Текст книги "Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии"

Все эти ничем особым не отмеченные годы лучшие конструкторы Густава оставались в Берлине. Даже когда «штык» был «выдернут» из Рура, они продолжали делать свои наброски в столичных предместьях, где можно было забыть о Контрольной комиссии, а через два года перебрались из Шпандау в здание офиса в центре столицы. Решение, принятое Круппом по совету военного руководства, было одним из самых строгих секретов десятилетия. Берлинцы, работавшие на других этажах, понятия не имели о том, что происходит; ничего не знали и жены. Многое в этой операции навевает воспоминания о ранних шпионских романах. В жаркое утро 1 июля 1925 года на Потсдамской площади остановился фургон, и рабочие в поте лица принялись таскать на верхний, десятый этаж письменные столы, картотечные шкафы и чертежные доски. В тот же день девятнадцать ничем не примечательных людей в деловых костюмах заняли комнаты и врезали в дверь новый замок. Внизу на маленькой медной дощечке можно было прочитать, что это фирма «Кох и Кинцле (Е)».

«Кох и Кинцле» звучит как псевдоним двух клоунов, но ключевая буква «Е» означала «Entwicklung» – «развитие». Здесь, в нескольких шагах от Инспекции оружия и военного снаряжения Зекта (ИВГ), группа наиболее талантливых военных конструкторов мира втихомолку разрабатывала оружие, которое должно было изменить карту Европы. Среди них был Фриц Туббезинг, в те времена пухлый молодой человек, который три года спустя стал главой артиллерийского конструкторского бюро и потом долгие годы активно работал в главном управлении крупповского концерна. Туббезинг вспоминает: «Нас никто не замечал, никто не беспокоил, никто ни разу даже не постучался в нашу дверь. Мы в буквальном смысле слова находились над рейхстагом, а его депутаты об этом и не знали». Но если рейхстаг об этом не знал, то рейхсвер знал. Хранившиеся под замком архивы ИВГ содержали книгу крупповского кода; с ее помощью офицеры могли дешифровать условные названия, которыми пользовалась «Кох и Кинцле». Первый танк, например, назывался «сельскохозяйственным трактором». Позже появились «легкие», «средние» и «тяжелые» тракторы. Иногда инженеры на Потсдамской площади допускали промахи. Однажды они прислали Круппу чертежи «тяжелого» трактора, снабженного 75-мм пушкой. За другую промашку им пришлось дорого заплатить на Нюрнбергском процессе, где адвокаты Круппа утверждали, что оружие, над которым работали мастера, было исключительно оборонительным. Это была пометка на полях, указывавшая, что «характеристики мощных тракторов (то есть самоходных орудий) должны отвечать требованиям перевозки на открытых железнодорожных платформах в условиях Бельгии и Франции». Однако в то время эти промахи остались незамеченными. ИВГ только хвалила офицеров за проектную работу, а в одной из своих записок Крупп называет ее «важным шагом на пути к свободе». Засиживаясь допоздна, конструкторы на десятом этаже разработали восемь типов тяжелых артиллерийских орудий, гаубиц и легких полевых пушек, новую подвижную 210-мм мортиру и целую семью танков.

В 1926 году генерал Зект ушел в отставку. Он был вполне доволен. «Только одним способом мы сможем обеспечить вооружение больших армий, – писал он после перемирия. – А именно: договорившись с крупнейшими нашими промышленниками». Он достиг взаимопонимания только с одним промышленником, но один Крупп стоил больше, чем все остальные, вместе взятые. На службу перевооружения Германии Густав поставил все. Как отмечалось в докладной записке о внутреннем бюджете фирмы, он вкладывал в вооруженные силы каждую монету, которая попадала ему в руки, включая «крупные скрытые резервы, вошедшие в первую, отмеченную золотым штемпелем ведомость доходов за годы перед Первой мировой войной». В годовом отчете он писал: «Несмотря на немалые сомнения, с 1919 года руководство фирмы, владея историческим наследием, решило сохранить свой бесценный опыт для военного потенциала нашей нации и держать в состоянии постоянной готовности работников и цеха и до получения указаний начать процесс вооружения в будущем, когда возникнет такая необходимость. Имея это в виду, мы разрабатываем новую модель процесса производства, при которой наши работники могут приобрести опыт в оружейном деле и обогатить его, несмотря на то что изготовление и продажа некоторых видов продукции связана с большими издержками».

* * *

За два года до того, как ушел Зект, ветеран Ютландского сражения Пауль Бенке, который в Веймарской республике был главой военно-морских сил, в последний раз сошел на берег в Киле. В отличие от колоритного Тирпица, он был быстро забыт своими соотечественниками и умер в безвестности в 1937 году, не удостоившись почестей со стороны своего фюрера. Но все же и Бенке, вместе с Круппом и Зектом, готовил первые победы нацистов. Не в состоянии заглянуть за горизонт, – с одной только слепой верой в немецкий характер и с убеждением, что сильный лидер появится в назначенное время, – адмирал, генерал и оружейник все поставили на карту с целью возрождения любимой мощной империи их молодости. Они еще раньше объединили свои усилия, меньше чем через год после того, как канцлер Вирт от имени своей страны принял условия союзных держав. В записках Круппа отмечено, что, хотя «официальное согласие между ними было невозможно по политическим причинам», тем не менее, посовещавшись, они достигли «джентльменского соглашения». Далее говорится: «Это важнейшее соглашение от 25 января 1922 года представляет собой первый шаг, предпринятый совместно военным министерством и Круппом с целью обойти, а потом и аннулировать условия Версальского договора, которые душат военную свободу Германии». Кстати, о военной свободе. Размах перевооружения при Веймарской республике, оказывается, был таким, что брови от удивления ползут на лоб. Скептиков отошлем к двум заставляющим вздрогнуть документам, которые были упущены в горе бумаг, собранных к Нюрнбергскому процессу. Первый из них – убористо напечатанный 72-страничный меморандум Круппа, под заголовком «Отдел конструирования артиллерийских установок АО «Фрид. Крупп» и развитие армейской артиллерии с ноября 1918-го по 1933 год». Второй представляет собой 76-страничный секретный отчет ВМС, написанный капитаном Шюсслером для германского адмиралтейства в 1937 году: «Публикация для служебного пользования № 15, борьба военно-морского флота против Версаля, 1919–1935 годы». Поскольку оба документа были написаны при Третьем рейхе, когда находящееся у власти правительство настаивало на полном перевооружении, они вдвойне выразительны.

Но стремление Густава к свободе в оборонной области превышало даже то, которое было у офицерского корпуса. Годом ранее, без поощрения из Берлина, он нанес первый удар по Версалю. Обменивая свои патенты и лицензии на акции в шведской сталелитейной фирме «Акциельболагет Бофорс», он приобрел право голоса, достаточное для контроля над производством. 1 апреля 1921 года главный инженер Даур отметился на выходе номер 28, чтобы на десять лет удалиться в Швецию. Даур не был чертежником или копировальщиком. Он был производственником, и к концу года «Бофорс» выпускала оружие, разработанное в Эссене во время войны – 75-мм горное орудие L/20. Эта пушка была отложена до поры, потому что она была бесполезна на Западном фронте. Однако она не имела конкуренции в холмистой местности, и голландцы сразу же закупили партию этих пушек для войск, размещенных в Нидерландской Ост-Индии. Эта продажа была волнующей и провокационной. Хотя у немцев иногда и возникало впечатление, что они воевали со всем миром четыре года, это было не так: некоторые страны отказались от кровопролития, в том числе одна из главных держав – Россия. Действуя на нейтральной земле Швеции и продавая другим нейтральным странам, Крупп мог уберечь от застоя свои кузницы и в то же время делать деньги. В течение следующих четырнадцати лет «Бофорс» исполнял роль заместителя «Гусштальфабрик», выпуская, к гордости своего «приемного родителя» в бездушном главном управлении, «последние образцы тяжелых орудий, танки, вооруженные пулеметами, способными производить тысячу выстрелов в минуту, противотанковые пушки, газовые бомбы и многое другое».

К тому времени как к ним присоединился второй из новых клиентов (Дания), было достигнуто «джентльменское соглашение». По словам Круппа, он тогда «устроил на заводах «Бофорс» германские офисы, чтобы проверять орудия и боеприпасы и быть наблюдателями во время опытных стрельб. «Бофорс» также изготовлял экспериментальные боеприпасы для броневых машин, из которых велся огонь в присутствии германских офицеров. Таким образом, отношения между Круппом и «Бофорсом» оказались полезными для дальнейшего развития германской армейской артиллерии». То есть настолько полезными, что Карл Пфирш – крупповец с двадцатилетним стажем и член правления – был направлен в Скандинавию как наблюдатель. В 1927 году, за шесть лет до того, как национал-социалисты пришли к власти, Пфирш был на официальной должности директора крупповского отдела военных материалов. Хотя его прибыли были невелики, приход и уход такого множества посетителей с моноклями, явно из властных кругов юнкерства, возбудил интерес шведских социалистов. В отличие от германской СПГ шведы не были мишенью для «политических» пуль, и в 1920 году стокгольмский риксдаг принял закон, запрещающий иностранное участие во владении шведскими муниципальными заводами. Но адвокаты Круппа уже полвека обходили подобное законодательство. Они просто создали холдинговую компанию акционеров «Бофорса». Имя Густава не фигурировало в записях фирмы, и ее директора могли с бесстрастным видом заявлять, что у него нет никаких капиталовложений на самом заводе, хотя фактически фирма Круппа подпитывала «Бофорс» до самого окончания этого маскарада в 1935 году.

Однако самые большие вклады Круппа за границей были в Голландии. Его уловки там предшествовали перемирию. В 1916 году британская разведка была поражена, обнаружив, что гаагская фирма с самым что ни на есть английским названием «Блессинг энд компани» импортирует руду для Эссена. Они занесли ее в черный список; затем, узнав, что она закрывается, забыли о ней. Фактически это было только прикрытие. Крупп владел 100 процентами «Блессинга», и за несколько недель до отречения его величества «Блессинг» «купил» резервы Густава в Эссене, Магдебурге и Дюссельдорфе, объясняя таким образом несоответствие между списком, доставленным полковником Левереттом в Эссен 29 мая 1920 года, и фактическим наличием оружия на руках. Затем Крупп начал серию сногсшибательных акций, одна хлеще другой. «Блессинг» продали со всеми авуарами одной голландской торгово-промышленной компании, названной для этой сделки АО «Сидериус». «Сидериус», в свою очередь, стал холдинговой компанией трех голландских судоверфей: «Пьет-Смит» в Роттердаме, машиностроительный и приборостроительный завод в Утрехте и инженерно-конструкторское бюро судостроения в Гааге. Два крупповских директора, Зигфрид Фронкнехт и Генри Джордж, держали все акции в «Сидериусе». В 1922 году, когда Крупп, Зект и Бенке достигли соглашения, Фронкнехт и Джордж перебрались в Нидерланды с сорока немецкими инженерами – они оказались авангардом, как выяснилось потом, гораздо более крупного отряда.

У разведки союзников ушли годы на то, чтобы распутать этот хитрый клубок. Французские агенты начали со списка вооружений, переданного генералом Чарльзом Нолле Леверетту. Что-то здесь было не так; надежные информаторы сообщали об артиллерийском парке в Эссене в 1500 единиц. Профессиональные шпионы не ошибались в таких крупных размерах, и никто не смог бы спрятать так много пушек. Изучая записи перевозок по железным дорогам (немцы часто настаивали на том, чтобы все записывалось в период между 1918-м и 1945 годами, даже если бы их гроссбухи предрекали им скорую гибель), французы проследили за перевозками через голландскую границу в город Гронинген и к берегам реки Изель – северное устье Рейна. Они спросили местных жителей, нет ли где поблизости склада орудий. Голландец ответил: и да и нет. Большие пушки держали здесь. Их увезли на грузовиках с плоскими платформами. Пальцем он указал в южном направлении. Новые поиски признаков их пребывания, новые расспросы – и измотанные агенты наконец вышли на «Блессинг – Холландсхе индустри – Сидериус» и установили немецкое происхождение управленцев. Но теперь шел 1926 год. Крупп продал пакеты акций «Сидериуса» влиятельным голландцам. Были выплачены высокие дивиденды, и, когда Париж стал протестовать по дипломатическим каналам, Амстердам невежливо ответил, что правительство королевы Вильгельмины не намерено вмешиваться в то, что по законам Голландии является частной корпорацией.

Центр голландского комплекса Круппа находился в Гааге. Его инженерно-конструкторское бюро судостроения, известное в Эссене как ИВС, было создано с одобрения и при содействии морского ведомства адмирала Бенке в Берлине. Согласно германским военно-морским документам, два капитана 3-го ранга – Бартенбах и Блюм – присоединились к тридцати инженерам верфи «Германия» для организации «конструкторского бюро германских подводных лодок» на территории Нидерландов. Вначале им отчаянно не хватало капитала, и Берлин санкционировал продажу чертежей подлодок некоторым странам, начиная с Японии. Все это было грубым нарушением Версальского договора, и Густав об этом знал. В одном из его меморандумов тех лет отмечалось, что вся операция в Гааге будет нарушением статей договора № 168, 170 и 179. Крупп добавил: «Однако на этот риск нужно пойти, если мы вообще собираемся в дальнейшем строить подводные лодки… А посему представляемые ниже соображения базируются на той предпосылке, что будущая компания в Голландии не должна иметь прослеживаемых связей с верфью «Германия». В этом месте его, по-видимому, одолели новые сомнения, потому что он вычеркнул «верфь «Германия» и заменил на «судостроительные заводы».

Ему не было нужды беспокоиться. Париж оставил это дело, а голландские бизнесмены казались более чем довольными своими инвестициями. Японцы были счастливы, получив чертежи, а проданные ИВС дубликаты предназначались для Испании, Финляндии, Турции и самой Голландии. Морские инженеры Круппа и германские военно-морские офицеры уехали из Гааги, чтобы проследить за строительством подлодок; их заработная плата поступала в военный фонд ИВС. Финны, по достоинству оценившие превосходное мастерство, вложенное в их лодки, после этого позволили рурцам построить для них опытные образцы германских субмарин от «U-1» до «U-24» водоизмещением 250 тонн, которые потом будут использованы во Второй мировой войне. Одновременно ИВС заключило секретное соглашение с испанским диктатором Мигелем Примо де Ривера и Орбанейя; в соответствии с этим Крупп построил в Кадисе подводную лодку водоизмещением 740 тонн; она, в свою очередь, стала прототипом для флагманских субмарин «U-25» и «U-26». С чертежами познакомили Анкару и Хельсинки. Турецкие и финские адмиралы растрясли свои бюджеты на новые расходы, а крупповцы прибыли из Киля, дабы убедиться, что большие черные сосиски выдержат испытания в море. Они взяли с собой подмастерьев – пусть посмотрят. Более того, судостроители были не единственными немцами, приобретавшими опыт через подставную компанию в Нидерландах. Один из офицеров Бенке стал главным советником у финнов, а Мадрид, Анкара и Хельсинки позволили германским командирам и экипажам обкатывать лодки. Как это и определялось «борьбой военно-морского ведомства против Версаля», оперативный план позволял «проводить учения одетому в форму немецкому военно-морскому личному составу без дипломатических неприятностей для рейха».

16 марта 1926 года Контрольная комиссия союзных держав покинула Эссен, и, хотя, по выражению Густава, «это не означало конца шпионажа», единственными агентами, оставшимися там, были дилетанты из Социал-демократической партии Германии. В том же году умер Раузенбергер, его главный артиллерийский конструктор, и Густав пригласил одаренного тридцатилетнего профессора Эдуарда Одремона. Это было время, когда изгнанники возвращались домой. Но сотрудники «Бофорса» и конструкторское бюро судостроения должны были оставаться на своих местах; Крупп пока еще не мог лезть на рожон.

Тем не менее он был преисполнен решимости начать «массовый выпуск продукции, как только будет дана команда». Соответственно, он велел людям на Потсдамплац, 4 свернуть те проекты, которые более не требовали контроля со стороны инспекции по оружию, и, выдержав для проформы паузу, выехать на поезде в Рур. По его словам, «когда в конце 1927 года эти задачи были выполнены, фирма «Кох и Кинцле (Е)» была распущена и ее люди возвратились в Эссен, где к тому времени началась реконструкция отдела разработки артиллерийских орудий».

Теперь фирма вступила в период так называемой «черной продукции». Ускорились работы над самоходными орудиями, танками, резервуарами сжатого воздуха для торпед, корабельными винтами, перископами, коленчатыми валами для авиамоторов, броней, приборами дистанционного управления судовой артиллерией и над ракетами примитивной конструкции. В 1918 году Раузенбергер занимался скорострельным 88-мм морским орудием. Оно было переделано в зенитное и, по мнению конструкторов, могло быть приспособлено и для танков. В более поздней записке Круппа, написанной во время Второй мировой войны, указывалось, что «наиболее важные из орудий, которые использовались в 1939–1941 годах, были уже полностью разработаны в 1933 году». Некоторые проекты были завершены гораздо раньше. «За исключением гидравлического аварийного выключателя, основные принципы вооружения и конструкции танковых башен были разработаны уже в 1926 году». И в 1928 году завод Грузона начал в ограниченном количестве делать танки.

Весной 1931 года Тило фон Вильмовски, этот неугомонный любитель клубов, был в Париже на встрече одной из тех сомнительных организаций, которые процветали в 1920-е годы, проповедуя всемирную гармонию и избегая практических шагов к ней. Во время прощального банкета один француз объявил, что он категорически против предложения Веймарской республики о заключении таможенного союза с Австрией. Барон спросил, почему. Тот вскричал: «Еще сорок дивизий для Германии?» Тило живо откликнулся: «Да, уж лучше один Генеральный штаб!» Француз вытаращился на него через стол. «Я думаю, – заметил позднее Тило, посмеиваясь, – что он решил, что я был пьян».

Барон был трезв, его замечание – по сути вопроса; мысли немцев снова направились в эту сторону. Как член правления концерна Тило знал, что Меппен, перепрофилированный в фермерское хозяйство в 1919 году, вновь стал полигоном и секретные пробные стрельбы стали там проводиться для военно-морских офицеров в 1929 году. Второе стрельбище было построено в Эссене, восточнее шахты «Хелен Амали»; в июне 1931 года оба полигона служили демонстрации нового оружия для армии. Массовые стрельбы по металлическим мишеням проводились в январе 1932 года и возобновились следующей весной. Теперь с каждым месяцем в цехах все строже становились меры безопасности, закупалось новое оборудование, появлялись новые образцы вооружений. Презрительное отношение Берлина к Версальскому диктату становилось все более откровенным. Вольно интерпретируя версальцев, Герман Мюллер-Франкен – глава коалиционного кабинета 1928–1930 годов – доказывал, что из Германии хотят сделать «карманный крейсер». Он проигнорировал лозунг СПГ: «Пища для детей или тяжелые крейсеры?» и убедил рейхстаг ассигновать 80 миллионов на корабли. Крупп спешно отозвал группу инженеров и переместил их в Киль, где соседи восхищались, что дети говорят по-голландски.

Густав приобрел гигантский 15 000-тонный пресс, пригодный лишь для изготовления огромной пушки, ликовал по поводу того, что «Борбек» теперь готов выпустить танков на целую дивизию, и поднял настроение своего совета маленькими замечаниями о военной ценности инструментальной стали «видиа». «Использование резцов из нее сокращает время производственного процесса до невиданной доселе степени. К примеру, во время войны 1914–1918 годов на обточку какой-нибудь гранаты на высокой скорости стальным резцом требовалось приблизительно 220 минут; введение в практику «видиа» позволяет создавать автоматические станки, которые выполняют такую работу примерно за 12 минут. Следовательно, современное производство гранат без «видиа» немыслимо». То, что говорил Талейран о Бурбонах, приложимо к Круппу: он ничему не научился и ничего не забыл. В «Целях германской политики», экстраординарной статье, написанной на английском языке для ноябрьского за 1932 год выпуска журнала «Ревью оф ревьюз», Крупп протестовал против того, что с немцами обходятся как со второразрядными гражданами мира: «…их лишают права на национальную оборону, которым пользуются все остальные народы. Поэтому целью каждого немецкого правительства должно стать не увеличение вооружений, но равенство в вооружении. Мы в Германии вовсе не заинтересованы в росте вооружения во всем мире…

Во всех странах живет легенда, будто военная промышленность желает общего увеличения вооружения и направлена на это… Как промышленник, я придерживаюсь мнения, что нашей общей целью должно быть международное разоружение».

Чтение этих строк навевает тоску. Вполне вероятно, что истинное зло от Версаля заключалось не в самом договоре, как таковом, и не в диктате – соглашение самой Германии, заключенное с Советской Россией в Брест-Литовске, было гораздо жестче, – а скорее в превращении германского руководства в клику завзятых лжецов. Пока Крупп запечатлевал на бумаге свои благолепные слова, один из его помощников с гордостью составлял список всех подарков, приготовленных его шефом новому могучему рейху: 37-мм орудия для броневиков; 50-мм орудия для броневиков; 75-мм тяжелые противотанковые пушки, танковые башни ZW-38, 210-мм мортиры… В документе отмечалось, что все это стало возможным только потому, что «фирма, действуя по собственной инициативе и веря в возрождение Германии, с 1918 года сохранила за собственный счет своих служащих, накопленный практический опыт и заводы для изготовления военных материалов». И действительно, через месяц после красноречивого заявления Густава о праве Германии на оборону он получил новогоднее послание от некоего полковника Цвенгауэра, главы одного из отделов Инспекции оружия и военного снаряжения, – послание, которое дает определенное представление о прочности уз, связывавших Круппа и военные учреждения Веймарской республики. Полковник писал: «В департаменте знают, что благодаря Вашему активному сотрудничеству и ценным советам в развитии нашего вооружения в 1932 году достигнут значительный прогресс, имеющий огромное значение для планов полного перевооружения».

В этом приветственном послании не чувствуется миролюбия и проявления доброй воли по отношению к людям, но год был неблагополучный. Весь мир погряз в болоте экономической депрессии. «После долгих лет потерь, – писал Хокс, – финансовый 1931/ 32 год был отмечен потерей 30 миллионов, из которых лишь 16 миллионов указаны в годовом отчете». Безработные были наняты для расширения русла реки Рур, что улучшило бы вид с задней стороны виллы «Хюгель», но вид со стороны города был гнетущий. Из 40 тысяч крупповцев в Эссене лишь 18 тысяч были заняты на производстве, да и они работали всего три дня в неделю. С наступлением зимы перспективы стали столь мрачными, что для экономии топлива Густав и Берта перебрались в 60-комнатный маленький дом, оставляя большую часть огромного владения без тепла.

Альфрид как-то сказал своему клерку: «Мой отец не проявлял активного интереса к экономической политике». Когда допускают, что каждый значительный политический вопрос имеет экономические корни, это соответствует действительности. Конечно же Густав не собирался встать на путь делячества и коррупции. Тем не менее он, так же как до него Альфред и Фриц, был глубоко вовлечен в дела государства. В «Целях германской политики» он заявлял: «Сентябрьский роспуск рейхстага показал, что политические партии самоустранились от всякой активной деятельности по повышению благосостояния народа и нации в целом, проявили себя неспособными к формированию и поддержке правительства, которое энергично и решительно практическими делами заменило бы теоретические рассуждения о возможности позитивных перемен». Он добавил, что, поскольку «внутриполитическая ситуация не может более контролироваться политическими партиями», президенту фон Гинденбургу следует назвать «правительство, пользующееся его доверием… которое примет удар на себя». Круппу требовался человек, крепко сидящий в седле. Но который? В стране их было много. Приподнимаясь на стременах, они обменивались злобными взглядами. До недавнего времени Густав щедро жертвовал средства в кассу Немецкой национальной народной партии Альфреда Гугенберга, которого последний раз общественность Эссена видела в костюме слуги на столетнем юбилее фирмы. Гугенберг верил в возрождение кайзеровской Германии, и еще недавно казалось, что он может стать новым национальным лидером. Однако во время кризиса его популярность резко сошла на нет. Теперь он заигрывал с более влиятельной нацистской партией, завоевавшей симпатии многих молодых идеалистов, к числу которых принадлежал и Альфрид.

Как крупнейший промышленник Германии, Крупп не мог откладывать решения надолго. Его жена считала вождя этой партии разнузданным хулиганом и сохранила о нем это мнение и впоследствии. Берта не желала называть его по имени и пренебрежительно именовала «неким господином». Однако Густав должен был признать, что «известный господин» далеко ушел со времени своего шумного посещения главного управления фирмы накануне периода депрессии. На воротах главного входа его тогда встретила огромная вывеска: «ПРОСИМ ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕДОРАЗУМЕНИЯ НЕ ПОДАВАТЬ НИКАКИХ ПРОШЕНИЙ ДЛЯ ПОСЕЩЕНИЯ ЦЕХОВ, ПОСКОЛЬКУ ТАКИЕ ПРОШЕНИЯ НЕ МОГУТ БЫТЬ УДОВЛЕТВОРЕНЫ НИ ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯХ».

Посетитель пожелал осмотреть «Гусштальфабрик», и, как ни смешно, его не допустили, потому что он был темной личностью и не внушал доверия. Крупп опасался, как бы он не увидел работы по перевооружению и не донес кому следует; чтобы предотвратить это. непрошеного гостя повели осматривать выставку, посвященную истории фирмы. Но даже там он не удержался от театрального эффекта. Отлично понимая политическую ценность любого общения с Круппом, он размашисто расписался в книге для посетителей и подчеркнул свою подпись, словно знал, что вскоре судьба Круппа окажется неразрывно связанной с его собственной. Это имя сохранилось в книге для посетителей, пересекая страницу зазубренной роковой строчкой: «Адольф Гитлер».

* * *

Расположим события в общем контексте. Неудачная попытка Гитлера проникнуть за высокие стены и через охраняемые ворота в немецкую оружейную кузницу была предпринята за год до парижского банкета Тило, когда Грузонский завод уже четвертый год выпускал танки, а Крупп регулярно демонстрировал новое оружие в Меппене, и когда партия национал-социализма, имевшая всего лишь 12 мест в рейхстаге, считалась одиозной и раскольнической. На выборах в рейхстаг 14 сентября 1930 года положение изменилось. Нацисты вырвались вперед, получив 107 мест и уступив только социал-демократам. Теперь к ним приходилось относиться серьезно. Они пользовались широкой поддержкой разных слоев населения, и им была обеспечена верность каждого хулигана-антикоммуниста в стране. Во время весенних избирательных кампаний 1932 года, когда Гитлер препринял неудачную попытку сменить Гинденбурга на посту президента, его штурмовики громили витрины магазинов, принадлежащих евреям, избивали на улицах социал-демократов и коммунистов. И это при том, что им запрещалось устраивать сборища. Когда старый фельдмаршал снял в июне запрет на действия «коричневых рубашек», в Берлине и Бранденбурге начались такие беспорядки, что там пришлось вводить военное положение. В последующие месяцы новые выборы в рейхстаг дали нацистам 230 депутатских мест – недостаточно для большинства, но больше, чем любой другой партии. Между Гитлером и креслом канцлера стояло теперь только его собственное упрямство. Он отказывался принять пост с ограниченными полномочиями, отказывался вступить в коалицию, отказывался стать вице-канцлером. И вот слабое и потерявшее доверие правительство ковыляло вслепую, в то время как народ все шел и шел на избирательные участки, не в состоянии разрешить вопрос.

Круппа все это очень сбивало с толку. Почтение к главам государства въелось в его душу так глубоко, что он продолжал слать верноподданнические письма экс-кайзеру в голландскую деревню, в Дорн, где тот жил. Даже соглашаясь со своими собратьями промышленниками, что Веймарская республика – только временный режим, он негодующе покинул совещание, когда один из них назвал бывшего президента Эберта «шорником». Густав жаждал подчиняться. Он просил только об одном: чтобы ему дали твердое руководство. А в отсутствие такого руководства, тоскуя по возвращению к порядку, он сделал вывод, что должны наступить «большие перемены». Его положение и имя, которое он носил, означали, что без его активной поддержки любой новый руководитель столкнется со многими, почти непреодолимыми трудностями. Сознавая свою ответственность, Густав все еще продолжал отмеривать, когда другие уже отрезали. Еще в 1925 году Карл Дуйсберг из АО «Фарбен индустри» взывал к «сильному человеку», в котором «мы, немцы, всегда нуждаемся»; теперь Дуйсберг отыскал такого человека и был от него без ума. Подобным же образом крупнейший промышленник Фриц Тиссен вступил в нацистскую партию в декабре 1931 года и внес в ее фонд 100 миллионов марок, и даже Зект, воспитанный в традициях полного отделения армии от государства, рекомендовал своей сестре голосовать за Гитлера: «Молодежь права. Я слишком стар».

Сдержанность Круппа отчасти объяснялась снобизмом. Как и Берта, он видел в Гитлере выскочку. Они оба, вероятно, отнеслись бы к бывшему ефрейтору с большей симпатией, если бы он был бывшим офицером и звался бы Адольф фон Гитлер. Кроме того, необузданность никогда не внушала Густаву доверия. По его мнению, главе государства приличествовали величавость, корректность, рассудительность. Идол же нацистов не обладал ни одним из этих качеств. Иногда он даже как будто нарочно оскорблял бизнесменов, разрешал Йозефу Геббельсу поносить Имперский союз германской промышленности «как либеральную, зараженную еврейством, капиталистическую и реакционную» организацию и даже внес в программу нацистов под номером двенадцатым следующий пункт: «Мы требуем полной конфискации всех военных прибылей». Правда, эту дощечку своей платформы он вскоре втихомолку отбросил, а Гугенберг заверил Круппа, что, если им удастся протащить Гитлера в правительство, «Папен и я с ним сладим». Тем не менее, Крупп продолжал медлить, распределяя свои взносы на избирательные кампании между всеми правыми партиями, включая и национал-социалистскую, но никак ее не выделяя.