Текст книги "Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии"

Он мог бы, однако, гордиться мужем своей внучки, когда указом Гитлера весной 1934 года Густав был назначен фюрером экономики в соответствии со старой крупповской традицией. И дух полубезумного гения возликовал бы, когда еще через два месяца Гитлер решил посетить заводы.

Мотивация присутствия фюрера в Эссене 28–29 июня так и не получила точного объяснения. Конечно, момент был исключительный. И то, что тогда называли целью визита, – просто он приезжал на бракосочетание Йозефа Тербовена, нацистского гауляйтера земли Северный Рейн – Вестфалия, – совершенная чепуха. Крупп был важнее сотни Тербовенов. Однако в то время в истории Третьего рейха он считался противоречивой фигурой, и свадьба гауляйтера подвернулась очень кстати – как удобное оправдание первого посещения диктатором вотчины своего оружейника. Существует еще одно, более мрачное вероятное объяснение. Крупп стал центром дискуссий, потому что был магнатом. Нацистская партия начиналась с Германской рабочей партии. Гитлер слабо разбирался в экономике. Натиск его амбиций стал ощутим, когда он добавил к названию крошечной партии прилагательное национал-социалистская.

После смещения Гугенберга, которого считали, как бывшего крупповского директора, представителем Густава в новом правительстве, на пост министра экономики был назначен человек, резко критиковавший «баронов фабричных труб». То есть в течение первого года пребывания у власти партия была беспокойным союзом между националистами и антикапиталистически настроенными социалистами из среднего класса. Теперь, на вторую весну, раскол был неизбежен. Нацисты стояли на грани гражданской войны, не на жизнь, а на смерть. Расистской, империалистической, олигархической идеологии Гитлера угрожал бунт социалистов в его рядах. Кризис был серьезным; клич, призывавший ко «второй революции», был брошен Эрнстом Ремом, лидером двух с половиной миллионов штурмовиков (СА), выдвинувших Гитлера в канцлеры.

4 июня четверо штурмовиков СА, по срочному распоряжению Рема, появились на Альтендорферштрассе и прорвались через ворота номер 28. Среди них был шеф политического бюро высшего руководства СА фон Деттен. Он потребовал приостановить сборочную линию «Гусштальфабрик» и произнес речь о «второй революции». Крупп пожаловался Гитлеру, фюрер задумался. Если Рем спустит с цепи своих головорезов, последствия будут катастрофическими. И фюрер, проведя двенадцать часов с Круппом, решил выступить первым. Если во время этой встречи он скрывал информацию о близкой кровавой бане от Густава (который в новых властных структурах станет даже еще более важной фигурой, представляя как тяжелую промышленность, так и связи в военной сфере), его молчание было очень странным. Во всяком случае, нет никаких документальных свидетельств на этот счет, но логично предположить, что нацистский канцлер, так же как до него железный канцлер, доверился оружейнику рейха.

Гитлер не был принят на вилле «Хюгель». Берта была против. По одной причине: она была унижена. Семья все еще ютилась в шестидесяти комнатах маленького крыла виллы. Берта не желала, чтобы политик-плебей видел, как попирается гордость династии. До его следующего визита в Рур этот источник расстройства был устранен, но, хотя Гитлер потом поднимался на холм так же часто, как и Вильгельм, он никогда не ночевал в кайзеровских апартаментах; после чая или обеда в большом банкетном зале замка он ехал в дом своего старого друга неподалеку от Мюльхайма. Неодобрительное отношение Берты не носило политического характера. И в самом деле, как только фюрер расстался с социалистским сбродом, она заметно «оттаяла». Она просто не могла видеть, как человек из низов занимает высокое место ее обожаемого его величества, и во время первого визита фюрера, все еще сомневаясь в том, что он консерватор, Берта даже не пригласила его на чай.

Гитлер и его кортеж остановилсь в «Кайзерхофе», старом излюбленном пристанище Геббельса и единственной гостинице в Эссене, не принадлежавшей Круппу. Тербовен и его новобрачная отправились в свадебное путешествие, а фюрера пригласили в Мраморный зал приемов главного управления, где Крупп и его величество открывали празднование столетнего юбилея в 1912 году. Поскольку его жена не присутствовала, сославшись на головную боль, Густав выбрал хозяйкой свою старшую дочь Ирмгард. Ирмгард только что исполнилось двадцать один год. В этом возрасте она просто обязана была выглядеть привлекательно. Но чего нет, того нет, и это отравляло ее юность. Угрюмая, застенчивая, мучительно сознающая отсутствие обаяния, она должна была выступать в роли радушной хозяйки. Она стояла в богато украшенном портале, очень волнуясь. И вот Гитлер прошагал вверх в своих сверкающих сапогах, взял протянутый ею букет, просиял, когда она сделала книксен, и протянул руки, чтобы обнять ее отца. В ту солнечную пятницу радостно отдающим нацистское приветствие директорам Круппа при виде того, как лидер экономики и лидер фатерланда проходят в личный офис Густава, казалось, что шестнадцать лет позора уже позади. Они считали это блестящей кульминацией.

Но кульминация наступила утром в субботу. Покинув Рур, фюрер двинулся на автомобиле на юг и остановился в Годесберге, в гостинице, хозяином которой был его фронтовой товарищ. В первые часы после полуночи Гитлер начал действовать. Эсэсовцы, которым предстояло заняться чисткой рядов штурмовых отрядов, напряженно ожидали его команды. В Мюнхене он дал зеленый сигнал. В ту жуткую «ночь длинных ножей» были замучены и убиты более 400 членов правых организаций, включая Рема. Это был разгул террора. Не сосчитать случайных очевидцев, убитых просто под горячую руку. Один священник, которого, как было известно, терпеть не мог Гитлер, был убит тремя выстрелами в сердце и брошен в лесу; еще одни человек, разозливший фюрера одиннадцать лет назад, был забит насмерть мотыгами и оставлен в болоте у малоизвестного тогда баварского города Дахау; а выдающегося мюнхенского музыкального критика зарубили по ошибке, потому что он был тезкой одного из местных лидеров СА.

В других местах реакция была бы шоковой и негодующей – можно себе представить, как реагировала бы Америка, если бы Франклин Рузвельт приказал ФБР расправиться с теми, кто его критикует, – но отношение немцев было совершенно другим. Волна восхищения пробежала по империи. Вот человек действия! Вернер фон Бломберг, заслуженный генерал, публично поздравил Гитлера. То же сделал и кабинет министров, приняв декрет, «узаконивающий» экзекуции постфактум. Даже Гинденбург поблагодарил канцлера за «мужественное личное вмешательство». Густав, которого эта чистка спасла от социализма среднего класса, не сказал ничего. Сегодня в Эссене любое упоминание о путче Рема встречает уклончивый ответ такого типа, что, поскольку ничего подобного в Германии раньше не происходило, Крупп «отказывался признать, что это случилось теперь». Чушь. Он прекрасно знал, что произошло, он мог знать об этом и загодя и в любом случае был в числе главных потребителей благ от нового режима, который, по незабываемому выражению профессора Швейцера, «теперь укрепился кровью убитых жертв».

* * *

Вторым важным потребителем благ стала армия. Штурмовые отряды Рема были такими мощными и хорошо организованы, что угрожали подменить собой вооруженные силы, это был тот самый момент, когда они собирались сбросить оковы диктата и стать самой внушительной военной машиной в европейской истории. Чтобы реанимировать вермахт, офицерскому корпусу нужна была безусловная поддержка фюрера. Конечно, поддержка Круппа тоже была нужна, но на нее можно было рассчитывать. Долгие годы тайного сотрудничества определили для офицерского корпуса и для его оружейника общую цель. Бломберг подтвердил верность армии новому правительству, это послужило основанием для водружения свастики над виллой «Хюгель», и 4 апреля 1934 года Гитлер приступил к программе перевооружения, убежденный в преданности Генерального штаба и Мастера, Дом которого воцарился у власти в Руре.

Поскольку это также означало тихое прощание со всеми надеждами на более высокий уровень жизни, мечты социалистов среднего класса были обречены на несбыточность с самого начала. Им нужно было масло; нацистская «Майн кампф» требовала пушек. Чистка урегулировала проблему, хотя такая крупная страна и не знала об этом, потому что программа вооружений означала полную занятость. Через три года после того, как в Берлине, в доме номер 9 по Маргаретеншрассе, открылось Центральное бюро по перевооружению Германии, число безработных немцев сократилось с 6 миллионов до миллиона и менее. Только на «Гусштальфабрик» в результате телеграфных распоряжений с Маргаретенштрассе число рабочих возросло с 35 тысяч до 112 тысяч. Здание главного управления называли «хлопотливым муравейником». Фирма расширила два своих полигона и вложила 40 миллионов рейхсмарок в новое оборудование. Теперь Густав признался управляющим своими заводами, что производство мирной продукции было камуфляжем. Ее единственное назначение, сказал он, заключалось в том, чтобы «чем-то занять наш персонал и наши заводы». С этих пор им хватит дела с поставками для армии и флота. И дела им хватило. «Темп был немыслимый», – вспоминал позже один из крупповцев, доживший до наших дней.

И хотя были сделаны гигантские шаги на пути вооружения, их никто не заметил. Весной 1933 года канцлер выдвинул детально разработанную программу общественных работ, и Геббельс блестяще обыграл ее. Поверхностному наблюдателю могло показаться, что Гитлер печется о благосостоянии. Он даже назначил Карла Герделера, мэра Кенигсберга и Лейпцига, имперским комиссаром по ценам в ранге министра. Герделер был известен за границей как сторонник свободного предпринимательства и ярый противник милитаризма: его возвышение было отмечено и вызвало одобрение. Когда он подал в отставку в знак протеста против политического курса национал-социализма, этому не придали значения. Впоследствии Герделеру предстоит сыграть необычную роль в жизни Густава Круппа, Альфрида Круппа и – 20 июля 1944 года – в жизни Адольфа Гитлера. Но что значил его уход по сравнению с бюджетом начатых правительством общественных работ в 5,4 миллиарда марок.

Это выглядело внушительно. Но бюджетные расходы на вооружение составляли 21 миллиард рейхсмарок. Как можно было утаить такие громадные расходы? Ответ заключается в одном имени – Шахт. В его арсенале было неимоверное количество уловок. Например, Круппу и его собратьям промышленникам платили не марками, а долговыми векселями, которые принимало в Берлине металлургическое общество, представлявшее четыре частных концерна и два министерства; вот они-то и получали деньги из казны. Поскольку Центральный банк в конечном счете вновь принял все эти векселя к оплате, всем заплатили таким образом, что ни единая цифра не появилась в записи. В это же время фюрер упразднил восьмичасовой рабочий день, обесценив сверхурочную работу служащих. Шахт ничего не упускал из виду; когда в Берлине проводились Олимпийские игры, он следил за тем, чтобы вся иностранная валюта, которую тратили гости, поступала в Эссен, и везде, где только возможно, блокировались счета и замораживались активы.

На заседаниях кабинета после чистки в рядах Эрнста Рема перевооружению был дан абсолютный приоритет над всеми другими нацистскими программами. Три средоточия власти – нацистская партия, армия и крупные промышленники – желали превратить погром в свое торжество. Однако инициатива исходила от Круппа, единственного промышленника, который вопреки условиям Версальского договора подготовился к производству новейшего оружия. Еще в марте 1933 года Густав, якобы выступая от имени Имперского союза промышленности, отверг «любой международный контроль над вооружением». В октябре того же года он и его помощники из «Рейхсгруппе индустри» во всеуслышание приветствовали уход фюрера с европейской конференции по разоружению и из Лиги Наций. Весной рейхсканцлер дал вооруженным силам карт-бланш. Он предоставил Генеральному штабу и командованию ВМФ право самим составлять свой бюджет. А правительству приходилось изыскивать для них деньги. 4 сентября правительство предоставило фабрикантам оружия первоочередное право на любое сырье, поступающее из-за границы. Импорт железной руды подскочил на 170 процентов, а производство стали на крупповских заводах «Гусштальфабрик» и «Рейнхаузен» увеличилось с полутора миллионов тонн до четырех миллионов тонн в год.

Кабинет действовал быстро, но недостаточно быстро для Густава. Он не ждал декретов 1934 года. Свою личную программу вооружений, начатую в благоприятный момент еще при Веймарской республике, он форсировал в переходный период. Контрактов Крупп не получал, все ограничивалось устной договоренностью. Как сказал полковник Кейтель одному офицеру в Центральном бюро на Маргаретенштрассе 22 мая 1933 года: «Устную договоренность нельзя доказать. Ее можно отрицать». Год спустя правительство все еще осторожничало. Адмирал Редер заносит в свою записную книжку: «Инструкции фюрера: ни в коем случае не упоминать о лодках водоизмещением 25–26 тысяч тонн… Фюрер требует для постройки подводных лодок совершенной секретности».

Густав понимал, почему так нужно; он знал, что его действия одобряются фюрером. Рейхсканцлер совершенно ясно изложил свои желания на том первом вечернем совещании в резиденции Геринга, и на следующее же утро Крупп отдал соответствующие распоряжения совету директоров: подготовить заводы к массовому производству. Правление действовало необычайно энергично. Импорт Круппа за первые три месяца 1933 года превысил общий тоннаж за 1932 год. Запасы сырья стремительно увеличивались: количество железного лома с 10 тысяч тонн поднялось до 83 тысяч, железной руды – с 35 до 208 тысяч тонн, меди – с 8 тысяч тонн до 15, и впервые с 1914 года фирма начала получать из Бразилии богатую циркониевую руду, применяющуюся только для производства орудийной стали. Тем временем, отмечал Густав, только 6 процентов немецкого железа экспортировалось во «вражеские страны» вроде Англии, Франции, Бельгии, России и Чехословакии.

Прибыли Круппа не зависели от сроков заключения формальных соглашений. В наши дни наследники Густава утверждают, что он только выполнял приказы и «делал хорошую мину при плохой игре». Но дела фирмы «Крупп» шли великолепно, как никогда еще за всю историю. Перевооружение оказалось подарком для всех германских промышленников – в среднем их годовые доходы в национальном масштабе поднялись с 2 процентов удачного для них 1926 года до 6,5 процента. Такая цифра не могла не согревать сердца баронов. Но вернемся к Круппу. С того момента, когда Адольф Гитлер стал диктатором, финансовым затруднениям концерна сразу пришел конец. Эрнст Хокс, которому уже было за семьдесят, собирался уходить на пенсию после полувека преданной службы. При Веймарской республике приходить каждое утро на работу в свое финансовое ведомство не доставляло ему особой радости. Вдруг все изменилось. В последней главе своих неопубликованных мемуаров он рассказывает, как неожиданное поступление кредитных денег из Берлина позволило ему завинтить пробку с красными чернилами: «…1932/33 финансовый год впервые мы завершили с небольшой прибылью, и можно было подумать о накоплении небольшого резерва. Более того, положение дел в целом приобрело тенденцию к улучшению от месяца к месяцу, так что мы можем нанять новых рабочих». Он делает вывод о причине этого в заголовке главы: «У Круппа опять военные заказы». Густав сообщил ему конфиденциально, что «пока еще не продолжается деятельность в оружейном бизнесе за границей; прежде всего следует сделать все возможное, чтобы оснастить новую германскую армию». Дрожащей рукой Хокс добавил свой собственный комментарий: «Фирма Круппа вернулась к своему прежнему положению в качестве первого оружейника германского рейха. Перевернута новая страница ее славной истории». Свою автобиографию он с пафосом завершал четверостишием:

 
Благослави Бог дом и фирму Круппов
Отныне и во веки веков.
На благо всех ее тружеников
И всего германского народа.
 

Он до самой смерти верил, что это так. Конечно, благословение в основном ограничивалось обитателями виллы «Хюгель». Юридически все принадлежало «фрейлейн Берте Крупп», но, разумеется, она предоставляла Густаву все деньги, какие ему требовались. Уже после того, как она вновь заняла главное крыло замка, ее активы достигли таких размеров, что она даже их не могла подсчитать. Прибыли фирмы поднялись до 433 процентов. Ее личный доход возрос в десять раз и на протяжении 1933 года продолжал все увеличиваться. Одна шестая, а позже одна пятая часть национального дохода Германии расходовалась на вооружение. К 1939 году Гитлер с гордостью мог заявить, указывая на «Гусштальфабрик»: «Более шести лет я работаю над укреплением германского вермахта. За это время более 90 миллиардов марок было потрачено на нашу армию. И сейчас это самая оснащенная армия в мире, она во всех отношениях превосходит прежнюю немецкую армию 1914 года». Финансовые отчеты, подготовленные преемником Хокса, показывают, что это значило для Эссена. На следующий после расправы над Ремом год чистая прибыль Берты, за вычетом налогов, даров и резервов, составила 57 миллионов рейхсмарок, через три года – 97 миллионов, а еще два года спустя – 111 миллионов марок.

Тем временем муж Берты в главном управлении день за днем увеличивал ее основной капитал. Во время каждой большой войны рядом с правящим Круппом оказывался талантливый конструктор. В 1870 году это был Вильгельм Гросс, в 1914 году – Фриц Раузенбергер, а теперь Густав нанял в качестве главы конструкторского артиллерийского отдела рослого белокурого берлинца сорока трех лет, бывшего штурмовика, которого звали Эрих Мюллер. Однако его настоящее имя было быстро забыто: для Круппа, крупповцев и восхищенного фюрера он был Мюллер Пушка, первый инженер рейха. Вместе с Густавом и профессором Одремоном он планировал, как именно следует использовать новое богатство Берты. Чтобы избавить вермахт от хлопот о запасах горючего, они построили свой завод по производству топлива в Ванне-Айкеле, к северо-востоку Эссена, сразу за городской чертой. Были сооружены семь ренновских заводов обжига и сушки, и патенты Ренна были проданы в Японию для создания таких установок в Корее и Маньчжурии.

Скупались предприятия более мелких «баронов фабричных труб» в Бохуме, Хагене и Дюссельдорфе. В Хамме и Рейнхаузене воздвигались новые здания. В Эссене кроненбергская рабочая колония была сровнена с землей и разросшийся «Гусштальфабрик» утроил выпуск продукции. Фюрер объявил Круппу, что к марту 1934 года он желает получить 100 новых танков, а через год – 650. Служащие тихо скончавшейся фирмы «Кох и Кинцле (Е)» вытащили свои чертежи. Мастера фирмы «Бофорс» вернулись из Швеции, а сборочные конвейеры грузовиков «Крава» закрылись на переоборудование. Затем фюрер потребовал, чтобы было построено шесть подводных лодок и подготовлена программа, позволяющая спускать со стапелей по лодке ежемесячно. Срочные шифровки с инструкциями приходили из ИВС (конструкторского бюро судостроения) в Голландии в Киль, и, как говорилось в подборке «Военно-морской флот против Версаля в 1919–1935 гг.», на верфи «Германия» могли сразу же установить кили на двух подлодках, ввести в строй первую из них в течение полутора месяцев, а затем с интервалом в восемь дней одну за другой вводить в строй новые субмарины. В Меппене Мюллер Пушка испытывал новые скорострельные гаубицы на мототяге; под сенью кабинета Густава крупповцы начали вытачивать на токарных станках корпуса снарядов, превращать стальные болванки в орудийные стволы и строить новые прокатные станы, способные выпускать тяжелую броню. Крупп и его подручные испытывали восторг от оглушительного грохота молотов в своих цехах, грохота, который скоро окрестили «победными звуками фанфар Третьего рейха».

В субботу 16 марта 1935 года фанфары и барабаны по всей Германии оглушительно грянули в ответ на приказ фюрера, вводивший всеобщую воинскую повинность и создававший армию из 12 корпусов и 36 дивизий. Это был конец Версальского договора. Гитлер его похоронил и уже читал некролог. Этот удар по коалиции, разгромившей Германскую империю семнадцать лет назад, сопровождался значительным пересмотром военной терминологии. Рейхсвер стал называться по-новому – вермахт. Люфтваффе сняло свой покров к ужасу Европы. Военное ведомство теперь снова стало всем известно как Генеральный штаб, а морское ведомство при Веймарской республике – главный клиент Киля – превратилось в военно-морской флот. Новые названия звучали внушительно и были популярны – Гитлер, с его инстинктивной хваткой тевтонца, затронул верную струну. В то воскресенье был День памяти героев Германии. По этому случаю была официальная церемония; вот что рассказывает Уильям Л. Ширер, пришедший посмотреть, как было воспринято вчерашнее впечатляющее объявление: «Я пошел на церемонию в полдень в Государственный оперный театр и стал свидетелем сцены, которую Германия не помнит с 1914 года. Весь первый этаж был заполнен светло-серым морем военных мундиров и остроконечных шлемов старой императорской армии вперемешку с военной формой новой армии… В окружении Гитлера был фельдмаршал фон Маккензен, последний из оставшихся фельдмаршалов кайзеровской армии, облаченный в колоритную форму гусар дивизии «Мертвая голова». На ярко освещенной сцене как мраморные статуи стояли молодые офицеры, вертикально держа национальные боевые знамена. За ними на огромном полотнище-занавесе висел великолепный серебристо-черный Железный крест. Формально это была дань памяти погибших в войне немцев. На деле же церемония стала триумфальным празднованием кончины Версальского договора и рождения регулярной германской армии. Генералы, и это видно по их лицам, были чрезвычайно довольны. Как и для всех прочих, для них это стало сюрпризом».

Для Густава это сюрпризом не было; его предупредили почти за четыре месяца. Так, в годовом отчете правления отмечалось: «Когда нас снова призвали к изготовлению военной продукции в больших количествах, мы уже были готовы к этому». Теперь верфь «Германия» и Грузонский завод выпускали броню и морские орудия для «Дойчланда», «Тирпица», «Адмирала графа Шпее», «Адмирала Шеера» и «Бисмарка» – самого большого в мире линейного корабля (45 тысяч тонн). В Киле также строился авианосец и еще эскадры крейсеров, эсминцев, минных тральщиков, а из Эссена, Борбека и Рейнхаузена нескончаемым потоком поступали танки, танковые башни, лафеты, гаубицы, мортиры, осадные и полевые орудия. Работы в Швеции и Голландии были свернуты. Каждый работник был ценным кадром в Рурской области либо на судоверфи. Как только они вернулись, Густав обнаружил, что потенциал фирмы был больше, чем он рассчитывал. Крупп мог не только вооружать вермахт, но и вернуться на международный рынок военного снаряжения. Воинственное заявление Гитлера вызвало слабый протест в Париже, робкое выражение надежды в Лондоне, что англо-германские отношения от этого не пострадают, – и поток заказов для Круппа. Турции, Греции, Бразилии, Болгарии и СССР нужны были эссеновские орудия. Фриц фон Бюлов был освобожден от своих обязанностей в Берлине и направлен в Рио-де-Жанейро в качестве торговца оружием, как раньше его отец, то есть реанимировалась традиция крупповского авантюризма, которая процветала почти полвека до событий в Сараеве.

Это сентиментальное путешествие Бюлова имело нелепое продолжение. Берлин принял решение, что Крупп не должен зависеть от зарубежных источников в военное время. По словам фюрера, «дальнейшее наше существование зависит от обладания Руром», а его кузницы бесполезны без подпитки. «Нехватка руды, – говорил Геринг Круппу, как будто ему следовало об этом напоминать, – не должна поставить под угрозу срыва программу выпуска военного снаряжения и вооружений в случае войны». В 1914 году молодой Мольтке не стал оккупировать Голландию, чтобы Рур имел открытый путь выхода к нейтральным странам. Нидерланды тогда очень пригодились Густаву, но теперь в германских ВМС полагали, что голландский нейтралитет был ошибкой; до самого конца союзники тщательно обыскивали грузы, следовавшие туда. Кроме того, командирам подводных лодок, проходившим подготовку в ИВС, нужны базы в Нидерландах. Таким образом, Голландия должна быть поглощена рейхом. После оккупации ее нельзя будет использовать как склад сырья. И Круппу приказали так конструировать все оружие, предназначенное для Берлина, чтобы его можно было производить во всей империи. Это означало использование низкосортных сплавов и стали второго сорта. Поскольку сей эдикт не касался зарубежных перевозок, получалось, что Рио-де-Жанейро и Балканы могли приобретать орудия, превосходившие вермахтовские.

Однако нельзя проводить параллель между торговлей, которую Крупп вел при Вильгельме II, и производством оружия в системе «нового порядка». В довоенную эпоху фирма торговала как самостоятельный конкурент на свободном и широком рынке. Теперь все ее действия, включая и получение лицензий на экспорт, проходили тщательную проверку в Берлине. Отсюда вовсе не следует, как позже утверждал Альфрид на скамье подсудимых в Нюрнберге, что фирма была игрушкой «системы, которую не мы создали, которую мы знали далеко не полностью и которую во многих отношениях мы не одобряли». Правда, Альфрид был вынужден признать, что его отец «был единственным промышленником, единственным частным лицом в кругу высшего политического и военного руководства Германии». Точнее всего было бы сказать, что Густав, внеся значительный вклад в создание системы, при которой личность мало значила, теперь усердно следовал предначертаниям нацистской партии.

И следовал он им с большой охотой, как и его сын Альфрид, будущий глава концерна. По мере того как развивались события 30-х годов, оба Круппа с величайшим удовольствием поддерживали каждый шаг фюрера, который вел в ад. В речах, произнесенных 7 и 8 апреля 1938 года, они одобрили аншлюс Австрии; 13 октября 1938 года они рукоплескали оккупации нацистами Судетской области Чехословакии; 4 сентября 1939 года они приветствовали вторжение в Польшу; 6 мая 1941 года они с восторгом говорили о годовщине захвата Нидерландов и Франции. Им уже не приходилось искать заказов в крошечных балканских столицах или в банановых республиках Южной Америки. Размах гитлеровского военного бума и их особое положение в рейхе гарантировали им благосостояние и теперь и в необозримом будущем. Когда «третья империя» достигла вершины своей мощи, они стали самой привилегированной фирмой во всей истории коммерции, но и задолго до этого они добились таких преимуществ, что Шнайдеру и Армстронгу – Виккерсу оставалось только рот разевать от зависти.

Например, Альфред Крупп смог построить свой полигон только после капитуляции Франции в 1871 году, когда он приобрел 50 квадратных миль в Меппене, но даже и тогда его помощнику Гроссу пришлось подписать 120 договоров на аренду участков. Гитлер же предоставил Густаву для испытаний целую страну – Испанию.

В ночь на 22 июля 1936 года Франциско Франко обратился к фюреру с настойчивой просьбой о помощи. Кроме эскадрильи «Кондор», входившей в люфтваффе, Гитлер просто послал каудильо солдат, а также большое количество военного снаряжения. Общие затраты Берлина составили полмиллиарда марок. Гражданские инженеры из Эссена и Киля отправились в Испанию изучать эффективность массовых бомбардировок, мореходные качества «Дойчланда», который крейсировал в водах Сеуты, а также боеспособность своих танков и орудий в полевых условиях. Наиболее приятным сюрпризом для Круппа явилась поразительная широта использования, которую показали шесть батарей 88-мм орудий, посланных им армии Франко. Отзывы были такими хвалебными, что генерал-майор Гуго Шперле переслал их Гитлеру, который впоследствии цитировал их, приближая дату большой войны. Для семьи Круппа они были даже еще более значимым предметом гордости. В разгар наступления франкистов на позиции повстанцев наследный принц фирмы Альфрид был назначен членом совета директоров, отвечающим за отделы военного сырья и артиллерийский. Первой важной задачей старшего сына Берты стало усовершенствование 88-мм орудий, о которых он с восторгом говорил, что они «прошли испытания в настоящей боевой обстановке!».

* * *

17 декабря 1936 года Густав снова отправился с делегацией «баронов фабричных труб» в Берлин в ответ на полученное по телеграфу приглашение от председателя рейхстага. Обращаясь к промышленникам в Прусском доме, Геринг кратко проинформировал их о целях четырехлетнего плана нацистов, в осуществлении которого требуется их сотрудничество, и обсудил вопрос о неизбежности войны. Почти год оставался до 5 ноября 1937 года, когда фюрер принял решение о войне; тем не менее, его окружение уже было уверено в том, что он выполнит свое предназначение полководца. «Вся наша нация под угрозой, – сказал группе своих гостей-промышленников хозяин дома, назначенный комиссаром по разработке этого плана. – Битва, к которой мы близимся, требует огромного размаха производства. Не предвидится никаких ограничений в перевооружении. В таких условиях возможно только одно из двух: либо победа, либо гибель. – Затем он добавил: – Если мы победим, бизнесу это сулит существенные компенсации».

Наш Герман предполагал возбудить их аппетиты, и он это сделал. Однако было бы неверно объяснять алчностью горячую поддержку Густавом национал-социализма. Хотя богатство его жены и огромные размеры его промышленной империи гарантировали ему постоянное участие в правительственных комитетах, к тому времени, когда произносилась речь в Прусском доме, он ушел с поста рейхсгруппенфюрера. Нацистский министр экономики Курт Шмитт завидовал этому титулу Круппа. Шмитт убедил Гитлера поделить всю промышленность на семь подразделений и перевести Круппа на должность руководителя лишь одного из них. Крупп, презирая такие мелочные происки, ушел. Его имя было могущественней, чем любое благодеяние, которым мог его одарить Берлин, и он это знал. Он неоднократно заявлял, что не желает быть просто одним из предпринимателей. Хотя доходы, ествественно, доставляют удовлетворение, он считает себя бескорыстным патриотом. С гордостью он отмечал в годовом отчете, что, несмотря на высокую цену разработок ИВС, «Бофорса» и «Кох и Кинцле (Е)», которые требовали много времени, таланта и капитала, не говоря уже о риске, его фирма не берет с других гонорара за выгодное применение этого опыта. Подобным же образом, в 1937 году, когда нацисты воспротивились общему росту цен на сталь и запустили в действие государственные сталелитейные предприятия под началом Германа Геринга, Крупп, в отличие от других магнатов, подобрал для этой цели рабочих из числа крупповских ветеранов и передал в распоряжение государства успешно работающие экспериментальные заводы.