Текст книги "Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии"

Фанатики есть в каждом поколении, и они всегда представляют собой загадку для своих преемников. После «гибели богов» поведение Густава казалось понятным, только если объяснять его страстью к личной выгоде. Но национал-социализм в своем зените был одним из самых действенных «политических наркотиков», известных миру. Для немцев, с их ненавистью к иностранцам, тяга была непреодолимой; как бы они ни сомневались относительно «нового порядка», они тут же встали под знамена Гитлера, как только показалось, что рейху грозит опасность. Он знал, что так будет, и убедил их, что угроза никогда не уходила. В этом была частица гениальности фюрера. Его внешняя политика делала войну неизбежной, но каждое звено в цепи агрессии закаляло верность подданных и особенно тех, кто был господином в собственном доме.

Границы Германии, установленные Версальским договором, Гитлер впервые начал разрывать на рассвете 7 марта 1936 года, когда три батальона немецкой пехоты церемониальным маршем («гусиным шагом») перешли рейнские мосты, направились к Ахену, Триру и Саарбрюккену и вновь заняли демилитаризованную Рейнскую область. Очень показательно, как к этому отнесся Густав. Напряжение следующих двух дней было почти невыносимым. Обычно неподвижные лица генштабистов подергивались от тревоги. У Бломберга было только четыре бригады, находившиеся в боевой готовности; если бы протрубил хоть один французский горн, ударил бы хоть один французский барабан, Бломберг был готов скомандовать «кру-у-гом марш!» и церемониальным шагом удалиться через мосты назад. Тогда последовал бы конец «тысячелетнего рейха», и его лидер прекрасно знал это. Если бы французы нанесли ответный удар, заявил впоследствии фюрер, «нам пришлось бы уйти поджав хвост, так как мы не располагали военными ресурсами даже для слабого сопротивления». Наиболее грозным оружием Германии в тот момент были новые подводные лодки Круппа. Как говорится в отчете «Борьба на море», «7 марта 1936 года в критический период оккупации демилитаризованной зоны на западной границе в нашем распоряжении было восемнадцать подлодок, семнадцать из которых уже прошли испытания и в случае чрезвычайного положения могли без труда пройти вдоль французских берегов до самой Жиронды».

Через двадцать дней после этого кризиса, когда стало ясно, что Париж пребывал в еще большем ужасе, чем Берлин, фюрер приехал в Эссен поблагодарить Круппа за плодовитость кильских верфей. Крупп составил программу приема с тем пристальным вниманием к каждой мелочи, которое некогда уделялось только кайзеру. Свыше 10 тысяч крупповцев было согнано в паровозное депо «Гусштальфабрик» на Хеленштрассе. Сейчас этот колоссальный сарай называется «Машиненафабрикен», а в те дни был известен как Гинденбургский зал. Это было самое большое помещение в Эссене, длиной с футбольное поле и почти такое же широкое. В одном его конце была сооружена небольшая эстрада. Пока оркестр играл «Славим, Гитлер, тебя» (бывшее «Славим, кайзер, тебя»), фюрер, Рудольф Гесс и Карл Отто Заур сидели на жестких стульях с прямыми спинками. Затем Крупп представил собравшимся фюрера. Сохранилась фотография этой сцены, и с первого взгляда создается впечатление оптического обмана. У Густава на каждом рукаве по повязке со свастикой. Даже у Гитлера только одна. Но никакого фокуса нет. Действительно, были две нарукавные повязки. И поведение Круппа после того, как Гитлер прорычал одну из самых злобных своих речей, подтвердило его настрой. Взглянув на часы, Густав сообщил, что до четырех часов остается несколько секунд. А в четыре он приказал включить все гудки и хотел бы, чтобы присутствующие встали под их звуки и в молчании «внутренне приобщились» к фюреру. Завыли гудки. Застучали ботинки 20 тысяч рабочих, когда они поднялись с мест. Гитлер сидел скривив губы, а репортер газеты «Крупповские новости» отметил, что у Густава «слезы навертывались на глаза». Вслед за благоговейной тишиной последовали овации. Затем Крупп заявил, что «кровь товарищей, пролитая в Пасхальную субботу 1923 года, не была напрасной». Он хотел, чтобы весь мир знал, «как он почитает нашего великого фюрера Адольфа Гитлера, служению которому посвятил себя».

Этому служению Густав посвятил также состояние жены и собственную драгоценную честь и, будучи столь занятым человеком, уделял необыкновенно много времени дальнейшему укреплению своих связей с нацистами. Его деятельность нередко была для них жизненно важной. Как и остальные промышленники, Густав позаботился, чтобы его рабочие все до единого вступили в германский трудовой фронт, и вычитал из их еженедельной платы членские взносы. Как председатель фонда Гитлера, он должен был вести постоянную переписку с Мартином Людвигом Борманом, и, когда промышленники заявили, что не сумеют перевести свои предприятия на военные рельсы, не сократив взносы в фонд, Крупп передал им предостережение Бормана: «Фонд должен быть немедленно пополнен четырьмя миллионами рейхсмарок, – если их не внесут добровольно, то они будут получены в принудительном порядке». Не скупился Крупп и на жесты в добрых старых традициях фирмы. Подобно Большому Круппу, Густаву нравилось посылать главе государства тщательно отполированное парадное оружие. Он разработал особый церемониал торжественного осмотра «Гусштальфабрик» виднейшими нацистами и руководителями вермахта, как, например, Геббельсом, Герингом, Риббентропом, Гиммлером, Гессом, Нойратом, Бломбергом, а также для правителей дружественных Германии держав, в частности для японских консерваторов и Бенито Муссолини, которого сам Гитлер в сентябре 1937 года водил по крупповскому заводу.

Все это было отголоском былых традиций фирмы. Но в личном отношении Густав в своем старании заслужить милость Берлина заходил гораздо дальше двух «пушечных королей» – своих предшественников. Стремясь стать членом нацистского клуба, он добивался своей цели, не пренебрегая ничем. Он, например, пожертвовал 20 тысяч марок на нацистскую пропаганду, которую Розенберг вел в других странах, и поставил своих представителей за границей на службу германской шпионской сети. Связным между ними и Берлином был Макс Ин, член нацистской партии и глава одного из крупповских отделов. Начиная с октября 1935 года всем иностранным фирмам, бравшим лицензии на патенты Эссена, предлагалось сообщить Ину подробные сведения о количестве выпускаемой ими продукции. Подчиненные Ину инженеры с помощью этих данных определяли промышленный потенциал возможных противников, включая США, и пересылали свои оценки в Берлин.

Нацисты не остались в долгу перед Круппом. В 1935 году, когда торговцы Густава превратились в шпионов, ему стукнуло шестьдесят пять лет. 7 августа адмирал Редер писал на виллу «Хюгель»: «От всего сердца хотел бы выразить вам мои искренние поздравления… Я с благодарностью вспоминаю, как неимоверно много вы сделали для флота империи, и столь же огромную благодарность приношу вам за то, что вы отдаете всего себя делу переоснащения флота и предоставляете для этого в наше распоряжение ваши заводы». (Густав, никогда не забывавший, что он был всего лишь принц-консорт Берты, ответил: «Моя жена приносит Вам огромную благодарнасть за Ваши сердечные поздравления и добрые слова, она в полной мере отвечает Вам тем же. Добавлю к этому выражение своего самого искреннего уважения, остаюсь – «Хайль Гитлер!» – искренне Ваш, Крупп фон Болен унд Хальбах».) Пять месяцев спустя Геринг закатил в Берлине самый грандиозный бал Третьего рейха; огромный оперный театр был заново отделан белым атласом, более миллиона марок израсходовано на торжественное мероприятие. Крупп, нацепивший на себя все свои драгоценные награды, был среди самых высокопоставленных гостей на этом тщательно организованном приеме.

Теперь уже дрязги со Шмиттом были забыты. Фюрер, любивший придумывать новые звания, назначил свояка Густава барона фон Вильмовски управляющим директором Национальной компании шоссейных дорог, учрежденной для разрешения проблем, которые должны были возникнуть в связи с мобилизацией. Густав же и Альфрид стали «лидерами военной экономики», ответственными за мобилизацию промышленности в случае войны. Гитлер также любил, чтобы ему приносили клятвы верности, и 6 февраля 1937 года он потребовал, чтобы Круппы, облеченные новыми полномочиями, подписали бумагу, которую он называл «декларацией о политической позиции»: «Настоящим объявляю, что я полностью придерживаюсь национал-социалистской государственной идеи и что я никоим образом не причастен к деятельности, направленной против интересов народа… Я осознаю, что в случае любых моих высказываний или действий, которые могут быть расценены как вызов национал-социалистской государственной идее, я могу ожидать, в дополнение к преследованию по закону, своего увольнения с поста руководителя военной промышленностью».

Когда этот документ в имевшейся у Альфрида копии зачитывался на Нюрнбергском процессе, председательствующий в суде вдруг прервал чтение и сказал: «Я этого не понимаю». Это было действительно трудно понять иностранцу. В любой другой стране бизнесменам не нужно было клясться в том, что они не будут делать того, чего, по-видимому, делать не намерены; требование официального обещания, что они не будут этого делать, рассматривалось бы как оскорбление. Но Круппы дали такое обещание безропотно, и впоследствии Густав изыскивал новые возможности выразить свое почтение. Одна из них выдалась в том сентябре. За год до этого он присутствовал на съезде нацистской партии, в мечтательном трансе следя, как штурмовые отряды идут парадным шагом на стадион под все громче звучащую песню «Die Fahne hoch» («Выше знамена») и замирают неподвижно в безупречных строевых порядках под длиннейшими знаменами со свастикой. Густав каждый год старался посещать это мероприятие, но кому-то в семье нужно было присмотреть за заводами, поэтому на этот раз он послал Альфрида и Клауса. После того как они вернулись на виллу «Хюгель», их отец написал Мартину Борману; письмо обнаружилось восемь лет спустя среди вороха бумаг в рейхсканцелярии. Извиняясь за свое отсутствие на собрании, Густав с гордостью докладывал: «Двое наших сыновей вернулись из Нюрнберга глубоко взволнованные. Мне очень приятно, что они получили такое колоссальное и запоминающееся надолго впечатление. По собственному опыту в Нюрнберге я знаю, что только там можно в полной мере понять цели и мощь движения, и поэтому мне вдвойне приятно за те основы, которые заложены для наших сыновей».

Дни рождений всех своих фашистская элита всегда праздновала с большой помпой. Так, в день рождения Густава Гитлер наградил его золотым партийным знаком, так что по гражданским наградам он занял в Третьем рейхе первое место. Чтобы достойно ответить на подобную милость, Круппы усердно работали по вечерам, придумывая подарок к пятидесятилетию фюрера. Плодом их труда явился весьма интересный предмет меблировки – стол, который Густав и Альфрид торжественно преподнесли своему фюреру 20 апреля 1939 года на его вилле в Баварии, в Берхтесгадене. В отличие от переписки между Круппом и Борманом, которой предстояло стать исторической ценностью к тысячелетию рейха, подарок не пережил бомбардировок военного времени. Однако фотографии презентации сохранились, а газета «Крупп нахрихтен» в номере от 15 мая 1935 года содержит восхищенное описание этого стола. Он сработан из темного дуба, инкрустирован свастиками и железными крестами из крупповской стали «эндуро КА-2», а крышку украсили цитаты из «Майн кампф». Он был с секретом. Если нажать на двух львов из нержавеющей стали, крышка поднималась, открывая отполированный до ослепительного блеска металлический барельеф, изображавший «Гастгоф цум поммер» – убогий постоялый двор в австрийском городке Браунау-ам-Инн, где появился на свет сын Алоиса Гитлера, урожденный Шикльгрубер (это событие произошло за год до официального представления Фрица Круппа Вильгельму II). Хотя, как правило, фюрер не любил никаких напоминаний о годах своей юности, столик явно привел его в восторг. Он стал пританцовывать и затем, в этой своей женоподобной манере, выставил бедро, упершись в него левой рукой и вскинув правую в нацистском приветствии. Густав не позволял себе часто улыбаться, но на этот раз он хихикнул; на выцветших фотографиях он выглядит как моложавый старый карлик. Совсем другое впечатление производит Альфрид. Высокий и мрачный, в плотно облегающей одежде, которую его эсэсовцы превозносили за деловитость; на снимке как раз тот момент, когда он с серьезным видом наклонил в поклоне голову и щелкнул каблуками.

* * *

Трудно установить конкретные взаимоотношения между Альтендорферштрассе и Вильгельмштрассе в 1930-е годы. Со времен войны целое поколение немцев уверилось в том, что Густав стал беспомощной жертвой событий и «теперь просто действовал как исполнительный орган воли, не знавшей границ», что его единственной альтернативой было бежать из рейха, а он не мог этого сделать, потому что «с этого корабля никто не сходит на берег». Все гораздо сложнее. Было возрастающее влияние Альфрида. Была Берта, которой, в конце концов, принадлежало дело и которая, несмотря на ее убежденность, что она выше фюрера, оставалась стойкой патриоткой. Наконец, сам Густав постоянно видел перед глазами пример Альфреда Круппа.

Запавшие глаза первого «пушечного короля» вспыхнули бы при виде выпуска газеты «Эссенер альгемайне цайтунг» от 30 марта 1938 года с обзором по поводу 15-й годовщины трагического эпизода Пасхального воскресенья. Незадачливый лейтенант Дюрье представлен там садистским монстром, который набрал своих солдат из французских тюрем для уголовников и вместе с ними злорадствовал при виде тел белокурых детей арийцев. Все-таки Альфред сопротивлялся бюрократическим инструкциям из Берлина, и, хотя едва ли то же можно сказать о Густаве, Дом Круппа не всегда склонял колени перед волей Гитлера в 1930-е годы. Это важный момент, так как он показывает, что семья крупнейшего промышленника Германии могла воспротивиться нацистам и делала это безнаказанно. Установив этот факт, можно заключить, что Круппы – отец и сын – пошли по тому пути, который выбрали сами. Нет никакого сомнения, что у них была свобода выбора. Несмотря на то что вооружение сулит большие прибыли, концерну приходилось смотреть дальше надвигающейся войны. Поэтому тяжелая промышленность никогда не отказывалась от выпуска продукции невоенного назначения. Несмотря на сильные возражения из Берлина, Фирма продолжала производить паровозы, сооружать мосты. Геринг приходил в главное управление с намерением переубедить Густава и ушел ни с чем. Члену правления он с горечью сказал: «Вашему тайному совету из стариков больше подходит заниматься ночными горшками, чем пушками». В 1938 году кабинет в Берлине при поддержке фюрера выдвинул ультиматум Круппу: завод «Крава» должен прекратить производить грузовики и перепрофилировать все конвейеры на производство танков, а в Киле должны забыть про все, кроме военных кораблей. Густав на оба требования ответил отказом. В столице воцарилось зловещее молчание. Затем правительство, пытаясь сохранить лицо, потребовало, чтобы программа строительства жилья для крупповцев была свернута, а вместо этого должны быть построены цеха по выпуску военного снаряжения. И опять ответ Круппа был отрицательным. В течение двух лет, начиная с 1936 года, он даже настаивал на том, чтобы оставить в списке платежной ведомости одного еврея, инженера-электрика по имени Роберт Валлер, который работал у него уже двадцать лет. После «ночи разбитых стекол» 9 – 10 ноября 1938 года, когда были осквернены синагоги и на евреев устроили охоту, инженеры – коллеги Валлера – потребовали его уволить. Густав неохотно согласился, но велел выплатить Валлеру денежное пособие за восемь месяцев.

Есть такое едкое выражение: «У каждого нациста – свой любимый еврей». В данному случае своим упрямством Крупп демонстрировал независимость; но это не означает, что он против антисемитской политики правительства. Сначала Густав, а потом и Альфрид (причем сын – в гораздо большей степени) извлекали выгоду из устранения конкурентов-евреев и приобретения ценной еврейской собственности по договорным ценам. Поистине Дом Круппа продолжал пожинать плоды маленькой, но символической «ночи разбитых стекол» через двадцать лет после смерти Гитлера. На волне погрома Гитлер велел Герингу созвать собрание нацистских лидеров, чтобы «раз и навсегда» разрешить «еврейский вопрос». Сохранился стенографический отчет этого собрания:

«Г е р и н г. Сколько фактически уже сожжено синагог?

Г е й д р и х. Всего огнем уничтожена 101 синагога, 76 синагог снесено, и 7500 магазинов обращено в руины по всему рейху.

Г е р и н г. Что вы имеете в виду под «уничтожено огнем»?

Г е й д р и х. Частично они разрушены и частично выжжены помещения».

Выступил Геббельс, отмечая, что «новые, разнообразные возможности появились для практического использования мест, где стояли синагоги». В некоторых городах хотят воздвигнуть новые здания, в других разбить парки, в третьих устроить автомобильные стоянки. Евреи должны платить за это. Однако у некоторых святынь такие толстые стены, что их можно сровнять с землей только серией взрывов, что создаст неудобства для арийских соседей. Может быть, их можно перестроить в музеи. Одна такая синагога стояла в деловом районе Эссена. Четверть века это массивное величественное здание было центром городской еврейской общины. После войны, после того как Альфрид был освобожден из тюрьмы, древнееврейские надписи остались на стенах снаружи, но современный архитектор перепроектировал внутреннюю часть здания. Перед воротами красуется надпись «Industriform»; внутренние помещения использовались для выставки крупповских изделий, именно так, как того желал маленький доктор Геббельс.

Величайший грабеж Круппа во время первых фашистских захватов 30-х годов был совершен после вторжения в Австрию, и человек, осуществивший его, был не кто иной, как Тило фон Вильмовски, благовоспитанный свояк Густава. Густав терпеть не мог быть причастным к боевым действиям. Он спешно уехал для поправки здоровья на воды. Тило фон Вильмовски, как старший из пяти членов исполнительного комитета правления, должен был включиться в работу. Он уже был вовлечен в дело, поскольку очень интересовался историей семьи своей жены. Просматривая старые документы и расшифровывая прихотливый готический почерк Альфреда Круппа, он, к своему приятному удивлению, обнаружил, что «Берндорфер металлваренфабрик», нынешний крупнейший металлургический завод Австрии, был в свое время, в 1843 году, основан братом Альфреда Германом. Барону показалось непонятным, как это между Берндорфом и Эссеном нет никаких связей.

На первый взгляд слияние казалось неминуемым. Сын Германа Артур был бездетным и в 20-х годах написал завещание, назначив своим наследником второго сына Берты – Клауса. К несчастью для Клауса, его троюродный родственник при всем желании не мог кому-либо что-то оставить. В 1927 году «Берндорферверк» обанкротился, завод перешел в другие руки, и фирма стала законной собственностью анонимных австрийских акционеров. Хотя Клаус специально изучал инженерное дело на крупповском «Грузонверк», готовясь к блистательному будущему, занимался он этим, по-видимому, напрасно. Это блистательное будущее находилось под серьезной угрозой, и спасти его могло только чудо.

Вот это чудо и совершил Тило фон Вильмовски с помощью вермахта. 3 февраля 1937 года, за целый год до аншлюса, он представил дело Клауса нацистскому руководству. «Дорогой Таффи! – писал он Густаву из своего поместья. – Я говорил сегодня с госсекретарем Ламмерсом. Он собирается попытаться устроить, чтобы фюрер тебя принял, если это вообще возможно, через неделю. Я сказал ему, что ты хочешь поговорить с ним о возможности приобретения австрийских акций, и попросил его проследить, чтобы аудиенция состоялась как можно скорее, поскольку ты очень озабочен неопределенностью в этом вопросе; и кроме того, сам фюрер обещал принять тебя. Ты говорил мне, что будешь здесь в понедельник 8-го числа. Тогда я смогу рассказать тебе подробности при встрече».

Очень хотелось бы иметь запись той встречи в понедельник между Тило и Густавом, так как это краткое письмо является первым свидетельством того, что только одни Круппы из 69 миллионов 642 тысяч отдельных граждан Третьего рейха имели доступ к самым засекреченным документам тайного совета кабинета. Только при одном условии вмешательство Гитлера могло бы помочь сыну Круппа и не считалось бы грубым нарушением дипломатического этикета. Такое условие – перекраивание карты Европы, чтобы «Берндорферверк» оказался в пределах границ Германии. Насколько было известно всему миру, такой перспективы не предвиделось. Берлин признал суверенитет Вены в австро-германском договоре, подписанном семь месяцев назад, и фюрер обещал оставить в покое своего южного соседа. Однако в секретных статьях договора доктор Курт фон Шушниг предал основанную им самим патриотическую организацию, приверженную независимости Австрии. Чтобы успокоить Гитлера, он согласился освободить из тюрем нацистских политических преступников и назначить их на «ответственные политические» посты. Под руководством лидера австрийских нацистов Артура фон Зейсс-Инкварта венские штурмовые отряды планировали потрясти страну ежедневными демонстрациями и взрывами бомб в течение 1937 года. Весной 1938 года они должны были поднять знамя со свастикой и объявить отрытый мятеж. Все это предполагалось в инструкциях, полученных Зейсс-Инквартом от Рудольфа Гесса, который обещал, что, прежде чем прозвучит хоть один выстрел, вермахт вмешается, чтобы не дать «пролиться немецкой крови от рук немцев». Австрия войдет в рейх. Тогда Крупп мог бы отыграть назад обещание фюрера; Клаус получил бы то, что семья считала принадлежащим ему по праву рождения.

Именно так все и произошло. После «четырехнедельной агонии» (12 февраля – 14 марта 1938 года) солдаты фюрера совершили марш. Шушниг был разбит; две страны соединились в союзе Великой Германии; венские нацисты захомутали евреев и заставили их мыть эсэсовские сортиры; дворец барона Луи де Ротшильда был разграблен – позднее он откупился от Австрии, подписав документ о присоединении своих сталелитейных заводов к заводам Германа Геринга, а Тило вежливо напомнил Берлину, что как один из победителей Крупп имеет право на часть добычи. 2 апреля 1938 года Тило получил ответ от Вильгельма Кепплера, известного ему как организатор «круга поддержки промышленности» группы бизнесменов, которые благоговели перед Генрихом Гиммлером и пожертвовали миллионы на его исследования «Ариан». Кепплер только что был назначен рейхскомиссаром Австрии. Он сообщил, что «говорил с фельдмаршалом Герингом, и тот не возражает, чтобы ваша фирма приобрела контрольный пакет акций вышеупомянутой фирмы. Я сегодня же обговорю здесь этот вопрос с министерством торговли… Передача пакетов акций остановлена по указанию рейхсминистра экономики, так что вам не придется столкнуться со свершившимся фактом, что, наверное, было бы для вас нежелательно». Переговоры длились до конца июня. Заводом интересовались три другие немецкие фирмы, и от них надо было отбиться. В Эссене берндорферская папка распухла от бумаг, там были записи едкой перебранки между нацистскими чиновниками («Я уже говорил в Вене, что государственный секретарь Кепплер проинформировал меня, что фельдмаршал Геринг обещал господину Круппу… что акции акционерного общества Артура Круппа будут проданы только ему»); жалобы Густава на воспаление десен и тяготы курортного лечения («…эти ванны всегда труднопереносимы»); а также объяснения, что «Кредитанштальтбанк», представляющий интересы венских акционеров Берндорфа, выдвинул абсурдные возражения против ликвидации. К концу лета принудительная продажа была наконец оформлена и Крупп заплатил 8,5 миллиона марок за собственность, которая, согласно эссенским же бухгалтерским книгам, стоила 27 миллионов.

По сравнению с грабежами, которые позже учинял Альфрид, это была мелкая кража. Тем не менее, она явилась достаточно ясным предзнаменованием и четко показывает, какой была мораль привилегированных классов Германии после 1914 года. В течение двух столетий прусский кодекс чести запрещал грабежи; потерпев поражение от Наполеона при Иене, разбитые тевтонские отряды мерзли суровой зимой 1806/07 года, но не рубили лес на дрова в частных владениях. Тило был воспитан именно в таких традициях. Однако он почему-то не усмотрел ничего дурного в этой бесцеремонной конфискации австрийской собственности. В тот год национал-социалисты продолжали поощрять возрождение немецких народных песен, и в Рурской области особенно популярна была песня «В лесу живут разбойники». Крупповцы пели ее с удовольствием. Никто не видел в ней насмешки. Приобретение «Берндорфа» было поистине источником гордости. После того как новый завод был перепрофилирован на производство военного снаряжения, он вошел составной частью в четырехлетний план Геринга. Официальный историк семьи того периода Вильгельм Бердров писал, что «аншлюс Австрии германским рейхом в марте 1938 года имел благоприятный результат для Круппа, потому что старый завод, заложенный братьями Круппа (прямо так и написано!)… может влиться в корпорацию материнской компании в Эссене». А происходило все так. Клаус был на действительной военной службе в качесте обер-лейтенанта люфтваффе, поэтому делом занималась Берта. До тех пор, пока он не разбился над лесом Хюртген 10 января 1940 года, испытывая новый тип кислородной маски для высотных полетов, он выступал в качестве ее заместителя, проводя свой отпуск в головном учреждении «Берндорферверк», – молодой офицер, возглавляющий концерн с многомиллионными доходами.

А от Альфрида никто и не ждал, что он пойдет доказывать свою личную преданность на фронте; ему бы даже не позволили. Гибель Клауса увеличила бремя обязанностей Альфрида, поскольку они от погибшего брата сразу же перешли к нему. Со времени денонсации Версальского договора этот объем возрос в ошеломляющей пропорции. За три года до того, как крупповская сталь неумолимо надвинулась на Варшаву, пока концерн вооружал рейх и делал заграждения, орудийные башни и пулеметные станки для «линии Зигфрида», Густав приобретал новое имущество во всех концах расширяющейся империи фюрера. Экономисты того времени называли гигантское крупповское предприятие «спрутом», и это старое даже для того времени прозвище подходило как нельзя лучше. Перестроенный «Гусштальфабрик» – конгломерат из 81 завода – продолжал оставаться сердцем чудовища. Вместе с примыкающими к нему заводами в Борбеке «Гусштальфабрик» образовывал на карте Рура продолговатое пятно. От него во всех направлениях тянулись невидимые щупальца. Не считая полностью принадлежавших ему филиалов в Рейнхаузене, Магдебурге, Хамме, Аннене, Киле, Крупп сосредоточил в своих руках контрольные пакеты ПО фирм, включая заводы «Шкода». Кроме того, значительные капиталовложения в 142 других немецких корпорациях нередко позволяли ему диктовать им свою политику. Ничто не было помехой этому господству, в том числе конкуренция, поскольку на этот случай был создан Комитет Имперского союза, члены которого назначались властями и подчинялись Густаву. Этот комитет навязывал принудительное членство промышленникам во всех существующих картелях, мотивируя это тем, что якобы свободное предпринимательство способно подорвать экономику Германии. Даже нацисты были ошарашены этим. Бароны надавили, и правительство дало добро. Появилось два таких закона о картелях. Они преподносились как чрезвычайные меры, но в Третьем рейхе все чрезвычайное имело тенденцию становиться постоянным; эти декреты стали частью свода государственных законов.

Фабричные трубы Берты коптили небо и за пределами Германии – почти над всеми странами Европейского континента, от Бельгии до Болгарии, от Норвегии до Италии; полученные от производства вооружений прибыли были вложены в контрольные пакеты 41 предприятия за границей и в значительное число акций еще 25 предприятий. У Круппа были тысячи рудников и угольных шахт, и некоторые из них углублялись в земную кору больше чем на 3250 футов. Любой металлургический завод, если он приносил доходы и был немецким, почти наверняка принадлежал «фрейлейн Крупп». Кроме того, ей принадлежало множество отелей, группа банков, цементный завод и – на случай конца индустриальной революции и отката на два столетия назад – десяток поместий, дававших достаточно зерна, мяса и молока, чтобы прокормить три поколения владельцев. Поэтому Густав мог с чистой совестью заверить жену, что, какая бы судьба ни постигла гитлеровскую империю, ее потомства она не коснется.

Несмотря на страсть Густава вникать во все детали, управиться со всем этим он не мог. Подобно президенту Соединенных Штатов, у него была конституция («Общие положения» 1872 года), штат специальных ассистентов (наблюдательный совет), кабинет министров (правление), субкабинет (прежняя прокура, или доверенные лица) и конгресс (Берта). Он редко ездил в Берлин, за исключением визитов к фюреру. Соответственно, и круг гостей виллы «Хюгель» был ограничен: Гитлер, Муссолини, несколько японцев, нацисты высокого ранга и некоторые избранные генералы и адмиралы. Крупп был настолько близок к создателям и разрушителям репутаций, что офицер, получивший свое первое приглашение посетить Эссен, мог быть уверен, что его ожидает продвижение и важная миссия. Присутствие Круппа на любой церемонии национал-социалистов автоматически придавало ей определенный статус, и, как всякому исполнительному директору, ему приходилось думать о том, чтобы не унизиться до чего-нибудь не достойного его персоны. Тут приобретенный на прусской гражданской службе опыт был неоценим. Он посылал эмиссаров, и о важности той или иной группы можно судить по влиятельности крупповского директора, занимающего место Густава во главе стола.

Осенью 1938 года ожидалось, что комиссар четырехлетнего плана выступит на конференции металлургических магнатов в Дюссельдорфе. Каким бы ни было расписание, принцу-консорту пришлось бы присутствовать. Звезда Геринга, и без того взошедшая высоко, начала взмывать еще выше; за последние несколько месяцев он был произведен в фельдмаршалы и назначен экономическим диктатором рейха. Затем, в последний момент, он направил свои сожаления на встречу, и Крупп, естественно, тоже направил свои. Все же она обещала стать важным событием. Подопечные нашего Германа должны были пересмотреть последние экономические достижения в фатерланде. 4 ноября промышленники собрались в атмосфере сердечности и эйфории. Докладчики сообщили им, что они хорошо поработали, но они и так об этом знали. Они были главными получателями выгоды от гонки вооружений. Их бухгалтеры били все рекорды. За текущий год магнаты получили чистоганом и положили в банки 5 миллиардов марок (только 2 миллиарда лежало в сберегательных банках Германии), и со времени их последнего годового собрания у Круппа удвоились заказы на вооружение в книгах регистрации. Горизонт продолжал очищаться: в будущем на заводах не только прекратятся забастовки; руководители четырехлетнего плана закрепили зависимость наемных работников, учредив трудовую повинность. Рабочие должны были трудиться там, куда их поставят. Прогулы быстро пресекались штрафами и тюремным заключением.