Текст книги "Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии"

Обращение Круппа в нацистскую веру произошло поздно, и точно установить, когда именно это случилось, теперь невозможно, так как некоторые документы уничтожены. Нам известно, что он еще воздерживался от этого, когда в январе 1932 года Тиссен организовал выступление Гитлера перед «баронами фабричных труб» в дюссельдорфском клубе промышленников. Густав не пошел туда, не слышал призывов к своим собратьям промышленникам и не вносил своего вклада в общий поток взносов, который последовал за обращением нацистского лидера. Но это мероприятие притягивало его словно магнитом. Он направил в клуб промышленников члена совета своего правления, наказав ему представить полный отчет о том, что там происходило. Посланец вернулся больше чем с отчетом; он сам проникся теми же идеями и, к неудовольствию Тило, который считал Гитлера несущим бред демагогом, начал излагать выдержки из проповедей национал-социалистской пропаганды. Крупп колебался. Гугенберг присоединился к Гитлеру в объединенном фронте. В этом человеке что-то было.

22 марта Дж. К. Дженни, представитель Дюпона в министерстве иностранных дел, докладывал в Вильмингтон: «Уже стало притчей во языцех в Германии, что АО «Фарбен» финансирует Гитлера. Предположительно, так же поступают фирмы Круппа и Тиссена». Дженни ошибался насчет Густава, который в тот период поддерживал Франца фон Папена и Курта фон Шляйхера, но свастика начинала ему нравиться все больше. По настоянию Тиссена нацисты отказались от своего плана национализации промышленности и обещали полную поддержку немецким промышленникам. Густав теперь уже находил значительное сходство между принципом фюрерства, который проповедовал бывший ефрейтор, и заявлениями Альфреда Круппа, что работодатель должен быть хозяином в своем доме. В Эссене это было евангельской истиной, и ее апостол Густав выделялся среди европейских промышленников, как особенно ярый противник профсоюзов. В 1928 году он возглавил объявленный рурскими промышленниками локаут, в результате которого на улицу было выброшено 250 тысяч рабочих, а после этого убедил правительство провести «чрезвычайное» снижение заработной платы на 15 процентов (это урезание зарплаты крупповцы поставили в вину веймарским властям, а не хозяину виллы «Хюгель»). Теперь Гитлер сообщил ему (через Тиссена и Гугенберга), что разделяет его взгляды на профсоюзы. И Крупп тоже сделал шаг навстречу. Он чувствовал, что обязан это сделать. Ведь теперь он был не просто крупнейшим предпринимателем Германии – в сентябре прошлого года он сменил Карла Дуйсберга на посту председателя Имперского союза германской промышленности, и, хотя обязанности такого поста легли тяжелым грузом на его плечи, уклониться он не мог. Если фюрер намеревался сделать каждого промышленника фюрером его предприятия, он заслуживал поддержки немецкого большого бизнеса. По словам одного из клерков концерна, «он ничего не имеет против Гитлера. Почему это он должен что-то иметь против него?».

Судя по всему, поворотным пунктом для Густава явились выборы 6 ноября 1932 года. Рейхстаг был распущен, потому что Гитлер отказался формировать правительство вместе с Папеном. Он требовал все или ничего, и, когда стали известны результаты голосования, показалось, что он пошел ва-банк и проиграл. Бесконечные избирательные кампании истощили терпение тех, кто финансировал нацистскую партию. «Очень трудно доставать деньги, – записал 15 октября в своем дневнике Пауль Йозеф Геббельс. – Все образованные и состоятельные господа поддерживают правительство». В результате нацисты потеряли 2 миллиона голосов и 35 мест в рейхстаге, а коммунисты собрали на три четверти миллиона голосов больше и получили еще 11 мандатов. Тиссен заявил, что он больше не в состоянии делать взносы в фонд национал-социалистской партии, и Геббельс оказался перед перспективой пустой кассы и необходимостью платить одним только партийным функционерам, типографиям и штурмовикам 2 миллиона марок в неделю. Щуплый «доктор» был в отчаянии. «В аппарате воцарилось глубокое уныние, денежные затруднения препятствуют конструктивной работе, – писал он 8 декабря. – Мы все пали духом, особенно теперь, так как партия может развалиться и все наши труды пропадут зря. Мы стоим перед решительным испытанием». Три дня спустя он заносит в дневник: «Финансовое положение берлинской организации безнадежно. Одни долги да обязательства». А в последнюю неделю года, в то самое время, когда полковник Цвенгауер выражал свою благодарность Густаву за «развитие нашей оружейной промышленности в 1932 году», Геббельс сник окончательно. Он записал: «1932 год явился для нас сплошной цепью неудач… Прошлое было трудным, а будущее выглядит мрачным и мало обещающим; все планы и надежды окончились крахом».

Но Геббельсу недолго оставалось ждать спасения. Всю осень 1932 года германские промышленники старались найти взаимопонимание с Гитлером. Восемь дней спустя после роспуска рейхстага Август Генрихсбауэр, угольный барон, исполнявший роль посредника, сообщил Грегору Штрассеру, в то время второму человеку в нацистской партии, что некие неназванные промышленные магнаты намерены посоветовать «решающим инстанциям в Берлине», чтобы Гитлер «был назначен рейхсканцлером». Осторожность Генрихсбауэра просто сводит с ума: ведь назови он своих клиентов, вполне вероятно, что Крупп оказался бы в их числе. Он этого не сделал. Однако успехи коммунистов на выборах в рейхстаг напугали Густава, и теперь мы переходим к документу, подлинность которого общепризнанна.

После выборов нацистский лидер по имени Вильгельм Карл Кепплер подготовил проект письма-воззвания, предложенного Гейнрихсбауэром, – «к борьбе с большевизмом». Кепплер затем передал его оголтелому нацисту, барону Курту фон Шредеру из влиятельного банкирского дома Штейна в Кельне. Тот собрал необходимые подписи и 28 ноября отправил это письмо секретарю президента.

Оригинал сгорел через десять лет во время бомбежки рейхсканцелярии. Здание банкирского дома также было превращено в руины, но после войны один американский офицер осмотрел развалины и извлек на свет копию Шредера. Ясно, что промышленники испугались. Выборы убедили их в том, что придется выбирать между ультраправыми и крайне левыми и что нынешнее правительство просто не годится. Начало звучит как торжественный реквием Папену: «Факты показали, что прежний кабинет, в чьих искренних намерениях никто из немцев не сомневался, не нашел в народе адекватной поддержки». Цитируем далее: «Настоятельно необходимо запретить коммунистическую партию, которая враждебно настроена по отношению к государству». «Доверие к лидеру крупнейшего национального объединения при ответственном руководстве со стороны президентской администрации, где сосредоточены лучшие технические средства и кадры, сведет на нет недостатки и ошибки, от которых не застраховано любое массовое движение; это подвигнет миллионы людей, которые сегодня все еще стоят в стороне, к тому, чтобы занять позитивную позицию». Если отбросить многословие, то послание ясно указывает на Гитлера; власть сделает его ответственным; альтернатива этому – хаос. Если копия Шредера верна, во главе 38 подписантов были Шахт и Крупп.

Гинденбург уже предлагал Гитлеру канцлерство – за четыре дня до того, как появилось это письмо. Правда, президент хотел поставить определенные условия, и Гитлер отказывался. Курт фон Шляйхер сформировал администрацию президента 2 декабря и, согласно Тиссену, «главным образом господин Крупп фон Болен тогда способствовал сближению между Штрассером и генералом Шляйхером». Такой совет чуть не разрушил нацистскую партию, так как Штрассер хотел ему последовать. Гитлер обвинил Штрассера в том, что тот вонзает ему нож в спину, отправил его в отпуск, а во время его отсутствия лишил его всей власти в партии. Тем не менее позиция национал-социализма оставалась шаткой до тех пор, пока Шляйхер в порыве невероятной глупости не оттолкнул от себя всех «частных собственников и образованных людей», выступив в передаче по национальному радио. Он призывал своих слушателей забыть, что он генерал, и обещал им плановую экономику с контролем за ценами, и конец урезанию зарплаты, и конфискацию земельной собственности юнкерства в пользу крестьян. В мгновение ока он потерял всех своих друзей, включая Гинденбурга, который сам был землевладельцем. Поскольку Шляйхер еще и обхаживал профсоюзы, деньги мерзких рурских баронов начали перетекать в пустые чемоданы нацистов. 16 января 1933 года Геббельс записал, что финансовая ситуация «коренным образом улучшилась за одни сутки». Какие суммы были пришли из главного управления фирмы – неизвестно. Но без сомнения, часть новых средств нацисты получили от Круппа (разве что через Гугенберга), хотя наиболее солидный взнос Густава на нацистский переворот был еще впереди.

Президент уволил Шляйхера 28 января. Еще через два дня Гинденбург назначил канцлером человека, которого презрительно именовал не иначе как «этот австрийский ефрейтор». Гугенберг стал министром экономики и сельского хозяйства, а Папен – вице-канцлером. 4 января Папен совещался с Гитлером в доме Шредера в Кельне и решил, что достиг с ним взаимопонимания. После этого он радостно заявил Гугенбергу: «Мы наняли Гитлера!» Бесспорно, имей они дело с обыкновенным политиканом, у того было бы весьма мало шансов удержаться у власти. В рейхстаге его партия была в значительном меньшинстве, но, хотя все ключевые посты в правительстве нового канцлера, казалось, были заняты его противниками, они допустили серьезный просчет. Герман Геринг стал министром без портфеля. Понятно, что ему поручат возглавить ВВС или люфтваффе, когда Германия ими обзаведется. А тем временем он потихоньку получил в свое ведение прусскую полицию. Ему больше ничего и не требовалось – этому злому гению Гитлера. До новых выборов в рейхстаг, которые были намечены на 5 марта, он намеревался спустить с цепи своих штурмовиков и устроить два сюрприза: организовать поджог рейхстага, обвинив в этом коммунистов, и собрать у немецких капиталистов достаточно средств, чтобы развернуть самую дорогостоящую избирательную кампанию в истории страны.

Геринг был не только министром без портфеля, но и председателем рейхстага. Этот пост давал ему право на официальную резиденцию. В ее подвале начинался подземный ход, ведущий в рейхстаг; по общему мнению историков, этот тоннель сыграл ключевую роль в консолидации власти в руках нацистов – поджигатели-штурмовики наметили этот путь для своего броска вечером 27 февраля. А неделей раньше резиденция председателя рейхстага была использована для более благопристойного, но столь же важного дела – сбора контрибуции с промышленников. Хозяин дворца разослал двадцати пяти самым богатым людям страны пригласительные телеграммы. Депеша, полученная Густавом, гласила:

«КРУПП БОЛЕН ПОЧТИТЕЛЬНО ПРИГЛАШАЕТСЯ НА СОВЕЩАНИЕ В ДОМЕ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ РЕЙХСТАГА НА ФРИДРИХЕБЕРСТ В ПОНЕДЕЛЬНИК 20 ФЕВРАЛЯ В ШЕСТЬ ВЕЧЕРА, НА КОТОРОМ РЕЙХСКАНЦЛЕР ИЗЛОЖИТ СВОЮ ПОЛИТИКУ. ПОДПИСЬ: ПРЕДСЕДАТЕЛЬ РЕЙХСТАГА ГЕРИНГ, РЕЙХСМИНИСТР».

Крупп, естественно, не пренебрег этим приглашением. Он воспринял его не как темный маневр честолюбивого политикана, а как приказ, отданный от имени главы государства. Назначив Гитлера рейхсканцлером, Гинденбург посвятил его в святая святых канцелярии и тем самым отдал ему верность главы крупнейшей в Германии фирмы.

Гости расселись в тщательно расставленных креслах. Круппа, из уважения к его богатству и званию председателя Имперского союза германской промышленности, усадили перед невысокой трибуной: позади него сидели четыре директора «Фарбен» и Альберт Феглер, глава влиятельной фирмы «Ферейнигте дойче штальверке». Сначала Геринг представил фюрера тем, кто, как и Крупп, видел его во плоти в первый раз. Затем встал канцлер. «В ближайшее время мы проводим последние выборы», – сказал он и умолк, чтобы подтекст его слов вернее дошел до сознания слушателей. Разумеется, переход к национал-социализму будет более гладким, если его партия одержит полную победу на выборах. Поэтому он просит их о поддержке. Помогая установить диктатуру, они помогут сами себе: «частное предпринимательство не может существовать при демократии». Чтобы сделать свою мысль предельно ясной, он добавил, что к зловещим формам, которые способна принять демократия, относятся и профсоюзы; Германия же, если оставить ее на милость подобных институтов, «неминуемо падет». Благороднейшая задача, стоящая перед руководителями страны, заключается в том, чтобы найти идеалы, которые сплотили бы немецкий народ, – и он нашел эти идеалы в национализме и в силе «власти и личности». Он заверил их, что не только уничтожит коммунистическую угрозу, но и восстановит вооруженные силы в их прежнем блеске. Как и во всех своих речах, Гитлер постоянно сбивался на другие темы, однако присутствующие прекрасно поняли, к чему он клонит. Он намеревался покончить с Веймарской республикой, и ему были нужны их деньги. Независимо от результатов голосования «отступления» не будет. Если он проиграет на выборах, он останется канцлером «с помощью других средств… другого оружия».

Гитлер сел, и вскочил Крупп. В краткой записи, датированной двумя днями позже и подшитой в папке его «Личной переписки за 1933–1934 годы», Густав просто отмечает: «20-го сего месяца я выразил рейхсканцлеру Гитлеру благодарность примерно двадцати пяти присутствовавших промышленников за то, что он с такой ясностью изложил нам сущность своих идей». Его признательность оказалась глубже, чем эти слова. На Нюрнбергском процессе Яльмар Шахт показал, что, «после того как Гитлер произнес свою речь, старый Крупп встал и выразил Гитлеру единодушную поддержку всех промышленников». Геринг напомнил, зачем их, собственно, собрали. Повторяя Гитлера, он сказал: «Просимую жертву будет принести намного легче, если промышленники поймут, что выборы 5 марта наверняка будут последними на ближайшие десять лет, если не на все сто». Шахт выразился более прямолинейно. Он крикнул: «А теперь, господа, раскошеливайтесь!» Сидящие в креслах начали перешептываться. Снова, как старший, поднялся Крупп. Он подал пример коллегам, обещав миллион марок, а с остальных Шахт собрал еще два миллиона. «Финансируя выборы 1933 года, которые прошли под знаком террора, – писал двадцать лет спустя профессор Артур Швейцер, – виднейшие промышленники внесли солидный вклад в новый режим и тем самым стали полноправными партнерами «третьей империи». К счастью для рейхсканцлера, этот вклад был достаточно велик, чтобы поддержать его партию и после выборов, которые, как ни удивительно, не дали решающих результатов. На Гитлера работало все: деньги, государственная машина, хитроумная геббельсовская пропаганда, престижная поддержка со стороны Круппа и подписанный президентом Гинденбургом на другой день после умышленного поджога рейхстага декрет, который, в частности, ограничивал свободу печати, право собраний и даже неприкосновенность личной переписки. Штурмовики направо и налево разбивали носы врагам. Начиная от рейда полиции Геринга на штаб-квартиру СПГ Карла Либкнехта до избиения в закоулках еврейских лавочников, эта кампания стала разгулом насилия. И все-таки нацисты получили только 44 процента голосов. Объединив свои 288 мандатов с 52 мандатами Гугенберга, они получили большинство в 16 голосов – достаточно для того, чтобы управлять, но далеко до тех двух третей, в которых нуждался Гитлер, чтобы узаконить свою диктатуру. Однако благодаря новым фондам его депутаты впервые получили возможность «дать на лапу». Утвержденный 23 марта нацистский закон «О преодолении бедствий народа и империи» фактически был актом, устанавливающим тоталитарный режим. Закон прошел 441 голосом против 84, его поддержали все партии, кроме социал-демократов. «Третья империя», «тысячелетняя империя», как выражались нацисты, стала реальностью. Ликуя, нацистские депутаты в коричневой форме вскочили на ноги и загорланили свой гимн, сочиненный четыре года назад молодым беспутным парнем по имени Хорст Вессель: «Выше знамена! Плотнее ряды. Штурмовики маршируют…» и т. д.

Власть Гитлера уже превосходила власть кайзера в зените его славы и согласно прозвучавшему через тринадцать с половиной лет в Нюрнберге заявлению обвинения «устранение из рейхстага политических оппонентов и помощь со стороны Национальной народной партии Германии [Гугенберга], получившей солидную финансовую и иную поддержку от Круппа, обеспечило Гитлеру голоса, необходимые для узаконения нацистской власти». На этом базировалось выдвинутое СПГ обвинение против Круппа, который «своей финансовой помощью проторил дорогу Гитлеру к власти». Как и большинство политических обвинений, оно страдало преувеличением и упрощенчеством – Крупп прокладывал дорогу любому лидеру, который только мог возвыситься. У него на примете было несколько кандидатов, но так сложилось, что он попал на гитлеровское сборище. Тем не менее он пришел как раз вовремя и готов был изо всех сил заглаживать вину за свою задержку.

Глава 15
«Фюрер всегда прав!»

На пороге тоталитаризма Крупп на мгновение заколебался. Во время посещения столицы, за неделю до прохождения в рейхстаге упомянутого законодательного акта, он позвонил в свой берлинский офис, чтобы спросить, куда делся германский флаг, поскольку над головой у него злобно цеплялась за флагшток свастика. Юный Фриц фон Бюлов, сменивший своего отца на посту директора, нервно ответил, что теперь два флагштока и что всюду теперь такой порядок. Крупп недовольно покачал головой. Еще некоторое время он воздерживался и от нового нацистского приветствия. Но он уже не мог свернуть с общей дороги.

Затем рейхстаг капитулировал, и Крупп стал участником происходящего. Он вдруг стал отдавать нацистское приветствие всем, с кем встречался. Спустя сутки после принятия закона Крупп сообщил канцлеру, что он и его коллеги-промышленники убеждены в стабильности правительства. «Трудности, возникавшие в прошлом из-за постоянных политических колебаний и в большой степени препятствовавшие развитию экономической инициативы, теперь устранены». Одобрение его собратьев было фальшивкой – президиум Имперского союза германской промышленности собраться не успел, но нацисты ничего против не имели. Такого рода язык они понимали лучше всего. Довольный Гитлер принял Густава в рейхсканцелярии в субботу 1 апреля 1933 года. Через три дня Крупп пишет ему: «Ваше превосходительство господин рейхсканцлер! Я хотел бы выразить Вам свою благодарность за аудиенцию, которой Вы удостоили меня в субботу, несмотря на Вашу чрезвычайную занятость. Я тем более счастлив, что теперь мне стали ясны новые и важные проблемы, которые, как Вы понимаете, я был бы способен разрешить в моем положении председателя Имперского союза германской промышленности, если бы я только мог быть уверен в доверии правительства империи, и особенно в Вашем доверии ко мне…»

Эти туманные намеки на важные близкие перемены прояснились 25 апреля, когда Густав написал Гитлеру о своем «желании координировать производство в интересах всей нации… основываясь на идее фюрерства, принятой новым германским государством». Реорганизация ассоциации промышленников будет проведена «в соответствии с пожеланиями и планами, которые я лелеял и выдвигал с того времени, как возглавил немецкую промышленность». Целью является «координация экономических факторов нашей жизни с политическими потребностями и приведение новой организации в полное соответствие с политическими задачами правительства рейха».

Короче говоря, заводы, как и страна, нуждались в диктаторе. И им явно должен был стать Крупп.

Неизвестно, родилась ли эта идея в канцелярии или на вилле «Хюгель», но весьма вероятно, что она принадлежала Гитлеру. Густав был слишком консервативен для того, чтобы быть инициатором решительного разрыва с прошлым, и его амбиции все-таки ограничивались рамками Дома Круппов. Он никогда не демонстрировал желания властвовать над своими коллегами-капиталистами. Это канцлеру было выгодно, используя имя Круппа, наделить законным статусом союз между большим бизнесом и национал-социализмом. Следует добавить, что Гитлер вряд ли нашел бы более подходящую для этого фигуру, чем Густав. Встретившись снова 28 апреля, оба они уточнили детали соглашения, и 4 мая в газетах появилось официальное сообщение, что отныне Крупп – «фюрер немецкой промышленности». Густав начал с того, что изгнал всех евреев из Имперского союза, который затем был преобразован в полуофициальную «Рейхсгруппе индустри». 22 мая он приказал членам правления подать в отставку и запретил какие бы то ни было дальнейшие совещания между ними, как официальные, так и частные. Только теперь им стало ясно, что, помогая положить конец политическим выборам, они, сами того не подозревая, ликвидировали собственную независимость.

Однако никто не жаловался. Евреи уходили молча – в том долгом, трагическом молчании, которое виделось самым мудрым решением в тот момент, но позже обернулось наихудшим. А другие ждали, что канцлер выполнит обещание, данное 20 февраля. Это было единственное обещание, которое Гитлер сдержал. 2 мая штурмовики ворвались в помещения профсоюзов по всей стране и захватили их кассы, а руководителей отправили в концентрационные лагеря.

Гитлер запретил коллективные договоры, а затем и социал-демократическую партию (как, впрочем, и все партии, кроме собственной). Глава национал-социалистского германского трудового фронта Роберт Лей объявил, что новое правительство намерено «восстановить абсолютное главенство естественного руководителя завода, то есть нанимателя… Только наниматель имеет право решать. Многие предприниматели в течение многих лет вынуждены были тщетно мечтать о «хозяине в доме». Теперь они вновь станут «хозяевами в своем доме». Снова Эссен услышал это волнующее слово. Через сорок шесть лет после смерти Альфреда Великого была услышана наконец его молитва о том, чтобы появился контрреволюционный лидер со своими «летучими отрядами» молодых бойцов.

Густав предвидел, что так и будет. Месяц назад он стал главным собирателем денег на нужды национал-социализма, уговаривая других рурских баронов делать взносы, настойчиво повторяя: «Кто помогает быстро – помогает вдвойне!» Через восемь дней после того, как отряды коричневых разгромили немецкие профсоюзы, Крупп изобрел «систему», с помощью которой, как об этом рассказывал агент Дюпона в отчете от 17 июля, «промышленность могла отчуждать средства в партийный фонд». (Заметим в скобках, что эта американская фирма никоим образом не участвовала в политической деятельности германских капиталистов. Ее представители в Европе всего лишь собирали информацию о своих конкурентах.) То есть Крупп способствовал возникновению фонда Гитлера. Крупп пояснял Шахту, что это «знак благодарности вождю нации». На деле же назначение этого фонда, как явствовало из директивы Рудольфа Гесса, было двояким. Во-первых, он предназначался для поддержки «СА, СС, штабов, гитлерюгенда, политических организаций…», а во-вторых, благодаря ему дельцы ограждались от назойливости коричневых. Если штурмовики ворвутся в контору кого-либо из дарителей, то, как писал Гесс, «дарители должны предъявить им удостоверение с моей подписью и партийной печатью». Короче: хочешь сохранить деньги – плати деньги.

Год за годом, пока не уступил место своему старшему сыну, Густав добровольно возглавлял это орудие систематического шантажа. Фонд Гитлера стал для нацистов крупнейшим частным источником доходов. Один лишь Крупп вложил в него свыше 6 миллионов рейхсмарок плюс еще 6 миллионов на другие нужды национал-социализма, и чем больше он давал, тем лучше себя чувствовал. Пролив особенно щедрый золотой дождь (100 тысяч рейхсмарок), он писал:

«Вилла «Хюгель»

Эссен-Хюгель, 2 января 1936 года.

Фюреру и рейхсканцлеру

Г-ну Адольфу Гитлеру

Берлин, 8,

Вильгельмштрассе, 78

Мой фюрер!

Относительно моего письма от 1 ноября прошлого года: я выражаю свою готовность и далее возглавлять правление фонда Адольфа Гитлера немецкой промышленности на четвертом году его существования в соответствии с желанием, выраженным в Вашем письме от 31 декабря прошлого года.

Прошу Вашего разрешения, мой фюрер, воспользоваться этим случаем, дабы выразить Вам мои искренние пожелания, чтобы в наступившем 1936 году по-прежнему продолжалась подготовка к претворению в жизнь Ваших далеко идущих планов, а также уверенность, что этот четвертый год деятельности фонда гораздо скорее приблизит осуществление первой части Вашей программы, чем можно было надеяться и рассчитывать три года назад. То, что в течение этого времени я мог послужить Вам моими скромными силами, остается для меня источником глубочайшего удовлетворения.

С немецким приветом

Ваш покорный слуга

Подписано: д-р Крупп фон Болен унд Хальбах».

Переписка Круппа с Гитлером – интересное свидетельство распада человеческой личности. В начале 1933 года Густав был ответственным членом германского истеблишмента. За пять лет он превратился в холопа. Это порабощение не было для него болезненным. Напротив, он поддавался с жутким восторгом. Примером могут служить его подписи под посланиями. Первые письма в канцелярию носили характер вежливого обмена любезностями между равными. Крупп подписывал их: «Примите уверение в моем совершенном почтении». Затем он изменил концовку на более радушную и более верноподданическую – «с немецким приветом». Наконец, он полностью отрекся от всего этого и каждое послание завершал словами «Хайль Гитлер!». В те годы даже существовало слово для обозначения такой трансформации. Это слово – Gleichschaltung – унификация, или присоединение к господствующим взглядам и их поддержка. Никто не был настолько им адекватен, как Густав. В апреле 1933 года он приказал своим служащим вступить в нацистскую партию. В августе нацистское приветствие становится на его заводах обязательным, и крупповцев, не вздернувших руку, увольняют. В ту зиму он в числе других подписал петицию президенту Гинденбургу, призывающую старого маршала уйти в тень и позволить Гитлеру занимать оба поста – и канцлера, и президента. Авторы петиции уже называют своего лидера по-новому: «Фюрер вновь попросил нас верно послужить ему… Никто из нас не останется в стороне, если наш долг подтвердить это делом». Гинденбург отказал, но это не имело значения; когда он умер в августе следующего года, ефрейтор, которого он презирал и которому никогда не доверял, все равно захватил власть. Это, конечно, было незаконно. Акт о полномочиях не давал ему право на президентство. Но закон уже давно стал профанацией в Германии, и Крупп спокойно воспринимал гитлеровское грубое злоупотребление властью; порядок, который установили нацисты, соответствовал их любимой поговорке: «Лес рубят – щепки летят».

Порядок в стране сменился «новым порядком». Густав принял «новый порядок» целиком и полностью, отказываясь выслушивать хотя бы слово против этого. В течение многих лет он был членом неофициальной группы «баронов фабричных труб» «Рурладе». Как-то вечером Карл Бош из «Фарбен индустри» заговорил о коррупции нового правительства. Крупп встал, обвинил Боша в оскорблении фюрера, объявил, что ноги его больше не будет на заседаниях «Рурладе», и вышел из комнаты, погубив тем самым ассоциацию, существование которой без него не имело смысла. В Эссене огромные портреты фюрера находились на вилле «Хюгель», в отеле «Эссенерхоф» и во всех кабинетах главного управления. Даже в дни расцвета Альфреда Круппа Эссен и то пользовался большей свободой слова. Теперь главное управление было связано прямым телефоном со штаб-квартирой гестапо, находившейся от него за одиннадцать кварталов, на Кортештрассе, и все известные социал-демократы, все служащие и рабочие, позволявшие себе какую-нибудь насмешку над новым режимом, немедленно отправлялись туда.

К счастью, это не распространялось на членов семьи самого Густава. Тило фон Вильмовски вступил в партию по не совсем понятным соображениям. Позднее он говорил, что надеялся реформировать ее изнутри, чтобы избежать худшего развития событий. По его поведению видно, что на какое-то время он стал более страстным нацистом, чем признавался впоследствии, но он не принадлежал к тому же классу, что и его свояк. По словам барона, «в семейном кругу можно было иногда высказать свое искреннее мнение, но только не в присутствии Густава. Как-то на вилле «Хюгель» я позволил себе сделать безобидное замечание в адрес окружения Гитлера. Густав попросил меня никогда больше не говорить под его кровом ничего подобного». Берте глава семьи не мог пригрозить, что он ее выгонит, поскольку и вилла и фирма принадлежали ей. Однако, если она держалась недостаточно лояльно, он мог лишить ее своего общества – и лишал. Когда Густав приказал спустить с флагштоков виллы «Хюгель» флаги кайзеровской Германии и поднять вместо них нацистские, Берта некоторое время глядела на происходящее с непроницаемым лицом, потом резко повернулась и ушла в дом. Своей горничной фрейлейн Ахенбах она с горечью сказала: «Пойдите в парк, посмотрите, как мы низко пали». Муж, который вошел следом за ней, тотчас повернул к своему кабинету. Шествуя с важным видом, он бросил через плечо: «Фюрер всегда прав!»

Его семья и друзья говорили о его бескомпромиссной позиции. Некоторые делали вывод, что Густав просто оставался самим собой: он всегда был тверд, и пятнадцать лет неопределенности и перемен сильно его измотали. Другие думали, что он терял уравновешенность. В отличие от Берты и Тило он не был рожден для того положения, которое занимал. Ничто, даже декрет Вильгельма, не могло сделать из него настоящего Круппа, ему не хватало уверенности в себе. Для Германа Бюхера из Всегерманского электрического общества предательство его собрата промышленника из Имперского союза было откровением: «В обычные времена он был превосходным председателем. Однако он был не адекватен условиям, сложившимся в 1932–1933 годах… Он оказался неспособным стряхнуть с себя то, что было навязано воспитанием в авторитарном государстве и на прежней дипломатической службе. Он рассматривал себя – как сам часто высказывался – попечителем состояния своей жены и блюстителем крупповских традиций».

Да, Густав верил в то, что хранил и это состояние, и эти традиции. Он старался поступать так, как того желал бы дед его жены, и если подходить к нему с этой меркой, то его не в чем обвинить. Альфред был предвестником Третьего рейха, в то время как Второй рейх был еще в колыбели. Он первым бы поддержал национального лидера, который был противником забастовок и СПГ, и не колеблясь использовал бы его могущество в своих интересах. Германский бизнес никогда не клялся в верности мировоззрению свободного предпринимательства. Подобно первому «пушечному королю», который с самой юности добивался официального покровительства, титаны промышленности рейха рассматривали Берлин как союзника и страстно желали ассоциировать себя с авторитарным режимом. История Дома Круппа красноречиво свидетельствовала, что чем теснее были связи между Эссеном и правителями страны, тем выше поднимались и слава нации, и процветание Круппа. С первого визита Вильгельма I в «Гусштальфабрик» осенью 1859 года до прощания с Вильгельмом II осенью 1918 года альянс Круппа с властью демонстрировал подъем Германии и германской промышленности от незначительного уровня до полного превосходства на континенте. Когда на заводах произошел спад, то виноваты в этом были «ноябрьские» преступники. Когда Крупп снова стал преуспевать, эти узы должны были быть обновлены. В такой интерпретации именно Берта, а не Густав, хотела предать династию. Великий Крупп был бы опозорен своими прямыми потомками.