Текст книги "Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии"

Замечания баронессы – поистине печальный пример наивности придворных дам: фрау Крупп была последней женщиной на земле, которую герр Крупп хотел бы видеть. По словам более проницательного комментатора, «его, по-видимому, безвредные развлечения внезапно прекратились после этого печального и безобразного эпизода, который был окрещен скандалом Круппа. Он потряс само основание Дома Круппа. Миру поведали о шокирующих подробностях, которые следовало похоронить, а именно: что величайший в мире баловень фортуны был преступником согласно законодательным актам его собственной страны. Столь же тревожащим было неожиданное открытие того факта, что могущественный маленький человек, целомудренный и банальный, как думал когда-то его отец, на самом деле ведет двойную скрытную жизнь».

Теперь, когда новость стала достоянием гласности, могло последовать все, что угодно. То, что произошло в действительности, трагично; в октябре анонимные письма с приложенными вырезками были посланы Марго на виллу «Хюгель». Обезумев от горя, она следующим же поездом выехала в Берлин и направилась прямо к кайзеру. Вильгельм выразил свое неудовольствие, затем созвал совещание своих советников и высказал предложение передать управление заводами Круппа совету доверенных лиц треста. Это давало императору время на обдумывание. Вопрос оставался нерешенным, и как только в заседании сделали перерыв, Крупп узнал по телеграфу подробности. Ему сообщили также, что друзья Фрица в столице предлагают некий стратегический курс поведения. Они скажут его величеству, что Марго недееспособна, что она страдает галлюцинациями и «нуждается в срочном длительном лечении в институте нервных расстройств».

Фриц, не зная, что делать, согласился. Можно только вообразить последовавшую за этим сцену на вилле «Хюгель» – госпожа Крупп с вытаращенными глазами и в истерике при возвращении из Лондона господина Круппа, который велит отослать ее в приют профессора Бинсвангера в Йене. Некоторым сотрудникам фирмы сообщили, что она уехала в Баден-Баден на отдых, но большинство знали правду – слишком многие служащие видели, как ее силком сажали на поезд, поджидавший на станции около замка. Это было 2 ноября. События теперь развивались быстро. Через шесть дней католическая «Аугсбургер постцайтунг» поместила длинную статью со ссылкой на публикацию в Риме. Фриц там не был назван, но одна зловещая фраза предполагала однозначную идентификацию: «К сожалению, случай непосредственно касается личности крупного промышленника с самой высокой репутацией, который тесно связан с императорским двором».

В ярости Фриц решил подать в суд на двух итальянских издателей. Он послал за Хоксом. Позднее советник по финансам вспоминал, как промозглым осенним вечером он позвонил в замок в ответ на вызов господина Круппа: «Создавалось почти полное впечатление, как будто он знал, что ему не долго осталось жить; он был озабочен тщательным пересмотром своего завещания. В огромном особняке царила гробовая тишина. Госпожи Крупп не было… Господин Крупп вручил мне послание для передачи его личному юрисконсульту в Берлине, королевскому адвокату фон Симеону. Мне следовало безотлагательно той же ночью отправляться в столицу. И когда мы сидели в темной библиотеке, беседуя о том о сем, я подумал, что господин Крупп был чувствительной, ранимой личностью… Ему следовало бы быть более толстокожим».

Симеон не советовал подавать в суд. Самое лучшее было «залечь на дно» и надеяться, что шторм утихнет. «Постцайтунг» не осмелилась упомянуть имя Круппа; пожалуй, и никто больше не посмеет. Это было принятие желаемого за действительное. Одна газета очень даже посмела, и ее редакторам удалось заполучить самую большую читательскую аудиторию в империи. Удар обрушился 15 ноября. В этот день «Форвертс» в своем 268-м выпуске опубликовала пространную статью под заголовком «Крупп на Капри». В течение ряда недель, говорилось в ней, иностранную прессу заполняли шокирующие подробности по делу Круппа. Богатейший человек в Германии, годовой доход которого со времени появления военно-морских проектов достиг 25 миллионов и более, на заводах которого заняты более 50 тысяч человек, вступал в гомосексуальную связь с молодыми мужчинами на острове. Отдельные откровенные фотографии можно увидеть просто в ателье какого-нибудь фотографа на Капри. Остров, после того как деньги Круппа проторили путь, стал центром гомосексуализма. «Форвертс» сообщала о расследовании итальянской полиции, о депортации Фрица и делала прогноз дальнейшего развития событий: «Если Крупп живет в Германии, он подпадает под уголовные постановления параграфа 175. После того как развратные действия вылились в открытый скандал, долг прокуратуры принять правовые меры».

Теперь уже Фрицу пришлось возбуждать дело. В течение считанных часов после появления газеты он телеграфировал в столицу, прося правительство поддержать его. В тот же день канцлер дал согласие привлечь газету «Форвертс» к уголовной ответственности. К вечеру ее выпуск под номером 268 стал предметом коллекционной ценности. Имперская полиция конфисковала все экземпляры, которые смогла обнаружить; обошла дома подписчиков, даже осмотрела столы депутатов рейхстага. Однако рука его императорско-королевского величества не могла обшарить все уголки. Везде знали о деле Круппа. 18 ноября Фриц приказал разослать в рабочие цеха Эссена, Аннена, Рейнхаузена и Киля, а также вывесить при входах на каждую угольную шахту и рудник сообщение следующего содержания: «Берлинская социал-демократическая газета поместила недавно публикацию с оскорблениями и инсинуациями грязного характера в отношении господина Ф.А. Круппа. Настоящим извещаем, что по просьбе господина Ф.А. Круппа королевской государственной прокуратурой в Берлине возбуждено и передано в суд уголовное дело в отношении несущего ответственность за публикацию редактора газеты. Также отдано судебное распоряжение о немедленной конфискации берлинской газеты и других газет, перепечатавших эту статью».

Это был впечатляющий ход. Несомненно, СПГ хотела бы знать, сможет ли она выдержать открытую борьбу. В партии понимали: то, что безупречные доказательства находятся в архивах римской полиции, – это одно дело; а вот представить их в зале германского суда – совсем другое. Стоит только правительству кайзера надавить на итальянцев, и эти ценные документы и фотографии – даже свидетели – могут исчезнуть. Друзья Круппа думали так же. Послания из Берлина убедили его, что механизм давления наготове. Ожидалось только императорское слово, а кайзер даст команду, если Крупп об этом попросит. Фриц восстановит свою репутацию, но и окажет неоценимую услугу рейху. СПГ будет нанесен coup de grace – завершающий смертельный удар.

Фриц почти согласился со своими сторонниками. 21 ноября он направил ноту управляющему королевским двором. «Высокоуважаемый покровитель! – так он его начинал. – По возвращении из Англии будет доведено до сведения Вашего Превосходительства, какую злую шутку сыграли со мной социал-демократы. Удар для меня был еще чувствительнее из-за горя, случившегося со мной за несколько недель до этого в связи с болезнью моей жены. Мои друзья в Берлине единодушны во мнении, что при данных обстоятельствах у меня нет другого выхода, как обратиться к Его Величеству с просьбой об аудиенции и моем появлении в обществе в Берлине. Как только появится возможность, я осмелюсь, если мне будет пожалована аудиенция, нижайше просить, нельзя ли сделать так, чтобы итальянское правительство потрудилось дать объяснения или принести извинения в связи с распоряжениями о моей депортации».

Это не было речью бойца. Но лишь боец – каким был Альфред Крупп – мог постоять за себя в такой ситуации. Фриц к тому же опасался за собственных детей. Их мать уже находилась в психиатрической лечебнице. На следующий день, 22 ноября, четверо врачей явились в замок, чтобы обсудить с Круппом вопрос о ее дальнейшей судьбе. Она могла быть несправедливо обречена на жизнь в камере, а ее дочери росли бы в уверенности, что она лунатик. Фриц не мог этого вынести. Он скорее бы умер. Что он и сделал.

В свой последний в жизни вечер он обедал с Бертой и Барбарой, а потом играл с ними в новую домашнюю игру. Прекратив раньше времени, он объяснил, что неважно себя чувствует. Темная гряда облаков низко нависла над замком. К утро небо очистилось, и весь день холм был залит солнцем, таким ярким, что оно пробивалось сквозь фабричный дым, но Фриц не видел этого. Каким точно образом и в какой час он совершил самоубийство, никогда не станет известно. С определенностью можно сказать только о том, что официальные бумаги были слишком запутанны – вероятно, подделаны или наспех сфабрикованы. Хокс, наиболее надежный эксперт, был в то утро на собрании служащих Круппа, обсуждавших, как помочь подвергшемуся нападкам человеку на холме. Все они знали, что врачи обсуждают будущее Марго, и Хокс с двумя коллегами поехал на виллу «Хюгель», чтобы выяснить, что же все-таки решено и решено ли вообще. Трое мужчин поднялись в двухколесном экипаже на холм и – «Как только мы прибыли в большой особняк, асессор Корн, личный секретарь Круппа, выбежал из дому в чрезвычайном волнении и с известием о том, что господин Крупп умер несколько минут назад – у него был удар. В большом доме стояла тишина. Мы не увидели никого из членов семьи. Глубоко опечаленный дворецкий повел нас вверх по лестнице, и мы вошли в просто обставленную спальню. Там лежало тело человека, который теперь уже был вне земных страданий».

Присутствие врачей было просто удачей, но один извлек из этого выгоду, согласившись подписать заявление, которое, в частности, гласило: «Господин Крупп плохо себя почувствовал с вечера 21 ноября, однако слуги не вызвали сразу врача, поскольку доктор Фогт все равно должен был прибыть в замок на следующий день в 6.00 утра. Когда он появился 22 ноября, то нашел господина Круппа без сознания… Вскоре после назначения двух инъекций пациент очнулся и отдавал себе отчет о происходящем. Он попросил доктора Фогта дать знать двум дочерям и участвовать в организации похорон. Примерно в 8.15 утра дыхание стало прерывистым, а биение сердца слабым, и все заметнее охладевала кожа. Были отмечены симптомы кровоизлияния в мозг… Смерть наступила в три часа пополудни».

Ближе к вечеру официальное немецкое телеграфное агентство разослало эту молнию по недоверчивому рейху:

«ВИЛЛА «ХЮГЕЛЬ» 22 НОЯБРЯ. ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО КРУПП УМЕР СЕГОДНЯ В ТРИ ЧАСА ПОПОЛУДНИ. СМЕРТЬ ПОСЛЕДОВАЛА ЗА АПОПЛЕКСИЧЕСКИМ УДАРОМ, КОТОРЫЙ СЛУЧИЛСЯ С НИМ В ШЕСТЬ УТРА».

Обращает на себя внимание противоречивость сведений относительно точного времени смерти второго «пушечного короля»: согласно докладу Хокса, он видел Фрица мертвым в полдень, а свидетельства слуг указывают на период между рассветом и серединой второй половины дня. При таких обстоятельствах вызывал беспокойство вопрос о последних словах Круппа. Он мог что-то сказать. Правление решило, что он не раскрывал рта; журналистам сказали, что он умер, «не приходя в сознание». Однако, ко всеобщему замешательству, это противоречило заключению врача, и, поняв ошибку, правление сообщило, что Фриц был в сознании и «в здравом уме». Члены правления, вероятно, пришли к заключению, что если и были какие-то последние слова, то пусть они будут правильными. Во всяком случае, прессу теперь известили, что последней фразой, произнесенной умирающим промышленником, была такая: «Я ухожу из жизни без ненависти и злобы и прощаю всех, кто причинил мне боль».

Очень странным было поведение врачей. В начале века медицина не относилась к числу точных наук; тем не менее, поразительно читать в заключении, что «холодная кожа» была отмечена до «наступления состояния прогрессирующей потери сознания». Даже неискушенные дилетанты знали, что кожа не может начать охладевать, пока в теле еще теплится жизнь. В самом деле, врачебная неточность этого документа (прерывистость дыхания и замедление биения сердца описаны как «симптомы», которые заставили врачей поверить, что Крупп был сражен апоплексическим ударом) вместе с его общей неопределенностью наводят на мысль, что он мог быть составлен кем-то еще. Что бы там врачи ни увидели в спальне Фрица, они были последними, кто туда вошел. И самое шокирующее из всего – это то, что тело было в запечатанном гробу. Его нельзя было открывать никому, включая родственников, друзей и членов правления. Не было даже официального вскрытия трупа. Объяснение, данное этому чрезвычайному (и незаконному) нарушению состояло в том, что характер смерти представлял «важное свидетельство в предъявлении иска газете, принимая во внимание связь между клеветническими нападками и последовавшим за ними ударом». Если такая связь имеется, то расследование приобретает исключительное значение. Опечатывая гроб, врачи покрывали себя и мертвеца густым облаком подозрений. «Кельнише цайтунг» опубликовала слухи, ходившие по стране: «Может быть, осознание собственной вины заставило его свести счеты с жизнью?»

Правые отрицали это. Крайне консервативная правая ежедневная газета «Дер таг» опубликовала разжигающий страсти некролог под заголовком «Варварство», объявлявший, что СПГ сделала из Фрица «загнанного зверя». За рубежом эта интерпретация была взята за основу. «И если бы не дикие нападки на него социалистической прессы, его жизнь могла бы быть более долгой» – вот типичный для американской газеты комментарий.

Марго была освобождена из заточения, как только бюллетень германского информационного агентства получили в Йене (в атмосфере нереальности никто не задумался: почему это ее вменяемость восстановилась при вести о неожиданной смерти мужа), и на поезде в личном вагоне она прибыла как раз ко времени похорон 27 ноября. Но не она была в роли самого близкого родственника усопшего на похоронах. Кайзер оставил эту привилегию за собой. Невероятно, но он появился в полной походной военной форме в сопровождении членов Генерального штаба и офицеров морского ведомства рейха. У Круппов сохранился кинофильм, запечатлевший движение процессии от родового дома до кладбища. Вдовы не видно; вместо нее – Вильгельм, марширующий один за орудийным лафетом. Правой рукой он держит длиннейший меч. За ним идут строем генералы и адмиралы. Как и во всех фильмах той поры, движение кадров ускорено и прерывисто, и создается впечатление, что все там торопятся скорее закопать гроб в землю.

Они мелькали мимо сорока трех сотен крупповцев, стоявших с выражением сосредоточенного внимания, и после церемонии похорон император, подкручивая загнутые вверх усы, объявил, что хочет обратиться к видным людям Эссена на железнодорожной станции. Там он сказал о своем намерении «водрузить геральдический щит германского императора над домом Круппа в память о нем». Социал-демократическая партия повинна в «интеллектуальном убийстве», и, поскольку для каждого лояльного немца это очевидно, пусть «тот, кто не порвет всякие отношения с этими негодяями – социалистами, возлагает на себя определенную моральную вину за свое поведение». Он не в силах понять, продолжал Вильгельм, повышая голос, «как люди могут поступать так низко. Но он хотел бы, чтобы преданные крупповцы услышали от императора, что он отвергает все нападки на доблестного лидера рейха, немца среди немцев, честь которого так поругана. Кто так подло подверг нападкам нашего друга? Люди, которых до сих пор считали немцами, но которые с этого момента недостойны так называться. И эти люди – выходцы из рабочего класса рейха, который так безгранично обязан Круппу».

Его императорско-королевское величество удалился, гневно чеканя шаг. Вслед за ним, блестя начищенными сапогами, в закрепленных под подбородком касках, шагали его тевтонские помощники, среди которых по меньшей мере шестеро были неисправимыми гомосексуалистами. Возможно, они поражались тому, что кончина одного из их круга стала событием национального траура. Теперь уж Вильгельм должен был узнать правду. Доктор Изенбиль, общественный обвинитель, был человеком выдающихся способностей. В течение последующих нескольких лет ему довелось продемонстрировать поразительное усердие в преследовании немцев, нарушивших параграф 175, и в день похорон Фрица ему уж наверняка было известно о существовании весомых доказательств в Берлине и Риме, достаточных, чтобы осудить Фрица, а не редактора «Форвертс». Тем не менее, кайзер твердо стоял на своем. Мотивов было множество: дружба с человеком, лежавшим теперь на кладбище, враждебность по отношению к СПГ и забота о сохранении доброго имени Круппов. Свою убежденность в чем-либо Вильгельм умел дать почувствовать. По его настоянию каждого крупповского сотрудника обязали подписать обращение, где выражалась благодарность императору за кампанию против «интеллектуального убийства». (Два ветерана с завода «Грузонверк», прослужившие тридцать восемь лет, отказались поставить свою подпись и были уволены.) 5 декабря император принял делегацию, глава которой доложил ему об их «глубокой, почтительной» признательности покойному шефу. В ответ император заверил их, что крестовый поход против СПГ будет продолжен.

И он продолжался, но уже под другим знаменем; «дело Круппа» предали забвению. Марго продемонстрировала свою психическую полноценность, спокойно настаивая на том, чтобы обвинения с газеты были сняты. Вскоре Изенбиль заявил, что для вдовы Круппа было бы крайне желательно прекращение всякой дискуссии, связанной с судебным делом ее покойного мужа; что истец, поскольку уже умер, не может под присягой сделать заявление в ответ на нападки на него и что не в интересах общества продолжать тяжбу по уголовному иску, который фактически отозван. Конфискованные экземпляры газетного выпуска под номером 268 вернутся к их законным владельцам. Кайзер так просто не сдавал позиции, и, когда Георг фон Вольмар, депутат от социал-демократов поднялся для выступления 20 января, чтобы посетовать на то, что похороны Фрица были использованы в политических целях, ему даже не дали говорить. Вне правительственных кругов дело заглохло совершенно. Появлялись в печати только высказывания о местонахождении тела покойного Фридриха Альфреда Круппа. Поскольку гроб был опечатан и не производилось вскрытие, распространились слухи, что Фриц вовсе не умер, а просто незаметно исчез. Еще в течение нескольких лет в газетах время от времени мелькали интервью с путешественниками, которые будто бы видели Фрица в Соединенных Штатах, в Южной Америке, в Иерусалиме или на Дальнем Востоке.

Кайзер мог лишь мечтать, чтобы это было правдой. Заводы Круппа, столь же важные для бронированного кулака Вильгельма, как и любая отрасль военной службы, находились теперь в руках женщины, единственный раз обратившейся к императору за помощью и попавшей за это в сумасшедший дом. Вдова Крупп откровенно говорила своим гостям о «коварстве» кайзера, который нанес ей такую психологическую травму в ту кошмарную осень, что она преждевременно состарилась и в семье ее теперь уже называют бабушкой. В Берлине были очень озабочены: у концерна нет наследника, а осталась лишь наследница – длинноногая девчонка Берта. Что последует? Эта страна, заявил суровым тоном Вильгельм, была, есть и будет – фатерланд – Отечество. Нельзя ожидать от гордых германских офицеров, чтобы они щелкали каблуками перед девицей. В конце концов он решил, что есть лишь один выход из проблемы Круппа: ему придется найти Берте жениха.

Глава 10
«Пушечная королева»

Выбор подходящего жениха требует времени, да и юная Берта все же пока не доросла до замужества, и поэтому ее вместе с младшей сестрой Барбарой отправили в пансион для благородных девиц в Баден-Баден. Газеты описывали его как «модное учебное заведение, дающее законченное образование». Под этой характеристикой подразумевались контроль поведения, тишина в классах с соблюдением этикета, лекции по программе лицея и упражнения в искусстве правильно делать реверанс. Барбара не помнит, чтобы все это происходило именно так. Там иногда бывали музыкальные занятия (она пиликала на скрипке, в то время как Берта бренчала на стареньком расстроенном фортепьяно), а остальные пункты учебной программы предполагали уроки кулинарии и домоводства. «Это было приготовление еды, шитье, ведение домашнего хозяйства, глажение, – вспоминала Барбара, состроив кислую гримасу и имитируя движения при работе утюгом. – И скучища!» Изо всего, чему там научилась будущая «пушечная королева», для нее оказалось полезным лишь умение обращаться со слугами: пресекать воровство днем и сексуальные утехи ночью.

Хотя сестры и не чувствовали себя в Баден-Бадене особенно богатыми, они, по существу, таковыми являлись, и целый штат юристов был занят проблемой, возникшей из-за внезапной смерти их отца. С Барбарой было просто. По завещанию Фрица одна часть состояния в акциях и облигациях была оставлена ей, а другая – его вдове. С Бертой сложнее. Верный, как всегда, заветам Альфреда, Фриц оговорил в своем завещании, что, поскольку его жена не смогла произвести на свет сына (конечно, несправедливо так говорить, но и тут второй «пушечный король» просто копировал манеру своего отца), фирма должна стать корпорацией. Такой шаг был в любом случае необходим, независимо от завещания, иначе Марго не могла бы быть опекуном Берты до ее совершеннолетия. Но Фриц помнил и неприязнь Альфреда к акционерам со стороны. Поэтому он распорядился, чтобы акции Круппа никогда не выставлялись на продажу ни на одной бирже.

Удовлетворение этого условия при одновременном следовании букве закона создавало дилемму, в большинстве стран неразрешимую. Тот факт, что трудности были преодолены, ярко высвечивает как германские корпоративные порядки, так и решимость Берлина сохранить оружейников империи. 1 июля 1903 года старое предприятие «Фридрих Крупп» было преобразовано в акционерное общество «Ф. Крупп», зарегистрированное как корпорация, которая выступала и в качестве самостоятельной компании в Эссене и в качестве «холдинговой компании» для дочерних предприятий в Киле, Рейнхаузене, Аннене, Магдебурге и других местах. «Фрейлейн Берта Крупп» объявлялась «владелицей и главой фамильного предприятия». Этот титул должен был переходить к «старшему наследнику в последующих поколениях». Все формальности, касающиеся корпорации, были соблюдены, но все они так и оказались простыми формальностями. Да, правление было переименовано в «Vorstand», что означает совет директоров в предприятиях совместного владения. Но его членами остались те же самые люди. Германский закон предусматривал, что акционерное общество должно выпустить акции и иметь по крайней мере пять держателей акций. Соответственно: акционерное общество «Ф. Крупп» напечатало 160 тысяч акций. Одну из них получил брат Марго – Феликс, три достались другим членам совета, а остальные 159 996 акций – девочке-подростку, бравшей уроки игры на фортепьяно. То есть у Берты оказалось 99,9975 процента капитала концерна. (Через сорок лет, когда она передавала его своему старшему сыну, Третий рейх даже еще более благосклонно смотрел на эссенского оружейника. Берте было разрешено повысить свою долю акционерного капитала до 99,999375 процента. Она практически владела всеми до одной акциями. Неоплаченный сертификат принадлежал Барбаре и был занижен до смехотворной суммы в 500 рейхсмарок – менее 100 долларов.)

Такое богатство досталось молодой девице, когда она достигла совершеннолетия, и первое, что она сделала, узнав об этом, было письмо кайзеру: «Я мысленно, нижайше склоняясь, целую руку Вашего Величества». Однако оставалось еще четыре года, пока ей исполнится двадцать один. А до этого срока, как объявлялось в завещании Фрица, все доходы переходят к его вдове. Это не слишком нравилось кайзеру, который не мог простить ей то, что он называл «это дело с Капри», но обеспечение материального стимула для управляющей было очень разумно. Дому Круппа опять позарез нужна была такая женщина – вдова Крупп, какой была Катарина в XVII столетии, Хелен Амали – в XVIII и Тереза Вильгельми – в XIX.

Марго, подобно своим предшественницам, стала известной в Эссене как вдова Крупп и, так же как и они, заведовала конторскими книгами, в которых цифры доходов становились все более внушительными. За первый финансовый год ее доход в марках в пересчете на доллары составил 30 миллионов, а в последующие три года доходы по трастовым капиталам возросли с 6–7,5 процента до 10 процентов.

Марго не была докой в финансовых делах. Она сама признавалась Хоксу, что неважно разбиралась в цифрах, и, положи он ей на подпись ее собственный смертный приговор, она «подмахнула» бы его не глядя. Конечно же Хокс никогда не обманул бы Марго, и она знала это. Допустив однажды ошибку в оценке мужского характера, она никогда ее не повторяла. Она была очень строга в подборе своих подчиненных и понимала, что судьба АО «Фридрих Крупп», так же как и ранее фирмы «Фридрих Крупп», была связана с троном. Наступив на свою гордость, она даже пригласила Вильгельма в «Хюгель» («это выражение учтивости дает мне и моим дочерям утешительную уверенность в том, что расположение и интерес Вашего Величества к фирме Круппа остаются неизменными»), и, хотя он в тот момент не захотел оказать ей честь в ответ на этот реверанс, Марго упорно подбирала к себе в советники людей, пользующихся особым расположением императора. Самоубийство Фрица сломило стойкого Ганса Йенке; он подал в отставку сразу после похорон. На смену ему на должность председателя она выбрала Альфреда Гугенберга, чиновника имперского казначейства, которому выпало сыграть важную роль в германской политике в течение последующих трех десятилетий, включая роковой 1933 год. Гугенберг имел вспыльчивый нрав и моржовые усы. В совет входили также экс-министр, отставной офицер военно-морских сил, банкир из окружения императора, семь высокопоставленных чиновников из Берлина и девять инженеров, администраторов и юристов – все они были лично известны кайзеру.

Марго оставила на их попечение дела чистого бизнеса. Сама же сосредоточилась на том, как поднять дух предприятия Круппа, который был серьезно подорван катастрофой 1902 года. Каждое утро из «маленького дома» виллы «Хюгель» (после возвращения из «ссылки» она уже никогда больше не спала в собственном замке) экипаж отвозил ее в офис покойного мужа. Утро она посвящала концерну, время после обеда – крупповцам. Она стала образцом отзывчивой «баронессы фабричных труб». Вдовы, больные и оказавшиеся в беде семьи рабочих всегда могли рассчитывать на то, что их навестит фрау Крупп. В цехах говорили, что, если кто-то из рабочих хочет увидеться с ней, ему только нужно отправить письмо на виллу «Хюгель»; она всегда отвечала на персональные обращения. На ее рабочем столе в маленьком доме лежали планы строительства рабочих поселков: Альт-Вестенд, Ной-Вестенд, Нордхоф, Баумхоф, Шедерхоф, Кроненберг, а также Альфредсхоф и Фридрихсхоф – по именам двоих людей, чье дело стало ее жизнью после трагедии.

Все, за что бралась, она выполняла с необыкновенной тщательностью. В одно время она могла выглядеть очень доброй женщиной, а в другое – более походила на муштрующего солдат сержанта. Дома в поселках для крупповцев-пенсионеров выглядели так, словно их спроектировал Ганс Христиан Андерсен, а их обитателей просили носить одежды, в которых они смахивали на стареющих эльфов. В новых поселениях Марго подсчитала точное число шагов от крыльца до цеха; о результатах этого подсчета проинформировали рабочих, поощряя каждого к расторопности. Один из примеров ее благотворительности за пределами Рура – содержание дома в Баден-Лихтентале для «женщин из образованных слоев общества, оставшихся без средств». Пребывание там было бесплатным, но кто знает, не казалось ли порой пансионеркам, что уж лучше уличная проституция, чем этот рай. Все строго нормировано, включая воду. Правила, вывешенные в каждой комнате, предписывали «соблюдать чистоту, дисциплину, быть пунктуальными, уметь экономить и ладить с другими»; свет следовало выключать в 10.15 вечера и не включать до 7.30 утра.

Карл Дорман, служивший дворецким на вилле «Хюгель» со времени, когда Марго стала управляющей концерна, вспоминает, что она была «очень энергичной, очень требовательной»; дань уважения Берты по отношению к ней к концу ее жизни сводится главным образом к следующему: «Наша мать была безупречной с нами во всех смыслах, и мы держались за нее в глубочайшей привязанности, но всегда глядя снизу вверх: мы, как дети, все время боялись, что не соответствуем ее требованиям».

Один семестр в Баден-Бадене, на большее девочек не хватало. Они предпочитали «Хюгель»: ведь если управляющий старался, то вилла была очень приятным местом. Марго брала девочек с собой, когда заходила домой к работникам. Ее популярность в семьях крупповцев настолько впечатляла, что Берта переняла этот обычай, следуя ему буквально до последнего дня, а Барбара посвятила свою жизнь работе в социальной сфере. Попытки обучить сестер секретам стального производства были менее успешными. Каждую неделю в назначенные часы лучшие специалисты водили девочек по кузнечным цехам и прокатным станам. Сестры прилежно слушали, а после каждого урока признавались, что не поняли ни слова из того, что им рассказывали. В перерывах они совершали хорошо подготовленные поездки в столицу. Их появления в обществе оказывались столь же неудачными, хотя здесь нет вины девочек. Не зная причины смерти своего отца, они не испытывали и смущения по этому поводу. В Берлине же постоянно сплетничали на эту тему, и взрослые испытывали неудобство за детей. Графиня Брокдорф, хозяйка гардероба императрицы, снисходительно отмечала в своем дневнике: «Довольно трогательно видеть, до чего просто и скромно одевает и воспитывает фрау Крупп своих двух дочерей, очаровательных молодых девушек. Им очень нелегко держаться в таком окружении».

В истории династии Круппов выделяется несколько странный период между ноябрем 1902-го и августом 1906 года. Разрастающаяся промышленная империя Круппа никогда еще не была такой деятельной, а вот в светской жизни на вилле «Хюгель» наступило затишье. Поскольку его величество все не появлялся, Марго решила не принимать у себя никаких гостей императорского двора вообще. Все встречи с чужеземными гостями были свернуты, потому что она не хотела рисковать – как бы Вильгельм не счел это оскорбительным для себя. Дела с европейскими монархами перешли в компетенцию совета. Тем не менее, министры за рубежом, как и прежде, были весьма неплохо осведомлены о семье Крупп. Так же как и ее критики, что блистательно продемонстрировал Бернард Шоу в декабре 1905 года, когда поставил в Лондоне свою пьесу «Майор Барбара» – тонко завуалированную сатиру, в значительной мере опирающуюся на факты о Круппах. В пьесе Барбара заменяла собой Берту, глава семьи оружейников был назван сэром Эндрю Ундершафтом, а у Берты-Барбары был брат-пацифист по имени Штефен. Штефен жалуется: «Дня не проходит без того, чтобы, открывая газету, не видел в ней нашу фамилию. Торпеда Ундершафта! Скорострельные пушки Ундершафта! Десятидюймовка Ундершафта! Убирающаяся крепостная пушка Ундершафта! Подводная лодка! И теперь штурмовик Ундершафта!»