Текст книги "Узники вдохновения"

– Недвижимость… Господи, что ты несешь? Молодые теряют русскую ментальность.

Надя обиделась:

– Я всегда говорю, что думаю.

– Похвально. Но иногда мне хочется, чтобы ты думала иначе.

– Нет, это ты – умная, опытная, не понимаешь, что жить надо в теперешнем дне, а не в воображаемом замке! – вспылила Надя, задетая репликой опекунши. – Возьми себе этого английского короля, если хочется. Через день выбросишь. Не корову покупаешь.

– Про корову я уже слышала.

– Так ведь и жизнь не стала новее или лучше.

– Что ты понимаешь в жизни? Ты ее не выстрадала.

– И не собираюсь. Твои же слова: у каждого свой путь.

Надю раздражал беспредметный спор. Она спустилась с крыльца в сад, где в дальнем углу, за бамбуковым экраном загорал в шезлонге Климов. Крепкое тело в модных узких плавках излучало флюиды здорового самца. Девушка тряхнула распущенными волосами и легкой балетной походкой устремилась к мужчине. Писательница не отставала ни на шаг.

Климов заметил женщин и встал, приветствуя обеих блеском отличных зубов:

– Добрый день!

– Даже прекрасный, – ответила Надя. – Я бы не прочь искупаться.

Василькова, не обращая внимания на приветствие, продолжила назидательно:

– Другого пути нет. Только через испытания. Когда-нибудь ты это поймешь.

Надя подмигнула Климову:

– Мы тут спорим. Я утверждаю, что не может быть одного пути для всех, потому что мы – разные. – И, пытаясь привлечь внимание мужчины, обратилась к Рине: – Тебе вот важна свобода, а мне – нет, поскольку реальной пользы от нее мало. Ты со своей свободой давно стала рабой самой себя.

Нападение молодой приятельницы оказалось для Васильковой неожиданностью, хотя понятно, что причина в Климове. Было бы смешно уступить балетной недоучке.

– Ах ты моя прелесть! Научилась-таки думать, – как бы в шутку съязвила хозяйка. – Тебе явно на пользу мое общество.

Балерина оскорбилась смертельно. Некрасиво унижать при посторонних. Или бабулька перепутала, кого из нас двоих любит? Он симпатичный, но не стоик, нет, не стоик, при желании можно и увести, утереть старушке нос. Надя погрозила Рине пальчиком уже без улыбки:

– Смотри, чтобы я не поумнела слишком сильно и не догадалась – кто ты.

– И кто же я? – искренне удивилась писательница, пожалев, что задела самолюбие подруги в присутствии мужчины.

– Еще не знаю.

Василькова бросила насмешливо:

– И не узнаешь, иначе придется сообразить, чего я хочу, а это уже сложно.

Соперничество прекрасных дам зашло слишком далеко, и кавалер решил вмешаться в разговор, чтобы отвлечь огонь на себя:

– А по-моему, просто: надо всего лишь узнать, чего вы не хотите. Ницше утверждал, что человек есть обратное тому, что он сам о себе говорит, ибо мысль изреченная – есть ложь.

Василькова еще не усмирила темперамента и, перенеся недовольство на гостя, закричала, комически взмахнув рукавами кимоно:

– О! Оказывается, мы тоже кое-что читали?

– Это из сборника крылатых фраз. Незаменимая книжица для тех, кто вроде меня, не зная литературы, хочет пустить пыль в глаза.

Балеринка ушла в дом переодеваться для бассейна, и он участливо спросил Василькову:

– Вы слишком взволнованы. Вам плохо?

Рина вдруг расчувствовалась.

– Конкретная ситуация – лишь предлог. Со мною что-то стряслось, я потеряла равновесие, – сказала она доверительно. – Все зашло слишком далеко. Сначала я увлеклась процессом сочинения, потом получила деньги, за ними пришел успех. Но мои романы нужны худшей части общества, ничтожной по качеству и огромной по количеству. По меньшей мере, я творю бессмысленность, по большей – зло. Все, что я делаю, – сиюминутно и не имеет никакого отношения к вечности. Как это примирить с тем, что я не желаю думать о себе уничижительно? Но я в плену у времени – машина запущена, и остановить ее физически невозможно, а душу нужно спасать. Странно, что Надя нашла Бога, хотя у нее нет в Нем никакой нужды, а я все ищу, и без Него мне так плохо. Если бы я верила, мои мысли имели другое направление, но я все еще не верю и, наверное, уже не поверю никогда.

– А вам не кажется, что дело не в Боге, а в человеке? Земная справедливость не во власти Бога. Это дело людей. Именно поэтому она никогда не может быть достигнута. От несовершенного нельзя получить совершенное.

– Как замечательно вы научились полемизировать за такой короткий срок!

– Разве я высказал спорную мысль? То, что все никогда не будут счастливы, – аксиома. И это тоже справедливо, иначе люди выродятся и жизнь прекратится.

– Между счастьем и несчастьем много промежуточных состояний. Смысл в том, чтобы несчастных было как можно меньше. Я так мало сделала, а силы уже не те. Сбросить бы лет пятнадцать!

– Жаждете вернуть молодость?

Василькова нахмурилась:

– Только не свою.

– Что в ней было такого страшного?

– Это неинтересно.

– Но не забыто. Вы боитесь высказаться начистоту?

– Зачем повторять ошибки? Скольких друзей я потеряла, посчитав необходимым сообщать им правду. Правда – всегда трагедия или хотя бы проблема, выслушав, ее надо разделить. Желающих нести чужую ношу гораздо меньше, чем кажется. Чтобы окончательно убедиться в этом неприятном человеческом свойстве, я стала провоцировать людей правдой о себе – ни один не выдержал, мне просто переставали звонить. Так как, вы хотите правды?

– Уже нет. Я боюсь оказаться таким, как все. Но зачем было говорить Наде, что мы с вами чужие? Ведь это ложь.

Василькова пристально на него посмотрела.

– Браво. Хоть это поняли.

– Разве вы не чувствуете, что мы связаны? Непонятно чем и непонятно кем, но это уже детали.

– Эдик, поверьте, очень страшно, когда появляется надежда.

– Почему?!

– Слишком много было разочарований, и каждое может стать последней каплей.

Отчаянная жалость вдруг захлестнула Климова. Чтобы не дать нежности сломить себя окончательно и не обмануть женщину, он решил быть предельно откровенным.

– Ради вас я готов на многое, но не на все. Восстановить равновесие с моей помощью у вас вряд ли получится. Нынче из меня плохая подпорка. А жить за счет прекрасной дамы не в моих правилах. Есть встречное предложение: переедем в захолустье, в дом моих родителей, и будем пользоваться тем, что я смогу добыть как первобытный мужчина. Там печное отопление и колонка во дворе. Возможно, удастся получить кредит и начать с нуля какое-нибудь небольшое предприятие, скорее всего лесопильное. Ваши дела останутся вашими делами, и особняк будет стоять и ждать, пока вы меня не бросите.

– А если не брошу?

– Тогда вместе решим, как с ним быть.

Климов зауважал себя за сказанное, которое тянуло на поступок.

Рина задумалась надолго. Что за ужасная манера – выражаться однозначно. Никаких вариантов. А душа ее рвалась на части. Одна – хотела неизвестного, возможно болезненного и скорее всего несбыточного счастья, другая – знакомой пустоты покоя и свободной воли. В последние годы она существовала размеренно и предсказуемо. Климов всколыхнул стоячий водоем и возбудил в ней мысли, которые она не только прятала от посторонних, но и сама от них давно отстранилась. То не были поверхностные откровения, каких удосуживалась Надя. Слова, предназначенные Климову, поднимались откуда-то из самых глубин натуры и порой удивляли ее саму, а главное, приобрели вдруг необычайную важность. Но чтобы эти главные слова не обернулись ложью, требовалось принести в жертву не просто уклад жизни, но, что важнее, – личную свободу. Сколько она сможет так просуществовать – неделю, месяц, год? Случайные мужчины, с которыми она изредка проводила время, не задевали ни ее души, ни свободы. Личный Бог охранял ее, не позволяя опуститься ниже уровня, ею же для себя установленного. Но ныне все пошло вразнос: в Климова она влюблена постыдно, как безмозглая девчонка. С ним закончится одиночество, но наступит хаос. С радостью совместной жизни начнутся притирки характеров, любовные терзания. Климов ее понимает, но любит ли настолько беззаветно, когда любые помехи устраняются с легкостью? Как можно быть уверенной в нем, если не уверена в себе? На каких весах взвесить возможность ошибки? Допустим, они не уживутся. Потешив тщеславие и воспрянув духом, он побежит строить свою третью сущность, тогда как ее, последняя, закончится в разъедающих душу воспоминаниях. От жизни есть розовые таблетки, от унижения таблеток нет.

Наконец Рина собралась с духом и попыталась коротко выразить итоги своих раздумий:

– Между нами есть определяющее различие. Ваше прежнее бытие закончилось, а новое еще не наступило. У вас есть будущее, а я живу прошлой болью, но в настоящем. Поэтому для меня обязательно то, что для вас преходяще. Я не увидела в ваших построениях места для любви. Одна материя. Боюсь, ничего не выйдет.

Кровь бросилась Климову в лицо. Чего она хочет? Чтобы он надел фрак, стал на колени и попросил руки и сердца? Нет, она хочет бесконечно плести словесную вязь, в которой тонет смысл сказанного. Пора кончать этот цирк.

Климов хлопнул себя ладонями по коленкам:

– Ну, что ж. Значит, товар не по купцу. Благодарствуйте за кров и пищу.

Он поднялся в свою комнату, быстро оделся, сдерживая нетерпение рук. Глядя в круглое зеркало в позолоченной раме, зализал женской щеткой растрепавшиеся волосы, расправил плечи и устремился вон из воздушного замка вдребезги разбитой мечты.

14

Рина стояла у окна спальни за шторой. Климов шел, не оглядываясь. Если оглянется, она, старая дура, побежит за ним на край света прямо в халате. А может, и не дура. Вдруг это и есть ее мистическая половинка? «Обернись! Обернись!» – начала заклинать она так страстно, что от напряжения на верхней губе выступили капельки пота. Попытка поставить логику над чувством провалилась. Рина по-прежнему хотела видеть Климова рядом. Сейчас он уходил, и правильно делал. Захотел преодолеть слабость легкого пути – это достойно уважения. Он обретет место в злой жизни и придет снова. Уверенность, что так и будет, была почти осязаемой. Вот уж не думала, не гадала, что любовь, казалось навеки застывшая в зимнем троллейбусе, вдруг оттает и пустые странные годы без любви закончатся. Бог есть и Бог добр. Большие нежные цветы распускались в ее душе, и было удивительно, как они там не вымерзли.

Рина посмотрела на серое небо: может начаться дождь, и Эдик промокнет. Еще оказия: без разрешения его не выпустят! Но она не станет звонить в проходную. Пусть покажет характер и сделает усилие, чтобы вернуться за визой. Заодно получит зонтик.

Климов пересек аккуратно выстриженный газон и подошел к воротам. Верзила охранник посмотрел на мужчину без выражения.

– Ну, я отчаливаю, – сказал гость, стараясь, чтобы фраза не выглядела вопросом. – До свидания.

Верзила не реагировал.

– Откройте калитку, – буднично произнес Климов.

– Разрешения не было, – так же, в рабочем порядке, ответил страж. – Без разрешения не выпущу.

– Я не хотел отвлекать от работы Арину Владимировну, а у меня срочные дела.

– Может, вы ее ограбили.

– Пытался, но не вышло: деньги и ценности она держит в сейфе, – мрачно пошутил невольный пленник, – но честь вашей работодательницы я оставил в том же месте, где она находилась до меня.

– Честь мы не охраняем, только территорию. Нужно разрешение.

Гость оценил юмор, достал двести долларов и положил стражу в нагрудный карман. Вахтер за время службы у богатых людей неплохо изучил их психологию и знал – кто способен дать две сотни, не пожалеет и еще одной. Он получал зарплату, гораздо большую, чем именитый профессор университета, но любые деньги, вопреки укоренившемуся мнению, не делают людей честными, напротив, они развивают вкус к тратам, закрепляя необходимость жульничать на своем уровне – кто миллиардами, кто мелочью. Бедные честнее богатых только потому, что не знают этого соблазна. Деньги обладают способностью к мутации и этим похожи на вирус, который, попадая в организм, находит почву для размножения и захватывает все больше и больше пространства, внедряясь глубже и меняя первоначальный облик.

Вахтер бедным давно не был. Он безо всякого смущения выжидательно смотрел поверх головы гостя. Климов, тоже хорошо усвоив нравы обслуги, достал еще одну сотенную и произнес дружески:

– Надеюсь на мужскую солидарность. Понимаешь, хочу слинять, пока жена не хватилась. Она мне голову откусит. У тебя есть жена?

– Вали, – сказал охранник, не отвечая на вопрос, и открыл электронный замок. Видимо, жена у него была.

Мужчина небрежно ступил за ворота, сделал по дороге шагов двадцать и рванул во все лопатки к станции, освобождаясь от напряжения, непривычного образа жизни и брожения смутных чувств. Неджентльменский бросок он себе простил: оставаться дольше – слишком опасно для мужской независимости. Василькова с таким пристрастием развивала тему свободы, что наверняка придерживалась ее принципов только для себя. Достаточно посмотреть на Надю.

За высоким забором беглеца не было видно, но Василькова представила, как он неспешно идет пружинистым шагом, чуть раскачиваясь и красиво взмахивая в такт правой рукой, придерживая левую, – так ходил Валерий.

А охранника нужно уволить. Но оказалось, что сначала придется распрощаться с садовником, который вдруг попросил расчет.

– Стар я. Денег накопил, а безносая не за горами. Пора душой заняться. Жизнь вспомнить, грехи, паломничество на Валаам совершить, там мой брат родный в общей лагерной могиле лежит. Делов хватит, успеть бы.

Садовник никогда не говорил так много и так убедительно. Рине нечего было возразить. Но кто согласится на такую должность, с этим несметным полчищем котов? Надо дать объявление в Интернете.

Она направилась на рабочую половину, в небольшую комнату с одним-единственным столом для почты. Отобранная секретарем, она копилась уже две недели. Как живуча эта нудная привычка писать письма, когда есть телефон и электронная связь! Прямо какое-то узелковое письмо! Рина рассыпала по стеклянной поверхности конверты. Длинные, модные, преимущественно голубые и розовые – это приглашения и предложения. Один со штампом Центрального телевидения. Интересно. Она перечитала несколько абзацев дважды, пока уразумела, о чем речь. Автора уведомляли, что продюсер сериала по романам Васильковой финансирование прекратил из-за существенного снижения рейтинга. Ни слова о плохом сценарии или слабости литературного источника – все по-деловому, без намеков и оскорблений. Ну не могли же они, действительно, написать, что дорогой писательнице пора складывать литературный саквояж. Это не их проблема, своих дел хватает. Впрочем, как составляются рейтинги, она знала не понаслышке. Новых детективщиков развелось, как тараканов, так что, возможно, конкуренты постарались, есть более дешевые предложения.

Рина скомкала листок и бросила в мусорную корзину. Во рту появился горький привкус. Опять печень. К чему эти стрессы? Зачем она вообще всем этим занимается? Прав Климов – отчего бы не завязать, поберечь здоровье. Вот, если бы он еще сказал, чем заниматься целый день, если не писать? Может, действительно поехать к нему на Вологодчину топить дровами печь, мыться в лохани и бегать во двор до ветру?

Василькова постаралась отвлечься, перебирая письма дальше, хотя давно усвоила, что за первым плохим известием обязательно последует опять плохое. Такой порядок испокон веков не меняется. Кто в это верит, а кто не верит – результат один: начатое плохо хорошо не кончается. Сначала сбежал Климов, потом садовник, теперь завертится.

Она выловила из вороха корреспонденции еще один заметный конверт – белоснежный, как госпитальный халат, со штампом Диагностического центра, где работал старинный знакомый Феликс Рудин, врач и писатель, а скорее, собиратель и сочинитель афоризмов. Под его нажимом раз в год (а то и в два-три, когда ленилась) Рина проходила сканирование на наличие опухолевых клеток. Тридцать лет назад она полностью излечилась от страшной болезни, но поскольку был прецедент, Феликс настаивал – склонность организма и неразгаданная хитрость генома предусматривают бдительность. Рина усмехнулась – у каждого свой метод выколачивать из пациентов деньги. Клиника, разумеется, была платной и очень дорогой.

Обычно Феликс, человек занятой, тоже звонил, значит, произошел какой-то сбой в отлаженной системе. Она небрежно разорвала конверт и сразу обратила внимание на незнакомую подпись. Текст предельно краткий:

Прошу Вас срочно явиться на повторное обследование. Снимки за несколько последних лет вызывают серьезные сомнения в правильности заключений о состоянии печени, сделанных к.м.н. д-ром Ф. Рудиным. Он у нас более не работает, поэтому я позволил себе провести ревизию лечебных карт его пациентов. Пожалуйста, не откладывайте визит, я приму вас в любое время.

Директор ЦДЦ,

член-корр. АМН В. Гольдберг.

Деловое чутье Климова не подвело – Барчевский и тут наследил. Пользуясь генеральной доверенностью, заключал за нее страховки, без которых издательство не выдавало фьючерсных контрактов, липовые же справки о состоянии здоровья покупал у ее лечащего врача. Когда юрист загорелся, Феликс, боясь уголовной ответственности, слинял, скорее всего в Израиль, там у него родственники. Интересно, сколько он на ней заработал помимо врачебного гонорара?

«В любое время», – пишет сам директор. А! Запахло скандалом! Их хваленая, с мировым статусом клиника прошляпила, выдавая подложные диагнозы. Понимает, что я со своими адвокатами сдеру с них бешеные деньги! Впрочем, зачем? Да и нервничать нет оснований. При нынешнем развитии медицины от всех болезней ее вылечат в два счета. Разработаны какие-то стволовые клетки, да много появилось всякой всячины. Были бы деньги, а они, слава богу, есть. Как там сказал сбежавший покуда король Эдуард? «С деньгами я чувствовал себя увереннее». Опять прав.

Все, что она сейчас узнала, крайне неприятно, но не смертельно. Теперь она намного устойчивее, чем две недели назад, – потому что опять жила надеждой, которую подарил ей Климов. А из крайней ситуации всегда есть выход. Папа Хэм всем нам дал пример разумного мужества, до которого никогда не дорастут врачи и законодатели, поскольку распоряжаются чужими жизнями, тогда как мы – своей собственной. У Папы было ружье, у нее таблетки. Важных дел, которые необходимо завершить, всегда достаточно, но как вспомнишь, что тебя к тому времени уже не будет, понимаешь, насколько ничтожны любые земные дела. Вопрос только в наследстве, и то исключительно из-за рассказов. Но пока впереди маячит хоть призрак радости, торопиться на тот свет нет видимых причин. Более того, в последнее время по ночам приходило ощущение еще одной повести, построенной в виде диалогов между совершенно разными людьми и на самые разные темы, – калейдоскоп картинок, из которых складывается предощущение смысла жизни, и в заключение – спор Бога и дьявола о добре и зле. Если бы сподобилась написать так, чтоб слезы из глаз!

Василькова спустилась в сад, долго гуляла по дорожкам, обкатывая сюжет, поплавала в бассейне, расслабившись и чувствуя, как облекается в форму мысль. Она ее не торопила, хотя внутри от нетерпения все уже дрожало. Поднимаясь наверх, даже не обратила внимания, что милая подруга куда-то испарилась. Включила компьютер, открыла новый файл и привычно застучала по клавишам, стараясь не задевать их длинными ногтями. Прерывалась всего раза два или три – выпить кофе и размять спину. За окном давно разлилась густая синева, когда она написала последнюю эффектную фразу. Потом вспомнила, что эта фраза уже встречалась, видно, удачная, крепко засела в голове. Рина несколько минут поразмышляла, выразила ту же мысль другими словами, скопировала файл на флэшку и отключила ноутбук.

Как обычно в таких случаях, на лице у нее отразилось умиротворение. Она пошла к Наде, испытывая нетерпеливое желание поделиться творческой радостью, однако в комнате балеринки не нашла, не было ее в кухне и в других местах. Вахтер сообщал, что Суворина уехала на своей машине еще днем – она одна имела постоянный пропуск.

Рина задумчиво приняла душ, задумчиво и без удовольствия выпила стакан апельсинового сока. И вдруг ее осенило. Несколько раз поднимала телефонную трубку и снова бросала – не хотела оказаться правой. О, она дала бы хорошую цену за ошибку! Откуда она взяла, что Климов способен ее понимать, если в его жизни отсутствовала литература? Плел что-то о связи между ними, то ли в шутку, то ли всерьез объяснился в любви. Научился здесь врать. А она-то, первая лгунья коттеджного поселка и его окрестностей, поймалась, словно девственница на обещание жениться. Ах, как радостно заглатывает пескарик яркого пластмассового червячка!

Рина большими шагами мерила комнату по диагонали, от стенки до стенки, металась по кругу. Наконец решилась. Ночь была на исходе, когда, проделав дыхательную гимнастику и успокоившись, она набрала номер телефона городской квартиры, той самой, которую подарила своей подопечной.

Подруга явно не спала, и голос звучал оживленно.

– Он у тебя? – спросила Рина без предисловий.

Надя удивилась, но не смутилась:

– Как ты узнала?

– Дуреха. Я все-таки четверть века кормлюсь исследованием человеческой психологии.

– Все по-честному. Ты же сама сказала, что он тебе не нужен. Когда вы начали выяснять отношения на высоких тонах, я завела машину, отъехала метров двести и встала на проселке. Подождала с полчасика, смотрю – вышел и чешет, словно за ним черти гонятся. Предложила подвезти.

– А если бы не вышел?

– Ну, я, хоть и не писательница, в мужиках худо-бедно разбираюсь: такие всегда уходят.

– Он лучше, чем ты думаешь.

– Посмотрим. Сердишься?

– Сержусь. На себя.

– Хочешь, я его выгоню?

– Зачем? Ты же сказала – сам уйдет. Ладно, будь счастлива. И не звони мне: я за ночь закончила повесть и уже отправила в издательство по электронной почте, а завтра улетаю на недельку в Сочи.

– Мы же собирались на Лазурный берег?

– Изменились планы. Извини, что без тебя, – устала, хочу отключиться полностью. К тому же ты ведь сейчас занята.

– Вроде. Ну, давай. Целую. Объявись, когда возвратишься.

– Попробую.