Текст книги "Черный принц"

Что касается отношений Англии и Кастилии, то их возродила только свадьба Джона Гонтского, герцога Ланкастерского, и дочери Педро Жестокого Констанцы, состоявшаяся в 1371 году. Благодаря этому браку Гонт получил право претендовать на корону Кастилии, хотя реализовать его так и не сумел.

Глава третья
Оборона Аквитании

Пока принц отважно сражался в Кастилии, король Франции вынашивал планы по завоеванию Аквитании – или, по крайней мере, нанесению ей максимально возможного территориального ущерба. Поначалу эти планы были достаточно химеричными. Например, всерьез обсуждался союз с Педро IV Арагонским для захвата Наварры и передачи ее территории Арагону. За это Педро IV, в свою очередь, должен был затем помочь разгромить Аквитанию. Несмотря на явный утопизм этого и подобных ему сценариев, они отражали самую суть политики Шарля V: договор, заключенный в Бретиньи, король Франции выполнять не желал и только ждал удобного случая для возобновления военных действий против Англии.

Эдуард Вудстокский давно знал от своих шпионов примерные сроки разрыва договора – сразу же после освобождения последних заложников-французов и возвращения их во Францию. Но в августе 1367 года в Эг-Морте было заключено уже куда более реальное соглашение между Энрике Трастамарским и младшим братом французского короля Луи, герцогом Анжуйским. Согласно ему, Энрике должен был участвовать в военных действиях против англичан, как только вернет себе кастильский трон. Начало кампании было назначено на совершенно конкретную дату – а именно, на март 1368 года.

Вроде бы стандартный международный договор при ближайшем рассмотрении оказывался очень необычным. В отличие от множества других документов того же рода, он содержал откровенно недипломатичные и крайне эмоциональные выпады в адрес английской королевской семьи, и принца Уэльского в частности:

«Некоторые же из принцев, подобно новым Нимродам, угнетатели людей – а именно, Эдуард, нынешний король Англии, и Эдуард, принц Уэльский, Джон, герцог Ланкастерский и Леонский, сыновья короля Англии, а также Шарль, нынешний король Наварры, следуют по стопам падших ангелов в своей самонадеянной гордости и необузданной дерзости. Они вторглись в королевства Франция и Кастилия, развязали ужасную и непрекращающуюся войну в этих землях, опустошая церкви, святилища и другие святые места в упомянутых королевствах, но особенно в королевстве Франция. Подобно детям сатаны, со своими пособниками они оскверняли, уродовали, опустошали, расхищали [эти страны], уничтожая мужчин и женщин, невинных грудных детей, не щадя дряхлых стариков, девиц и девочек, непорочных монахинь, насилуя замужних и вдов, развращая и совращая, причиняя и учиняя безнаказанно сверх того мучения, беды, голод, жажду, бросая в тюрьмы, связывая и пытая очень многих, а также совершая некоторые другие вещи – бесконечное множество их, – неслыханные, невероятные, которые невозможно описать…»[277]277
  Delachenal R. Historie de Charles V. Tome III. Paris, 1916. P. 557–558.


[Закрыть]

Несмотря на грозный тон договора, открытого военного противостояния с непобедимым английским военачальником Шарль V опасался. Он предпочитал действовать более тонко и коварно, исподволь завоевывая лояльность гасконских сеньоров. Шарль использовал все более углублявшиеся разногласия между ними и Эдуардом Вудстокским. Проблемы у правителя Аквитании начались сразу после окончания Кастильской экспедиции из-за жадности гасконцев, которые приняли в ней участие вовсе не из каких-то высоких политических или моральных соображений. Нет, их вела вперед вульгарная алчность, соблазняли обещания богатого вознаграждения. Но поход оказался далеко не таким прибыльным, как они рассчитывали. Эдуард не имел возможности заплатить обещанные суммы сразу, единовременно, а гасконские сеньоры не желали давать ему отсрочку.

К сожалению, среди тех, с кем он рассорился, оказалось трое весьма влиятельных местных магнатов. Это произошло буквально через несколько месяцев после возвращения армии из-за Пиренеев. Традиционно считается, что причиной разрыва стало введение новой подымной подати, однако есть веские причины считать, что налог послужил лишь предлогом для их перехода к открытому неповиновению. Первым из этой троицы стал Жан, граф д’Арманьяк, де Фезансак и де Родез. Тот самый, что в свое время был назначен французским наместником Лангедока, сражался против принца в кампании 1355 года, а после договора в Бретиньи вынужденно стал его вассалом, но крайне несговорчивым. Он отказался разрешить сбор в Руэрге подымной подати в 1364 и 1365 годах, так и не передал формально свои владения под английский сюзеренитет. Хотя д’Арманьяк участвовал в Кастильском походе на стороне англичан и был включен в состав совета принца, это казалось ему слишком малым возмещением за утрату главенствующей роли, которую он играл в регионе, будучи под рукой французского короля. К тому же в кругу друзей Эдуарда Вудстокского он остался чужаком, они так и не приняли его как равного. Принц Уэльский и Аквитанский утверждал, что д’Арманьяк должен возместить ему сумму в 40 тысяч крон, уплаченную в качестве выкупа Гастону Фебу. Граф в свою очередь требовал от принца 200 тысяч крон за службу в Испании, упирая на то, что лишь ему одному не было выплачено вознаграждение, хотя остальные сеньоры его получили в полном объеме.

Вторым оказался Арно-Аманье, сир д’Альбре. Его дед сражался сначала за Эдуарда I, потом против Эдуарда II, а отец три года воевал против Эдуарда III и двадцать лет за него. Арно-Аманье поставлял войска Шарлю V Французскому, но первым принес оммаж Эдуарду Вудстокскому как принцу Аквитанскому в 1363 году. Так же, как и д’Арманьяк, он был отодвинут в тень старыми сподвижниками принца Чандосом, Фелтоном и Стаффордом и потерял значительную часть своего политического влияния. Однако оно оставалось немалым: роду д’Альбре принадлежали обширные домены в Ландах и низовьях реки Дордонь близ Бордо. Его родичи владели большей частью юго-западных земель Лангедока. Сир д’Альбре требовал не вознаграждения за Кастильскую кампанию, а погашения долга по ежегодному пенсиону в тысячу фунтов, полагавшемуся сеньорам д’Альбре с 1350 года и не выплачивавшемуся в течение десяти последних лет. При поиске причин, толкнувших его на измену, не стоит также скидывать со счетов и тот факт, что Арно-Аманье приходился племянником Жану д’Арманьяку.

Третьим в когорту могущественных противников Эдуарда Вудстокского вступил Аршамбо V Старый, граф де Перигор, но здесь финансовые мотивы не играли заметной роли, о чем речь пойдет чуть ниже.

* * *

Эдуард Вудстокский не желал обострять отношения с влиятельными вассалами, но его финансовое положение после Кастильской экспедиции было бедственным. Принц не имел в своем распоряжении ни государственных финансов, ни королевской сокровищницы, как Эдуард III или тот же Шарль V. Все, чем он располагал – это доходами от собственных владений в Англии и Гаскони. Однако их едва-едва хватало, чтобы сводить концы с концами в мирные времена. По итогам кампании принц получил в общей сложности 52 447 фунтов, включая сюда деньги, вырученные от продажи драгоценностей Педро Жестокого, а также выкупы – 4395 фунтов от графа де Дения, 1458 фунтов от дю Геклена и 1152 фунта от маршала д’Одреема. Это составило примерно пятую часть от общей суммы в 1700 тысяч флоринов, которая настоятельно требовалась для покрытия затрат на кампанию и выплату жалования войскам. Ему также нужно было оплачивать содержание своего роскошного двора, что требовало никак не менее 30 тысяч фунтов ежегодно.

Постепенно Эдуарду Вудстокскому удавалось разбираться со своими финансовыми обязательствами и изыскивать средства для пополнения казны. Сначала он добился от горожан княжества помощи в размере 14 764 фунтов. Затем в январе 1368 года в Сен-Эмильоне собрались Штаты Гаскони. Им предстояло одобрить закон, разработанный канцлером Аквитании Джоном Херуэллом, епископом Батским и Уэллзским, о подымной подати на срок в пять лет в размере 10 су ежегодно. Общая сумма сборов за этот период должна была составить 27 тысяч фунтов. Предложение подразумевало более низкую ставку годового налога, чем ранее, но сам налог из временного превращался в постоянный. Представители трех сословий княжества – духовенства, дворянства и горожан – одобрили введение подати, но некоторые сеньоры своего согласия не дали. Самым ярым противником налога вновь оказался граф д’Арманьяк. Удивительно, но с вечным мятежником на этот раз оказался солидарен и друг принца сэр Джон Чандос.

Согласие, вырванное у Штатов, дорого обошлось Эдуарду Вудстокскому. Ему пришлось утвердить Хартию о правах, которая стала ответом на главные жалобы его гасконских подданных. Больше всего их возмущала чрезмерная активность центральной власти. Слуги принца достаточно жестко пытались навести порядок в тех землях, которые издревле не терпели над собой власти закона и ревниво оберегали местные привилегии. Новая хартия запрещала администрации принца вмешиваться в компетенцию областей, которые пользовались правом «высшего суда» – то есть сами выносили приговоры практически по любым делам. Уполномоченные Эдуарда не могли даже проживать на таких территориях. Приостанавливалось действие охранных грамот, выданных принцем, поскольку они также расценивались как вмешательство в местные дела.

И наиболее важный пункт – подымная подать, как и любые другие налоги, не могла в будущем взиматься в этих областях без согласия тех, кто творил там «высший суд»[278]278
  Archives Municipales de Bordeaux. Vol I / Publié avec H. Barckhausen. Bordeaux, 1867. Р. 172–177.


[Закрыть]. Другими словами, отныне решающий голос при обсуждении вопросов налогообложения принадлежал крупным сеньорам, поскольку у большинства мелких дворян и городов права высшего суда, естественно, не было. То, что принц вынужденно даровал Аквитании подобную хартию, в значительной степени подрывало его прежние усилия по установлению твердой центральной власти. Несомненно, английское право того времени было достаточно запутанным, а в судебной системе имелись серьезные изъяны. Но, по крайней мере, англичане были убеждены в том, что закон в идеале равен для всех, и отклонения от этого правила порождены злоупотреблениями власть имущих.

Аквитанцы были воспитаны в совершенно иной парадигме, и когда с ними пытались обращаться так же, как с англичанами, давно привыкшими к сильной королевской руке, возникали серьезнейшие проблемы. Например, Аршамбо, граф де Перигор, в начале 1368 года во главе небольшой армии отправился наказывать за какой-то проступок своего вассала сира де Мюсидана. К удивлению графа, он был арестован сенешалем Эдуарда Вудстокского и заключен в тюрьму за нарушение королевского мира. Перигор воспринял это как страшное унижение, а принц нажил себе еще одного могущественного врага помимо д’Арманьяка и д’Альбре.

Местные феодалы всеми силами противились введению работоспособной правовой системы в Аквитании, не брезгуя никакими методами. Они засыпали Вестминстер апелляциями на решения Эдуарда Вудстокского, а принц регулярно получал из Англии депеши от недоумевающего короля: «Люди нашей сеньории Аквитания своими ссорами и вечными жалобами постоянно надоедают нашему совету, протестуя против обид и ущерба, идущих от ваших сенешалей, или их помощников, или других лордов, вам подчиненных. Они говорят, что их угнетают вопреки справедливости, правам и обычаям их земли…»[279]279
  Barber R. Edward Prince of Wales and Aquitaine. Woodbridge, 1996. P. 211–212.


[Закрыть]

Далее в послании говорилось о том, что принц и его должностные лица должны приостановить исполнение судебных решений по оспариваемым делам на время рассмотрения жалоб. Однако же, в таком случае большинство их них можно было просто отменить – как правило, дела и сами по себе были достаточно сложными, и участники процессов прилагали все силы, чтобы запутать их еще больше. Разбирательства сопровождались незаконным изъятием имущества, применением силы и изощренными юридическими маневрами. Так некий Луи де Моваль захватил замок Жюйак в Лимузене. Когда судьи решили дело не в его пользу, он настрочил кляузу в Вестминстер с требованием пересмотреть дело. Принц пошел ему навстречу и назначил повторное слушание, хотя было ясно, что де Моваль не прав. Воспользовавшись случаем, смутьян устроил из процесса настоящий хаос – в частности, потребовал, чтобы его представлял адвокат, до этого выступавший за противную сторону.

Второй проблемой, вызывавшей крайнее недовольство аквитанских сеньоров, было засилье англичан в местной администрации. Учитывая неприятие Эдуардом Вудстокским тех принципов, которыми руководствовались в правовых и управленческих вопросах его аквитанские подданные, он действовал совершенно естественно. Сложно осуждать принца за назначение на ключевые должности доверенных советников и старых соратников. От них он мог ожидать прогнозируемого исполнения своих приказов и поддержания того порядка, который был ему близок. Поэтому большинство сенешалей были англичанами, как Уильям Фелтон в Пуату или Ричард Тотшем в Ангумуа.

При этом Эдуард Вудстокский оценивал своих помощников не только и не столько по национальному признаку. Если он доверял, к примеру, местному сеньору, то без особых колебаний назначал такого человека на ответственный пост. Так, сенешалем Сентонжа был пуатевинец Гишар д’Англь, президентом суда той же провинции являлся Гийом де Сери, совмещавший эту должность с губернаторством в Беноне, а королевскими прокурорами Сентонжа принц поставить Рено Бушара и Гийома Булара, который одновременно был мэром Ла-Рошели. Несколькими превотствами управлял Пьер де Верни.

* * *

Вынужденно жесткая фискальная политика не могла принести Эдуарду Вудстокскому любви подданных, она была наиболее заметным и раздражающим фактором. Однако принц не только черпал из изрядно обмелевшего источника, но и делал все возможное, чтобы его наполнить – но эту сторону деятельности правителя могло оценить гораздо меньше людей.

В 1368 году королевский совет в Лондоне взялся за упорядочение торговли вином, для чего принял статут о запрете английским купцам вести дела в Бордо, а аквитанским – в Англии. Эдуард Вудстокский приложил немало сил для отмены этого бессмысленного статута, поскольку ему было ясно, что непродуманные меры вместо оживления торговли вином грозят ее полностью разрушить.

Принц много сделал для улучшения судоходства – например, по его приказу был построен маяк на рифе Кордуан в эстуарии рек Гаронна и Дордонь, носящем имя Жиронда. На верху 15-метровой башни находилась площадка, где горел костер. За тем, чтобы путеводный огонь не потухал, следил живший там же, на рифе отшельник. До нашего времени этот маяк не сохранился, поскольку пришел в негодность во второй половине XVI века. Кроме того, Эдуард распорядился вычистить русло реки Лот – правого притока Гаронны, чтобы туда могли заходить крупные суда.

Те, кто был в состоянии оценить труды принца на благо Аквитании, относились к нему с явной симпатией – будь они англичане или гасконцы. Уолтер из Питерборо, автор поэмы о Кастильской экспедиции, мимоходом упомянул в своей работе между прочим, что написал также стихотворное произведение, озаглавленное «Theotecon» («Гимн деве Марии»):

 
Принцу посвятил я гимн хвалебный Теотекон,
О сражении при Пуатье в нем пелось[280]280
  Political Poems and Songs Relating to English History / Ed. by T. Wright. Vol. I. L., 1859. P. 97.


[Закрыть].
 

Клирик и хронист Эмерик де Пейрак, аббат древнего монастыря Сен-Пьер-де-Муассак, оставил нам подробнейшее описание занятной истории, случившейся, вероятно, в 1368 году. Она не только показала, что Эдуард Вудстокский пользовался заслуженным уважением у весьма достойных и влиятельных людей, но и особо подчеркнула его скромность – качество, присущее истинно великим государственным деятелям:

«Во времена упомянутого Урбана V герцогством Аквитанским спокойно, твердо и мирно правил Эдуард, принц Аквитанский. И держал он торжественный совет в Перигё, на котором присутствовали 22 епископа из указанного герцогства. И была там произнесена проповедь Остенсом епископом Сарласким – великим и знаменитым богословом, рассудительным в делах светских и духовных, богато одаренным мирскими благами. Сей епископ в своей проповеди сравнивал по некоторым поступкам упомянутого принца с Сыном Божьим. На этом основании завистливые люди, желающие навредить его репутации, передали сии речи римской курии без разумных на то причин (если не считать, что они хотели его опорочить), исказив смысл его слов, которые были вполне уместны, если их правильно понимать. Поскольку ожидаемый удар менее страшен, то, желая противостоять этим злонамеренным словам и ложным предположениям, епископ отправился к папскому двору. И поскольку он прибыл туда лично, никто не выступил против него ни публично, ни тайно»[281]281
  Baluze E. Vitae Paparum Avenionensium. Tome I. Paris, 1914. P. 411.


[Закрыть].

Вместо напряженной борьбы с интриганами епископ спокойно отобедал с папой, а хронист продолжил свое повествование рассказом уже о своем личном разговоре с епископом Сарласким, который произошел некоторое время спустя:

«Сеньор епископ поведал мне все это, когда я был монахом в церкви приорства Танерио. И он добавил, что принц отнюдь не был признателен ему за то, что он высказал похвалу ему в лицо – по крайней мере, так сказал епископу один из его друзей. В приватной беседе этот друг якобы спросил у принца: “Что вы думаете о сегодняшней проповеди епископа?” И тот ответил, что епископ проявил себя, несомненно, весьма красноречивым и мудрым, и очень проницательным. Но епископ, должно быть, пошутил, поскольку никого не должно оценивать таким образом в лицо – и менее всего великого принца, который может быть внезапно унижен ударом злой судьбы так, что его прежние великие дела будут забыты, превращены в ничто и совершенно посрамлены. Так сказал мне епископ, восхваляя мудрость упомянутого принца Эдуарда»[282]282
  Baluze E. Vitae Paparum Avenionensium. Tome I. Paris, 1914. P. 412.


[Закрыть].

Вся эта история очень похожа на правдивое изложение реальных событий. Ведь Остенс де Сен-Коломб, епископ Сарлаский, был одним из проанглийски настроенных французских прелатов, и даже входил в 1363 году в состав английского посольства к папе. А пессимистичная отповедь принца могла быть вызвана не только его очевидной набожностью и неприятием сравнения с Сыном Божьим, в определенном смысле кощунственного. К тому времени поразившая Эдуарда Вудстокского в Испании болезнь усилилась, и он большую часть времени был прикован к постели.

Принц чувствовал себя очень плохо и собирался вернуться в Англию зимой 1368 года. Однако обострявшееся противостояние Аквитании и Франции помешало ему осуществить эти планы, и принц задержался в Ангулеме намного дольше, чем предполагал.

* * *

К маю 1368 года обстановка накалилась до опасного предела. Жан, граф д’Арманьяк, который все еще состоял – как это ни парадоксально – членом совета принца, в очередной раз отказался дать согласие на сбор подымной подати в своих землях. Он обнаглел настолько, что прислал к Эдуарду Вудстокскому в Ангулем сеньора де Барбазана и сира де Жолана с уведомлением, что его подданные всегда были свободны от подобных повинностей, и таковыми останутся в будущем.

Поначалу принц счел, что это всего-навсего локальный бунт в Руэрге, благо граф не впервые позволял себе подобные демарши. К концу весны самочувствие правителя Аквитании улучшилось настолько, что он смог позволить себе небольшое путешествие. Эдуард отправился 23 мая в приорство Бутвиль, расположенное в 30 километрах к западу от его временной резиденции. Он нашел монастырь в довольно запущенном состоянии и с обычной своей щедростью сделал значительное пожертвование на его восстановление.

Вернувшись в Ангулем, принц приказал сеньору де Севераку взять военный отряд и силой получить с владений д’Арманьяка подымную подать. Мятежный граф поспешил обратиться к королю Эдуарду III с жалобой, в которой он заявлял, что возмущенный отказом принц-де поклялся разорить и опустошить его земли, если проживающие на них люди не заплатят требуемый налог. Ответа из Вестминстера д’Арманьяк так и не дождался. Но он не успокоился и в начале лета подал петицию по вопросу подымной подати в Парижский парламент. Почти наверняка этот шаг граф предварительно обсудил с Шарлем V, когда ездил в Париж на свадьбу своего племянника Арно-Аманье д’Альбре и Маргериты де Бурбон, двоюродной тетки французского короля.

Какое отношение имел судебный орган Французского королевства, каковым в то время являлся парламент, к аквитанским делам? Самое непосредственное. Договор в Бретиньи так и не вступил в силу. Некоторые земли все еще не были переданы Англии – в частности, спорной территорией оставался Бельвиль в Пуату. Выкуп за Жана II был выплачен лишь частично. Естественно, король Эдуард III не спешил с отречением от своих претензий на корону Франции. Аналогично поступил и Шарль V, который не отказался от власти над Аквитанией. В результате, действующим сюзереном Аквитании по-прежнему формально оставался французский король.

Итак, 30 июня жалоба д’Арманьяка была официально получена королем Франции, и ей был дан ход. Это означало, что Шарль V окончательно решил не считаться с договором. Но перед тем, как публично объявить о денонсации соглашения, он хотел быть уверенным, что получит поддержку крупных магнатов, владения которых находились в Аквитании. Шарль уже заключил союз с д’Арманьяком, обязав того не вести сепаратных переговоров с Эдуардом III и принцем Уэльским и посулив дополнительные земли в Гаскони. Граф также обязался поддержать французов в войне с Англией.

Французский король переманил на свою сторону Арно-Аманье д’Альбре и Аршамбо, графа де Перигора, которые считали, что принц их обидел. Им были назначены пенсионы в размере 98 тысяч и 58 тысяч франков соответственно. Кроме того, Шарль V пообещал возместить д’Альбре задолженность, не признаваемую принцем – и Арно-Аманье, действительно, получил 10 тысяч франков в августе, затем такую же сумму в ноябре. Но пока эти два сеньора яростно выторговывали себе наиболее выгодные условия – у англичан и французов, кто больше даст – время было упущено, и эффект оказался немного смазанным. Скоординированного общего выступления против принца не получилось: д’Альбре подал свою апелляцию только в сентябре, а граф де Перигор вообще в 1369 году. Тем временем эмиссары французского короля продолжали трудиться не покладая рук, чтобы восстановить против власти англичан как можно больше влиятельных людей на юго-западе страны. Сам Шарль V и его брат Луи д’Анжу писали письма магистратам крупных городов, видным сеньорам, обещая богатые дары, а также защиту от возможной мести принца Уэльского.

Поначалу Эдуард Вудстокский не подозревал об истинных масштабах заговора. Но чем дальше, тем яснее становилось, что каша в Аквитании заваривается серьезная, и дело тут совсем не в протесте конкретного сеньора против конкретного налога. (Впрочем, на ассамблее гасконских Штатов в Сенте вопрос о подымной подати на всякий случай не поднимался). Французы, ошеломленные разгромом при Пуатье, на некоторое время потеряли вкус к открытым военным действиям, но под прикрытием мирного договора в Бретиньи постепенно приходили в себя. Принц чувствовал – урок, данный врагу, уже порядком подзабыт, и настала пора его повторить. Однако возможностей для этого у него явно не хватало.

В августе Эдуард Вудстокский начал собирать войска. Он послал письма своим слугам в Чешире и Северном Уэльсе с приказами приступить к набору солдат. Кроме чиновников принца в Англии ему помогали его брат Эдмунд Лэнглийский, граф Кембриджский, и Джон де Хестингс граф Пемброкский. В середине сентября 1368 года они наняли 22 корабля для перевозки 1200 латников и лучников, которых следовало немедленно переправить в Аквитанию.

* * *

Нервозность, охватившая Аквитанию, передалась в Англию. Чтобы выяснить, что же, в конце концов, происходит на континенте, из Лондона в Париж было отправлено посольство во главе с Джоном, лордом Невиллом Рэбийским, и бывшим коннетаблем Бордо Джоном Стретли. Однако единственным результатом этой поездки стало некоторое охлаждение отношений между Эдуардом III и его старшим сыном. Велеречивому сеньору д’Альбре удалось заморочить голову некоторым членам посольства и склонить их на свою сторону. Вернувшись в Англию, они представили королю ситуацию во Франции не совсем в выгодном для принца свете. Эдуард III потребовал от сына объяснений.

Эдуард Вудстокский получил королевское послание, находясь не в самой лучшей форме. В начале ноября его сразил новый приступ болезни, и он слег в постель с «великой меланхолией и болезнью сердца»[283]283
  Anglo-Norman Letters and Petitions From all Souls Ms. 182. / Ed. by M.D. Legge. Oxford, 1941. P. 200.


[Закрыть]. Ему трудно было заниматься государственными делами, поэтому пришлось срочно отзывать из Нормандии сэра Джона Чандоса – одного их самых квалифицированных администраторов и военачальников в окружении принца. В довершение ко всему, от принца дошли известия, что Луи д’Анжу председательствовал на Штатах Лангедока в Тулузе и, запугав делегатов угрозой со стороны врагов Франции, выбил из них значительные субсидии на войну.

Естественно, в таких обстоятельствах принц, всегда испытывавший крайнюю неприязнь к дипломатическим интригам, крайне болезненно отреагировал на письмо отца. Ответ, отосланный им в Лондон, сложно назвать сдержанным: Эдуарда Вудстокского переполняла еле сдерживаемая ярость:

«Высокочтимый сеньор и отец, примите смиренные уверения в моем сердечном расположении к Вашему высочеству[284]284
  В то время принятым обращением к королю было «Ваше высочество» (англ. Your Highness, фр. Votre hautesse); до начала XVI века титулование «Ваше величество» (англ. Your Majesty) использовалось крайне редко. (прим. редакции)


[Закрыть] и даруйте мне свое благословение. Высокочтимый сеньор и отец, да будет вам известно, что я получил ваши почтенные письма и ознакомился с требованиями, которые сеньор д’Альбре отправил вашей светлости из Парижа с вашими послами сеньорами де Латимером, де Невиллом и мэтром Джоном Стретли. Мой высокочтимый сеньор, я благодарю Ваше высочество столь смиренно, сколь то возможно, за пересылку мне копий указанных писем и требований, ибо теперь я могу очистить свое имя и подтвердить честно и преданно то, что я уже сообщал ранее Вашему высочеству касательно упомянутого сеньора д’Альбре.

Итак, мой высокочтимый сеньор и отец, ибо я имею честь называть Вашу светлость своим сеньором, и отцом, и государем. То, что я сообщил Вашему высочеству, я должен был сделать, как сын для своего сеньора и отца – честно и преданно, и никоим образом не иначе. И я собираюсь подтвердить и доказать это перед Вашей светлостью, перед моим сюзереном и государем, против упомянутого сеньора д’Альбре всеми способами, какими рыцарь обязан это сделать, или же так, как Ваша светлость соблаговолит приказать. И если кто-нибудь в Англии хочет оспорить то, что я сообщил Вашему высочеству, я буду готов доказать это, какого бы происхождения и рода он ни был. Для сего я отыщу других такого же происхождения, и уже они докажут от меня и от моего имени – то, что я сообщил Вашему высочеству по указанному поводу верно и правдиво сказано. И, мой высокочтимый сеньор, не желая вызвать недовольства Вашего высочества, я замечу, что поражен: как кто-то в вашем королевстве, кем бы он ни был, может принять на веру сообщения от кого-либо – гонца или иного – желающего меня позорить и бесчестить мою репутацию? Ибо, о высокочтимый сеньор, я никогда не сообщу вам ничего помимо правды, чего я не смог бы отстоять с милостью и помощью Божией против любого другого подданного или вассала в вашем королевстве, какое бы положение он ни занимал – безо всяких исключений. О высокочтимый сеньор, пусть не вызывает вашего недовольства то, что пишу столь бесцеремонно. Ведь это столь сильно задело меня, и мою честь, и репутацию, что мне показалось, мой сеньор, я должен сделать это. Ибо я был бы весьма огорчен, если бы не выполнил своих обязательств по отношению к Вашему высочеству, и я молюсь, чтобы Господь впредь хранил меня от этого.

И, кроме того, благороднейший сеньор, я слышал, что некоторые люди там у вас слишком легко поверили оправданиям сеньора д’Альбре. Но они не правдивы, как теперь ясно видно из сообщения, которое доставил сир Пьер де Кюртон, действительно заслуживающий доверия, как вы сами знаете. Он прибыл ко мне от упомянутого д’Альбре из Парижа, и прямо сказал мне, что тот обратился к королю Франции как к государю и суверену княжества [Аквитания], что упомянутый д’Альбре и просил передать мне. И посему, мой сеньор, мне кажется, что сведения, которые я сообщил вам, действительно доказаны и правдивы, а они ясно и прямо противоречат требованиям и оправданиям, которые ваши гонцы доставили вам от упомянутого сеньора д’Альбре.

Я прошу вас, благороднейший сеньор, ради той малой власти, которая у меня есть для службы вам, принять эти проблемы близко к сердцу. Вы можете передать предъявителю этих писем любые ваши приказы и пожелания для меня, и я всегда готов, о высокочтимый сеньор, выполнить их со всем моим старанием.

Высокочтимый сеньор и отец, пусть Пресвятая Троица хранит и защищает Ваше высочество, и дарует Вам славную победу над Вашими врагами»[285]285
  Perroy E. Édouard III et les seigneurs gascons en 1368 // Annales du Midi, LXI, 1948. P. 95–96.


[Закрыть].

* * *

Эмоциональное письмо сына убедило Эдуарда III в том, что его послы поторопились, поверив сиру д’Альбре. Еще более укрепило его в подозрениях, что французы что-то замышляют, неуклюжее двуличие Шарля V. Стремясь по возможности замаскировать свои истинные намерения, тот в начале 1369 года отправил к королю Англии посольство якобы в попытке найти компромисс по исполнению договора в Бретиньи и согласованных в Кале дополнений. Он писал, что желает всемерно способствовать вступлению всех соглашений в силу в полном объеме. Но одновременно французский король послал принцу Уэльскому и Аквитанскому формальное требование явиться 2 мая в Парижский парламент и держать ответ по обвинениям, изложенным в апелляциях гасконских сеньоров.

Сцена приема Эдуардом Вудстокским французских посланников подробно и красочно описана Фруассаром, который процитировал и его знаменитый гордый ответ: «Мы охотно прибудем в Париж в назначенный день, поскольку король Франции послал за нами, но мы явимся с бацинетом на голове и в сопровождении 60 тысяч воинов»[286]286
  Froissart J. Chroniques de J. Froissart / Par S. Luce. Tome VII. Paris, 1878. P. 96.


[Закрыть]. К сожалению, вся эта героическая сцена крайне недостоверна, что не является для работ Фруассара исключением. Во-первых, сразу настораживает численность войска, которое принц якобы собирался привести в Париж – стольких солдат в его распоряжении никогда не было. Во-вторых, сомнения подтверждаются и тем, что хронист неверно описал путь, которым прибыло посольство. По его словам, оно проследовало из Парижа непосредственно в Бордо. На самом же деле, послов снарядил сенешаль Тулузы, и принца они нашли в Ангулеме, где тот неотлучно находился уже долгое время.

Герольд Чандос избегал опасных подробностей и тем более преувеличений, но в целом соглашался с Фруассаром относительно реакции Эдуарда Вудстокского на вызов в Париж:

 
Был очень болен принц, когда узнал —
Ответ держать его король призвал.
Услышав это, он на ложе сел,
Лицом от ярости и злости бел.
«Сеньоры, – молвил, – Честью вам клянусь,
И, кажется, что я не ошибусь —
Враги меня считают мертвецом,
Но пожалеть придется им о том.
Когда бы с ложа встать хватило сил,
За те доносы я б им отплатил,
Где правду под обманом хороня,
Напраслины взводились на меня.
<…>
И если мне Господь здоровье даст,
Свои полки я соберу тотчас.
На голову надвинув бацинет,
За унижение взыщу ответ[287]287
  Le Prince Noir. Poème du Heraut d’Armes Chandos. / Éd. par Francisque-Michel. London&Paris, 1883. P. 264–266.


[Закрыть].
 

Эдуард Вудстокский отлично понял, что столь беспардонный вызов на суд в Париж означал фактическое объявление войны. Кроме того, ему было нанесено рассчитанное оскорбление. Принц не стал сдерживать свой гнев, и обоих гонцов, доставивших в Ангулем послание Шарля V, схватили в Пенн-д’Ажене, когда они возвращались в Тулузу. Гонцы были брошены в тюрьму, и дальнейшая их судьба неизвестна. Скорее всего, несчастных казнили без лишней огласки.