Текст книги "Узники вдохновения"

10

Умывшись и побрившись, Климов осмотрел дом, насколько позволяли распахнутые двери. Закрытых он не касался. Ничего нового не заметил, кроме назойливого преобладания серо-голубого и сиреневого тонов. Что за странный вкус у дизайнера? Может, у хозяйки из-за этого депрессия? Стоило бы поменять колорит на теплый. Но его мнением пока не интересовались.

Кроме бесконечных полупустых полок с хозяйскими произведениями, в доме было много журнальных столиков из стекла, по ним разбросаны блокнотики или просто листочки и шариковые ручки стопками. Он понял их назначение позже: проходя мимо, Василькова часто что-то быстро записывала, вырывала листок и прятала в карман. Видимо, это как-то связано с работой над романами.

Комнаты первого этажа явно носили следы пребывания мужчины. Тут находились биллиардная, большой тренажерный зал со снарядами для занятий тяжелой атлетикой и накачки мышц, висела боксерская груша, к просторной сауне примыкал чайный зал с встроенной пивной бочкой. На территории имелся винный погребок, гараж на три машины со снегоходом в дальнем углу, просторный бассейн. Может, писательница, с ее феноменальной фигурой, завзятая спортсменка и сама толкает штангу?

Садовник еще не пришел, а кошки дрыхли. Климов порылся в пляжном шкафчике, выбрав среди шелковых халатов и новых, с бирками, плавок белые как наименее сексуальные. Приходили странные мысли – с какой целью хозяйка коттеджа все это здесь держит? Ах да, ведь бывают гости, они с собой купальные принадлежности не возят. Климов нырнул до самого голубого кафельного дна. Вода оказалась бодрящей, видно, вчера вечером поменяли – не успела нагреться. Он быстро замерз и решил пойти на кухню. К завтраку не звали, но, возможно, тут не принято бить в гонг. Так и с голоду помереть недолго.

Действительно, Василькова уже кончала пить свой кофе и жестом пригласила гостя присоединиться. Климов обрадовался, разрезал вдоль половину французского батона, проложил его толстым ломтем буженины с соленым огурцом и горчицей и принялся жевать. Проглотив пару сытных кусков, спросил:

– А ваша подруга где?

– Пошла в свою комнату: любит поспать – это ей не часто удается. Еще и помолиться надо – там у нее целый иконостас.

– Она так серьезно к этому относится?

– Возможно. Хотя охотно говорит на тему веры. Я этого не понимаю: ведь отношения с Богом даже более интимны, чем между мужчиной и женщиной.

Климов задумался, сказал осторожно:

– В вере вашей подруги есть какая-то странность. Какая – пока не знаю. Показушность? Бог для нее – лишь зонтик от дождя. Но это только интуиция, и, возможно, я не прав.

Василькова вдруг оживилась:

– Вы тоже заметили?! Я нисколько не осуждаю приверженность православию, мне даже нравится, потому что оберегает от многих вредных привычек, но ловлю себя на том, что все время проверяю – фальшивит она или нет? Хотя девочка распахнутая, не слишком глубокая, но не лукавая.

– Вы уверены?

– А вы нет? – вскинулась Василькова. – Меня даже пугает, как вы меня понимаете! Я вот смотрю в нее, как в прозрачное стекло, но иногда изображение искажается. Думаю, это от ревности – я ее обожаю. Да ешьте, ешьте, а то я как всегда дорвалась до болтовни.

Прихлебывая душистый кофе из пол-литровой фаянсовой кружки, Климов чуть не забыл свой вопрос, который вынес из прогулки по владениям писательницы:

– Красивый дом. Похоже, он строился в расчете и на мужчину тоже.

– Наблюдательный. Вы мне все больше нравитесь.

Гость насторожился:

– Надеюсь, это не опасно.

Она ответила уклончиво:

– Я тоже надеюсь.

– Судя по количеству мужских плавок в купальне, вы не так одиноки, как прикидываетесь. Богатая, модная и одинокая – прикольно!

Василькова посмотрела на него с сожалением.

– Одиночество не недостаток и не достоинство. Это состояние души. Каждая женщина мечтает иметь своего мужчину, хотя бы без штампа в паспорте. Даже когда она говорит «нет», то думает «да». Остальные – жертвы эмансипации и извращенки.

– Не берусь спорить. Вам виднее. Поэтому женщины пишут книги о женщинах? Им лучше удается изображение женских характеров. Я иногда читаю их только затем, чтобы знать, что они думают о мужчинах.

– Ничего хорошего. Но сама постановка вопроса ложная. Слышали байку? Когда у Книппер спросили, откуда Чехов так хорошо знает женскую душу, она ответила, что насчет женщин Антон Павлович на руку был нечист. Это широко распространенное заблуждение основано на завышенной оценке человеком собственной личности и знаний. Пол – слишком общее понятие, нет никакого специфического мужского или женского типа поведения – почитайте Владимира Соловьева «Смысл любви».

– Я не самоубийца, чтобы насиловать ничтожество собственного ума.

– Попробую объяснить популярно. Если индивидуум вам не тождествен, то и мотивы его поступков отличаются от ваших. Нельзя понять мужчину, исходя лишь из того, что вы сами мужчина. Писатели тоже не делятся на мужчин и женщин, а только на хороших и плохих. Писатель лепит характер героя и может даже не очень детально разбираться в его действиях, но если точно схватит доминирующие черты и сможет их мастерски описать – дело в шляпе и успех обеспечен. А кто автор – мужчина, женщина или трансвестит – не имеет ровным счетом никакого значения.

– Это положение относится и к любви?

– Совершенно. У человека все индивидуально. По мне, например, лучше любить, чем быть любимой. Одного из своих мужей я любила. Кажется, он меня тоже, но это вышло случайно и совсем необязательно.

– Любовь без взаимности неконструктивна.

Рина возмутилась:

– Механистическое построение мужского ума меня просто бесит! Поймите вы, упаковка для тестостерона! Любовью душа прирастает, делается шире. Только не надо рассматривать неразделенную любовь как несчастье или наказание. Она дар небес и искупление.

– Вчера вы утверждали, что любви нет вообще.

– Серьезно? Значит, у меня было плохое настроение. Или я так вчера думала, а сегодня думаю по-другому. Вас это шокирует? Привыкли строем ходить?

– Да нет, я обычно сам по себе.

– Вот и чудненько.

– Спасибо, узнал для себя много нового. А куда же делись ваши мужья, которые увлекались гантелями? Вы отпустили их на прогулку в лес? Только, пожалуйста, рассматривайте мой вопрос не как вторжение в сферу интимного, а в развитии вашей теории любви.

Василькова покачала головой:

– Наха-ал. Однако я сама начала, значит, мне и отдуваться. Итак, первого я потеряла где-то по дороге. Это неинтересно. О втором уже можно говорить.

– Сделайте милость.

– Как вы понимаете, все начинается с семьи. Родители закладывают в дитя свой опыт и понимание мироустройства, с чем потом ребенок всю дорогу будет бороться, потому что жить ему придется в другом времени. Девочка антропологически и социально связана с семьей крепче и дольше, чем мальчик, но и разрыв происходит резче. Мой папа – профессор, мама – завуч в школе. Представляете этот ужас? Они четко знали, как правильно воспитывать чадо, чтобы из него вырос достойный член общества (опустим, что оно было советское, поскольку это не существенно). Они не знали только, как сделать меня счастливой. В общем, косички, бантики, комсомол. Училась отлично и поступила на филфак. Брала интервью у известного футболиста, нападающего сборной, и мы друг другу понравились. Он научил меня непотребно ругаться и пить водку, интеллект, как у мериноса, но энергетика чудовищная – я просто с ума сходила и решила, что должна стать его женой. Нетрудно догадаться: если женщина захочет мужчину, ему не отвертеться. Тут мои родители встали в позу: а что вы хотите – профессорская семья, то да се, и вдруг – футболист! Папа сказал: «Нельзя одновременно одним и тем же местом думать и бить по мячу». Мама завопила: «Через мой труп!» Ну, труп, так труп, и мы с Алексеем поженились. Прекрасная пара. Я красотой не отличалась, а он вообще был образиной. Играл в сборной, ездил по всему миру. Слава, поклонницы. Жили мы в съемной квартире и, когда у него выпадало свободное время между матчами и сборами, в дым занимались сексом. В тридцать два года Леша повредил мениск и получил жалкий пенсион, которого хватало на три дня. Папа оказался прав – все время стучать по голове даже мячом – это даром не проходит. Как только он засел дома, оказалось, нам не о чем разговаривать. Правда, он любил рассказы Чехова, читал их по многу раз, словно страдал выпадением памяти, любил приводить мне цитаты и хохотал до слез.

– Так это же прекрасно!

– Но не в таких количествах и не одно и то же! Я ему посоветовала для разнообразия почитать «Чайку». И знаете, что он мне ответил? «Я пьес не люблю, потому что не понимаю».

– Ему не откажешь в логике. Я пьесы Чехова тоже не люблю, хотя, мне кажется, понимаю. А о футболе почему не беседовали?

– Футбола я не терплю, к тому же у него появилась зависть к молодым футболистам, он всех обзывал недоносками. Меня как раз начали печатать и даже хвалить, и это его тоже раздражало. Еще он ужасно много ел и растолстел до невероятных размеров. Из-за зверского аппетита ни минуты не мог ждать следующего блюда, кричал: «Поставь на стол все сразу – первое, второе и третье!» Мне надоело, я ему отвечаю: «Может, заведем свиное корыто?» Он не понял. Я разозлилась: зачем мне нужен срун и пердун на иждивении? Только намылилась с ним разбежаться, как он взял и помер. Апоплексический удар. Повезло. И я обзавелась новым мужиком – таким нежным и субтильным, что поначалу контраст меня просто очаровал. Заботлив и предан до тошноты, провожает и встречает на машине. Сам ходит в магазины, готовит, гладит мне юбки, массирует больную спину. Интеллигент в третьем колене, даже немного заикается. Все глупейшие ситуации были его: он оказывал помощь, когда его не просили, делал замечания, если слышал оскорбительные слова в чей-то адрес, заступался за женщин, даже пьяных, и за это его нередко били. Однажды возвращаюсь с презентации на такси: любезный друг почему-то за мной не приехал, а я весь день на шпильках, поясница разламывается. Встречает в дверях: нос сломан, из ноздрей, как клыки у моржа, торчат две окровавленные турунды, на плечах одеяло – его трясет крупная дрожь. Опять ввязался в какую-то потасовку. Я, как была – в пальто, шляпке и сапогах, – прошла в спальню, рухнула на кровать и закрыла глаза. Открываю: надо мною нависла огромная тень. Побитый морж спрашивает гундосо: «З-з-айчик м-мой! Что, с-с-спинка болит?» Жизнь сильно попахивала трагикомедией. В тот же день я вернулась к родителям, в свою комнату на Котельнической, в особую мещанско-советскую среду, от которой порядком отвыкла. Отец, несмотря на погоны с тремя звездами, по-военному туповат, мать ему смотрит в рот и считает гением, что недалеко от истины, если сравнивать с нею. Раньше, когда я бегала по редакциям газет и журналов, они меня кое-как терпели, но дочь, которая спит до двенадцати, пьет кофе в постели и, не умывшись, начинает сочинять роман, выглядела в их глазах социальной уродкой. Я перестала с ними общаться, опять сняла комнату и избавилась от родственных объятий раз и навсегда. Вы не представляете, какое облегчение! Следующих мужчин, которые нахально пытались встроиться в мою уже обеспеченную жизнь, я периодически выставляла. Но лучшие всегда уходили сами.

– Отчего? Они же, наверное, любили вас.

– Случалось и любили. Но каждый любит в другом прежде всего себя. Не в эгоистическом смысле, а в хорошем. Им делалось скучно, когда они понимали, что я ищу себя только в себе, а не в них. Мне самой с собой никогда скучно не было. Так и разбегались. А жаль. Особенно третьего мужа, армянина.

– Четвертого.

– Какая разница? Он жил в своем мире: историк, археолог, специализировался на римском императоре Траяне из династии Антонинов. Для него мои закорючки ничего не значили, и он потерял папку с новым романом – оригиналы вместе с копиями. Все!

– Из-за этого можно расстаться?

– За это можно убить. Талантливая нация, и очень сильно развит инстинкт отцовства. Оказался намного умнее меня. Когда я родила сына, возиться с ним было некогда – у меня как раз появилась куча договоров, нужно было ковать железо, пока горячо. Семья сильно мешала. Муж и говорит перед разводом: «Пусть до школы мальчик живет у меня, а потом – на твое усмотрение». Я сразу согласилась, муж к сыну относился очень нежно, значит, ребенок в хороших руках, а мне потом со взрослым управляться будет легче, тем более я смогу предоставить ему любые возможности. Понимаете, да? Я тогда не догадывалась, что почти взрослый сын не захочет ко мне переезжать. Меня он не знает, а отца любит, к тому же там была девчонка-нянька, которую мальчик называл мамой. Глупая, молодая, дом ведет, всему подчиняется, каждый чих бросается исполнять. Против таких аргументов я со своими бумажными делами, презентациями, поездками не тянула. Вот муж на этой домработнице и женился. Мужчина никогда не бросает жену, не подготовив плацдарма. Самое обидное – потеря сына. Но, если честно, я давно отвыкла от ответственности за кого-то другого. Ребенку нужно время уделять, воспитывать, ходить в зоопарк, проверять тетрадки. Зачем мне эта дырка в голове, забитой творческими планами?

– Вы не такая циничная, как себя расписываете.

Василькова остановилась, словно с разбега.

– Ну, не такая. Вам легче?

– Представьте себе – да.

Женщина отвернулась к окну и стала смотреть на лужайку перед домом. Ее спина была нежной и говорящей. Климов не сомневался – она думает о нем, даже дышать старался тихо, чтобы не мешать. Ждал, когда она обернется и скажет что-то важное. Третьего дня он все потерял, что имел, но внезапно перестал чувствовать пустоту, словно в нем чего-то прибыло. Он готов ее слушать, готов слушать долго, всю жизнь. Сейчас она подаст ему знак, и все решится. Как – он не знал, знал лишь, что будет хорошо. Он снова полон сил и готов к свершениям. Время текло осязаемо и, казалось, шло к развязке.

Наконец Василькова повернулась, и он с облегчением прочел на ее побледневшем лице смятение.

11

Трепетную тишину разорвали бравурные звуки «Турецкого марша». Рина вздрогнула, словно спускаясь с небес на землю, вынула из кармана и приложила к уху светящийся мобильный телефон. Разговор быстро стер выражение душевного волнения и сделал ее облик жестким. Пока писательница шла мимо Климова в другую комнату, он невольно услышал знакомый голос.

– Матушка-кормилица! Извините, опоздал! – кричал абонент. – Но не журите – я ваш верный пес!

– Вы шут гороховый, – отрезала Василькова.

– Опять-таки ваш. И пунктуален, как король. Понимаете, алкаши дросселя на железной дороге поснимали…

– Дроссели, – машинально поправила Василькова.

– …Вот поезд почти час под Торжком и простоял.

Писательница закрыла за собой дверь, и продолжения разговора Климов не слышал. Минут через двадцать она вернулась в кухню, нисколько не удивляясь, что ее ждут, села и нахмурилась.

– Не люблю, когда держат за дурочку. Определенно, юрист водит меня за нос, но доказать не могу и разбираться с ним некогда. Вертится, как грешник на сковороде, сыплет шутками и пытается диктовать мне условия, ссылаясь на законы, которых я не знаю. Приняв его предложения, наверняка наделаю глупостей!

– Откажитесь.

– Заманчиво.

– Тогда соглашайтесь.

– Ну, уж извините, я сирота, сделала себя собственными руками и не желаю, чтобы какое-то ничтожество все разрушило.

– Сирота? – невольно удивился Климов. – У вас же мама учительница и папа профессор. Или генерал?

Василькова отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

– Какая разница? Разве нельзя быть сиротой при живых родителях? И вообще, не о том речь! В конце концов, вы можете по-дружески помочь?

– Если я заслужил звание друга, то лягу костьми. Только поясните суть.

– Суть в том, что не хочу продлевать старый договор со своими прижимистыми детективщиками, а без лишнего шума заключить новый, с молодым издательским домом в Петербурге. Чуть меньше денег, зато больше свободы. Хотя бы четыре-шесть романов в год, но не двенадцать же! Как утверждал мой юрист, все улажено, осталось подписать. И вдруг он привозит мне отказ! Прежнее издательство как-то прознало о моих намерениях и потребовало огромной неустойки, якобы в договоре есть на этот счет какие-то оговорки. Ни у молодого издательства, ни у меня сейчас таких свободных денег нет. Юрист предлагает вложиться под будущий гонорар то ли в ресторан при казино, то ли в казино при ресторане, где у него свои люди. Доходы какие-то баснословные, и тогда я свободна. Но подозреваю, тут кроется подвох и влипнуть можно по-крупному. Что вы об этом думаете?

– Фамилия юриста, случайно, не Барчевский?

Рина не просто удивилась, скорее испугалась:

– Откуда вы знаете?

– Голос знаком. А зовут Леон. Его родной братец Михаил помогал моему партнеру меня обмануть и обобрать.

– Шутите. Таких совпадений не бывает.

– К сожалению, паршивых людей достаточно, а лопухов вроде нас с вами еще больше. Полагаю, он вас предал.

– Каким образом?

– Продал проект ваших намерений нынешнему издателю, часть денег положил себе в карман, остальные дал петербургскому издателю за отказ или устроил ему несколько не слишком важных, но заманчивых для новичка договоров, а может, и шантажировал. Способов много.

Рина скрипнула зубами.

– Точно! То-то он юлил и тянул время! Найти сейчас другого издателя я уже не успею, старый договор придется продлить. Однако эту сволочь выгоню к едрене фене!

Климов поморщился, но от замечания удержался.

– Только не объясняйте ему – за что, и нового юриста проверяйте у прежних клиентов. Договор заключайте не далее чем на год, а за это время что-нибудь подыщете. У вас есть агент или секретарь?

– Секретарь работает на дому: сортирует корреспонденцию, звонки, выполняет мелкие поручения. Роль литературного агента взялся выполнять Барчевский.

– Жаден. Жадные всегда потенциальные предатели.

– Тоже мне прорицатель! Как же вы своих-то подонков проглядели?

– Со стороны всегда виднее. К тому же теперь у меня есть опыт.

– Эта гадина Леон ждет меня в юридической консультации. Кстати, его начальство сейчас на месте. Ну, он получит по свиному рылу, а контора возместит мне моральный ущерб, иначе я так ославлю их в прессе, что клиенты будут обходить этот адрес за версту. Едем быстрее! – решительно скомандовала Василькова и, спохватившись, изменила тон: – Пожалуйста! Мне нужна моральная поддержка.

Разве он имел право отказать, хотя, судя по боевому настрою писательницы, помощь понадобится скорее Барчевскому.

Василькова вырядилась в ковбойский костюм из замши песочного цвета, который опять ей не шел, но на сей раз Климов промолчал, к тому же она нравилась ему другим – энергией, жесткой стойкой и готовностью к борьбе. Сама вывела из гаража серебристую «Тойоту», с места взяла так лихо, что пассажир невольно накинул ремень безопасности.

– Ездите отлично, спиртного в рот не берете. Зачем шофера держите?

– На всякий пожарный. Случается, голова болит или едешь на представительный форум, на прием в посольство, где твой номер машины вызывают к подъезду по радио. А вообще-то я не только кручу баранку, но и в механике разбираюсь прилично – два года шоферила на стареньком грузовичке, развозила по небольшому городку молоко от совхоза «Россия» – был в девяностые на Алтае такой осколок социализма, потом благополучно издох, задушило пойло в бумажных пакетах, восстановленное из сухого импортного порошка. А у нас, – Василькова нежно вздохнула, – прямо из-под коровки, четыре с половиной процента жирности, по бросовой цене. Иногда бензин и ремонт таратайки не окупался, но пытались сохранить хозяйство и рабочих. Не потянули. Налоги, дороги, старое железо. Совхоз распустили, коровушек отогнали на бойню, мужики запили, бабы закручинились. Жальче всего детей. Событие под копирку.

Климов с сомнением посмотрел на холеные руки Васильковой. Как она сумела перехватить этот взгляд, лихо обгоняя машины справа и слева, он не понял, но услышал:

– Вы на мои ухоженные пальчики с маникюром не смотрите, это дело наживное. Вот я раз в темное время на проселке застряла, бак с молоком пустой, деньги совхозные под сиденьем лежат, а тут два мужика, не то чтобы профессиональные грабители, но нынче ведь и за бутылку убить могут. Орут: «Выкладывай заработок!» Щас я вам выложу! Одного гаечным ключом огрела, другому ногой специальным приемом в зубы дала. Потом веток нарубила, под колеса набросала, сцепление отжала. Когда из лужи на полном ходу выскочила, парочка все еще в отключке валялась.

«Опять сочиняет», – подумал Климов, но история ему понравилась.

Как ни странно, на встречу с юристами Василькова своего нового знакомого не взяла.

– Посидите в машине – я быстро.

Вид у нее был решительный. Осталось подчиниться, и он подчинился: это ведь такое дело – главное, начать, и однажды проснешься в наручниках.

Василькова долго не возвращалась. После полутора часов ожидания бывший бизнесмен созрел. «Она меня держит за идиота. Собачка для сопровождения и живой диктофон, с которым удобно упражняться в проведении дебатов и оттачивать сочинительское мастерство. Если я ей нужен, то она мне – нет».

Климов вышел из салона, зло хлопнув дверью, но замок оказался электронным, и машина не закрылась. Ключи же предусмотрительная водительница унесла с собой. Бросить дорогую иномарку открытой на многолюдной Маросейке человеку с именем английского короля показалось непорядочным. «Чертова баба!» – выругался он так страшно, как только умел, и облегчил душу. Ладно, сейчас она явится, они распрощаются, и он пойдет в ломбард закладывать часы, а там видно будет. Мужчина нервно топтался возле машины, заложив руки в карманы и рассматривая прохожих. Уличный шум заглушил шаги писательницы, которая буквально бросилась сзади Климову на шею.

– Я ваша должница на веки! Благодаря сведениям от вас и подсказке, так их уделала! К тому же заставила подписать дополнение к договору: если я в течение ближайшего полугода покину бренный мир, они одноразово выплатят наследнику гонорары за все еще не написанные романы – бешеная сумма, которую издательство не потянет!

– Но вы же не собираетесь умирать только ради того, чтобы сделать их банкротами!

– Естественно, нет. И они это тоже понимают, но от жадности не в состоянии сообразить, зачем я так делаю. А мне нужно бесспорное доказательство корысти, когда я начну против них судебный процесс, – там много разного накопилось, всякие бесконтрольные допечатки тиражей, левые зарубежные издания, сокрытие истинной прибыли. А под долгосрочные контракты, оказывается, этот хмырь Лион издательству даже справки у моего врача покупал – иначе кто рискнет объявить сериал в полсотни романов, да еще с большим авансом? Он и на страховку жизни меня недавно уговорил. В общем, обложил со всех сторон, держал все нити в руках и меня контролировал, как паук муху. Видно, имел хороший навар. Уволила субчика. У-у-ух, как он сопротивлялся! За разглашение авторской тайны и использование ее в личных интересах заплатит мне штраф из собственного кармана, иначе у него отберут лицензию! Начальник адвокатского бюро оказался не в курсе его грязных делишек.

– А вы уверены, что раскрыли все махинации Барчевского до конца? Он любит многоходовые варианты.

Василькова была слишком возбуждена, чтобы прислушаться к предостережению.

– Едем в ресторан обедать – надо отметить победу!

Такому напору Климов противостоять не мог.

– Только не в ЦДЛ, там меня каждая собака знает, – сказала писательница, ловко выруливая со стоянки.

– Боитесь засветиться с новым кавалером? – попытался он взять хоть какой-нибудь реванш.

– Господь с вами! Такого мужика впору носить на шее, как украшение. Просто в ресторане «Сыр» готовят искуснее. Хочется чего-нибудь заковыристого.

– Наймите хорошего повара, он каждый день будет преподносить сюрпризы.

– Дорого.

– Деньги не любите, а считать умеете.

– Кто вам сказал, что не люблю? Не ценю. Но главное, стараюсь свести до минимума общение с людьми, которые от меня зависят. Возможность повелевать пробуждает дурные наклонности. Один философ сказал: «Господство человека над человеком всегда обнаруживает власть зверя». Не люблю отбирать свободу у других, она мне все равно не пригодится. Свобода у каждого своя.

– Поэтому не держите агента. А как насчет любовника? – неожиданно спросил Климов и сразу пожалел.

– Любовник может выскочить на моем теле только неожиданно, как фурункул. Если прижмет, предпочитаю зигзаги на стороне. В сексе любители даже приятнее, а вот еду должны готовить профессионалы, для них – это творческий акт, поэтому, когда есть время, я посещаю рестораны.

– А кто должен мыть полы и сортиры?

– Тот, кто больше ни на что не способен или кому не повезло в жизни.

– У вас стройная философия. В ней есть что-то от фашизма.

– Что именно?

– Неуважение к достоинству личности.

– А говорите, не читали Бердяева.

– Не читал.

– Неужели сами придумали?

– Чтобы хорошо относиться к людям, не надо руководствоваться философскими сочинениями.

– Какой способный. Может, нанять вас в пресс-секретари?

– Не надо. Я не умею подчиняться.

– Личность и свободу уважаю и совсем не презираю нетворческий труд, но для меня лично – это тоска, отдаляющая от смысла жизни.

– Вы заняты его поиском, как какая-нибудь гимназистка. И бесплодный опыт предшественников не смущает?

– Достоевского точно не смущал, а он умнее нас с вами, взятых вместе. Знаю, что истина мне не откроется никогда, но не могу остановиться. Каждый должен пройти свой путь.

Похоже, Климов тоже не мог унять свои желания, хотя и совсем иного характера. Он так и не поборол досады на Барчевского, так некстати вторгшегося своим звонком в решение его судьбы, которая собиралась повернуться в более приятную сторону. Впрочем, теперь ему уже казалось, что звонок был к месту. Никаких серьезных отношений с этой женщиной быть просто не может. Тут театр, игра: то натягивают поводок до удушья, то отпускают – беги подальше.

На обратном пути, после полбутылки «Бургундского», он набрался храбрости и приобнял Василькову. Она улыбнулась.

– Надеетесь меня поиметь?

– Нет. Я только хочу равенства, поскольку вы меня уже имеете.

Не отрывая глаз от дороги, она наклонилась влево и поцеловала его пальцы на своем плече. Климов подумал, что это можно расценить как угодно: как аванс или как выражение дружбы, как благодарность за то, что он сказал что-то, что ей понравилось. А вдруг?.. Он тряхнул головой, прогоняя наваждение. Никаких вдруг! Хозяйский поцелуй испортил ему настроение. Климов убрал руку.

Они вернулись в коттедж под вечер. Надя лежала на диване перед телевизором, ела виноград и завороженно следила за каким-то соревновательным шоу. Помахала рукой, скорее предостерегающе, чем приветственно: не мешайте, очень важный момент!

Василькова, проходя мимо нее, бросила:

– Я пошла работать. Неделю минимум ни для кого недоступна. А вы с Эдуардом развлекайтесь, как сумеете. Можете ходить в лес, ездить в Москву – я охрану предупрежу.

Климов, вопреки тому, что решил в машине, устремился за хозяйкой. Он измучился, пытаясь себя понять, не говоря уже о ней, и в конце концов оставил бесполезное занятие. Рина шла по лестнице впереди, он сзади. Глядя на икры точеных женских ног, Климов гадал: позовут его или не позовут в комнату с кроватью три на четыре? Сердце билось учащенно. Почему он все время ждет дирижерской отмашки, почему самому не проявить инициативу, сказать, что… Или не говорить, а сразу поцеловать смертельным поцелуем, после которого земля и небо меняются местами. Но в нем трепетало опасение, что можно что-то сломать и случится непоправимое.

Василькова поднималась не спеша, горячей спиной зная, что сейчас Климов обнимет ее и эти шутливые качели соперничества, за которыми смущенно притаилась серьезность чувств, наконец перестанут то взлетать ввысь, захватывая дух, то опускаться в исходную точку. Но мужчина медлил, спина остывала. Значит, она все выдумала, и про себя тоже. Старая недостойная женщина, ожидающая мужского снисхождения. Оно ей нужно?

На площадке второго этажа Рина остановилась и произнесла жестко:

– Спать будем врозь.

Климов вздрогнул, словно получил пощечину. Вопреки сомнениям, он уже приготовился сделать шаг навстречу и теперь только сумел обронить:

– Странная вы женщина.

– Да, – нахмурилась она. – Таких больше нет. Не ходите за мной – я себе не верю.

– А мне?

– Я же говорила, что для меня важнее любить, чем быть любимой.

И быстро побежала наверх, чтобы он не прочел на ее лице готовности сдаться. Стоит обнаружить слабость – и сражение проиграно, а поле боя останется за новым главнокомандующим. И где же тогда окажется ее пресловутая свобода?

Климов смотрел вслед Васильковой со смешанным чувством сожаления и облегчения.

Женщины его привлекали, и он редко просыпался в постели один. Но, если откровенно, с женщинами ему не везло, или он сам ухитрялся спугнуть удачу. Любили его – не любил он, обычно влюблялся без страсти и ненадолго, легко уходил и от хорошеньких, молодых, и от ничем не примечательных, постарше. Умные и глупые одинаково вызывали в нем желание получить свое и улизнуть, пока из мужчины, принадлежащего себе, его не обратили в чью-то драгоценную половину.

Если уж совсем откровенно, Климов знал за собой слабость – антропологическое уважение к представительницам слабого пола и неумение им отказывать, поэтому соблюдал осторожность. Влияние мамы и четырех старших сестер, которые с удовольствием воспитывали единственного мужчину в доме, не прошло бесследно. О создании собственной семьи он до последнего времени не помышлял, а ту, невесту, переметнувшуюся к более удачливому партнеру, он вряд ли любил по-настоящему, и, как теперь прояснилось, союз отвечал корпоративным интересам.

Чувство, посеянное в нем Васильковой, пугало неузнаваемостью.