Текст книги "Ливень в графстве Регенплатц"

– Ты что-то хотел спросить, сын? – поинтересовался Генрих.

– Да… – неуверенно начал Берхард. – Почему?.. Почему вы вот так внезапно решили нас с Густавом отправить из замка?

– Я уже давно хотел, чтобы вы…

– Сейчас, накануне холодов… Это из-за матушки? Из-за всего, что здесь произошло в эти дни?

Генрих потупил взор. Берхард оказался весьма догадлив. Наверно, он уже повзрослел, и не стоило с ним вести себя, как с ребёнком, пора быть с сыном открытым. Но это весьма трудно.

– Неужели она поверила слухам о моей виновности, о моей подлости? – продолжал вопрошать Берхард с нарастающим пылом. – Неужели она сама попросила вас удалить меня из замка?

– Нет, она об этом не просила, – тут же ухватился Генрих за более лёгкий вопрос. – Это только моё решение, я даже не советовался ни с кем…

Но Берхард уже не слушал, на него нахлынули эмоции, его уже мучил более серьёзный вопрос:

– За что матушка меня ненавидит?

– С чего у тебя такие мысли?..

– Я же вижу, я чувствую!.. В каждом её взгляде, в каждом слове, в каждом движении. Ответьте мне честно, отец. Вы должны знать. В чём виноват я перед ней? За что наказан презрением?

Генрих замялся. Он не был готов к такому разговору. Да, перед смертью Эльза взяла с него слово, что он расскажет их сыну правду, но Генрих предполагал выполнить это обещание значительно позже. Как можно позже.

– Пожалуйста, скажите мне правду, – просил Берхард, видя замешательство отца. – Послезавтра я уеду на несколько лет, не дайте мне жить на чужбине с камнем на сердце. Возможно, сейчас, в последние дни я ещё успею повиниться, заслужить хотя бы один тёплый взгляд. Откройте правду, отец, я должен знать.

Генрих ещё ниже голову склонил. Видимо, придётся всё рассказать. Генрих взглянул на сына – глаза мальчика были наполнены мольбой и надеждой. Что ж, если Берхард так страдает, он имеет полное право знать правду о себе.

– Хорошо, ты узнаешь всё, – сказал Генрих и усадил сына рядом с собой. – Та женщина, которую ты называешь своей матушкой, на самом деле таковой не является.

– Как так? – глаза Берхарда широко распахнулись от удивления.

– Ландграфиня фон Регентропф не родная мать тебе.

– Но как же?.. – растерялся Берхард, он не был готов услышать такое. – А кто же тогда моя матушка?

– Очень красивая и добрая женщина, её звали Эльза Штаузенг. Она была единственной дочерью уважаемого в городе бюргера. Мы с ней очень любили друг друга. К сожалению, подарив тебе жизнь, она умерла. А Патриция, пересилив боль, которую нанесла ей моя измена, согласилась принять тебя и воспитать вместе с Густавом и Маргарет. Она искренне желала заменить тебе утраченную мать. Но, видимо, у неё не получилась роль эта.

Генрих встал, подошёл к шкафу у стены и открыл дверцу. В глубине ящичка лежала небольшая бронзовая шкатулка, взяв её, Генрих вернулся на место. Подняв крышку, он бережно извлёк из шкатулки маленькую миниатюру в скромной деревянной рамке.

– Вот, посмотри, – подал он миниатюру сыну. – Это твоя настоящая мама.

Всё ещё ошеломлённый рассказом отца, Берхард молча взял в руку маленький портрет. На нём была изображена молодая девушка с нежными чертами лица; волосы её были черны, как вороново крыло, кожа смуглая, глаза тёмно-карие смотрели с любовью, на губах играла мягкая улыбка.

– Ты на неё очень похож, сынок, – добавил Генрих и после спросил. – Носишь ли ты жемчужный кулон в виде капли?

Берхард кивнул головой и в доказательство достал из-под рубашки кулон на золотой цепочке.

– Это украшение твоей матери, в него вложена частичка души её. Носи его, не снимая, и никакая беда не коснётся тебя. Матушка была с тобой всё это время, хотя ты её и не знал, а теперь она будет к тебе ещё ближе.

Мальчик крепко сжал кулон в ладони. Чувства переполняли душу его, сердце билось сильно, мысли метались, а на глаза навернулись слёзы.

– Позвольте мне взять этот портрет себе, – тихо попросил он.

– Конечно. Теперь он твой, – разрешил Генрих, погладив сына по плечу. – Но прошу, сохрани при дворе имя матери своей в тайне, как я хранил до сих пор. Это необходимо для будущего твоего, для тебя нужно. И с Густавом и Маргарет тоже не откровенничай.

– А Кларку я могу сказать?

– Кларку можешь.

Вдруг дверь резко распахнулась и в кабинет влетела разгневанная ландграфиня. Увидев её, Берхард быстро спрятал миниатюру за спину и отошёл в сторону.

– Неужели правда то, что мне только что поведал Густав? – прокричала Патриция, вонзив свои сверкающие зелёные глаза в мужа. – Ты действительно собираешься выслать его из Регенплатца?

– Не выслать, а отправить для обучения к королевскому двору, – поправил Генрих. – Его и Берхарда.

– Разве до весны нельзя было подождать? Берхарда отправляй куда и когда хочешь, но Густава оставь!

– Предоставь мне решать, что есть благо для моих сыновей. Лучше удели больше времени дочери. Я уже подобрал ей мужа, и в следующем году сыграем свадьбу.

Патриция ахнула и развела руками от возмущения:

– Хочешь лишить меня всех детей!

– Маргарет слишком увлечена собственной персоной и важностью только её чувств. Пора ей озабоченность о себе разделить на заботу о муже и заботу о доме. Когда я вернусь, мы всё обсудим.

– Почему же не сейчас? С чего это ты столь внезапно надумал срочно уехать? Да ещё и с сыновьями? Впрочем, я знаю, с чего. Спасаешь своего любимчика, покрываешь его подлые деяния, пока они не обрели огласку! И вмешиваешь в это Густава!..

– Я ни в чём не виноват! – выкрикнул Берхард, защищая себя от незаслуженных оскорблений.

– Молчи, волчонок! – взвизгнула Патриция, покраснев от злости, в глазах её полыхала ненависть.

Мальчик отступил перед вспышкой гнева матери. Берхард теперь понимал, всё понимал, отчего этот гнев, отчего ненависть, обвинения, холод и презрение. Оттого, что он не сын для этой женщины, оттого, что он ей совсем чужой. И она ему чужая.

Эта мысль болью отозвалась в сердце его. Нет, не мог Берхард назвать Патрицию чужой, за столько лет она стала родной для него, он всегда называл её «матушкой», и он её любит. Глаза мальчика наполнились укором и печалью.

– Я ни в чём не виноват перед вами, мама, – тихо повторил Берхард.

– Молчи! – вновь вскрикнула Патриция. – Молчи и не смей смотреть на меня так! Тебе меня не разжалобить.

– Я знаю, – обречённо выдохнул Берхард.

– Что! Как смеешь ты перечить мне, негодный!?

– Берхард, иди к себе, – повелел Генрих.

– И ты не потребуешь, чтоб он извинился передо мной? – изумилась Патриция, вновь повернувшись к мужу.

– Иди к себе, – громче повторил Генрих.

Со смешанными чувствами в душе Берхард быстро покинул кабинет отца. После всего, что произошло за прошедшие дни, а особенно в последние минуты, мальчик желал только одного – поскорее покинуть замок и отправиться в далёкое путешествие.

– Ты спускаешь ему всё, – упрекала Патриция в это время своего супруга. – Абсолютно всё: дерзость, оскорбление матери, ложь, убийство…

– Патриция, – строго оборвал её Генрих, – я увожу мальчика не от осуждений, не от наказаний, я увожу его от тебя, от твоей ненависти.

– В таком случае, можешь не привозить его обратно.

– Ну уж нет, этой твоей мечте не сбыться. Здесь дом Берхарда, его народ, его страна. Его место здесь. А вот Густава я могу сразу направить в Стайнберг, моё северное поместье. Чем раньше там появится хозяин, тем лучше.

– Ты жесток, Генрих, – прошипела Патриция.

– А ты разве не жестока в своей войне со слабым невинным ребёнком?

– Я пытаюсь защитить моих детей, обиженных тобой несправедливостью.

– Стравливая их с Берхардом? Передаёшь им опыт жестокости? А может, обучаешь, как избавляться от мешающих жить людей, убивая их?

Патриция замерла – почему вдруг Генрих заговорил так?

– Что ты хочешь сказать столь нелепой фразой? – передёрнула она плечом.

Генрих специально произнёс эти слова, желая увидеть реакцию супруги на них. Да, он не верил в её коварство, но после доводов Клоса Кроненберга сомнения в сердце уже поселились, и их необходимо было развеять. Генриху не понравилось оцепенение Патриции. Пусть секундное, но оно было, а значит, Патриция испугалась. Неужели она и вправду виновна? А может, это всё-таки простое удивление? Почему она тогда не бранится, не возмущается, почему ждёт ответа? И взгляд её так пристален.

Генрих отвернулся. Открыто обвинить жену в подлых убийствах у него язык не поворачивался.

– Для меня все мои дети равны, – проговорил Генрих, – я никого не выделяю и всем одинаково желаю счастья и благополучия. И стараюсь им это дать. Оставь Берхарда в покое, Патриция. Он не виновен в том, что я его отец, что он родился раньше Густава. И не дай детям вырасти врагами, это погубит их. Ненависть – плохой воспитатель и отвратительный попутчик в жизни. Ты же женщина, ты должна понимать это, должна нести любовь, милосердие…

Генрих обернулся, намериваясь убедить в своих словах супругу, но… Патриции в комнате уже не было. Она ушла. Подобные речи не трогали её интереса.

Мастер Вольфгарт согласился сопровождать своих учеников в столицу и остаться их наставником. Хотя ещё и не был найден убийца Карен, Хайнц чувствовал, что больше не может находиться в замке, в месте, где бродили тяжёлые воспоминания о любимой супруге; подозрения кружили возле каждого человека, каждого прошедшего события. Взяв с ландграфа слово, что тот обязательно даст знать, как только выяснится, кто именно виновен в смерти Карен, мастер Вольфгарт собрал свои вещи, книги и отправился в далёкий путь со своими учениками. И с сыном.

Зигмунда в замке тоже ничего не удерживало. Бесконечные думы о матери, столь зверски убитой, отравляли жизнь в этом месте, любовь не нашла здесь отклика, талант не нашёл применения. Там, в Регенсбурге, где сосредоточен цвет знатного общества, возможно, всё будет по-иному, лучше. Горестные мысли постепенно угаснут, появятся новые люди, новые события, большие планы на будущее.

При прощании Маргарет разговаривала с Зигмундом весьма сухо и, казалось, совсем не жалела об его отъезде. Она и на самом деле переживала мало. Конечно, без этого милого молодого человека, который умел так забавно краснеть от смущения, станет скучнее, но зато наконец прекратятся нудные уроки рисования. Да и новый интерес появился у неё. На празднике, столь скоро оборвавшемся, она познакомилась с благородным графом Альбрихом Гельпфригом, который хоть и был значительно старше неё, но сумел привлечь смелым взором тёмных глаз, страстными речами, уверенностью в себе и (что не маловажно) своим богатством.

Глава 3

«Здравствуйте, дорогая Гретта. В добром ли Вы здравии? В добром ли здравии Ваша матушка? Я долго не решался Вам написать. Наверно, даже слишком долго. Прошло уже больше года с нашей встречи. Но светлый праздник Рождества упрекнул мою робость, и дал мне замечательный повод обратиться к Вам и напомнить о себе.

Я искренне поздравляю Вас и Вашу семью с праздником. Пусть Бог Всемилостивый подарит Вам всё самое светлое, доброе, приносящее радость в жизнь Вашу. Я уверен, Вы достойны только такого.

Мне непомерно жаль, что трагические события, произошедшие в замке, заставили нас расстаться так скоро и столь внезапно. Вы уехали, и я даже не успел попрощаться с Вами. Не успел сказать, как приятно мне было находиться в Вашем обществе. Не успел, да ещё и задержал эти слова. Но надеюсь, что всё-таки не опоздал. Прошу Вас, Гретта, ответьте на моё письмо, расскажите о себе, о Вашем доме, о Вашей жизни. Мне интересно знать о Вас всё, даже самую мелочь. Молчание моё было долгим, но, поверьте, в мыслях моих Вы были всегда, и Ваш светлый образ никогда не покидал памяти моей.

А в моей жизни произошли большие изменения. Сейчас я живу не в Регентропфе. Отец отправил меня с братом и Кларком Кроненбергом в Регенсбург, в замок короля Фридриха. Жизнь здесь течёт по-новому, более интересно. Мы часто общаемся с королём, обучаемся наукам вместе с его сыновьями. Но непосредственным наставником нашим по-прежнему остаётся мастер Вольфгарт. Сейчас он немного успокоился, смирился с тем, что супруги его более нет рядом с ним. Зато его радуют успехи Зигмунда, его сына. Король любит и ценит искусство, талантливых людей выделяет и поощряет. А Зигмунд Вольфгарт очень талантливый художник и уже успел приобрести некоторую популярность при дворе. Я так же продолжаю заниматься живописью, под руководством Зигмунда усердно оттачиваю мастерство в написании пейзажей и портретов. Я бы с радостью написал Ваш портрет, Гретта.

Интересно ли Вам всё это знать? Может, Вы уже и думать обо мне забыли? Не хочется в это верить. Ответьте мне всё равно, пожалуйста. Я буду ждать. Я буду надеяться, что между нами смогут установиться добрые дружеские отношения.

С надеждой искренний друг Ваш, Берхард Регентропф.»

«Здравствуйте, господин Берхард фон Регентропф.

Моё имя Урика Барх. Я ранее была воспитательницей Гретты, ныне же исполняю обязанности домоправительницы в поместье Хафф. По разрешению барона, моего господина, мне позволено вскрывать письма, приходящие на имя Гретты. Сейчас объясню почему.

После смерти баронессы, супруги моего хозяина, Гретта была отправлена в женский монастырь, дабы получить там надлежащее образование и воспитание, подобающее скромной юной фройлен. Монастырь этот закрыт от мира. Воспитанницам его запрещено принимать гостей, кроме родителей, и получать какие-либо письма. Поэтому Ваше послание Гретта не получит, а ответ на него даю Вам я.

Кроме того, вот уже полгода, как Гретта обручена с английским лордом, с которым будет обвенчана в день своего шестнадцатилетия. Она уедет в Британию, будет представлена ко двору, станет знатной и богатой леди. Вы уже вряд ли когда-нибудь встретитесь с ней, господин Берхард.

Мне очень жаль, но Ваше желание установить дружескую переписку с Греттой не осуществимо. Да и смысла в ней нет. В жизни Гретты встретился очень достойный мужчина, который сможет сделать её счастливой. И по сему, господин Берхард, я прошу Вас не стараться спорить с судьбой и изменить положение дел, не вносить смятение в девичью душу, да и в сердце Вашем не раздувать огонь каких-либо чувств, даже дружеских. Пусть образ Гретты продолжает жить только в Вашей памяти, как и ранее.

Мне действительно очень жаль. Вы достойный кавалер, но Вы всё-таки опоздали.

С уважением и низким поклоном, фрау Урика Барх.»

Берхард почти не знал Гретту, всего один вечер он провёл с ней, но после прочтения письма, в его сердце осело тяжёлое чувство потери. Да, всего один вечер он видел Гретту, всего один вечер говорил с ней, слышал её голос, смотрел в её светло-карие глаза… Но тот вечер подарил его душе такое тепло, такое ощущение лёгкости, какое потемневшая замкнутая душа не испытывала ещё никогда. И это ощущение ей понравилось. Возникла надежда его повторить, но, увы, надежда оказалась тщетной. Он опоздал.

Берхард и Густав Регентропфы и Кларк Кроненберг жили при дворе короля Фридриха II Гогенштауфена привольно и весело. Король очень уважал ландграфа фон Регентропфа, ценил его заслуги, и потому создал его сыновьям и крестнику наилучшие условия пребывания в своём замке, наделил их многими привилегиями. У юношей была лишь одна забота – учёба. Впрочем, к концу четвёртого года пребывания и этот труд был окончен. Мастер Вольфгарт всё ещё оставался наставником юношей, но теперь он больше учил воспитанников жизни, нежели наукам разным.

Парни выросли, окрепли, возмужали. Кларк принял от короля звание рыцаря, и вот уже весной ему предстояло участие в настоящем королевском турнире. Он ждал это событие и готовился к нему. Густав с нескрываемой завистью наблюдал за его приготовлениями. На каждых тренировках, на каждой охоте, Густав старался показать, что он не менее силён и ловок, а в чём-то даже и превосходит Кларка. Особенно в стрельбе из лука, в которой среди сверстников ему равных не было. Это, конечно, ставилось ему в почёт и уважение, но для звания рыцаря не хватало ещё и возраста.

Даже Берхард не добился таких успехов в боевом мастерстве, как его брат. Впрочем, Берхарда это обстоятельство мало беспокоило. Он по-прежнему с большим удовольствием держал в руках кисти и палитру, нежели меч и копьё.

Как Кларк ни старался, ему не удалось сдружить Берхарда и Густава. Между братьями так и не рухнула стена непонимания, и лёд в их отношениях не растаял. Хотя ссорились они значительно реже. Густав нашёл себе здесь иного друга. Его звали Аксел Тарф, он был пятым сыном в многодетной семье придворного латника. К профессии отца душа его не лежала, а вот красивая и привольная жизнь прельщала. Несмотря на пятилетнюю разницу в возрасте, Аксел быстро нашёл общий язык и схожие интересы с Густавом Регентропфом. Их увлекали битвы, оружие, турниры, они могли часами обсуждать ведение боёв, подвиги героев, рыцарские поединки, спорить о видах клинков, породах лошадей. Густава совсем не смущало, что столь интересный ему человек и увлекательный собеседник имел низкое происхождение; Акселу же весьма льстило такое большое внимание со стороны богатого и знатного юноши, пусть даже и значительно младше возрастом. Сын латника понимал свою выгоду от такого внимания и старался его не терять.

С каждым годом дружба Густава и Аксела крепла, общие взгляды на жизнь, на людей, схожее мнение о происходящем вокруг сближали юношей всё больше. У Густава ещё никогда в жизни не было такого верного и буквально по-братски любимого друга, а потому он решил забрать Аксела с собой в Регенплатц, чтобы впредь никогда с ним не расставаться. Аксел был в восторге от такого решения. Ещё бы, из бедного сына латника сразу превратиться в правую руку сына самого богатого в королевстве ландграфа. Пусть даже младшего сына – это неважно. Аксела ждала шикарная жизнь, личные апартаменты в графском замке, личные слуги, дорогие наряды, изысканные кушанья, набитые серебром и золотом кошели. А делать-то всего и надо, что быть рядом с золотым мальчиком, поддакивать ему во всём да стараться предупреждать его желания. Это легко.

На королевский турнир должны были приехать ландграф фон Регентропф и граф Кроненберг, и юноши с нетерпением ожидали прибытия своих отцов. Было решено, что после празднеств Берхард, Густав и Кларк покинут Регенсбург и вернутся домой. Кларка это решение обрадовало, он скучал по дому, чужая сторона ему надоела. Но Берхард грустил. Ему не хотелось возвращаться в мир, где царила атмосфера неприязни, пропитанная ненавидящими взглядами мачехи, презрением бабушки, шушуканьем челяди. Хорошо хоть Маргарет вышла замуж и уехала из Регенплатца, теперь она не будет мучить его и Густава своей надменностью, глупыми насмешками и ябедами. Берхард привык к свободе, привык к уважению и почтению. Привык к общению со своей настоящей матерью. Оставаясь один, он часто доставал портрет матушки и разговаривал с ней, рассказывал о своей жизни, раскрывал чувства, просил совета. Конечно, там, в холодном родовом замке, это общение не прервётся, но радость от него уже будет покрыта тенью мачехи.

Запыхавшийся Густав наконец отыскал брата и его друга. Они были в соколятне, наблюдая за дрессировкой охотничьих соколов. Густав и сам любил бывать здесь, но сейчас у него более важное дело.

– Вот вы где! – воскликнул он, тяжело дыша, после долгого бега. – Пойдёмте скорее, там приехал гонец из Регенплатца!

– Откуда ты знаешь? – спросил Берхард, ошеломлённый внезапным появлением брата.

– Я слышал, как приезжий всадник назвал себя и попросил проводить его к королю. Он сказал, что дело очень срочное.

Не мешкая, юноши побежали в замок и поднялись прямо к королевским покоям. Но зайти в кабинет не решились, а остались ждать в коридоре. Любопытство разбирало всех троих, да только из-за стоящего у двери караула ни подсмотреть, ни подслушать возможности не было. Впрочем, ожидание длилось не слишком долго. Вскоре дверь отворилась, и из кабинета вышел гонец – усталый мужчина с растрёпанными волосами в пыльной одежде, грязных сапогах. Видно, очень торопился, видно, новость очень важная. Вот и король Фридрих лично вышел проводить гонца.

– Пройдите в кухню, там вас хорошо накормят, – говорил он гонцу. – А после отдохнёте, как следует. В обратный путь отправитесь завтра. Проводите господина, – обратился король к охране.

Один из караульных вызвался исполнить приказание. Гонец поклонился государю и отправился вслед за солдатом. Тут король Фридрих заметил в коридоре юношей.

– О, вы все трое здесь! – воскликнул он. – Весьма кстати. Зайдите-ка, для вас есть новости.

Берхард, Густав и Кларк прошли в кабинет. Короля Фридриха они уважали, но не боялись и чувствовали себя при нём свободно.

– Ландграф фон Регентропф и граф Кроненберг не смогут приехать на праздники, – сообщил Фридрих без всякого вступления. – На земли Кроненберг снова покушается барон Штольценгер, и в этот раз силы его значительно выше, чем были ранее. Он нашёл союзников. Но ваши отцы – мои друзья, я многим им обязан и, конечно же, помогу. Войско послать, наверно, не успею, но пошлю к герцогу приказ прекратить посягательства на Регенплатц, иначе он будет иметь дело со мной. Мне и самому уже надоела его агрессия. Для войн хватает распрей и на границах.

– Мы поедем к отцу, – заявил Берхард.

– Да, да, поедем, мы обязательно поедем, – поддержали его Густав и Кларк.

Но Фридрих твёрдо ответил:

– Нет, вы останетесь здесь. Вам ещё рано лезть в пекло боя.

– Я уже участвовал в двух битвах, – возразил Кларк.

– Ну и что? Ваши отцы доверили мне ваши жизни и благополучие, я в ответе за вас. К тому же они сами просили не отпускать вас.

Юноши покинули короля с тяжёлыми чувствами. Они шли по коридору быстро и молча. Вдруг Берхард остановился и твёрдо произнёс:

– Не можем мы отсиживаться здесь, когда земли наши в опасности.

Остальные тоже остановились.

– Конечно, не можем! – тут же поддержал Густав брата. – Это не честно с нашей стороны.

– Вы правы, наше место рядом с отцами в строю защитников, – добавил Кларк.

– Что с того, что нам запрещено покидать двор? – продолжал Берхард. – Разве мы маленькие мальчики? Сядем на коней и поедем.

– Правильно! – воскликнул Густав.

В этот момент он смотрел на старшего брата с нескрываемым уважением. Надо же, этот любитель кисточек всегда казался ему слабаком и трусом, и вдруг такое рвение к ратному делу.

– Немедленно собираем вещи, седлаем коней и в путь!

После полудня через западные ворота крепостной стены четверо юношей, облачённые в латы и вооружённые мечами, в сопровождении трёх слуг покидали двор королевского замка. Четверо, потому что Густав не отказался от своего решения и взял с собой Аксела Тарфа. Берхард и Кларк не были против, парень не вызывал у них никакой антипатии. К тому же Берхарда радовало, что Густав наконец нашёл себе хорошего друга.

Путешествие юношей прошло без каких-либо приключений, майское солнце ярко освещало их путь, а тёплый ветер разгонял облака. Через несколько дней молодые рыцари въехали в родные края. На ближайшем постоялом дворе им рассказали, что граф Кроненберг со своим войском уже вышел навстречу противнику и встал лагерем на окраине леса у Красной равнины, на ней он и собирался встретить барона Штольценгера. Коротко посовещавшись, юноши решили направиться прямо в лагерь графа, а в Регентропф отправить слуг, дабы те сообщили об их прибытии ландграфине.

Генрих был готов к этой войне. Ещё в прошлом году он собрал и подготовил армию, чтобы дать достойный отпор и навсегда отвадить врага от желания посягать на земли Регенплатца. И вот завтра состоится бой, а сейчас рыцари и солдаты ландграфа и графа Кроненберга отдыхали под навесами, натянутыми между деревьями. Лишь караульные обходили дозором границы лагеря, внимательно всматриваясь вдаль широкой Красной равнины, предназначенной для предстоящего кровопролития. Своё название эта местность получила от частых битв, что происходили на ней и обагрили землю её кровью солдат и рыцарей. На противоположней стороне Красной равнины мерцали огни костров лагеря противника – Барон Штольценгер подошёл к границам графства Кроненберга почти вплотную.

Вечером, когда уже сгущались сумерки, караульный вошёл в шатёр ландграфа и доложил:

– Ваше сиятельство, только что дозорными в лесу задержаны четверо подозрительных молодых людей. Вооружённых. Двое из них утверждают, будто бы они ваши сыновья Берхард и Густав, и требуют, чтоб их проводили к вам.

Сидящий за невысоким походным столом Генрих, оторвался от чтения документа и удивлённо воззрился на солдата.

– Мои сыновья? – переспросил он. – Не может быть. Мои сыновья сейчас находятся под присмотром самого короля.

– Я так и предполагал, что это какие-то самозванцы. Хотя и весьма похожи.

– Да? Приведи-ка их сюда, я с ними познакомлюсь.

– Но, ваше сиятельство… – обескуражено развёл руками караульный. – А вдруг они подосланы неприятелем?

– Меня окружает столько доблестных воинов, что я не боюсь вражеских подлостей. Веди.

Похвала ландграфа польстила караульному. Довольный, он выглянул из шатра и громко распорядился: «Введите пленных.» Двое солдат провели в шатёр четырёх пленников в запылившихся одеждах и со связанными руками.

– Это замечательно, ландграф, что у вас такие бдительные караульные, – произнёс черноволосый парень, – но мы всё-таки надеялись, что нас признают. Неужели за четыре года мы так сильно изменились?

Поражённый неожиданной встречей Генрих вскочил из-за стола:

– Берхард, Густав, Кларк! Почему вы здесь?

– Мы не могли сидеть в тиши королевских покоев, когда землям нашим угрожает враг! – ответил за всех Густав.

– Ах, Боже милостивый! – засуетился караульный. – Это мы что же?.. Это как же?.. Ну-ка, быстро развяжите господ! И верните им оружие! – крикнул он солдатам, и, обращаясь сразу и к юношам, и к ландграфу, запричитал, – Извините, ваши милости, извините, не признали… сумерки же…

– Хорошо ещё, что не убили на месте, а лишь пленили, – проворчал Густав, потирая освобождённые от пут запястья.

– Ладно, не сердитесь, – сказал Генрих, – мои воины поступили правильно. А то, что они вас не узнали, не удивительно, вы очень выросли, возмужали.

Ландграф отпустил солдат и распорядился, чтобы к нему позвали графа Кроненберга. Юношей же он усадил на лавку, а сам занял своё прежнее место за низким столом.

– Я предполагал, что вы захотите приехать, – начал он разговор, – и потому попросил Фридриха не отпускать вас от себя. Видимо, он мою просьбу отверг.

– Нет, не отверг, – ответил Кларк. – Король действительно приказал нам оставаться в замке и ждать вестей от вас. Мы сами приняли решение вернуться и уехали без ведома короля Фридриха.

– Вот как. Ослушались королевского приказа, значит. – Генрих строго нахмурил брови. – Дерзко.

– А кто ваш спутник? – спросил он после нависшей паузы.

– Ах, да, – спохватился Густав. – Представляю вам, отец, Аксела Тарфа, моего хорошего друга. Он не велик титулом, но честен и благороден. Я был бы счастлив, отец, если б вы позволили ему остаться подле меня и поселиться в Регентропфе.

Аксел поднялся и почтительно поклонился ландграфу. Генрих внимательно оглядел нового друга своего сына. Высокий темноволосый юноша с приятным лицом и умными карими глазами, в движениях никакой робости, взгляд человека в себе уверенного.

– Сколько лет тебе, Аксел? – спросил Генрих.

– В следующем месяце девятнадцать будет, – с готовностью ответил молодой человек.

– И кто отец твой?

– Латник при королевском дворе, – не стал скрывать Аксел и после с достоинством добавил. – Человек без чина, но всеми уважаемый. Король Фридрих высоко ценит его мастерство.

– Почему ж ты решил покинуть отчий дом?

– Хочу своё место в жизни найти. Помимо меня у отца ещё четыре сына, есть кому ремесло передать. Родители благословили меня и отпустили.

– Но ты приехал в Регенплатц в смутное время.

– Я готов встать в ряды ваших воинов, ваше сиятельство. А вдруг мне суждено стать героем?

– На поле брани вместо славы можно найти и смерть.

– В жизни всегда приходится рисковать. Побед без риска не бывает.

Ландграф улыбнулся: бравый малый, не юлит, не трусит.

– Что ж, оставайся, Аксел Тарф, – дозволил Генрих.

Поблагодарив, Аксел отвесил поклон и снова присел на лавку рядом с Густавом. А Генрих обвёл взглядом остальных юношей и после короткой паузы сказал им:

– Я не знаю, что отец решит относительно тебя, Кларк, а вы, Густав и Берхард, завтра же отправляетесь в Регентропф.

– Как в Регентропф! – возмутились братья.

– Я не допущу, чтоб мои сыновья в столь юном возрасте принимали участие в такой жестокой игре, как война.

– Мы уже не мальчики! У нас есть оружие, и мы достаточно умело владеем им!

– Здесь царит смерть, здесь нужно убивать…

– Вы боитесь, что мы струсим?

Генрих не ожидал такого вопроса. Он взглянул в серьёзные глаза старшего сына. Берхард решительно поднялся с места и с вызовом вздёрнул подбородок:

– Вы учили нас не жалеть жизни за семью, за наш народ, за наши земли, а теперь призываете отсиживаться за крепостными стенами?

– Я призываю поостеречься, чтобы после моей возможной кончины было кому защитить Регенплатц, – настаивал Генрих.

Он говорил строго непреклонно, но в душе радовался, что сыновья его столь горячи сердцами и смелы духом.

– Ну, хорошо, – всё же согласился Генрих. – Вы останетесь здесь. Но в битве участвовать запрещаю. Будете наблюдать за сражением отсюда, да и за лагерем присмотрите.

– Но отец…

– Или согласны на мои условия, или я немедленно отправляю вас в Регентропф!

Берхарду и Густаву ничего не оставалось, как повиноваться. В жизни братьев ещё не было войн, их глаза не видели картин кровавых сражений, и хотя они понимали всю серьёзность и опасность событий, страх перед ними ещё не ощущали. В их желании идти в бой было больше мальчишеской бравады, нежели истинного героизма.

В шатёр вошёл граф Кроненберг. Ему уже сообщили о прибытии сына, и миг удивления давно прошёл, осталось лишь волнение: для чего Кларк вернулся в столь тревожный час? Ведь ему было наказано оставаться при дворе.

– Зачем вы приехали, Кларк? – строго спросил Клос Кроненберг.

– Наши земли в опасности, – поднявшись с места, ответил отцу юноша.

Граф нахмурил брови – ситуация снова повторилась, как и почти шесть лет назад. Тогда Клос не взял в военный поход сына, которому едва минуло десять лет, но Кларк сбежал из дома и накануне битвы вот так же внезапно объявился в шатре отца.

– Вот даже и не знаю, Клос, бранить их за это непослушание или хвалить? – вздохнул Генрих.

– Ни того, ни другого не нужно, – отозвался Клос. – Раз уж приехали, так пусть будут здесь.

– Берхард и Густав остаются в лагере.

– Да, здесь лишние дозорные не помешают, – согласился Клос.

– А я, отец?.. – встревожился Кларк.