Текст книги "Ливень в графстве Регенплатц"

– Я же сказал тебе не приходить, – проговорил он.

– Мне хочется выпить, но не с кем, – спокойно ответил Аксел, садясь за стол, на котором так и стоял нетронутый обед. – Поднимайся. Я отыскал в погребе вино, изготовленное в правление твоего деда. Надо попробовать насколько крепким оно стало.

Вино – это хорошо. Вино – это можно. Густав лениво поднялся с кровати и подал знак, чтобы Аксел подал ему кубок. Тот исполнил просьбу. Сделав несколько глотков, Густав шумно перевёл дыхание. Вино тёплым потоком полилось внутрь организма. Но чувства удовлетворения не появилось. Допив порцию, Густав попросил налить ещё, да и сам пересел к столу.

– Что тревожит тебя, Густав? – спросил Аксел. – Снова призрак беспокоит или теперь твои думы заняты Греттой?

– Обида гложет меня, – признался Густав. – Я всё дал этой женщине. И хотел дать ещё больше. Я спорил с матерью, я обрёл сильных врагов, я пренебрёг трауром по отцу. Я убил брата ради неё!

– Ради неё? Разве не ради трона?

– Ради неё, Аксел. – Густав залпом осушил кубок. – Трон волчонок отдал мне, но зачем-то забрал за это Гретту. Женщину, которую я полюбил по-настоящему. Понимаешь, по-настоящему, всем сердцем.

Густав налил себе ещё вина. Душа его изливала скопившиеся тяжёлые чувства, спеша скорее избавиться от них.

– Чем он был лучше меня? Говорил слова красивее? Крепче обнимал? Коль уж она приняла меня, возможно, я смог бы научиться нежности. У меня была надежда добиться расположения Греты, если не по-хорошему, то хотя бы по-плохому. Но после прошедших событий, после её предательства, я понял, что эта надежда бессмысленна. Я живой всё равно буду хуже его мёртвого.

Вместе с вином тоска затопляла сердце, и разум увязал в трясине мрачных мыслей.

– Завтра я её казню, – продолжал говорить Густав. – Я не очень верю в её умение колдовать. Я мог бы приковать её цепями к моей кровати и превратить в рабыню, в игрушку, в вещь. Но что это даст? Гретта, которая поначалу казалась робкой серой голубкой, оказалась гордой орлицей. Она отдаст мне тело, но никогда не отдаст душу. Я смогу заставить её улыбаться и преклоняться передо мной, но втайне она ежеминутно будет меня проклинать. Мне тяжело расставаться с Греттой, тяжело осознавать, что больше не увижу её. Да только ничего другого не остаётся.

Аксел молчал, не мешая откровениям друга. Впервые он видел Густава в таком подавленном состоянии и не знал, как помочь ему или хотя бы утешить.

Ещё немного поковырявшись в своих мыслях, молодой ландграф встал, подошёл к навесному шкафчику в углу комнаты, что-то достал из него.

– Вот, – вернувшись, выставил он на стол прозрачный флакончик с чёрной крышкой, внутри которого колыхалась коричневая жидкость.

– Что это? – заинтересовался Аксел, вглядываясь в склянку в сумерках наступающего вечера.

– Это очень сильный яд.

– Яд? – молодой человек насторожился. – Зачем тебе яд?

– Мне привезла его сестра. – Густав занял своё место и налил себе вина. – Для того чтобы убить волчонка. Но я использовал другой яд, а этот остался.

– Зачем же ты достал его теперь?

– Завтра, перед тем, как разгорится костёр, я дам его Гретте. Чтоб не мучилась она перед смертью. Сделаю для неё последнее доброе дело. И на этот раз она должна оценить его по достоинству.

Аксел Тарф понимающе покивал головой, и всё же тревога не отпускала его.

– Хорошо. Но ты не сможешь сам это сделать, – сказал он. – Дай мне яд. Я угощу им Гретту, как только прозвучит приговор.

– Нет. – Густав зажал склянку в руке. – Я сам. Она увидит, что и я могу быть добрым.

В беседе повисла пауза. Парни пили, размышляя каждый о своём. Акселу не нравилось настроение друга, не нравились его слова, не нравилась затея с ядом. Густав вёл себя так, будто перестал быть самим собой, будто его заставляли играть чуждую ему роль.

– Если не хочешь убивать Гретту, не убивай, – произнёс Аксел. – Оставь в темнице или отправь к отцу. Но прикажи её унять призрак, чтоб он более тебя не тревожил.

Густав взглянул на друга, как на глупца.

– Какую ерунду ты говоришь, Аксел, – поморщился он.

– А может, не ерунду. Смотри, сегодня дух волчонка не приходит к тебе. Вдруг он испугался за жизнь возлюбленной?

Но Густав лишь усмехнулся на это. Даже почти рассмеялся.

– Да разве может призрак за кого-то бояться или переживать? Вон он сидит себе спокойно за столом и наблюдает за нами.

Услыхав столь неожиданное заявление, Аксел Тарф встрепенулся и напряжённо уставился в то место, куда кивнул его друг. Но там никого не было.

– Сидит здесь? И давно? – осторожно поинтересовался Аксел.

– Недавно.

– И тебя его появление совсем не беспокоит?

– Нет. Я уже устал беспокоиться.

Аксел снова покосился в противоположный конец стола и, чиркнув огнивом, зажёг свечу в подсвечнике.

– Так это же хорошо, – сказал он. – Значит, ты можешь не обращать на него внимания и вести прежний образ жизни! – Аксел улыбнулся и постарался добавить в свой голос побольше бодрости.

Но друг не поддержал его оптимизма

– Ну же, Густав, взбодрись! К чему поддаёшься унынию? Где твой огонь жизни? Где смелые планы на будущее? Где твой смех над всеми невзгодами?

Густав пил и молчал. Казалось, его не только призрак перестал интересовать, но и собеседник.

– Густав. Густав… – позвал Аксел.

– Оставь меня, – вдруг попросил юноша.

– Не хочешь больше говорить?

– Оставь меня, – более требовательно повторил Густав.

– Да что с тобой вдруг? – не понимал парень.

– Уйди, я сказал! – с нервом рявкнул его друг.

Акселу это не понравилось. Как бы начало раздражения не окончилось новым приступом.

– Я не уйду, – заявил он. – Я обещал твоей матери не оставлять тебя. Да и сам не хочу этого.

– Ты не подчиняешься приказу твоего господина? – недовольно прорычал молодой ландграф.

– Беспокойство о моём господине сильнее послушания.

– А я тебе приказываю, пошёл вон! – прикрикнул Густав, и в глазах его сверкнули искорки гнева.

Да. Теперь он был не другом, но хозяином, и надо было подчиниться.

– Хорошо, – уступил Аксел. – Я выйду. Но от двери не отойду.

Молодой человек без всякого желания вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, прислушиваясь к звукам, оставшимся внутри. А их почти не было слышно. Стражник молча наблюдал за молодым человеком, не решаясь спросить объяснения его странному поведению.

Оставшись один, Густав осушил свой кубок и снова наполнил его. Берхард спокойно и неподвижно сидел за столом, не сводя с брата холодный взгляд чёрных глаз.

– Видимо, ты от меня уже не отстанешь, – устало вздохнул юноша, глядя с тоской на своего странного гостя. – За эти дни ты мне надоел больше, чем за всю жизнь. Но твой вид меня больше не пугает. Скорее, он утомляет меня. Всё моей смерти ждёшь?

– Жду, – откликнулось эхо голосом Берхарда Регентропфа.

– Ты всегда был терпеливым. Всегда усердным в делах. А теперь тебе и вовсе торопиться некуда. Но ты оказался более жесток. Я не позволял тебе столь долго страдать. Почему ты не убьёшь меня сразу?

На этот вопрос ответа не последовало. Берхард продолжал сидеть неподвижно, и взгляд его был спокоен.

– Такая скорая месть тебя не устраивает, – согласно закивал Густав. – Ты желаешь меня мучить. Хочешь, чтоб жизнь из меня выходила постепенно. Я понимаю. Я вижу. Чем слабее становлюсь я, тем сильнее становишься ты. Я прав?

– Прав.

– Вот-вот. Поэтому ты и не торопишься. Ты питаешься моей болью. Высасываешь из меня силы по глоткам, по каплям. Даже после смерти не желаешь мне что-либо уступить. Ни замок, ни женщину, ни саму жизнь. Завтра я казню Гретту. Разве ты не хочешь меня остановить? А? Не хочешь?

– Не хочу.

– Конечно. Знаешь, что, умерев, она станет твоей навсегда. Получишь свою девку и продолжишь меня терзать. Будешь набираться сил, расти, чтобы завладеть замком, чтобы всех изгнать отсюда.

Густав осушил кубок. В душе его уже обнажила нервы ненависть. Захмелевший взгляд остановился на стоявшем на столе маленьком флакончике с коричневой жидкостью.

– А что если я не доставлю тебе такого удовольствия? – мрачно усмехнулся Густав. – Я не стану казнить Гретту. Пусть гниёт в темнице. А ещё вот возьму да выпью яду. И тебе не с кого будет тянуть силы. Тебе некому будет мстить, волчонок! Некому! Твои планы рухнут, и ты исчезнешь. Ну, что так смотришь? Напрягся, волнуешься. Боишься? Или думаешь, я этого не сделаю?

– Не сделаешь.

– Считаешь, я трус?

– Трус.

Густав молча покачал головой, не отводя глаз от склянки с ядом. Верхняя губа его нервно подёргивалась, мысли уходили в темноту. Юноша был так углублён в свои мысли, что не заметил, как приоткрылась дверь. Это Аксел Тарф, борясь с нетерпением и переживая, что ничего не может расслышать, пропустил слух внутрь комнаты и напряг внимание.

– Я тебя ненавижу, волчонок, – услыхал он глухое рычание Густава. – Ненавижу больше, чем при жизни. И я нисколько не жалею, что убил тебя. Не раскаиваюсь в этом. Если бы тебя не существовало, я стал бы совсем иным человеком. И жизнь моя сложилась бы иначе. Отец гордился бы мной, я учился бы у него мудрости правления, и в душе моей не царили бы обиды и чувства унижения. Моя мать была бы счастлива. Да и я испытал бы разделённую любовь. Ты один виноват во всех бедах нашей семьи, в моих бедах. Ты подослан к нам дьяволом. И душа твоя задержана здесь чёрным колдовством. Но ты ещё слаб. И замок ещё не твой. Я знаю, после того, как ты потешишься со мной и выпьешь последнюю каплю моей жизни, ты начнёшь издеваться над другими, забирая себе и их силы. И так до тех пор, пока замок не опустеет, и ты не станешь его полноправным хозяином. Но сначала тебе нужен именно я, именно мои силы. Правильно?

– Правильно, – бесстрастно подтвердило эхо.

Аксел не видел, как Густав открыл флакон, только слышал:

– Но я снова разрушу твои планы, мерзкий волчонок. Я уничтожу источник твоей силы. Смотри!

Притаившийся за приоткрытой дверью Аксел почувствовал поток холодного воздуха и увидел, как в комнате погас блёклый свет свечи. Душу его наполнила тревога.

– Нервничаешь, да?! – донёсся до Аксела злорадный возглас.

Молодой человек не выдержал и вошёл в комнату. В сумраке он с ужасом разглядел в руке Густава флакон с ядовитой жидкостью, а на лице юноши играла улыбка победителя.

– Густав! – крикнул Аксел.

Но друг его не слышал. Он смотрел в дальний угол стола, на того, кто был виден только ему.

– Возвращайся в ад! – провозгласил Густав и, прежде чем Аксел успел подбежать к нему, опрокинул в себя содержимое склянки.

В следующий же миг юноша схватился за грудь, резко вдохнул и безвольно повалился на стол. Его тело затряслось в мелких судорогах и вскоре замерло. Молодой ландграф фон Регентропф умер.

Аксел Тарф в оцепенении стоял возле своего друга и господина. Всё произошло столь скоро и неожиданно, что разум его никак не мог принять случившееся.

Новый порыв холодного ветра заставил парня очнуться. Надо что-то делать. Прежде всего, Аксел подошёл к распахнутому окну и закрыл створки. Густав мёртв. Надо позвать лекаря и сообщить ландграфине. Она, конечно, будет убита горем. Но также и может впасть в гнев. В гнев на него, на Аксела, на лучшего друга её драгоценного сына, на человека, которого она оставила в качестве стражника, которому она наказала ни на миг не оставлять больного Густава без присмотра. Как бы со злости не приказала она казнить нерадивого слугу.

Долго Аксел Тарф рассуждать не стал. Без влиятельного покровителя в этом замке ему больше делать нечего. Никого судьба его более не заинтересует. Молодой человек прошёл за кровать. Здесь, у стены висел ключ от небольшого сундука, стоящего в дальнем углу комнаты. Содержимое этого сундука составляли личные вещи Густава. Аксел открыл обитую бронзой крышку. Из-под груды одежды он достал три мешочка наполненных золотыми монетами и запихнул их себе под рубашку. Затем, быстро закрыв сундук и повесив ключ на место, Аксел Тарф спешно покинул покои ландграфа.

Первым делом Аксел зашёл к себе, торопливо собрал всё самое необходимое для дальней дороги. После он заглянул в покои, отведённые для лекаря, и сухо сообщил усталому мужчине:

– Прошу вас подойти к Густаву, гер Гойербарг. Он принял яд.

Лекарь в ужасе помчался в комнату молодого ландграфа. А Аксел Тарф тем временем направился к ландграфине.

С того момента, как Патриция оставила сына, её не покидало беспокойство. Болезнь отступила, Густав не один, с ним верный Аксел, у дверей стража, и всё же сердце тревожилось. Патриция бродила по комнате, не зная, чем занять себя, чтобы отвлечься от нехороших мыслей. Хотела выйти в сад, но с серого вечернего неба вновь капал мелкий дождь. Может, заняться шитьём? Но не было даже желания себя заставлять. И Патриция снова и снова ходила по комнате из угла в угол.

Открылась дверь. В комнату вошёл Аксел Тарф. Увидав его, Патриция замерла. «Новый приступ», – вспыхнуло предположение.

– Почему ты здесь? – строго спросила женщина.

Но прежде чем ответить, Аксел опустился на одно колено и склонил голову.

– Ваше сиятельство, госпожа ландграфиня, я принёс вам трагичную весть, – сообщил он.

Трагичную? Патриция прижала к сердцу ладонь, и дыхание её сбилось с ритма.

– Что случилось? – ахнула она. – Говори прямо!

– Густав… Он скончался.

– Нет! – Патриция схватилась за голову, будто пытаясь не впускать в сознание смысл услышанного. – Нет! Этого не может быть!

Этого действительно не могло случиться. Да, Густав болен, но не смертельно. Даже если вспыхнул новый приступ, он не мог так скоро принести смерть. В сердце блеснула искорка надежды. Женщина спешно приблизилась к вестнику и подняла его с колен.

– Ты, видно, ошибся, – почти молила она. – Должно быть, Густав просто охвачен более жестоким приступом болезни.

Но Аксел покачал головой, отвергая слабый блеск надежды.

– Я бы не сказал вам таких слов, госпожа, если б не был в них уверен. Густав принял яд.

– Яд? – Бедняжка никак не могла понять. – Какой яд? Откуда?

– Густав сказал, что сестра привезла ему. Маленький такой флакончик.

Патриция тут же вспомнила этот предмет – прозрачный, с чёрной крышкой с тёмной уничтожающей жидкостью. Маргарет говорила, что достаточно двух капель. И всё-таки непонятно.

– Густав не мог сам отравиться. Это какая-то бессмыслица. – В глазах женщины засуетилось подозрение. – А почему вдруг в его руках оказался яд?

– Густав достал склянку, чтоб показать мне. Он хотел завтра дать отраву Гретте перед казнью.

– И почему вдруг дал себе? – В напряжённые нервы Патриции постепенно начала просачиваться злость. – И почему ты не остановил его?

Как Аксел и предполагал, вина за случившееся падёт именно на него. Он же последний, кто был с Густавом. Он не остановил, а может, и сам отравил. Подозрения, приводящие к конкретным выводам, которые в свою очередь обязательно приведут к наказанию. Как хорошо, что вещи уже собраны.

– Позвольте мне объяснить, госпожа, – оправдывался Аксел. – Я и сам не ожидал, что всё так случится. Мы беседовали, пили вино, и вдруг Густав приказал мне выйти. Я отказывался, но он настоял. Буквально выгнал меня. Я вышел и остался за дверью. Из комнаты ничего не было слышно. Тогда я дверь немного приоткрыл. Густав разговаривал с Берхардом. Правда! Я это понял, так как Густав называл собеседника «Волчонком». Он говорил спокойно и тихо… Я и половины слов не мог разобрать. Но неожиданно Густав крикнул: «Я уничтожу источник твоей силы! Возвращайся в ад!» И вот тут уж я вбежал в комнату. Только, к сожалению, поздно. Густав уже выпил из склянки.

Но разум Патриции продолжал всё отвергать. Добровольно принять отраву после беседы с… С призраком?

– Да что за небылицы ты рассказываешь? – раздражённо возмутилась женщина.

– Знаю, что рассказ мой странен. И всё-таки он правдив. Мне нет надобности лгать вам, госпожа. Признаю, что сам я этого призрака не видел и не слышал. Даже не знаю, существует ли он на самом деле или живёт лишь в видениях Густава. Но уверен в том, что призрак тот в этот раз уже не пугал моего друга, но лишил его разума.

Патриция не выдержала. Слышать о том, что её несчастный больной сын ещё и лишился рассудка, она более не могла. Густав не сумасшедший. Он не самоубийца!

– Есть тебе выгода в жестоком наговоре или нет, но я тебе не верю, – заявила Патриция. – Что бы ни случилось, ты убил Густава уже тем, что оставил его одного! Ты нарушил мой приказ! Идём со мной. Я хочу видеть сына. Я хочу во всём разобраться!

Пылая гневом и задыхаясь от отчаянья, Патриция торопливо вышла из комнаты и поспешила… да почти побежала в покои сына. Аксел следовал за ней. Следовал, но не до конца. Посреди пути он завернул в свою комнату, схватил приготовленные вещи и отправился прочь из замка Регентропф. Да и вообще прочь из Регенплатца. Отвечать своей жизнью за чужое безумие парень не собирался.

Тем временем Патриция дошла до покоев сына. Открыла дверь. С помощью слуг лекарь Гойербарг уже уложил тело юноши на кровать. Заметив вошедшую ландграфиню, он склонил голову. Но женщина не смотрела на него. Взглянув на ложе, Патриция уже более никого и ничего не замечала. Её сын, единственный любимый сын, ради рождения которого она пошла на сделку с тёмными силами, за счастье которого боролась с несправедливостью супруга, ради жизни которого мирилась с жизнью ненавистного волчонка, её сын сейчас лежал мёртвый, убитый ядом. Убитый точно так же, как и его вечный враг Берхард.

Вот теперь её разум полностью осознал случившееся. Вот теперь её сердце приняло неизбежную горечь утраты. Вот теперь душа заревела от тяжести горя.

Патриция подошла к сыну. В мерцающем свете зажжённых свечей лицо Густава казалось спокойным и даже не бледным. Несчастная женщина ласково провела ладонью по ещё тёплой щеке сына. Единственного сына, любимого сына, сына, которого больше нет в живых… Нет! Это сон. Это просто страшный сон! Это невозможно! Невозможно, что Густав больше никогда не взглянет на неё, пусть даже и зло. Невозможно, что Густав больше не скажет ей ни слова, пусть даже грубого. Невозможно, что Густав перестанет двигаться, дышать, существовать! Невозможно, что она должна хоронить сына!

Патриция и не пыталась сдерживать рыдания. Упав на грудь Густава, женщина заливалась горькими слезами. Она выла, сжимая в кулаках ткань одежды. Она тщетно молила вернуться самого дорогого, самого родного для неё человека. Она взывала к Богу, она взывала даже к дьяволу. Но Густав мёртв, и вернуть его ей никто не сможет: ни люди, ни ангелы, ни демоны.

Наконец рыдания исчерпали силы, мольбы потеряли смысл. Патриция молча лежала на груди сына и тихо плакала. Душа устала, разум опустел – ни чувств, ни мыслей. Весь мир для женщины стал сер и бесполезен. Обеспокоившись за состояние рассудка внезапно потерявшей сына матери, лекарь Гойербарг склонился к Патриции и, успокаивающе поглаживая её по плечу, постарался успокоить.

– Я понимаю ваше горе, госпожа. Но вам надо продолжать жить. Примите моего лекарства, оно даст успокоение вашим нервам и душе.

Патриция подняла бездумный взгляд на обеспокоенного пожилого мужчину.

– Разве смогу я теперь жить? Генрих умер. Густав…

Не может быть. Всё равно не верилось. Патриция приподнялась и взглянула в бледное лицо сына.

– Неужели ты и вправду сам погубил себя? Но для чего? Ведь ты обрёл всё, о чём мечталось тебе. Трон, власть, свободу… Даже любимую женщину. Бессмысленно. Значит, убили тебя. Отравили. Заставили выпить яд. Но кто? Кто?

Патриция огляделась. Питер Гойербарг смотрел на женщину тревожно; двое молодых слуг стояли поодаль, скромно опустив головы.

– Где Аксел? – тихо спросила ландграфиня, утирая затихающие слёзы. – Он же пришёл со мной.

– Но он не приходил с вами, госпожа, – отозвался лекарь.

– Не приходил? Значит, сбежал. Значит, чувствует за собой вину. Его надо остановить, наказать. Даже если он не убивал, то виновен уже в том, что не смог защитить.

– Но не от кого было защищать, – сказал Гойербарг. – Я расспросил солдата, что стоял на карауле, и он признался, что в покоях ландграфа был только Аксел Тарф. Он, правда, выходил на некоторое время, но оставался у дверей и подслушивал. Солдат ещё удивлялся, что можно подслушивать, если человек внутри комнаты остался один?

Всё так, как и Аксел рассказывал. Но оставался ли Густав совсем один? Неужели, призрак действительно навещал его? Если поверить в это, значит, можно признать, что призрак покойного брата и заставил Густава сократить дни своей жизни. Но это же глупо. Это так глупо.

– Аксел Тарф мог всё подстроить, – проговорила Патриция и смахнула со щеки последнюю слезинку. – Надо бы послать гонца к графу Норберту Регентропфу. Кто-нибудь из вас, – обратилась патриция к слугам, – позовите начальника стражи.

Один из слуг поспешил выполнить поручение.

– И нужно ещё госпоже Гретте сообщить, – напомнил лекарь.

– Я сообщу ей сама.

Патриция снова обратила усталый взор на сына. На шесть дней он пережил брата своего, своего вечного врага и соперника. Всего на шесть дней. Подействовала ли сила заклятия? Или у Густава на самом деле повредился разум от бесконечных приступов? Патриция прикоснулась к руке юноши – она уже была холодной. Вот ещё один Регентропф покинул мир живых, и, провожая его, за окном во тьме позднего вечера снова шуршал дождь.

Со стороны казалось, что Патриция успокоилась. Она больше не плакала, голос звучал ровно, эмоции утихли. Такие перемены в поведении женщины сняли с лекаря волнение за её душевное состояние. Патриция встала с кровати, подошла к столу, села за него. Положила перед собой листы пергамента, взяла перо, открыла чернильницу. Женщина писала быстро и молча. Написав первое письмо, она отложила его в сторонку и принялась за второе.

Вскоре в покои зашёл начальник стражи, рослый мужчина в лёгких латах и плаще. Взглянув на ложе, на котором лежал молодой ландграф, мужчина заволновался, но спрашивать о чём-либо не решился.

– Вот, возьмите приказ, – обратилась Патриция к вошедшему. – Немедленно освободите из темницы Клоса Кроненберга и его сына Кларка и проводите их до замка Кроненберг. Они свободны. А так же выпустите ландграфиню Гретту Регентропф. Она тоже свободна. И срочно позовите ко мне гонца.

Воин поклонился и отправился исполнять приказы.

– Гретта в темнице? – удивился Питер Гойербарг. – Но почему?

– Густав обвинил её в колдовстве, – спокойно ответила Патриция. – Это, конечно, глупое обвинение. Гер Питер, я прошу вас об услуге.

– Слушаю вас, госпожа.

– Сейчас я пошлю письмо графу Норберту, где сообщаю ему о трагедии и прошу срочно прибыть в Регентропф. Когда он прибудет, встретьте его вместе с Греттой. И расскажите ему всю правду. Всю. Об убийстве Берхарда с помощью яда, об его истинном убийце.

– Я не понимаю…

– Вы всё понимаете, гер Питер. Вы же знаете, что Берхарда убил Густав. Скажите Норберту, что Гретта – законная жена Густава. Вы не знали? Ну, так я вам сообщаю это. Запись о браке есть в книге домовой часовни. Пусть Норберт решит дела по закону, теперь он – наследник Регенплатца. Он наверняка отпишет обо всём королю. Пусть не скрывает правды. В нашей семье уже столько лжи скопилось, что пора от неё избавиться. Вы исполните мою просьбу, гер Питер?

– Да, конечно, – с готовностью ответил пожилой мужчина. – Но почему вы сами не встретите графа и не поговорите с ним обо всём?

– Мне… Мне будет стыдно.

В дверь постучали. Слуга открыл и впустил в комнату гонца. У молодого парня, увидевшего лежащего на кровати ландграфа Густава, также вспыхнула в глазах тревога.

– Ох! Наш господин снова болен? – не удержался он от вопроса.

Но ответом его никто не удостоил. Патриция запечатала письмо, встала из-за стола и подошла к гонцу.

– Очень быстро, сегодня же, доставь письмо графу Регентропфу, – приказала женщина.

Гонец взял письмо и, поклонившись, покинул покои.

Ну, вот и всё. Кажется, все дела завершены.

– Я пришлю сейчас служанок, чтобы они подготовили Густава к похоронам, – добавила Патриция.

Повернувшись к лекарю Гойербаргу, она слабо улыбнулась ему, подошла.

– Спасибо вам, гер Питер за ваше мастерство, – произнесла женщина. – За верную службу фамилии Регентропф. Вы всегда были на страже здоровья всей семьи. Отдельный поклон вам от меня за то, что помогли рождению сына моего.

– Я всегда был и остаюсь преданным слугой фамилии Регентропф, – поклонился лекарь, не совсем понимая, к чему сейчас вся эта речь.

– Прошу вас, продолжайте хранить жизни этой семьи и далее.

– Будьте в этом уверены, ландграфиня. Если хотите, я останусь и прослежу за работой слуг. А вам следует отдохнуть, постараться успокоить разум и сердце. Завтра предстоит трудный день.

– Да. Спасибо вам, добрый мой человек. Я отдохну, обязательно. Но сначала завершу ещё одно важное дело.

Патриция подошла к кровати. Теперь даже в слабом свете свечей была заметна бледность на лице Густава. Женщина провела ладонью по охладевшей щеке сына, наклонившись, поцеловала в холодный лоб.

– Я не покину тебя, сынок, – прошептала она.

Патриция больше не плакала и была спокойна. Может, слёзы иссякли, а может, душа устала. Женщина выпрямилась, отвернулась и, степенно ступая, покинула комнату сына.

Свернув в северное крыло, Патриция зашла в покои своей матери. Магда при помощи служанок уже готовилась ко сну. Кровать её была расстелена, седые волосы распущены.

– Как поздно ты зашла ко мне, Патриция, – заметила Магда Бренденбруг, повернувшись к дочери. – Случилось ли что?

– Случилось, матушка, – тихо сказала Патриция. – Густав умер.

Старая графиня замерла. Эта страшная новость, словно тяжёлый снежный ком, обрушилась на неё. Что сказать, Магда не знала – слова исчезли из разума её. Что делать теперь, она не ведала – чувства оцепенели в душе её. Даже взор давно ослабших глаз покрыл серый туман. Женщина лишь прижала руку к застывшему сердцу и сгорбилась под тяжестью застрявших в горле рыданий.

– Прощайте, матушка, – словно издалека, донеслись до слуха Магды тихие слова. – Прощайте и простите.

Но старая женщина слишком глубоко утонула в трясине проявившегося горя, она уже не слышала.

Патриция закрыла дверь, вынула факел из держателя на стене и, освещая себе дорогу, направилась в тёмный проём к крутой лестнице, ведущей на залитую дождём площадку северной башни.

День клонился к вечеру. Тяжёлый суетный день. Наконец-то он подходил к концу. Усталая Гретта сидела на скамье, прислонившись спиной к стене, и задумчиво перебирала складки своего чёрного траурного платья. Все, принимавшие участие в похоронах разошлись по своим комнатам. Кроме Гретты в рыцарской зале остались лишь её отец, да граф Норберт фон Регентропф. Норберт стоял у окна и с бесконечной печалью в глазах всматривался вдаль. Долгое время в зале висела скорбная тишина, нарушаемая лишь щебетанием птиц за окном да шуршанием ветра в листве деревьев. Природа радовалась лету, теплу ласкового солнца, и ей не было дела до людского горя.

– Как ужасно… Как страшно… – произнёс Норберт, не отрывая взор от дали. – Буквально за несколько дней вымерла вся семья моего брата. Он с женой и двое его сыновей… Ужасная трагедия.

– Это я во всём виновата, – тихо отозвалась Гретта. – Если бы я не приехала сюда…

– Не наговаривай на себя, дочка. – Рюдегер Хафф приблизился к дочери и участливо положил ей руку на плечо. – Ты абсолютно ни в чём не виновата.

– Всё началось из-за меня…

– Всё началось очень давно, Гретта, – сказал Норберт. – В этом доме уже много лет царствовали ненависть и горькая обида. Враждовали братья, враждовали супруги, враждовали родители и дети. Отсюда прогнали любовь. Закрыли дверь перед уважением и терпимостью. Кто в этом виноват? Да все понемногу. Даже я в какой-то степени повинен. В своё время не смог убедить Генриха оставить Берхарда на воспитание Ахиму Штаузенгу. Мне нужно было быть более настойчивым. Но теперь уж поздно об этом говорить.

Норберт утёр ладонью скатившуюся на щеку слезу. Его сердце и разум никак не могли смириться с мыслью, что семьи его родного старшего брата более не существует. Происходящее всё ещё казалось ему страшным сном, который обязательно скоро должен закончиться. Тяжело вздохнув, Норберт попытался скинуть с сутулых плеч горе и вернуться к жизни. К жизни, которая продолжалась, несмотря ни на что. Мужчина отвернулся от окна и прошёл к своим собеседникам?

– Как вы планируете продолжать жизнь свою, фрау Гретта? – поинтересовался Норберт у молодой женщины.

В ответ Гретта лишь пожала плечами. Она ещё не ставила перед собой такой вопрос.

– Вы, как законная жена Густава, можете остаться здесь, в Регентропфе, – продолжал Норберт, присев на другой конец скамьи. – Правление Регенплатцем переходит в мои руки, и я вынужден буду со всей семьёй переехать сюда. Но знайте, что вас я не гоню. Вы станете частью моей семьи. Однако если вас в этом замке мучают тяжёлые воспоминания, можете выбрать любое поместье в Регенплатце…

– Я думаю, Гретте лучше всего вернуться домой, – предложил барон Хафф.

Но распрямив спину, Гретта вдруг твёрдо произнесла:

– Нет. Я останусь в Регентропфе. Отныне здесь моё место. Моё и моего ребёнка.

Мужчины изумлённо вскинули брови. Услышанная новость их потрясла.

– Ты… Ты в положении, дочка? – уточнил Рюдегер Хафф.

– Да. Я жду ребёнка от моего законного супруга.

– Как прекрасно среди потока трагедий узнать о чём-то радостном. – Норберт даже улыбнулся. – В таком случае вам даже необходимо остаться в замке, Гретта. И если родится мальчик, то после своего совершеннолетия он по праву займёт трон Регенплатца.

– Надо оповестить короля о событиях в Регенплатце, – предложил барон.

– Король Фридрих скоро сам прибудет сюда, – сказала Гретта.

– Разве ты уже послала письмо ему?

– Лекарь Гойербарг послал к королю своего старшего сына, чтобы тот рассказал Фридриху о смерти ландграфа и Берхарда. И ещё, чтобы попросить короля приехать в Регентропф и лично разобраться в свершившихся в замке злодеяниях.

– В каких злодеяниях? – встрепенулся Норберт. – Разве здесь совершались преступления? Берхард умер от лихорадки, Генрих – от остановки сердца, Густав от приступа падучей, Патриция… Она сама прервала жизнь свою.

– Вижу, гер Гойербарг ещё ничего не поведал вам.

– Так после похорон я ещё и не встречался с ним.

– Понимаю. Что ж, тогда я сделаю это, – вздохнула Гретта. – Вы очень многого не знаете, граф. Присаживайтесь поближе, я расскажу вам всю правду о прошедших в замке несчастиях.

Король Фридрих собрал всех в рыцарской зале. Слугам и караульным было велено удалиться. Приглашённые расселись вдоль длинного пустого стола и приготовились слушать. Сам Фридрих занял место хозяина – во главе. Все видели его, он видел всех: Норберта фон Регентропфа, Гретту, отныне по праву носившую ту же фамилию, её отца барона Хафф, графа Кроненберга и сына его Кларка, также лекаря Питера Гойербарга. По их рассказам Фридрих смог чётко представить огромную трагедию, произошедшую в замке Регентропф. Раздумья его были тяжелы, но решение он принял быстро.