Something’s wrong? You look in shambles[39]39
  Что"то случилось? На вас лица нет (англ.).


[Закрыть].

Та ответила, чтобы отвязались, – все равно не поймут:

– Меня не приняли в Йель.

– И на какой факультет? – озабоченно спросила немолодая, мешая русские слова со старославянскими, пропуская гласные буквы.

Ирина слегка удивилась, хотя ее уже ничто не трогало:

– Откуда вы?

– Из Югославии. Точнее, из Сербии. А это – моя дочь. Я тоже когда-то хотела получить степень бакалавра, но денег не хватило. Устроилась работать в университетскую столовую. Не только образование дает радость.

От женщины исходили сердечность и материнская доброта. Ирина, давно ни с кем не делившаяся своими проблемами и подогретая спиртным, проявила неожиданную словоохотливость:

– А я собиралась учиться живописи. Все восхищались моими картинами, а на собеседовании завалили.

Она вдруг заплакала и от стыда закрыла лицо волосами. Старшая заговорила доверительно:

– Не переживайте. Вам повезло: у меня там есть хороший знакомый в руководстве. Между нами, – она отвернулась от девушки и сказала Ире прямо в ухо, – любовник. Датчанин. Анемичные северяне неравнодушны к темпераментным женщинам. Я простая, а он большой человек. Комиссия дает только рекомендации. Так что, не все потеряно. Вы напишите свои данные, регистрационные номера документов, я завтра же начну действовать.

Ирина сразу протрезвела.

– Господи, я же чувствовала – все складывается так, что я должна поступить! Конечно, конечно, пойдемте ко мне, тут рядом, я все напишу! Вы мне посланы свыше! Я знала! За добро – добром.

Гостья купила бутылку спиртного и спрятала в сумку:

– Пригодится.

Квартира Ирины привела женщин в замешательство.

– Холодно как! – осторожно сказала молодая, оглядываясь.

– Сейчас включу калорифер, быстро нагреется, но вы пока не снимайте пальто. Это моя старая мастерская, поближе к Йелю, я тут храню картины и давно не была. А квартира у меня в Нью-Йорке, на 58-й улице, с большой лоджией, где я работаю.

Нищета выглядела унизительно, и ложь не вызывала привычного отвращения. Женщины многозначительно переглянулись. Пока Ира писала, судорожно стараясь не переврать английские слова, воздух согрелся. Сбросив со стола на пол старые газеты и мятые тюбики с красками, возбужденная хозяйка достала стаканчики, гостья разлила принесенное виски, они выпили за успех и закусили бананами – больше ничего съедобного в доме не нашлось. Наполнили по новой. Старшая попросила:

– Покажите нам несколько картин, все-таки интересно, за кого мне нужно хлопотать.

– Да, да, конечно, – засуетилась художница и, повернувшись к гостям спиной, начала расставлять полотна на стульях. В это время младшая с ловкостью фокусника бросила в бокал Ирины таблетку и размешала пальцем, а палец вытерла о джинсы. Проследив за операцией, старшая женщина почти закричала:

– Потрясающе! Я ничего подобного не видела! Ну, выпьем за ваш талант – и мы пойдем, у нас тут еще дела. А вы через пару дней позвоните, вот мой телефон.

И старшая написала номер на бумажке. Потом выпили. Больше Ира ничего не помнила. Как оказалась, она пролежала двое суток на голом холодном полу раздетая – пальто и даже сапоги женщины с нее сняли и унесли, также как и другие добротные вещи и наличные деньги. Не торопясь, они тщательно и вполне профессионально обшарили комнату. Интуиция их не подвела: в банке с рисом обнаружился целлофановый пакетик с драгоценностями.

Когда Ирина очнулась, то увидела над собой низкий сводчатый потолок, видимо, полуподвального помещения, впереди – тоннель узкого белого коридора с закрытыми стеклянными дверями. Ни души, и тишина, как в склепе. Ее кровать стояла в конце, головой к окну, из окна дуло. Она лежала под тонким одеялом, в короткой больничной рубашке с завязками на спине, но ей было жарко. Во рту пересохло.

– Пить! – сказала она, не услышала своего голоса и в испуге закричала: – Water![40]40
  Воды! (англ.)


[Закрыть]

Звук полетел вверх, отразился от потолка и больно ударил в голову. Она снова потеряла сознание. Над нею склонились чьи-то лица, прохладные пальцы оттянули веко.

– Who’s that?[41]41
  Кто? (англ.)


[Закрыть] – спросил дежурный врач у медсестры.

Та заглянула в один из листов, которые держала перед собой на пластмассовом планшете.

– Exiled from Russia, was brought in yesterday. His bag with IDs is at the check-room. Temporary visa, no insurance. Temperature 103,1. F. Overdose with swallowed drugs and alcoholic intoxication. Still in coma. They say she’s always been nuts[42]42
  Эмигрантка из России, ее сумка с документами в камере хранения. Временная виза, страховки нет. Вчера принесли. Температура 39 и 5. Передозировка пероральным наркотиком. В сознание еще не приходила. Говорят, она всегда была безумна (англ.).


[Закрыть].

– Water![43]43
  Пить! (англ.)


[Закрыть]

– Aha, here we come. Give her water and call the police. Let them take her to a shelter for homeless or a lunatic asylum[44]44
  Ну, вот и сознание вернулось. Дайте ей воды и позвоните в полицию. Пусть отвезут в больницу для бездомных или в сумасшедший дом (англ.).


[Закрыть], – на ходу бросил врач и исчез в одной из дверей.

Воды Ире никто не дал, но, где туалет, показали, и там она напилась из-под крана. В голове мутилось, ноги в коленках крупно дрожали. Из разговора она поняла два слова – полиция и сумасшедший дом, поэтому, держась за стену, прошла до конца коридора, свернула за угол, потом за другой и оказалась на улице. Глаза ослепило весеннее солнце, свежий воздух резал горячее тело в тонкой рубашке. Она шла быстро, чтобы не упасть, не отдавая себе отчета – куда и зачем. Мимо ехали машины, сновали люди, никто не обращал на нее внимания – мало ли кому как нравится ходить по городу.

Она не знала, сколько прошла, но внезапно поняла, что находится на пороге храма. Ну, наконец-то Бог вспомнил о ней! Ирина без сил опустилась на мраморные плиты, заляпанные известкой, и только тогда увидела, что церковь в строительных лесах и не действует, но встать уже не смогла. Откуда-то появился пастор в длинной черной одежде – она уже ничему не удивлялась, поцеловала ему руку, назвала батюшкой и легла на грязный пол.

– What’s happened to you, my child? – спросил он, приподнимая голову женщины, но, увидев, что она вся горит, крикнул в раскрытые двери: – Michael, come over here, give me a hand![45]45
  Что с вами, дитя мое? Майкл, идите скорее, помогите мне! (англ.)


[Закрыть]

– Я русская, я больна, мне надо домой, – бормотала Ирина.

– Can’t make out what she’s talking about[46]46
  Не понимаю, что она говорит (англ.).


[Закрыть], – сказал священник высокому плотному строителю в перемазанной блузе, который спустился по приставной лестнице.

Вдвоем они положили несчастную на деревянную скамью.

Действительность все время ускользала, заплывала туманом, но когда Ира увидела над собою озабоченное лицо молодого человека, то всхлипнула от счастья:

– Сережа! Ты пришел! Я так тебя ждала!

– Russian! – удивился Майкл. – She’s delirious. I’ll take her to my apartment and call the doctor[47]47
  Русская! Она бредит. Отвезу к себе на квартиру и вызову врача (англ.).


[Закрыть].

– God bless you, my son. You’ve got a big heart. I guess this woman is unhappy, beautiful at that. What a sad combination[48]48
  С Богом, сын мой. У тебя добрая душа. Судя по всему, эта женщина несчастна и к тому же красива. Непростое сочетание (англ.).


[Закрыть].