Текст книги "Ливень в графстве Регенплатц"

Глава 4

В рыцарской зале было тесно. Все гости и даже слуги собрались здесь по просьбе ландграфа, не понимая, зачем и по какой причине. Но вместо хозяина замка к ним вышел граф Норберт фон Регентропф в сопровождении ландграфини Патриции и её сына Густава Регентропфа. Норберт прошёл на середину залы, с печалью в глазах оглядел всех и сказал:

– Уважаемые гости, друзья. Я не знаю, зачем Генрих просил вас собраться здесь, не ведомо мне, что хотел он вам сообщить, ибо со мной он своими планами не поделился. Я же вышел к вам с прискорбной вестью. Только что мой любимый брат скончался от остановки сердца.

В зале раздался общий вдох удивления и трагедии. Люди начали переглядываться и перешёптываться. А Норберт продолжал:

– Это большая трагедия для нашей семьи. Как вы сами понимаете, свадьбы, которые были перенесены из-за болезни Берхарда, теперь будут совсем отменены, пиры и увеселения тоже. Мы никого не вправе задерживать, но если вы захотите остаться и проводить ландграфа в его последний путь, мы будем благодарны вам за сочувствие. Перед смертью Генрих успел назвать наследника своего, им становится его младший сын Густав фон Регентропф. Отныне титул ландграфа и земли Регенплатца переходят к нему.

Густав вышел на середину залы и встал рядом с дядей. С трудом он сдерживал рвущуюся на губы довольную улыбку, скрывал под ресницами радостный взор, с большим усилием воли усмирял величие своего достоинства. Сейчас неуместны эти чувства, сейчас ему следовало скорбеть.

– Мне очень жаль моего дорогого отца, – склонив голову, начал говорить Густав. – Он всегда был моей опорой, помогал мне советом и делом… Мне будет не хватать его. Ужасно, что веселье свадеб превратилось в печаль похорон, и…

Речь молодого ландграфа была прервана вбежавшим в залу слугой. Глаза парня выражали не то испуг, не то замешательство.

– В чём дело? – строго спросила его Патриция.

– Извините, госпожа, – машинально отвесил поклон слуга. – Меня послал к вам лекарь Гойербарг. Господин Берхард… Он умер…

Толпа собравшихся вновь дружно ахнула. Патриция нервно отвернулась от вестника и кинула тревожный взор на Густава. Вот и свершилось. Вместе с раздавшимся за окном громом в памяти женщины отчётливо прозвучали слова: «Если вы всё-таки погубите Берхарда, то Густаву не прожить и трёх дней после его похорон!» А Берхарда погубили, он не сам умер, он не болел, он был отравлен. Вот только не она погубила его, а Густав, и это была единственная надежда обмануть, избежать заклятия.

Услышав новость, Густав не сдержался и облегчённо выдохнул. Наконец он стал свободен, больше никто ему не указ, больше никто ему не помеха. Всё теперь принадлежит ему одному. Всё: и власть, и богатство, и желанная женщина. Впрочем, женщину ещё предстояло поработить, но это дело недолгое. Не желая дальше участвовать в показной скорби и фальшивой печали, Густав, не сказав никому ни слова, спешно покинул залу. У него были свои дела.

Захватив с собой дюжину солдат, новый правитель Регенплатца направился в покои, отведённые Кларку Кроненбергу. Он резко распахнул дверь и по-хозяйски прошёл в комнату. Ему повезло, в покоях вместе с сыном находился и граф Клос Кроненберг. Густав осмотрелся, оценил беспорядок, растерянный вид застигнутых врасплох мужчин.

– Куда-то собираемся? – скрестив на груди руки, поинтересовался Густав. – Бежать решили?

Отец и сын молчали, застыв в напряжённом ожидании. И лишь рука Клоса потянулась к висевшему на бедре мечу.

– Не советую вам этого делать, – предупредил молодой ландграф, заметив данное движение. – Не в ваших интересах бунтовать. Стража, арестовать их!

Солдаты немедленно кинулись выполнять приказание нового хозяина. Они схватили пытающихся сопротивляться мужчин, заломили им руки и отобрали оружие.

– И по какому праву? – воскликнул граф Кроненберг.

– По праву хозяина Регенплатца! – гордо ответил Густав. – По праву правителя этой земли и вершителя здесь правосудия!

– Правосудия? – усмехнулся Кларк. – Уж не собираешься ли ты нас судить?

– Да, я стану судьёй вашего преступления. Тяжёлого преступления!

– Интересно, какого?

– Вы убили моего брата и довели моего отца до сердечного приступа! Ну, может быть, один из вас… но второй явно был заодно.

Отец и сын переглянулись. Они не удивлялись, они предполагали, что Густав захочет от них избавиться. Вот только недооценили скорость его действий.

– Хочешь казнить нас за своё же преступление? – процедил Клос. – Но ты забыл, что на суде будет присутствовать король, и ему потребуются весомые доказательства…

– Доказательства вы сами мне выложите под пытками, – нервно прервал Густав. – И прекратите мне тыкать. Вы мне не ровня, рыцарь Кроненберг! Да, я вас казню, обоих. Если, конечно, вы выживите после пыток. Замок Кроненберг снова отойдёт к Регенплатцу. Ну, а ваша семья, рыцарь…

– Будь ты проклят, гнусный мерзавец! – гневно выкрикнул Клос Кроненберг, пытаясь вырваться из крепких рук стражников.

– Что ж вы так сразу испугались? Я человек добрый. – Густав цинично улыбнулся. – Я не позволю вашей семье умереть в нищете и голоде. Возьму их в свой замок, пристрою где-нибудь на скотном дворе. Будет им и кров и еда.

– Подлец. Ничтожество. Трус! – с презрением прошипел Кларк и послал смачный плевок прямо в лицо недругу.

Густав не был готов к такой обиде. Опешил на миг, но лишь на миг. Молча он прошёл к сундуку, на котором лежал плащ, и утёр лицо изнаночной стороной этой одежды. Ничего, обидчик заплатит за свой проступок, горько заплатит. Густав вернулся к пленным.

– Это ты зря сделал, – тихо предупредил он Кларка.

Но тот смотрел на врага смело, даже с вызовом, и этот взгляд Густава раздражал, нервировал, злил. Не будет пощады этим наглым выскочкам! Ненависть вспыхнула в груди ярким пламенем и с рычанием выпустила жар из горла. Густав размахнулся и со всей силы ударил кулаком по нахальному лицу обидчика. В голове Кларка зашумело, в глазах потемнело, но сознание не ушло.

– Слабак, – усмехнувшись, прошептал он.

– К тебе, скотина, я лично применю особо изощрённые пытки, – зло пообещал Густав и, обратившись к солдатам, распорядился. – Увести их! И посадить в разные камеры, чтоб они не могли общаться.

Итак, с одними разобрался. Густав ещё раз оглядел комнату, как поле сражения, на котором он только что одержал победу. Кроненберги наверняка знали или хотя бы догадывались, кто на самом деле убил Берхарда, но они об этом должны молчать. Он заставит их молчать. Кто может знать ещё?

Густав вышел в освещённый горящими факелами коридор, огляделся, повернул направо. Барон Хафф вряд ли понимал истинное положение дел в замке, а вот с Греттой Берхард был откровенен. А значит, она тоже могла подозревать Густава. И своими подозрениями поделиться с отцом. Проходя мимо караула, Густав приказал четырём солдатам следовать за ним. Убивать Гретту не хотелось бы, но запугать можно попробовать.

Густав остановился у двери и постучал. Девушки в комнате встрепенулись. Они уже собрали лёгкие дорожные сумки, оделись для трудного путешествия под проливным дождём и холодным ветром и теперь только ожидали прихода Кларка Кроненберга.

– Это Кларк, – сказала Гретта, услыхав стук. – Надевай плащ и бери сумку.

Лизхен накинула плащ на плечи и поспешила за хозяйкой. Однако, открыв дверь, девушки остановились и попятились назад. Сердце Гретты сжала тревога. Уверенный и довольный собой молодой ландграф прошёл в комнату и закрыл за собой дверь, оставив стражу за порогом.

– Вы собрались на прогулку, фройлен Гретта? – с любезной улыбкой поинтересовался Густав.

Гретта отвернулась от нежданного гостя и отошла вглубь комнаты. Густав и так потерял уважение в её глазах, а после того, как она узнала, что именно он убил Берхарда, её возлюбленного, девушка и вовсе возненавидела его. Ей даже общаться с этим человеком было противно.

– Довольно опрометчиво гулять в такую погоду, – язвительно продолжал Густав. – Я бы не советовал.

– А я вашего совета и не спрашиваю, – спокойно отозвалась Гретта. – Я жду отца. Мы сегодня уезжаем.

– Уезжаете? Но это ещё более странно. Барон Хафф всегда считался другом моего отца, и я был уверен, что он останется на церемонию похорон. Зачем же он так спешно уезжает?

– Значит, у него есть на то причины.

– Знаю я эти причины, – махнул рукой Густав. – Им название трусость и подлость.

Гретта вскинула на собеседника резкий взгляд.

– Не судите о других по себе, – высказала она.

– О! Это не суждение, Гретта. Я говорю об очевидном. Ваш отец трус и подлец…

– Замолчите!

– Да, трус и подлец.

– Прикуси язык, мальчишка! – раздался позади громовой голос рассерженного мужчины.

Барон Хафф вошёл в комнату и захлопнул за собой дверь. Он слышал последние слова Густава, которые, естественно, задели его гордость.

– Вы сами последите за своими словами, барон! – тут же парировал Густав, повернувшись к вошедшему. – Я ландграф фон Регентропф, король Регенплатца.

– Это звание надо ещё заслужить, – гневно сверкал глазами Рюдегер. – Ты оскорбил меня и мою дочь. Я вызываю тебя на бой, мальчик. Немедленно!

Но Густава подобный выпад не испугал. Он по-прежнему был спокоен и уверен в себе.

– Не надо мне угрожать, барон. Прежде чем вы дойдёте до турнирного поля, я успею вас арестовать, обвинить в предательстве и повесить, как преступника.

– Ну и кто же из нас после этого больше достоин звания труса и подлеца?

Гретта не на шутку испугалась за отца. Девушка прекрасно понимала, что Густав мог привести свою угрозу в исполнение. Тем более она видела ожидающих приказа солдат, когда открывала дверь.

– Оставь его, отец, – попросила Гретта, подталкивая отца к двери. – Давай, лучше скорее уедем отсюда.

Но Густав преградил им путь.

– А я вас не отпускаю, Гретта, – заявил он. – Мы ещё не сыграли свадьбу.

Гретта опешила и ещё больше испугалась.

– Какую свадьбу? – замерла она.

– На которую нас благословил ваш батюшка, – просто ответил Густав.

– Тот договор уже давно не действенен, – рявкнул Рюдегер. – Ты прекрасно знаешь, что рука моей дочери отдана Берхарду. А так как он умер, то Гретта совершенно свободна.

– Не пущу я её!…

– Не зли меня, Густав, – грозно предупредил Рюдегер. – Иначе я убью тебя, без всякого поединка!

– Стража! – нервно выкрикнул Густав.

Солдаты немедленно вбежали в покои, остановившись за спиной нового хозяина.

– Надо же, как я тебя перепугал! – усмехнулся Рюдегер.

– Не напугали вы меня. – К Густаву вновь вернулась уверенность. – Просто мне надоела глупая беседа с вами. Отдайте оружие, барон.

– И не подумаю.

Гретту охватило отчаяние. Неужели этот ужасный долгий день закончится смертью её отца, её единственного родного человека?

– Ты не посмеешь казнить его! – кинулась она к Густаву. – Отпусти его, слышишь?

– Отпустить? – Густав удивлённо вскинул брови. – После того, как он грозил меня убить?

– Но ведь, ты сам своими оскорблениями вынудил его на эти угрозы. Отпусти его, отец ничего тебе не сделает. Я обещаю.

– Гретта, не проси, не унижайся! – приказал Рюдегер.

Густав холодно и надменно слушал стенания девушки. Любящая дочь была готова на всё ради спасения отца. Это хорошо. Это как раз то, что ему и было нужно.

– Я не верю ни вам, ни вашему отцу, – высказал он. – Вы хотели бежать. В ночь, в дождь. Бежать, даже не отдав последних почестей умершему другу вашему. Вы предаёте его, предаёте меня. Вы поступаете так же, как и Кроненберги.

Рюдегер насторожился. Значит, до Клоса Кроненберга Густав уже добрался.

– Что ты с ними сделал? – спросил барон.

– Пока ничего. Только запер в темнице. Но после похорон я проведу открытый суд над ними по обвинению в убийстве моих брата и отца.

– Что? – удивлённо ахнули Гретта и Рюдегер.

– Да. Можно сказать, что моего отца тоже убили, – как ни чём ни бывало продолжал Густав. – Его бедное сердце не выдержало переживаний за старшего сына. После суда я, конечно, убийц казню, а поместье Кроненберг вновь войдёт в границы Регенплатца.

– Какой же ты, оказывается, мерзавец, – проговорил Рюдегер.

– Кроненберги хотели сбежать, но не успели. И вы хотите сбежать. Уж не заодно ли вы с убийцами, барон? Вы и ваша прелестная дочь, которой, признаться, роль супруги моей подошла бы больше, нежели роль идущей на плаху преступницы.

Барон Хафф понял всё. Сейчас они с Греттой находились в руках Густава, который мог сделать с ними всё, что захочет. Сам Рюдегер смерти не страшился, но что станет с Греттой? Убить. Убить мерзавца! Освободить от него мир и невинных людей. Рюдегер выхватил меч, но успел сделать лишь шаг, как солдаты тут же кинулись к нему, схватили и обезоружили. Густав оставался спокоен и холоден.

– Увести его, – приказал он страже.

– Стой! – воскликнула Гретта. – Прошу тебя, Густав, отпусти моего отца. Он не причастен к убийству, и ты это прекрасно знаешь.

– Он пытался убить меня!

– Отец защищал меня и честь свою. Отпусти его.

Густав подошёл к девушке совсем близко и заглянул ей в глаза. Гретта боялась его, но старалась скрыть страх перед ним, и, как бы ни дрожала душа её, она выдержала этот пристальный, этот колючий взгляд, не опустила головы.

– Пожалуй, я смогу отпустить его, – не спеша проговорил Густав, – но при одном условии…

– Я согласна, – тут же ответила Гретта, догадавшись, каким будет это условие. – Я стану твоей женой.

– Гретта не смей! – вскричал Рюдегер. – Я запрещаю тебе!

Густав довольно улыбнулся. Его забавляла происходящая сцена.

– Что ж, за такую цену я могу даровать твоему отцу жизнь, – сделал он одолжение. – Но всё-таки доверия к вам у меня нет. Уведите барона, – вновь обратился Густав к солдатам, – да выделите ему хорошую камеру, ту, что предназначена для знатных особ.

Солдаты увели арестованного. В комнате остались только Густав, дрожащая от отчаяния Гретта, да Лизхен, забившаяся от страха в угол.

– Почему ты не отпустил моего отца? – Гретта с трудом сдерживала слёзы. – Я же дала согласие остаться с тобой.

– Я хочу иметь гарантию, что ты не передумаешь и не сбежишь, – ответил Густав. – Да и от барона не придётся ждать подвоха. Но после нашей свадьбы я, как и обещал, отпущу его.

– Отпусти сейчас. Я не сбегу, клянусь!

– Нет. Ты уже обманула меня один раз, когда тайно обвенчалась с моим братцем.

Гретта ахнула. Она думала, что об этом никто не знает.

– Как видишь, – продолжал Густав, – от меня ничего не скроется. И в будущем не советую тебе что-либо затевать против меня, я всё узнаю. И тогда я уже не буду столь добр.

Густав по-хозяйски скинул плащ с плеч девушки, провёл рукой по нежному изгибу её шеи, по побледневшей щеке, коснулся губ. Гретта не смела пошевелиться, она знала, что этот мужчина был способен на любую жестокость. Ей было страшно, но она понимала, что помощи ждать неоткуда, а значит, надеяться оставалось только на себя.

– Я мог бы сделать тебя своей рабыней, своей наложницей, – продолжал тем временем Густав, лаская застывшее лицо девушки. – Тебя предательницу, женщину, уже отдавшую честь другому мужчине. Но я за что-то полюбил тебя, и снисхожу до того, что делаю тебя законной женой своей.

Густав наклонился и оставил на губах Гретты крепкий властный поцелуй хозяина. Девушка невольно поморщилась, так противен ей был её будущий муж. Заметив это лёгкое движение неприязни, Густав усмехнулся:

– Привыкай ко мне, милая. Теперь ты будешь дарить мне свою ласку каждую ночь. – Довольный собой, Густав скрестил на груди руки и, отступив на пару шагов, распорядился. – До свадьбы ты будешь сидеть здесь, у дверей я выставлю стражу. Служанку пришлю к тебе другую и накажу ей следить за тобой.

– Куда ты хочешь отправить Лизхен? – тревожно спросила Гретта. – Не забирай её у меня.

Густав взглянул на вжавшееся в угол заплаканное существо. Глупое слабое создание, угрозы от неё никакой.

– Ладно, пусть остаётся с тобой, – позволил молодой хозяин. – Вам обеим запрещено выходить из этих покоев. Еду будут приносить вам сюда. Вместо прогулки довольствуйтесь открытым окном. А после свадьбы я подумаю, дать ли вам глоток свободы.

– И когда же состоится… свадьба?

– Сразу после похорон. И запомни, моя жена должна быть послушной, тихой, для меня радушной, всегда готовой угождать прихотям моим. Она не смеет перечить мне, спорить со мной и уж тем более злить меня своими капризами. Если станешь выполнять эти нехитрые условия, твоя жизнь будет спокойной и сытой. Но станешь бунтовать – пеняй на себя.

Высказав всё, весьма довольный собой Густав развернулся и покинул покои, оставив несчастную Гретту горько оплакивать уготованную ей участь.

Вечер клонился к ночи. Усталые гости разбрелись по комнатам и готовились ко сну. Густав тоже очень устал. День выдался шумным и неспокойным, а вечер трудным и суетным. Но дела ещё не окончены. Молодой ландграф направлялся в покои отца, когда его остановил слуга и с поклоном сказал:

– Прошу прощения, господин…

– Ваше сиятельство, – поправил Густав.

– Прошу прощения, ваше сиятельство, – снова согнулся в поклоне слуга. – Маркграф фон Фатнхайн приказал мне найти вас и передать, что он хочет поговорить с вами и ждёт вас в своих покоях.

Зигмина Фатнхайн. Вот ещё одна проблема, от которой нужно было избавиться. Ссориться с маркграфом было не желательно, но придётся.

Олдрик фон Фатнхайн встретил Густава строго и хмуро.

– Приношу вам мои соболезнования, – начал он разговор, едва Густав переступил порог комнаты. – Сегодня вы потеряли сразу и отца, и брата. Это тяжело.

– Благодарю за сочувствие, маркграф, – издав вздох страдания, ответил Густав.

– Я понимаю, что сейчас на вас навалилась масса проблем, но всё-таки хотел бы обсудить с вами ещё одну, поговорить о вашем намеченном браке с моей дочерью.

Олдрик грузно опустился на стул у стола и облокотился на столешницу.

– Мне очень жаль, что всё так случилось, – сказал Густав, присев в кресло, – но, сами понимаете, свадьбу придётся отложить.

– Само собой, она сейчас не может состояться, – согласился маркграф. – Однако я хотел бы уточнить: отложить или отменить?

Густав замялся. Не хотелось ему жениться на Зигмине ни сейчас, ни позже.

– Я знаю, что изначально для вас была выбрана другая невеста, – продолжил Олдрик, заметив замешательство собеседника. – Но буквально два дня назад Генрих… ваш отец передумал и говорил со мной о том, чтобы отдать руку Зигмины не Берхарду, а вам.

– Да, я знаю об этом решении…

– И были с ним согласны.

– И был согласен.

– Брачный договор был переписан. И он имеет силу. Свадьба сейчас, конечно, не состоится, но вы с Зигминой стали связаны обязательствами.

Разговор уже начинал действовать Густаву на нервы. С каким бы удовольствием он послал к чёрту и маркграфа, и его дочку.

– Мне всё это известно, – едва сдерживая раздражение, сказал юноша. – Но под договором стоит подпись только отца моего. Я же согласился на свадьбу лишь по велению батюшки. Однако старый правитель умер, а вместе с ним и его законы, и его желания.

– То есть вы хотите сказать, что этой свадьбы не будет никогда? – набирая возмущение, спросил Олдрик.

– Честно говоря, маркграф, вопрос о свадьбе волнует меня сейчас меньше всего. Как вы сами заметили, на меня внезапно свалилась масса проблем и забот, к которым я не был готов. Год я буду выдерживать траур, а захочу ли я жениться после или нет, пока не знаю. И гарантировать, что выберу себе в невесты именно Зигмину, не могу.

– Вот как! Не думал, что моя дочь перенесёт здесь столько унижений и оскорблений. – Маркграф был зол. – Всей стране известно, что слову Регентропфа можно верить больше, чем королевским указам. Но ваш отец, и тем более вы доказали мне обратное…

– Лично я вам ничего не обещал! – прервал Густав, резко вскочив с места. – И Зигмине ни в чём не клялся. Я даже не просил отца изменять своё решение и перед самой свадьбой менять мне невесту. Он просто объявил мне свою волю. Так почему я должен отвечать за его прихоти? Особенно за прихоти моего брата, с которого всё и началось.

– Можно подумать, вы бесчувственный предмет, который передают из рук в руки.

Густав остановился и вонзил пристальный взор в маркграфа.

– Вы тоже довольно скоро согласились передать дочь другому жениху… – высказал он.

– Я с ней советовался, и она согласилась…

– Вы просто поставили её перед фактом: либо другой жених, но с троном Регенплатца, либо слава отвергнутой невесты. Естественно, Зигмина согласилась.

– Да как ты смеешь!.. – покрасневший от гнева Олдрик Фатнхайн даже ударил кулаком по столу.

– Мне отец также предоставил выбор: либо Регенплатц и брак с Зигминой, либо ничего. Я должен был спорить с отцом? И вы напрасно злитесь. Хотя Зигмине и не достался Регенплатц, но и дурная слава её миновала. Её жених умер, Зигмина не отвергнута, просто она не успела выйти замуж.

Густав отвернулся от пыхтящего ненавистью собеседника и направился к двери.

– А теперь извините, маркграф, но мне действительно надо заняться неотложными делами. Вы ведь не уезжаете?

– Ну уж нет, – прорычал Олдрик Фатнхайн. – После всех оскорблений, которые претерпела в этом замке моя семя, я и дня здесь не останусь. И на церемонии похорон нас не будет!

– Очень жаль, – холодно отметил Густав. – Что ж, тогда прощайте.

– Прощайте. И помните, что отныне я ваш враг.

После неприятного разговора с маркграфом Густав всё-таки зашёл в покои отца. Там уже Патриция отдавала необходимые распоряжения, наблюдала за обмыванием покойного супруга, его облачением в похоронные одежды, за соблюдением всех правил обряда, говорила с епископом о проведении траурной церемонии. Видно было, что женщина очень устала, но дела не позволяли ей расслабиться. На вошедшего сына она бросила строгий взор.

– Где ты пропадаешь? – тихо спросила Патриция. – Ты должен быть здесь.

– У меня были неотложные и не менее важные дела, – спокойно ответил Густав.

– Какие?

– Потом расскажу.

Патриция не стала настаивать.

– Зайди в покои Берхарда, – попросила она, – посмотри, всё ли правильно там слуги выполняют.

– Зайдите сами, – поморщился Густав. – Не хочу его видеть.

– Боишься взглянуть на творение рук твоих?

– Нет, что вы, матушка. Боюсь, что вместо того, чтобы плакать, я буду смеяться от радости.

Патриция смерила сына холодным взглядом.

– Я смотрю, тебя и смерть отца не особо печалит, – заметила она.

– Вы не правы, смерть батюшки весьма огорчительна для меня, – возразил Густав с полным равнодушием в голосе.

Патриция тяжело вздохнула и покачала головой. Женщина знала, что сын её эгоистичен и циничен, но что он настолько жесток, не верила. Магда была права, она воспитала чудовище.

– Пойдём тогда вместе, – сказала Патриция. – А потом ты меня проводишь.

В покоях Берхарда Регентропфа слуги завершали свою работу. Обмыли и переодели усопшего, прибрали покои. Уже переодетый в одежды для последнего пути Берхард лежал на кровати со сложенными на груди руками, лицо его было бледно и спокойно, глаза закрыты. Приблизившись к кровати, Густав взглянул на недвижное тело своего сводного брата. Приятно, очень приятно было смотреть на него и осознавать, что он мёртв, что он больше никогда ничего не скажет, не сделает, не присвоит и проблем больше не создаст. Приятно и радостно на душе.

– Спи спокойно, волчонок, – тихо молвил Густав. – Я так рад твоей кончине, что даже не стану просить у тебя прощения.

Маленькое пламя горящей у изголовья свечи вдруг ярко вспыхнуло и резко погасло, будто кто-то задул его. Густав не обратил на это внимания. Он улыбался, он был доволен собой, он был доволен наступающей жизнью. Жизнью короля Регенплатца.

– Мы уже почти закончили, ваше сиятельство, – подойдя к госпоже, с поклоном сообщила пожилая служанка. – Будут ещё какие-нибудь распоряжения?

– Нет, – ответила Патриция, оглядев комнату. – Как доделаете, можете идти отдыхать.

– С вашего позволения.

Служанка вернулась к прерванной работе. Патриция же подошла к Густаву.

– Ты же не хотел его видеть, – сказала она сыну, – а сам глаз не сводишь.

– Зрелище уж слишком приятное, – честно ответил Густав, и улыбка его стала ещё шире.

Патриция кинула краткий взор в сторону пасынка и отвернулась. Она тоже была рада наконец избавиться от него. И если бы не смерть Генриха, она, возможно, даже испытывала бы счастье.

– Пойдём, – позвала Патриция.

Мать и сын торопливо шли по тусклым и затихшим коридорам замка. Оба молчали, углубившись каждый в свои мысли. Густав вновь размышлял о том, кто ещё мог догадаться о его преступлении? Думал, перебирал в уме имена.

– Что-то я не видел в комнатах лекаря Гойербарга, – спросил Густав. – Где он?

– Я отпустила его на отдых, – ответила Патриция. – У него сегодня был очень тяжёлый день.

– Вы знаете, что он догадался об истинной причине смерти волчонка?

Патриция вскинула на сына резкий взгляд.

– Знаю, – сдержанно ответила она. – Но всем он объявил, что Берхард умер от лихорадки.

– У него наверняка есть доказательства отравления…

Патриция снова с опаской покосилась на Густава.

– Не трогай его. Возможно, у лекаря есть доказательства, но он не знает, кто именно совершил злодеяние. Нам с тобой Гер Питер сочувствует и весьма огорчён тем, что не смог распознать отраву и вовремя подобрать лекарство против неё. Он был искренне расстроен, я видела даже слёзы на глазах его, и он просил у меня прощения. Лекарь Гойербарг всегда был и остаётся другом нашей семьи. И дабы избежать злых пересудов и ненужных подозрений, он поклялся мне, что не станет оглашать истинную причину смерти Берхарда и смолчит о ней даже перед королём.

– И вы ему верите?

– Безусловно. И тебе советую это сделать.

Густав удовлетворённо покивал головой. Значит, лекарь не догадался об отравителе. Хорошо, пусть живёт. Пока.

Пройдя мимо караула, стоящего на страже покоя в замке, Патриция вошла в свою комнату и пригласила за собой Густава.

– Ну что, Густав, – обернулась она к сыну, когда тот закрыл дверь, – вот и сбылось то, о чём ты так долго мечтал. Ты получил титул ландграфа.

– Да, сегодня неожиданно моя мечта сбылась, – довольно проговорил молодой ландграф.

– Только не думала я, что для её воплощения ты убьёшь и отца.

– Я не убивал его! – тут же возразил Густав.

– Ты прекрасно знал, что его сердце не выдержит смерти старшего сына, – обвиняла Патриция.

– Я не знал…

– Ты должен был знать!

– Если быть честным, я не думал об этом. Я хотел лишь как можно скорее избавиться от волчонка.

– Всегда ты думаешь только о себе, но жизнь других, даже жизнь родного отца тебе совершенно безразлична.

– Не выставляйте меня зверем, матушка. Я действительно не желал смерти отцу.

– Тебе не было смысла и Берхарда убивать, – продолжала упрекать Патриция. – Он же отдал тебе то, чего ты желал, уступил трон.

– Уж не стало ли вам жаль волчонка? – недоумённо нахмурился Густав.

– Нет, мне не жаль его. Но вместе с ним раньше времени покинул жизнь и другой очень хороший человек, храбрый воин и добрый правитель. Не надо было убивать Берхарда, когда между вами причина раздора уже исчезла.

– Исчезла, да не совсем. Вместе с троном я должен был взять ещё и Зигмину фон Фатнхайн.

– Ну и что? Прекрасная девушка, знатной фамилии, образованная и с богатым приданным.

– Всё так, но мне она не нравится, она мне не по душе и не по сердцу. Я не хочу жениться на ней. Моя избранница – Гретта Хафф. Её я люблю.

Удивление и возмущение Патриции были велики. Особенно возмущение.

– Да чем же всех прельщает эта Гретта? Средняя красота, средний ум, состояния никакого!

– И всё-таки я женюсь только на ней, – упрямо повторил Густав. – И заодно присоединю к Регенплатцу все поместья барона.

– А я против этой свадьбы! – топнула ногой Патриция.

– Не надо быть против меня, матушка.

Густав произнёс это тихо, с пронизывающим, словно игла, взглядом. И Патриция вздрогнула. Чудовище. Он теперь понял, как легко можно устранить несогласных с ним, мешающих ему людей, и он будет продолжать поступать так, даже несмотря на то, кто ему эти люди, и что они для него в жизни сделали. Впрочем, не она ли сама поступала точно так же? Но нет, против родных и любимых людей она никогда ничего не замышляла.

Патриция отвернулась. Ладно, пусть делает, как хочет. Густав так же упрям, как и его отец, как и все Регентропфы. Если он что-то решил, то решил окончательно, и спорить с ним – лишь себе вредить.

– И когда же ты собираешься жениться?

– Да сразу после похорон, – просто ответил Густав.

Патрицию снова охватило недоумение.

– Но… как же соблюдение траура? – обернулась она к сыну. – Народ осудит тебя.

– А мы поженимся тихо, в домовой часовне.

– И Гретта согласна?

– Я убедил её.

– И барон Хафф?

– Со мной все согласны, мама.

– А как же маркграф? Что ты ему скажешь?

– Я с ним уже говорил сегодня и всё объяснил. Маркграф, конечно, был недоволен и даже зол, но что поделать, если его дочери так не повезло. Официально её женихом считался Берхард, а он умер.

– Маркграф теперь станет врагом твоим.

– Эта беда не великая.

Густав подошёл к матери и поцеловал в щёку нежно, как любящий сын.

– Не беспокойтесь ни о чём, матушка, – с улыбкой проговорил он. – Я знаю, что делаю. Поверьте, так будет лучше.

И Патриция покорилась. Её сын не глуп, он повзрослел, возмужал, он стал правителем обширных земель и господином многих людей, он почувствовал власть, но он знает, что такое ответственность. Она поверит ему и не станет вмешиваться.

– Хорошо, Густав, – ответила Патриция. – Поступай, как считаешь нужным. Об одном лишь прошу тебя. Сохрани эти земли такими же мирными и богатыми, какими получил их от предков своих.

– Это я вам обещаю, матушка.

Утро приветствовало людей ярким солнцем и лёгким прохладным ветерком. От ночной грозы и ливня остались лишь маленькие серые облачка да грязь на дороге. Впрочем, грязь довольно быстро присохла под лучами жаркого солнца. И к тому времени, когда траурная процессия длинной вереницей двинулась из замка Регентропф в собор, дорога снова стала сухой и твёрдой.

Впереди ехали два катафалка с телами усопших: короля Регенплатца ландграфа Генриха фон Регентропфа и старшего сына его Берхарда. За ними следовали вдова, покрытая чёрной вуалью, младший сын, старательно напускавший на себя скорбь утраты, дочь, периодически утиравшая слёзы, родные усопших, близкие люди, друзья. А дальше – приглашённые знатные гости, которые ехали в Регенплатц, чтобы повеселиться на свадьбах, а пришлось печально и тоскливо вздыхать на похоронах. У многих женщин даже не было подходящих к случаю чёрных платьев, и им пришлось накинуть на плечи тёмные плащи. Благо, северный ветер отгонял летнюю жару, и в плащах они чувствовали себя вполне комфортно.

У Гретты тоже не нашлось чёрного наряда, зато было тёмно-серое блио, скромное, без лишних украшений. И конечно же, чёрный лёгкий плащ. Впрочем, девушку мало заботил её внешний вид. Она без всяких эмоций позволила Лизхен одеть её, причесать и заколоть серебряной брошью её русые кудри, немого припудрить покрасневшие от слёз глаза. Всё с той же отчуждённостью она позволила Акселу Тарфу вывести себя из комнаты, провести по коридорам и усадить на коня. Мир для несчастной Гретты перестал существовать, осталось только горе. Горе и слёзы. Как выжить среди них, как их выдержать? Разве найдётся в ней столько сил?