Текст книги "Узники вдохновения"

8

Ицхак Козловски, мужчина крепкого телосложения и приятной наружности, жил в социалистической Польше, имел миловидную, хотя и болезненную жену, смышленого сынишку и маленькую мастерскую, где единолично чинил, а заодно – подпольно – шил на заказ обувь. Зарабатывал неплохо, но была у него страсть, тоже подпольная и, как всякая страсть, опасная для жизни: свободные деньги он ссужал нуждающимся в долг под проценты. Когда набожная и пугливая жена спрашивала:

– Изя, зачем ты это делаешь? Ведь нам хватает на питание.

Муж отвечал всегда одинаково:

– Мне просто нравится.

Когда сыну Мише еще не исполнилось и семи лет, отца убили. То ли кто-то не хотел отдавать долг, то ли позавидовал ростовщику, то ли просто не любил людей иудейского вероисповедания. Скорее всего, сошлись сразу все три причины, хотя для совершения зла достаточно и одной, потому что страшнее зависти и национальной нетерпимости нет, кажется, ничего, что способно в такой же степени изуродовать человеческую природу.

Убийцу не нашли, хотя трагедия произошла на глазах молодой жены. Ее слабое сердце не выдержало, она слегла да так и не оправилась. Перед смертью написала в Чикаго двоюродной сестре, бывшей замужем за американцем, чтобы приютила сироту. Но Мишу отправили в детдом, откуда он через четыре года благополучно сбежал, устроился юнгой на сухогруз и добрался до Соединенных Штатов. Тетя мальчика приняла хорошо, оформила ему гражданство, определила в школу. Однако теткин муж нахлебника невзлюбил, и в четырнадцать лет Майкла отдали в семинарию, по окончании которой он поступил в университет в городе Сиракьюз, но образования не завершил – ушел в армию, воевал во Вьетнаме и даже был легко ранен. Благодаря этому у него образовалась небольшая пенсия и полная свобода выбора жизненного пути. Он продолжил учиться и окончил колледж по специальности, казалось бы, востребованной – бизнес, но хорошей работы найти не смог. Перепробовал множество профессий и в конце концов, используя врожденные способности к дизайну, освоил ремонт церквей, сколотил группу рукастых одиноких мужиков. Так, кочуя с места на место, добывал средства на жизнь. Для мужчины под сорок зарабатывал средне, может, потому и семьей до сих пор не обзавелся. На задворках Стемфорда по дешевке купил дом, больше похожий на сарай, где держал инструмент и две подержанные машины, там же жили его рабочие. Для себя он снимал маленькую квартирку с гаражом еще на два автомобиля в приличном доходном доме на берегу залива. Сюда он и привез больную женщину.

Врач определил у нее двустороннее воспаление легких, назначил инъекции антибиотиков. Майкл накупил лекарств, три раза в день ездил из церкви делать ей уколы, поил соками и куриным бульоном, ставил круговые горчичники. Он был сноровист и все умел, а у нее не хватало сил стыдиться своего голого тела с кисловатым запахом нездоровья. Они почти не разговаривали: он ни о чем не спрашивал, а она ничего не рассказывала, только благодарила глазами. Черные, бездонные, они блестели то ли от сдерживаемых слез, то ли от высокой температуры. Наконец больная начала выздоравливать.

Лежа целыми днями одна, в чистой постели, Ирина думала о том, как тяжелы удары судьбы, которая вдруг стала к ней жестока. Оказалось, что страдания совсем не очищают, не облагораживают, а только унижают человеческое достоинство. Этот добрый малый вылечит ее и назовет затраченную сумму, потом выгонит. Документов у нее нет, квартира, без сомнения, обворована, хозяин потребует денег через суд. Помощи ждать неоткуда, к Левайнам на поклон она не пойдет, лучше удавиться. Самое главное, неизвестно, сохранились ли картины. Об этом лучше не думать, так страшно было потерять все, ради чего она претерпела столько мытарств и чуть не погибла. Но чем расплачиваться за спасение? Молчать дальше просто непорядочно. Однажды она собралась с духом и коротко сообщила Майклу, где жила, чем занималась, как оказалась без денег, полуголой, в бреду на пороге храма.

– У меня нет ничего. Могу отплатить лишь своим телом, если за время лечения оно тебе не опротивело.

Мужчина встал и, не произнеся ни слова, вышел из комнаты. Она слышала, как он завел автомобиль и уехал. Куда? За полицией? Надо бежать, спрятаться, но у нее нет ни одежды, ни сил. Покончить с собой? Наверное, это не будет грехом – загнанных лошадей пристреливают.

Пока Ирина размышляла, сомневалась, искала выход из патовой ситуации, вернулся Майкл и начал вносить в комнату картины. Она вскочила с постели и бросилась ему на шею, не в силах унять рыданий. Худенькое тело так судорожно сотрясалось, что у мужчины от жалости чуть не разорвалось сердце. Он гладил и целовал ее плечи.

– Не плачь. Я люблю тебя. Неужели ты не поняла, что я давно люблю тебя и готов сделать все, чтобы ты была счастлива?

– Я боялась поверить в чудо, – сквозь рыдания говорила Ирина. – Меня столько раз обманывали.

– Я не обману, – сказал Майкл. – Ты единственная, кого я люблю так же сильно, как любил свою мать.

– Прошу тебя – люби меня преданно! Ты так мне нужен! Бог послал тебя как спасителя в самый трудный для меня момент.

Майкл смутился.

– Ладно, ладно. Я привез твои документы из больницы, где тебя бросили умирать, и вещи, которые остались в квартире. Хозяину я уплатил, но договорился, что в последний раз. В комнате все перевернуто вверх дном, и в банке с рисом драгоценностей нет.

Ирина махнула рукой: нет, значит нет. Главное, мошенницы ничего не понимают в живописи и оставили картины.

Целый месяц влюбленные провели в угаре неослабевающего взаимного влечения. К Ирине быстро возвращались силы, и Майкл взял отпуск. Они не размыкали нежных объятий с утра до вечера, а ночью шли к океану и продолжали ласкать друг друга под звездами на не остывшем еще песке и в теплых соленых волнах. Ирина просила:

– Кричи, шепчи, говори мне, что любишь, что не можешь жить без меня! Посмотри, наши руки и ноги переплелись в узор, который зовется любовью! Я не устаю благодарить Бога, что он дал мне великое счастье снова любить и быть любимой! Ты подарил мне радость – познать большую любовь. В этом слове такая красота! Я мечтаю выразить ее в живописи, хочу, чтобы мои картины отогревали сердца в наше трудное время, когда многим не до любви. У того, кто любит, сердце становится мягче, а глаза добрее.

Майкл не привык к подобному речевому стилю, даже иногда ощущал неловкость, но понимал, что перед ним необычная женщина, и любил ее с полной отдачей, на пределе чувств. Иру восторг взаимного притяжения захватил целиком, вобрал мысли и ощущения, она стала видеть светлые и радостные сны и даже перестала писать в дневник, словно боялась доверить бумаге свои мечты и спугнуть удачу. Время словно остановилось, а зло затаилось.

Утолив первый голод страсти, они поведали о себе все и испытали еще большую нежность – у каждого несчастий оказалось с избытком. «Почему в мире торжествует зло и людям посылаются непомерные испытания?» – думала Ира. Философы в своих книгах по-разному отвечали на этот вопрос, но ни один ее не убедил. «Наверное, нужно просто отдаться на волю Бога – Он знает какой-то более глубокий, сокровенный смысл жизни, которого нам не постичь».

В мае Ирине исполнилось тридцать четыре года. Сакраментальная цифра «33» отрезана от ее жизни целительным скальпелем. Катастрофы остались (должны остаться!) в прошлом. Впереди другая дорога, рана затянулась. Но почему душа не ликует празднично?

Дату отметили вдвоем. Майкл повел ее в ресторан, подарил модные часики на позолоченном браслете и букет темно-красных роз. Как он угадал? Такие цветы дарил ей только Сережа. Ира не могла сдержать слез.

Майкл вытер ей глаза своим платком:

– Хочу, чтобы ты никогда не плакала. Только радовалась.

Она улыбнулась печально:

– Так не бывает. Это не в человеческой власти.

И добавила непонятное ему:

– Мы истерзаны жизнью. Чем дальше, тем потери больнее.

Время шло, налаживались почти семейные отношения, и Ирина начала испытывать чувство запоздалой вины. Майкл удивительно похож на Сережу, поэтому ей с ним так легко. А как же сам Сережа? Неужели она перестала его любить? Но где она, а где он? На разных планетах. И жизнь, и цели у них разные. В Москве была одна Ира, а здесь другая, которая, чтобы не умереть, должна жить по другим законам – Сережа ведь не знает, как близко была смерть. Она испытывает благодарность и любовь к своему спасителю, он ее бой-френд, как говорят американцы, и надо лишь страстно желать, чтобы его любовь продлилась – здесь у нее больше никого нет.

Усилием воли, пробежками вдоль океана и плаванием до физической усталости Ира заглушала неприятные мысли. Так больной уговаривает себя, что именно его опухоль – незлокачественная.

Однажды Майкл проснулся и не обнаружил женщины рядом. Он встал и выглянул на террасу, что шла вдоль всего этажа. В старом линялом купальнике, на который не польстились воровки, художница стояла перед мольбертом, широко расставив босые ноги, и писала масляными красками. Майкл обнял ее за плечи, поцеловал тяжелые волосы, спускавшиеся ниже лопаток.

– Тебя надо постричь. Я умею, в армии научился. Завтракать будешь?

Ирина отвела его руки. Бросила коротко, не отрывая взгляда от рисунка:

– Нет. И обедать тоже.

– Может, мне съездить в магазин за продуктами?

Она обернулась и посмотрела на своего друга, как смотрят слепые:

– Делай, что угодно, но когда я работаю, не становись за спиной. И вообще, не мешай.

Майкл понял, что пора возвращаться на стройку. Поздно вечером он застал любимую в нервном возбуждении, на незаконченное полотно была наброшена мокрая тряпка.

– Я так мало сделала за день! – сокрушалась она. – Совсем потеряла сноровку за время болезни! С завтрашнего дня встаю в шесть, нужно наверстывать упущенное.

– Успеешь. Кто тебя гонит?

– Послушай, – сказала Ира и вдруг побледнела. – А вдруг я утратила свой дар?

В объятиях Майкла она немного успокоилась, но поднялась с рассветом, когда он еще спал, и принялась за дело – осознание того, что она способна быть выше и лучше, подхлестывало. Мужчина решил ее не тревожить и уехал в храм, где его ждали рабочие. Ирина задумчиво помахала отъезжающему автомобилю кистью – она была целиком захвачена новой картиной. На глубоком сине-зеленом фоне две цветовые плоскости: ярко-желтая – фигура крупного, физически развитого мужчины с рыжими волосами на небольшой голове; спиной к нему прислонилась ярко-красная женщина с тонкой талией, но сильными бедрами; их ноги переплетены, мягкие изгибы высоко поднятых округлых плеч и локтей образуют форму сердца, а все четыре руки сходятся в интимном месте.

Видя, как воплощается замысел, Ирина ликовала – удачная мысль пришла ей в голову после бурной ночи с Майклом! В искусстве, как и в жизни, нет случайностей, а есть закономерность, мы просто иногда ленимся ее проследить и найти ответ. Она давно заметила, что сильные чувства, особенно боль или воспоминание о ней, порождают яркие краски. Давление гормонов вбросило на полотно вихрь цвета. Красное и желтое подчеркивало эротизм композиции, и, чтобы не замутить чистоту цветового звучания, она не стала придавать телам объем, только обвела с обеих сторон по контуру широкой полосой глубокой тени, как часто делал Матисс. Жаль, что рисунок несовершенен. Рид был прав, но об этом поздно жалеть. Рисунком она уже не овладеет никогда. Впрочем, известно, что одаренные колористы менее способны к рисованию, зато у них сильно развито чувство формы и способность выразить ее цветом. В живописи именно цвет является началом всех начал. Заключенный в форму, цвет дает образ. Надо положиться на свои сильные стороны и не думать о слабых. В Йеле она многому могла научиться, это расширило бы ее возможности, но наверняка погубило свежесть восприятия, разрушило своеобразие и сделало похожей на других. То, что ее не приняли в университет, – перст судьбы. Она как глина, в тридцать с лишком лет снова браться за азы – опасно. А сейчас у нее уже есть свой почерк. Как всегда, Бог все сделал ей на пользу: провел через искушение и показал, что учеба – неверный путь. Теперь между нею и живописью больше нет препятствий.

Новой картиной, названной «Экстаз», Ирина осталась довольна, и, более того, у нее возникла идея написать целый ряд полотен на тему любви мужчины и женщины. Люди не созданы для одиночества, несомненно, они оба когда-то были единым целым. Особенно противоестественно без мужчины выглядит женщина. Ира набросала карандашом на бумаге несколько вариантов компоновки фигур, что вообще-то делала редко – поиск композиционных решений обычно шел у нее в голове, и, приступая к работе красками, она уже видела внутренним взором всю картину целиком. Сейчас ни один вариант ее не устроил, значит, тема еще не созрела. Когда это произойдет, она сразу начнет работать а-ля прима. А пока нарисовала икону в подарок Майклу, ведь их соединил Бог – иначе кто же привел ее в храм? «Получается, если бы я не погибала, то не встретила бы Майкла и не было бы новых картин, – размышляла Ирина. – Что ни делается, все к лучшему. Самые тяжелые и запутанные события в конце концов вели к творчеству. Творчество – это мой путь к Богу и к спасению».

Отношения между молодыми людьми складывались замечательно. Возможно, он любил сильнее, чем она, но, наверное, так и должно быть, чтобы женщина ощущала себя желанной и от этого становилась еще прекраснее. Здоровье Ирины пришло в норму: ее умиротворяли тишина и свежий морской бриз, купание в океане после тяжелого трудового дня восстанавливало силы, перестала мучить бессонница. Она непривычно много ела и даже поправилась, груди и бедра отяжелели, что смущало ее и страшно нравилось любовнику. Порой возникало желание прервать затворничество городским шумом, чтобы почувствовать ритм жизни, контрастом подстегнуть восприятие, и Майкл два-три раза в месяц по вечерам водил возлюбленную в ресторан или в кино. Несколько раз они пытались достучаться в двери галерей, но безрезультатно.

Изредка приезжали приятели Майкла, и тогда на берегу океана устраивались пикники. Все знали историю романтического знакомства и с любопытством рассматривали и картины, и их автора. Среди гостей оказался Питер, советолог из Вашингтонского университета, который предлагал Ирине телефоны профессоров русской литературы из Гарварда и университета в Сиракьюз, возможно, они помогут поступить там на художественное отделение. Ира мотала головой: с нее достаточно.

Фредди, старый знакомый Майкла, художественный критик, сотрудничающий с журналами по искусству, дольше других стоял возле картин. Все уже разбежались, Ирина суетилась по хозяйству, а журналист все щурился, задумчиво потягивая виски.

– Из нее выйдет большой художник, правда? – ревниво, но осторожно спросил Майкл.

Он любил женщину, которая, похоже, более него любила живопись, это создавало проблемы и стоило немалых денег. Ему картины очень нравились, но, в конце концов, он дилетант и слабо разбирается в авангарде. Неплохо бы знать просвещенное мнение.

– Ну, так как?

Журналист с ответом не спешил.

– Трудно сказать. Звания раздает только время. Оригинальна – несомненно, порой это важнее.

– Мне кажется, она гениальна! – воскликнул обиженный хозяин.

– Не нам судить, – возразил Фредди. – Мы с тобой обыкновенные люди. Гения при жизни, да еще в начале пути, способен распознать в толпе талантов только гений. Когда двадцатилетний Шуман впервые услышал вариации двадцатилетнего Шопена, он имел право написать: «Шляпы долой, господа, гений идет!»[49]49
  Литературный дебют Шумана: «Сочинение № 2». Вариации на темы из оперы «Дон Жуан» Моцарта (Allgemeine musikalische Zeitung, 1831, Лейпциг).


[Закрыть] И учти, прекрасных живописцев гораздо больше, чем композиторов, поэтому определить место художника еще сложнее. Посмотрим, что выдаст твоя любовница лет через пять. Протолкнуть ее сейчас на серьезную выставку невозможно.

– Но она не хочет ждать! Она работает по четырнадцать часов в сутки!

– Тогда я ей не завидую. Всякое серьезное дело требует терпения и здоровья. К тому же у нее нет фундаментального образования: советский институт – не в счет.

– А Ван Гог, Гоген и еще десятки других?

– Чтобы стать великими, они терпеливо дожидались своей смерти. Такова цена славы. Вспомни Модильяни с его безглазыми оранжевыми уродками. Кому бы пришло в голову назвать его знаменитым при жизни?

– В общем, ты отказываешься помочь, пока она жива?

– Перекрестись! Пусть здравствует и малюет свои картинки, если ты ее любишь. Отдельные вещи можно попробовать продать. Любители найдутся. Авангард в моде, известные живописцы получают по двадцать тысяч за полотно, но сегодня в искусстве все решает реклама и биржа. Просите полторы-две тысячи, больше не дадут.

Ирина косила глазами и видела, что друзья говорят о картинах, но ничего не слышала. Когда гости разъехались, первым делом спросила Майкла:

– Что он сказал?

– Что у тебя есть будущее, твои картины уже можно продавать и получать за них хорошие деньги. Я всегда говорил – ты замечательный художник!

– Я лишь проводник. Это Бог через меня говорит с миром. Он выбрал меня, дал свои мысли, которые приходят непроизвольно, часто неожиданно, иногда во сне. Мы говорим: «меня осенило», не подозревая, что это Он посылает озарение. Нужно стараться изо всех сил, чтобы оправдать Его доверие. И не льсти мне. Я и так мучаюсь: то мне кажется, я гениальна, то бездарна.

– Ты прекрасна, и я тебя люблю.

– Но тогда почему мы не можем пробиться на рынок?

– Потому что к рынку Бог уж точно не имеет отношения. На рынок попадают волею случая или нужна реклама. Пока толпе не скажут, что вещь стоящая, на нее никто внимания не обратит. Люди верят рекламе, даже если на самом деле им подсовывают дрянь. А в живописи большинство просто ничего не понимает. А кто понимает – у того свой гешефт. Я вот немножко разгружусь и займусь твоими делами вплотную. Ты пока работай. Чем больше нарисуешь, тем сильнее будет впечатление и тем свободнее выбор у покупателей.

И Ира работала. Она написала несколько удачных полотен: «Цветы», «Адам и Ева», «Иисус», «Троица», «Любовь», «Мужской танец», «Группа людей». Под влиянием еще ничем не омраченной любви к Майклу и веры в то, что наконец найдена опора в жизни, что встретился человек, позволивший ей соединить любовь и творчество, она задумала цикл из двенадцати картин для двенадцати месяцев года. Тема «Любовь мужчины и женщины» отлежалась и поднялась на нужную высоту. Сюжет развивался в оптимистическом направлении: от томительного ожидания женщиной возлюбленного, через одиночество и страдания – к блаженству взаимной любви, восторгу любовного соития и счастью материнства. Картины должны составить настенный календарь, который издаст отец. Это будет ступенькой к известности.

Живопись цикла светла и в то же время предельно экспрессивна. В художественную форму облачен любовный опыт и философские устремления художницы. Она выстрадала каждую нарисованную фигуру, каждую позу, она грезила наяву, ощущая руки мужчины на своем теле. Подчеркнутая эротичность отражает не только психическую травму Ирины, но и гипертрофированную чувственность, глубинное понимание человеческой природы. Это гимн многообразию любви, сладкой и жестокой, грустной и нежной. Любви всеохватывающей.

На двенадцати полотнах одни и те же мужчина и женщина. Он намного крупнее, плечист, хорошо развит физически, у нее тяжелые груди с огромными пятнами ярко-красных сосков, полные бедра и тонкая талия. Торжество мужской силы оттеняет слабость женщины, что подчеркнуто и колоритом: розовый цвет (у нее) подчинен голубому (у него). Теплый, «выступающий» розовый – впереди, на фоне «отступающего» холодного, поэтому мужчина всегда сзади, и женщина заключена в его объятия.

Общая композиция картин достаточно сложна: фигуры написаны поверх огромной сферы Лица Зла, со смещенными, на манер кубистов, чертами, крупными, яркими и неприятными. Мужчина и женщина топчут лицо ногами и в то же время связаны с ним мистической силой. Настоящее – дитя прошлого, и светлое произрастает из враждебных сил, как воспоминание о пережитой драме замужества. Зло кривит губы, показывает влажный, кроваво-красный язык, но добро побеждает, и в «Декабре» губы уже улыбаются, покорившись стихии любви.

Но есть еще третий план: и фигуры, и само Лицо помещены в некое космическое пространство, которое широким цветовым диапазоном компенсирует однообразие цветового решения главных героев, причем фон, как и Лицо, выполнен плоской щетинной кистью, фактурным письмом, со светом, пробивающимся откуда-то изнутри и создающим иллюзию вселенской перспективы. Этот прием словно комментирует любимого Ириной философа Николая Бердяева, повторявшего вслед за Вл. Соловьевым[50]50
  Соловьев Вл. (1853—1900) – русский религиозный философ, поэт, публицист, мистик.


[Закрыть]: женская стихия есть стихия космическая, основа творения, лишь через женственность человек приобщается к Космосу.

Упорную работу над картинами для календаря Ира продолжала все лето, снимая напряжение плаванием в океанских волнах. Когда в конце июня картины отсняли на слайды, она расстроилась: сносны только семь, остальные – халтура. Так быстро писать нельзя, надо более основательно все продумывать, ведь рисунок должен потрясать. Пришлось счищать мастихином некоторые готовые полотна и прописывать их снова – так было с «Маем», «Июнем» и «Ноябрем». Но вся натура художницы настроена на ускорение: всего через день после них уже закончен «Сентябрь».

Моментами вдохновение уносило ее за пределы реальности, она забывала есть и пить, ловя лучи уходящего солнца, чтобы в меняющемся освещении наложить последние мазки. Если вещь удавалась, испытывала восторг, выбегала на берег океана и заходила по щиколотку в пенную кромку воды. Ветер рвал ее длинные волосы, а она протягивала навстречу ему руки и кричала:

– Архар![51]51
  Архар! – боевой клич воинов Чингисхана.


[Закрыть] Я это сделала!

Это были минуты подлинного счастья и духовного просветления.

«Декабрь», или «Цветок любви», вошел в Календарь уже готовым (бывшее «Материнство»), а в конце июля наконец была завершена вся серия. Как всегда, Ира работала на пределе сил. Нервное истощение порой доходило до обморока, но она преодолевала слабость и долго тасовала картины, подбирая их так, чтобы идея находилась в развитии. Осталось придумать названия и описание замысла, который хорошо бы переложить на стихи. Сама не сумеет, но, может, папа кого-то найдет? Например, текст для «Февраля»: «Закрыла глаза – и ты пришел ко мне. Я прошептала: ты мой! Но услышала, как слова упали в пустоту, и испугалась одиночества».

Ирина повезла слайды в Нью-Йорк, показать знакомым художникам. Да, не все из них достойны уважения, но других у нее нет, и они профессионалы. Серия получила одобрение. Воодушевленная похвалами, дочь составляет подробное письмо отцу, прилагает слайды и тексты, советует, как лучше издать календарь:

Бумага должна быть матовая, фон темный, чем выше качество печати, тем скорее календарь окупится. На обложке можно дать графический фрагмент картины и написать, что цель любви – доставлять радость и счастье возлюбленному, а эгоизм и любовь – несовместимы. Конечно, лучше взять точную цитату этой мысли у Вл. Соловьева из статьи «Смысл любви», у меня сейчас под рукой нет книги. У мамы сохранились телефоны моих московских друзей по институту – среди них много хороших дизайнеров. Жена Кузовкова имеет большие связи в издательствах, но надо учесть, что она любит подарки. Папа! Календарь – мой шанс! Майкл это понял и выкладывается полностью. Поддержи меня материально, подумай об оплате мне и Майклу. За четыре месяца я стоила ему не менее пяти тысяч долларов – две тысячи за квартиру, пятьсот-семьсот за еду, тысячу двести за краски, холсты, рамки – это у меня все самое лучшее, пятьсот за слайды и отправку их тебе, еще телефонные переговоры, ресторан, кино, кое-что необходимое из одежды. Сколько стоили врачи и лекарства, когда я умирала, а он меня выхаживал, даже боюсь представить. Получается, Майкл тратит больше, чем зарабатывает, а ведь он обыкновенный средний американец, который трудится, не зная выходных. Он очень деликатно оставляет мне деньги, понимает – с голоду буду умирать, но не попрошу. Я ему благодарна, но тяжело осознавать, что полностью от него завишу. Как содержанка. А вдруг он скажет: «Я устал работать один, сколько можно вкладывать деньги в твои картины?» Может, ты, папа, найдешь ему какую-нибудь работу? Он хотел бы заняться экспортом-импортом, а я, дополнительно к живописи, скульптурой и ювелиркой, но мне нужен спонсор – издательство или ювелирная фирма. Подумай! У тебя же есть возможности!

Через месяц кончается моя очередная виза, пробовала продлить – ничего не получается, куда ни обращалась, везде глухо. Мамина знакомая делать визу отказалась. Жить нелегально – это не выход, Майкл нервничает, он ведь сам эмигрант, и проблемы с законом ему ни к чему. Пожалуйста, помоги!

Кроме календаря посылаю тебе слайд Рождественской открытки, на ней лицо Бога. Работа сложная по мысли. Слезы на щеках – две Богоматери. Руки и голова – это борода и рот Бога, они означают, что человеческий разум должен победить. Волосы Бога – занавес, который опустится, если разум не одолеет человеческую глупость. Кресты на одежде – в память о погибших за веру во время репрессий. Текст такой: «Сердца окаменели и слезы застыли на наших щеках. Молю тебя, Господи, услышь наши страдания, и пусть счастье снова постучится в дом и радость придет в наши сердца».

Папа, надеюсь, ты понял, как мне тяжело, но я все выдержу ради дела. Живу на берегу океана, отрезанная от мира. До города без машины не добраться, напротив остров Лонг-Айленд, но широкий пролив разделяет меня и цивилизацию. Воспитываю в себе твердость, вспоминая отшельников. Если человек готов отдать за идею жизнь, он обязательно победит. Я не имею права падать духом, когда все благоприятствует мне и самые тяжелые испытания – полным одиночеством, голодом, болезнями – позади. Еще чуть-чуть, и я добьюсь успеха, вы в меня верите, а я живу только ради вас. Люблю. Люблю. Ирина.

Замысел и слайды Календаря отцу понравились, он отложил деловую поездку и ответил дочери, что намерен срочно заняться изданием. В проекте примут участие его жена, старшая дочь и сын. Возможно, получится продукт, заинтересующий рынок. Правда, тексты к месяцам года, тем более в стихах, Саржан посчитал лишними. И идею открытки опытный коммерсант тоже не поддержал, не без основания решив, что верующие воспримут как кощунство нетрадиционную интерпретацию образа Бога. Говорить об этом впрямую не стал, чтобы не обидеть дочь, написал: слишком печальный образ для светлого праздника Рождества[52]52
  Календарь вышел в 1994 году, после смерти художницы. Со вкусом оформленный, отпечатанный в Финляндии на прекрасной матовой бумаге, с отлично выполненными репродукциями двенадцати картин, он оказался, однако, очень велик размером и дорог. Маркетинг не был продуман, и затрат календарь не окупил. Весь тираж остался у матери, лишь небольшую часть она подарила друзьям и знакомым.


[Закрыть]. Но Ира и без того была в восторге: папа тонкий человек, он любит ее и никогда не оставит; виза, деньги – все он, теперь еще – общее дело. Как это прекрасно!

Христианская идея единения близких всегда подсознательно жила в ней, но, лишь оторвавшись от родины, она ощутила ее реально. Сейчас казалось странным, как могли ей быть несимпатичны отчим, новая папина жена с дочерью от первого брака. Господи, да они для нее, вместе с мамулей, отцом и бабулей, с Сережей и живой памятью о маме Рае и об Аташке – самые что ни на есть дорогие существа! Без них невозможно дышать! Разбогатев, она их всех озолотит.

Целыми днями, рисуя, Ира мысленно разговаривает с близкими: «Рая и Аташка! Вы переполняете мое сердце, я готова умереть за вас. Но это – самое легкое, труднее прославить вас своим искусством. В Америке для меня все чужое, я устала морально, но боюсь, что дома не смогу работать, поэтому гоню от себя мысли о России. Для меня родина – это вы, а вы всегда со мной. Вы для меня все – вера, надежда, любовь. Услышьте меня!»

После трех месяцев напряжения и переживаний в августе Ирина и Майкл позволили себе несколько дней отдыха и поездку в Нью-Йорк. По дороге к Алехиным остановились у парикмахерской. Накануне Майкл пытался подстричь свою возлюбленную, но переоценил свои способности или недооценил качества роскошных волос – обыкновенные ножницы их не брали. Мастер тоже долго щелкал языком и в конце концов принес специальную бритву. Ирина явилась в Бруклин необычайно красивая, с новой прической и новыми картинами. И то и другое вызвало у Алехиных восхищение, а их гость, спортивный фотограф Брюс, вызвался купить одну работу за тысячу долларов и обещал познакомить с владельцем арт-галереи в Вашингтоне. Ира в сопровождении Люси сразу же отправилась в поход по магазинам и почти полностью потратила заработанное. Затем всей компанией поехали играть в теннис, и Майкл был поражен, с какой грацией его возлюбленная, никогда прежде не державшая в руках ракетки, брала мячи. Он даже приревновал ее к партнеру, который явно подыгрывал, посылая простые подачи. И еще к тому, как легко она умеет тратить деньги – потащила всех в ресторан, причем дорогой, и запретила кому-либо платить – угощает она, она сегодня богачка!

За соседним столиком Брюс узнал двух пожилых представительниц известной художественной галереи Кастелли и попросил у них разрешения представить художницу из России. Те скривились: русскими все сыты по горло, там опять смута и эмигрантов оттуда не пересчитать. Тогда фотограф предложил хотя бы посмотреть слайды, которые всегда были у Ирины с собой. Старушенции долго рассматривали пленки, щурились, перебрасывались короткими профессиональными репликами, но ничего не обещали, хотя визитку Майкла взяли. Недели через три в его квартире раздался телефонный звонок, и специалист из галереи сообщил, что готов приехать и посмотреть работы. Когда увидел оригиналы, то сразу отобрал для показа несколько штук, оценил каждую в две тысячи и предложил контракт на год, а пока выдал аванс. Наконец! Это победа!

Ира позвонила домой и восторженно кричала в трубку, что теперь она будет сама всех содержать и у них еще будет свой вертолет – здесь сейчас очень модно иметь вертолеты и летать на них по городу! Потом набрала номер Сергея и обрадовалась трезвому голосу, хотя в Москве давно минула полночь. Рассказала об успехе и повинилась:

– Прости, не все в жизни свершается по нашей воле и даже не по страстному желанию. Конечно, Бог с тобой поступил жестоко, но он хотел, чтобы мы расстались и я занялась собой и своим творчеством. Теперь ты видишь, я приняла правильное решение. Я ушла не от тебя, я ушла вообще, понимаешь? Бросила всех, кого любила. Живопись стала выше всего! Мне дан шанс, и я стараюсь изо всех сил, боюсь не оправдать надежды.

– Оправдаешь. У тебя талант и работоспособность бешеная. Значит, есть возможность войти в мировое искусство.

– Спасибо. Меня всегда мучают сомнения, поэтому твоя поддержка так важна.

– Если честно, я хочу и не хочу этого: добившись известности, ты не вернешься. Будет новая женщина, а у нее новая жизнь и новые привязанности.