Текст книги "Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии"

Сам Арндт в интервью газетчикам в мае 1967 года заявил, что интересуется агрономией и хочет создать в Южной Америке образцовую ферму. Правда, он это сказал, защищаясь от журналистов, которые выставляли его просто плейбоем.

Интересно, что он постоянно твердил, что не стремится к известности, и при этом охотно раздавал интервью. Однажды он сказал: «Меня ни с того ни с сего выставили на всеобщее обозрение, как Жаклин Кеннеди или принцессу Сорейю. Но уверяю вас, я вовсе не стремлюсь оказаться в центре внимания, тем более что я не несчастная вдова и не свергнутая шахиня. И вообще отнюдь не злосчастный человек». Наверное, можно принять – как вполне резонное объяснение этого парадокса – эпитет, которым наградили его баварцы: «Самодовольный павлин». Он и правда был очень хорош собой и вдобавок любил появляться в обществе старлеток и настоящих звезд, таких, как Джина Лоллобриджида. Правда, ни одна из его дружеских связей не переросла в роман. Почти все европейцы, которых он брал с собой, отправляясь в Бразилию, были мужчинами.

Об одном его действительном увлечении стало известно от спутницы, сопровождавшей его во время парижских празднеств. Это была фотомодель Ева Гаснер, получившая право на эту поездку, победив в специальном конкурсе, где участвовали 100 девушек. Она рассказывала, что серьги, которые подарил ей Арндт, были его авторской работой. Он любил придумывать ювелирные украшения: его заказы выполняли французские мастера. Большая часть этих вещей составила коллекцию его матери. Что касается занятий сельским хозяйством, то гости его бразильской виллы, например баронесса фон Хольцшуер, не замечали там видимых результатов. Она вспоминала, что «замечательно провела время за роскошным ужином у этого милого Арндта. Там собралось самое приятное общество (следует перечисление титулов и уменьшительных имен), все было очень мило, но особенно хорошо мы провели время в бассейне». Альфред Крупп – Большой Крупп назвал бы все это «расточительством бездельников». Недаром он в 1873 году, уже двадцать пять лет будучи владельцем фирмы, заявил: «Целью работы является всеобщее благо. Тогда труд становится благословением».

* * *

Молодая баронесса фон Хольцшуер не упоминает ни о труде, ни о благе, ни, конечно, о благословениях. Если бы она это сделала, кое-кому это бы могло напомнить вечера, которые лет шестьдесят назад устраивал Фриц Крупп в гроте «Эрмитаж брата Феличе», в обществе своих любовников и ряженых итальянцев, изображавших францисканских монахов. Те оргии на Капри, как и приемы у Арндта, были делом приватным, и в неаполитанские газеты тогда не попал скандальный материал о развлечениях Фрица. («Все-таки он Крупп» – этот рефрен зазвучал именно тогда.) Однако декаданс начала века оказался лишь прообразом того, который наступил во время бурной середины столетия, когда эстетика стала более темной, а культ модной тоски и показного отчаяния принял во многих случаях крайние формы, и при всем этом значительно убыстрились ритмы жизни. Люди этой эпохи жили уже в условиях иной цивилизации, иных отношений, и те, кто часто бывал за границей, могли иметь «супругов» в разных странах. Конечно, везде существовали свои законы, но были люди, которые не интересовались правовыми нормами и нарушали законы сразу нескольких стран. Их фотографии появлялись чуть не одновременно в газетах и журналах типа «Штерн», «Пари матч», «Эпок» или «Лук», и в то же время их могла разыскивать полиция разных государств. Все это получило особенное распространение в высших слоях общества, а Арндт Крупп принадлежал именно, высшим слоям. Наследник миллиардного состояния, имевший дома в разных странах света и собственный аэродром, казалось, в состоянии отгородиться от назойливого, грозящего скандалом внимания журналистов. Однако недаром его сравнивали с павлином. 24 января 1968 года ему исполнилось тридцать лет. Журналисты следили за каждым его шагом, и лучше всего в это время было бы скрыться от глаз публики, но Арндт вместо этого устроил в честь собственного дня рождения пышнейшее празднество – ничего подобного еще не видели в послевоенной Германии.

Конечно, полувековой юбилей Гитлера 20 апреля 1939 года был помпезнее: фюрер объявил этот день национальным праздником, открыл новый автобан и выпустил марку со своим портретом. Правда, гостей у него было поменьше – Гитлер тогда занимался проблемами только что захваченной Чехословакии, – но, во всяком случае, Круппов он принял и радовался подарку от «дорогого Густава» и «верного Альфрида».

У Арндта был настоящий бал, по канонам конца XIX века. Газетные репортажи удивили читателей набором аристократических имен: никто не думал, что в Германии еще есть столько знати. В первом танце с молодым Круппом блистала и принцесса Сорейя – зеленоглазая красавица, дочь немки и персидского шейха, в семнадцать лет ставшая супругой шаха Ирана. После того как шах развелся с ней «ради блага нации», она вот уже несколько лет вела кочевую жизнь, меняя города и курорты и конечно же занимаясь «агрономией» в бразильском поместье Арндта. Сорейя, самая экстраординарная дама в истории немецкой знати, можно сказать, была символом образа жизни Арндта.

…В общем шуме иногда возникают паузы, и во время одной из них группа молодых британцев запела: «А ты веселый добрый парень…» Арндт, со своим обостренным шестым чувством, сбился с ноги, отчего-то взволновался и стал спрашивать, что это за песенка. Но молодые не знали, она была особенно популярной в первый год жизни Арндта и все время звучала по радио. Наверное, так было и в тот день, когда геббельсовское радио цитировало Чемберлена, который сообщил своим соотечественникам, что они «не будут сидеть в окопах из-за того, что в далекой стране поссорились люди, которых мы не знаем». Англия, Франция, Италия и Германия подписали в Мюнхене соглашение, по которому Гитлер захватил Чехословакию. Так были сделаны первые шаги в мировой войне. Арндт тогда сосал свое молоко из бутылочки, но подсознание, видимо, не дремало. Теперь на его балу смеялись, пели и шутили дети «тех людей, которых мы не знаем». В принципе вся его жизнь была одной большой шуткой.

* * *

На другой день в немецких газетах появился фотоснимок «Круппа-младшего» с военным орденом, который ему вручило правительство какой-то неведомой (наверняка недоразвитой) страны. Альфрид, сыгравший столь заметную роль в создании немецкой военной машины, заслужил три креста, врученные ему лично Гитлером, и много наградных знаков, которых, однако, не носил даже во время войны. Теперь же его единственный взрослый сын нацепил какую-то «побрякушку» и появился в таком виде пред газетчиками. Это было признано унизительным и недостойным для чести семьи. Более того, это сочли дурным предзнаменованием.

По рассказам служащих виллы «Хюгель», Альфрид Крупп в те дни долгое время проводил взаперти, слушая Вагнера: «Тангейзер», «Лоэнгрин», «Тристан и Изольда» и «Гибель богов». Финансовое положение его империи было хуже, чем предполагали окружающие, а теперь он получил новый удар. Один из близких друзей Круппа говорил автору этих строк: «Арндт – трудный человек. Беда не в том, что он любит всякие развлечения и просто глупости. Беда в том, что наследник не хочет принимать на себя ответственность за дело. Такое огромное предприятие требует большого трудолюбия и самоотдачи. Конечно, его отцу очень тяжело. Ведь он посвятил концерну всю свою жизнь».

Но главную опасность для Круппов представляла в то время немецкая пресса. Бойкие репортеры «Вечерней газеты» формально не переступали определенной границы, но в их трактовке Арндт представал глупцом. Настоящие неприятности были связаны с журналом «Шпигель». Главный редактор этого еженедельника до сих пор ограничивался отдельными выпадами против Бейца. Но это издание, которое тремя годами раньше нанесло тяжелый удар династии Флика в связи с незначительной семейной ссорой, не могло обойти своим вниманием беззаботного сына Круппа. После затишья, вызванного тем, что «Шпигель» был временно закрыт за нападки на одного из членов боннского правительства, еженедельник сообщил своим читателям, что после смерти Альфрида власти Круппа в Руре придет конец, потому что его единственный сын не имеет ни способностей, ни желания возглавить фирму и предпочитает вести жизнь плейбоя. «Шпигель» довел до всеобщего сведения, что «во время драки в ночном клубе в 1965 году сынок потерял платиновое кольцо с бриллиантом стоимостью в 40 тысяч долларов».

Такого никто еще не писал о наследниках фирмы. Даже Арндт почувствовал себя уязвленным и выступил в печати с заявлением, что считает подобное вторжение в его частную жизнь совершенно неприличным. «Пресса создает неверное впечатление обо мне, утверждая, будто я не способен руководить фирмой Круппов», – возмутился Арндт. Он также уверял читателей, что занимается очень серьезной работой в Бразилии, подчеркивая при этом, что не хотел бы считаться латиноамериканцем: «Моя родина – Германия. Я европеец, я немец».

Его не услышали. Служащие фирмы знали, что Арндт редко появляется в Руре и почти не бывает на самой вилле «Хюгель», не говоря уже о главном управлении. Соответственно, каждая его встреча с отцом теперь сразу привлекала массу журналистов. Поэтому они тщательно скрывали свои встречи. Зимой 1962/63 года они несколько раз виделись в аргентинском имении Вальдграут или на туманном побережье Северного моря, где их яхты стояли неподалеку друг от друга. Однако журналисты, так или иначе, узнавали что-то, и из их заметок Арндт мог заключить, что его не принимают всерьез. «Форчун» прямо высказал общее мнение, что он «не выказывает ни малейшей склонности или способности, чтобы стать шестым владельцем и руководителем фирмы». Ну, раз так, то и Арндт бросил притворство и стал делать заявления типа: «Я не похож на отца, который посвятил свою жизнь делу, может быть того и не стоившему» или: «Мой отец, кажется, работал больше, чем жил, но я не похож на него в этом отношении».

Любой крупповец понимал, что нельзя быть одновременно главой фирмы и гедонистом. А глава концерна сидел в одиночестве, слушая Вагнера и предаваясь тяжким раздумьям о будущем, подобно тому как сто лет назад, в 1868-м, размышлял о своем сыне его прадед. Большой Крупп тогда показал на Парижской выставке свои новые пушки; одну из них – с 50-тонным стволом и снарядами весом почти полтонны – он собирался преподнести в дар королю Пруссии. Но вот сын его тревожил. Фриц был человеком слабым и болезненным, и отец не знал, кого можно будет сделать достойным опекуном наследника, когда в этом возникнет необходимость. Но он хотя бы находился при отце, был предан ему и получил воспитание именно как наследник фирмы, в отличие от Арндта. К тому же и финансовые дела фирмы пошатнулись, о чем знали пока лишь немногие члены правления. У капиталистов иногда бывают огромные долги, как это однажды случилось и с Альфредом, тоже почти за сто лет до того, как в еще более трудную ситуацию попал его правнук. Правда, Альфрид был богатейшим человеком Европы, однако, как это ни парадоксально, он же был и крупнейшим должником ФРГ. Владелец сталелитейных предприятий, локомотивных и химических заводов, электростанций и судоверфей, производитель разнообразной техники для всех регионов мира – он сам был должен около 700 миллионов долларов. Все же его случай в индустриальной истории уникален. Теперь уже не было кайзера, который благоволил к династии Круппов. Да это вряд ли бы и помогло. Династия, которую составили одиннадцать поколений, стояла на грани краха.

Глава 32
Флаг последует за капиталом

Альфрид Крупп, чья жизнь, по его собственному признанию, «никогда не принадлежала ему самому», подошел к кульминации в истории своей династии. Как и у других Круппов, его жизненный путь зеркально отражал превратности судьбы Германии, и во время спада, который переживала ФРГ, когда сам Крупп приближался к шестидесятилетию, он разбил это зеркало вместе с мечтами своих предков. Подобно Гитлеру, Альфрид, по-видимому, чувствовал, что приближению развязки будет способствовать его ближайшее окружение. Его собственный сын проявил полное равнодушие к тому, чем дорожил отец, а теперь и Бертольд Бейц, избранный самим Альфридом помощник, наделал непоправимых ошибок, которые привели фирму и всю семью к краху, потрясшему все столицы. И когда все было кончено, слабый сын и сильный друг стояли рядом над могилой последнего и величайшего из Круппов.

Джеймс Белл, обозреватель «Форчун», подводя итоги четырехсотлетней истории династии, заметил по поводу Бейца: «Поскольку он был по природе торговцем, сосредоточенным на сиюминутной выгоде, а не финансистом, с ним легче всего было бороться при помощи банковских операций». Однако по состоянию европейской экономики (в то время произошло своеобразное повторение кризиса 1873 года) помощнику Круппа прежде всего надо было жить в дружбе именно с банкирами. Рядом с Альфридом поэтому должен был бы стоять такой человек, как Иоганнес Шредер. Он был не просто компетентным финансистом (кстати, одним из пятерки лучших в Руре), но видел суть ошибочных моментов в экономической политике Круппа – Бейца. Альфрид уволил его по совету Американца, причем под нелепейшим предлогом – что Шредер появился без предупреждения в Японии, когда там был Арндт, чем смутил наследника. Тогда Шредер и написал статью под названием «Финансовой крах». Цитирую: «Концерн обычно возглавляет единственный собственник, который может быть талантливым инженером или торговцем и который умеет получать баснословные прибыли. Этот человек не терпит рядом с собой других и смотрит на финансовые дела как на нечто, к несчастью, неизбежное, но не могущее принести неприятности лично ему из-за его выдающихся способностей. Он бывает поражен, когда однажды, несмотря на все свои достижения, оказывается на грани краха».

Шредер, конечно, писал как бы не о Круппе – это было немыслимо, но и маскировался весьма прозрачно, взяв для примера Вилли Шликера, который очень преуспевал во время войны, но переоценил свои силы и стал банкротом. Шредер писал далее, что пренебрежение банково-финансовой системой равнозначно наплевательскому отношению человека к собственной кровеносной системе: он выглядит здоровым, прямо весь светится и глаза сияют, и вдруг – сердечный приступ, тяжелая болезнь, а то и смерть. То есть, если за вашим здоровьем или за вашими финансами нет должного контроля, последствия будут одинаковыми – для жизни и для дела. Конечно, в крайних обстоятельствах забываешь обо всем (вот они опять, слова старого Круппа: «Нужда не знает закона»). Но в нормальной жизни надо понимать разницу между капиталом и деньгами, по-разному использовать долгосрочные и краткосрочные кредиты. Ликвидность – вещь дорогая, но неликвидность обходится много дороже, поскольку угрожает самому существованию фирмы.

Шредер смог предсказать грядущие неприятности примерно за пять лет.

Первый тревожный симптом появился, когда Бейц вернулся из поездки в Болгарию, где он заключил больше выгодных торговых сделок, чем англичане, французы и японцы, и легкомысленно заявил: «Зачем нам Индонезия или Боливия, когда рядом Восточная Европа?» Шредер мог бы на это ответить, что в развивающихся странах Бонн занимался финансированием десять лет и гарантировал его на 80 процентов. Действия же концерна за «железным занавесом» означали бы не только отсутствие финансовой поддержки со стороны правительства, но и официальное неодобрение по поводу торгового обмена с «коммунистическим блоком».

В мае 1958 года Бейц полетел в Польшу, чтобы восстановить там свои связи военного времени. Его так хорошо приняли, что он двинулся еще и в Москву – и навлек на себя гнев Аденауэра. «Старик» выступил с публичным заявлением, что «следует усомниться в национальной надежности господина Бейца».

Это может показаться абсурдным: бизнесмена заподозрили в том, что он красный. Но Конрад Аденауэр, как столп западногерманского антикоммунизма, не мог не обеспокоиться благоприятным отношением, выказанным Бейцу в Восточной Европе. Вдобавок русские и поляки, желая помочь эмиссару Круппа, сделали характерную ошибку. Кремль заявил о доверии к нему, и, несмотря на то что он во время войны постоянно контактировал с германским генерал-губернатором Польши, премьер Юзеф Циранкевич, также из лучших побуждений, объявил, что Бейц «на протяжении двадцати лет показал себя как испытанный друг нашей страны».

Такие заявления укрепили репутацию помощника Круппа среди красных, но в Руре только усилили недоверие бывших нацистов, занимавших в обществе некоторые важные позиции. Даже Аденауэр, никогда не состоявший в партии, поднял вопрос о его патриотизме. Бейц попал в неприятную историю. Тогда впервые он обратился за помощью к патрону, попросив Альфрида выразить протест, что и было сделано. Канцлер пошел на попятный. Он решительно отрицал, что вообще употребил эти слова о «национальной надежности».

Проблема была стара, как политика Пруссии. Германия, занимая центр Европы и стремясь к господству, никогда не могла определиться, с кем дружить. Это уже привело к двум войнам на два фронта. Эта же проблема сыграла свою злую роль и в судьбе Круппа.

Министр иностранных дел ФРГ Хальштейн, ставший впоследствии президентом Общего рынка, исходил из концепции, что его страна не будет поддерживать дипломатических отношений с теми государствами, которые признают ГДР (за исключением России, как оккупационной державы). Правда, дипломаты союзников узнали, к своему огорчению, что правящие классы Германии восприняли этот пункт как обоснование возможности торговать с Россией больше, чем с Англией, Францией или Америкой. Бейц нарушил «доктрину Хальштейна», потому что его фирма в этом случае была готова представлять свою страну. В правительстве находились, однако, влиятельные люди, которые хотели бы, чтобы концерн разведал пути возможного сотрудничества между ФРГ и странами советского блока в Восточной Европе, причем эти связи должны быть не просто торговыми, но и (хотя неявно) дипломатическими, чтобы можно было постепенно отказаться от «концепции непризнания». Однажды автору этих строк сообщили, что господин Бейц не сможет с ним встретиться, поскольку находится в Москве и беседует с Хрущевым; обсуждались не торговые, а политические вопросы, и по возвращении Бейц сразу поехал для доклада в Бонн и только потом уж в Эссен. В этом еще раз проявилась двойственность восточной политики Германии. Временами этим грешил даже Гитлер, самый последовательный русофоб в немецкой истории.

Весной 1939 года Риббентроп, направляя в Москву нового посла, натаскивал его в том смысле, что «между рейхом и СССР нет реального противоречия интересов… Можно даже утверждать, что при решении германо-польского конфликта мы готовы, по возможности, рассмотреть интересы России». Судя по комментариям Гитлера к докладам Риббентропа, он никак не мог определиться. Но снятие напряженности в отношениях со Сталиным его тоже привлекало. Немецкий посол получил инструкции передать Молотову, что рейх «готов возобновить нормальные политические отношения с СССР и не имеет по отношению к нему агрессивных намерений». В ту последнюю мирную весну это было правдой. Если от такой почти шизофренической двойственности в своей восточной политике не могли избавиться ни Бисмарк, ни кайзер, ни даже Адольф Гитлер, то тем более трудно было бы ожидать такого трюка от бывшего коммерсанта и страхового агента.

* * *

Бейц считал, что нашел на Востоке золотую жилу. Альфрид, который некогда управлял заводами на Украине и лучше других знал промышленность этой страны, мог бы дать ему полезный совет, но был озабочен проблемой с Арндтом. В 1949 году во время умеренного спада рурские промышленники уже поворачивались лицом к Востоку. Восемь лет спустя пришел новый спад, и это средство опять показалось привлекательным. Бейц пытался отшучиваться, когда на него слишком давили. Однажды, рассказывая о хозяевах Кремля на приеме в Бонне, он поднял брови и прошептал в комическом изумлении: «У них ногти такие же чистые, как у нас с вами!» Аденауэр не принял тона и холодно спросил: «Отчего у вас нет красной гвоздики в петлице, господин Бейц?» Тогда Бейц начал что-то нести насчет «наведения мостов между Востоком и Западом» и вообще – он не понимает, что плохого в том, чтобы пожать руку заказчику, который готов тебе заплатить за оборудование 50 миллионов марок. А под конец заявил: «Пусть Аденауэр занимается дипломатией, а мы будем торговать, не обращая внимания на политические проблемы и на смену правительств».

В администрации концерна его слова вызвали бы аплодисменты, но во дворце Шаумбург они были встречены ледяным молчанием. К счастью для Бейца, там присутствовал сам хозяин концерна. Крупп спокойно сказал: «Наши интересы в странах восточного блока не имеет смысла оценивать с политической точки зрения. Они чисто экономические. Мы продаем продукцию в восточные страны не по политическим причинам, а ради того, чтобы дать работу немецким рабочим». Альфрид в этом смысле был похож на отца, который кричал: «Только без политики!» – и в то же время финансировал Гитлера. Но аргумент Круппа показался убедительным. Никто в правительстве не стал с ним спорить, и разговор перешел на пустяки. А вот Бейца не простили, конечно. Он стал удобным козлом отпущения, и когда над Руром снова сгустились тучи, то принести в жертву его репутацию оказалось даже выгодно. Это случилось менее чем через десять лет. Производители стали во всем мире переживали один из тяжелых и затяжных кризисов. Казалось, выход только в сокращении производства. Однако, согласно сообщениям прессы, «в 1965 финансовом году генеральный директор вложил 82 500 000 долларов в угольные и стальные холдинги фирмы… Он не закрывал весьма убыточные эссенские шахты «Амали» и «Хелен» до 1966 года. В 1965 году автозавод понес потери в 5 000 000 долларов. Помимо автозавода, среди терпящих убытки предприятий, также стальные холдинги, Бременская судоверфь и предприятие «Фрид. Крупп Универсалбау».

Один обозреватель, сравнивая эти данные с торговлей представителя Круппа за «не слишком «железным занавесом», написал: «Создается впечатление, что Бейц, посредством своей суперторговли в Восточной Европе, вытесняет Круппов из большого бизнеса ради азартной игры». Да, так казалось и, вероятно, так оно и было. Сколько ни обвиняй Бейца, но нельзя забывать, что в основу концерна был положен монархический принцип, а самодержец не может полностью уйти от ответственности, свалив вину на тупого вассала. Надо учитывать и другие обстоятельства. В то время де Голль отрезал Круппа от рынков Западной Европы, не дав ему возможности долевого участия в работе авиагиганта «Конкорд», а большинство бизнесменов США игнорировали рекламные объявления во всех американских журналах под заголовком «Крупп – символ лидерства в области индустриального прогресса». Это подталкивало Бейца к торговле с Востоком, да и канцлер ФРГ стал пользоваться торговыми операциями для прикрытия дипломатических миссий. Сам глава концерна отсутствовал довольно часто. Был случай, весной 1963-го, когда он решил завершить очередной визит в Южную Америку долгим морским путешествием и плыть спокойно на яхте «Германия-V», снимая по пути фильм, – а в конторе как раз в эти дни нуждались в нем просто отчаянно. И он по-прежнему со страстью отдавался гонкам на своем любимом «порше», не позволяя никому и пальцем коснуться руля. Но его азарт игрока – совсем другая вещь, чем просто любовь к развлечениям и приключеням, которая отличала Арндта. Альфрид – это умный, сильный и искусный руководитель. Однако и он сделал грубую ошибку, приняв Бейца за Йенке, успешно служившего его деду и прадеду. Так он потерял Шредера и осложнил работу его преемникам.

Во время большого спада 1966–1967 годов Герман Абс, ведущий банкир ФРГ и близкий друг Круппа, обратился к промышленникам страны с просьбой пересмотреть статьи расхода и избавиться от расточительства. Но Крупп не мог выполнить его просьбы. Также он проигнорировал предостережение одного из своих экономистов, который отметил, что угольное и стальное производство становится опасным для фирмы. За последние четыре года фирма вложила в этот сектор около 300 миллионов долларов, в то время как зарубежные покупатели вели с ФРГ ценовую войну. Аналогичная ситуация сложилась и в угольном секторе. В Руре скопились запасы угля, который не покупали, хотя его производство обошлось в 20 с лишним миллионов долларов. Экономист воздержался от замечания, что этого могло бы не быть, если бы глава концерна придерживался условий Мелемского договора.

Бейц предлагал закрыть локомотивный завод, но Крупп отказался, заявив: «Мой прадед производил части паровозов, а мы будем собирать локомотивы. Прибыль – дело важное, но мы не можем отказаться и от своей социальной ответственности». Он показал собеседнику газетные брачные объявления, где обычно указывали желательный род занятий будущих женихов и невест. Многие незамужние женщины и вдовы писали, что предпочитают рабочих и служащих концерна Круппа. Патрон напомнил Бейцу: это оттого, что на фирме люди имеют надежную работу, хороший заработок и приличную пенсию. После этого он удалился в свой кабинет.

Однако предупреждающие голоса звучали все громче. Абс и его коллеги-банкиры представили Круппу сравнительные данные по экономике ФРГ за 1966–1967 годы и за предыдущую зиму. Сокращение составило в октябре 6 процентов, в ноябре – 9, в декабре – 1,8, в январе – 4,1, в феврале – 4,6 и в марте – 7,4 процента. Газетчики издевались над понятием «экономическое чудо», толкуя об «экономическом сползании», депрессии, деградации и даже об «экономическом обмороке».

На них, может быть, можно было бы не обращать внимания, но мрачные предсказания исходили не только от прессы. Преемники Шредера были встревожены происходящим. В других компаниях владельцы искали выход в акционировании, а владелец концерна по-прежнему полагался на личное состояние и банковский кредит. Однако при тогдашнем состоянии экономики кредиты давали неохотно. Уже и граф Лауриц беспокоился о собственности фирмы в Бразилии – бразильское государство стало очень нестабильным. Крупп же просто ответил, что сын при очередной встрече говорил ему о «колоссальных успехах» в Бразилии. Он только не сказал, когда именно Арндт бывал на сталелитейных заводах фирмы в Южной Америке.

После этого Крупп уехал в Африку на сафари, дав пищу для журналистских толков. Газетчики гадали, что же случилось с главой концерна, который в такое трудное время уехал охотиться на слонов. Боннский корреспондент «Нью-Йорк таймс» предупреждал, что следует ждать плохих новостей из Эссена, а корреспондент «Форчун» передавал, что Крупп, «по мнению ряда экспертов, упустил свой шанс, не избавившись от стальных и угольных холдингов, как было условлено на переговорах с союзниками четырнадцать лет назад. Убытки от стального и угольного секторов в 1966 году исчисляются миллионами долларов».

* * *

Круппа обвиняли в военных преступлениях, в верности нацизму, но никогда – в измене традициям династии. Готовясь встретить свое шестидесятилетие, он продолжал труды по поддержанию фамильной империи. За пять лет до этого Альфрид, кажется, совершенно разочаровался в сыне. Сам Арндт, появившись на баварской вилле, сказал в интервью, что отец уговорил его отказаться от права на имя Круппа. И еще любопытное заявление: «Мне давно известно, что сделали Форды со своей компанией, и я восхищаюсь их решением». Знал он об этом, скорее всего, от отца. Зимой 1962/63 года Бейц по поручению Круппа побывал в Америке и посетил контору бывшего верховного комиссара Макклоя, который, по сути, принадлежал к тем же социальным кругам, что и Альфрид. Под давлением Макклоя Крупп выплатил символическую компенсацию бывшим узникам лагерей. Теперь он хотел услуги от американского банкира – фирме нужна была консультация по вопросам создания фондов (эта практика была мало известна в Германии). Макклой отправил Бейца к своему коллеге Стоуну, в то время сотруднику Фонда Фордов. Потом Бейц ненадолго заезжал в Вашингтон для консультации с Робертом Кеннеди.

В декабре 1965 года репортеры агентства Рейтер сообщили, что по указанию из Эссена руководители компании «Металлургические и горные предприятия Рейнхаузен» согласились на их формальное слияние с Бохумским союзом. Новая компания должна была теперь называться «Фрид. Крупп Хюттенверке А.Г.» – акционерное общество. Это был первый шаг к созданию Фонда Круппов. Но для реорганизации в такой огромной промышленной империи требовалось немало времени. Было решено, что для окончательного оформления новой компании потребуется еще год. Предполагалось завершить эту работу к лету 1967 года.

Круппу это решение далось нелегко. Как всегда в трудных случаях, он обратился к запискам Альфреда. А тот мало что знал о фондах, хотя они с XVI века существовали у бенедиктинцев. К тому же Большой Крупп был решительным противником акционирования, так как был уверен, что акционеры разбазаривают капитал компаний, а кроме того, в таких обществах практически невозможно соблюдать секретность, на которой он был просто помешан, считая ее одним из условий успеха бизнеса. Альфрид Крупп хотел найти выход из затруднительного положения через развитие торговли на Востоке и вдруг наткнулся на послание прадеда времен Франко-прусской войны: «Я рассчитываю на национальный дух каждого из наших людей, которые должны быть озабочены только положением нашей страны и полезностью для фатерланда нашей фирмы, которая может стать неоценимым достоянием государства».

Дом Круппов всегда был национальным институтом, а не просто средством по извлечению прибыли. И последний из его руководителей решил, что должен сделать для Германии еще одно большое дело.

* * *

В истории всех трех рейхов звучал мотив воссоединения. Нет ничего странного в скрытой политике ФРГ по отношению к Восточной Европе, начатой в результате контактов фирмы, которые были одобрены Бонном. После того как прошел шок поражения, главным национальным вопросом для немцев стала возможность воссоединения с потерянными восточными землями. Западные союзники не могли бы помочь в этом деле. Но вот Бисмарк и Большой Крупп пусть каждый на свой манер, но показывали дорогу. И Бертольд Бейц был намерен двигаться дальше к восточному горизонту. К 1958 году он довел объем торговли с восточным блоком до 10 миллионов долларов. Основным его покупателем была Москва. Анастас Микоян, вновь появившийся в крупповских документах через тридцать лет после того, как приветствовал барона Вильмовски в своих южных степях, прилетел в ФРГ – и прямо к Бейцу. Он напомнил, как Хрущев пообещал всему миру перегнать Америку, и сказал, что это было бы возможно при технологической помощи Запада. Микоян заявил, что в СССР товары Круппа пользуются широкой известностью, и добавил: «Хитрый предприниматель всегда держит на огне два утюга».