Текст книги "Афган, любовь и все остальное"

Выручил тренер. Достал мне путевку в спортивный лагерь инструктором. И по совместительству сторожем. Где я и пробыл безвылазно до конца лета. И этот лагерь оказался самым лучшим подарком за последнее время. И если честно, то я там совсем не скучал. И Катю вспоминал совсем не часто. Ведь там девчонок – спортсменок вал, совсем не обремененных социалистической моралью.

А Катя, гордая от самостоятельно принятого решения, ехала в плацкартном вагоне на восток. В новенькой стройотрядовской форме, среди таких же студенток – первокурсниц. Решила и поехала. А чем она хуже других? Если бы не поехала в этот раз, то уже не поехала бы никогда. И совсем не ждала от этого никаких особо сильных впечатлений. Не думала увидеть что-то такое очень уж интересное. А вот пожить в реально тяжелых условиях, изобилующих мелкими бытовыми неудобствами, придется. Где проверится ее способность к самостоятельной жизни. Как и умение решать эти самые бытовые проблемы. После этого наверняка поймет кто она. Или все еще маленькая девочка, вылетевшая по глупости из под маминого крыла. Из под маминой опеки. Или уже вполне самостоятельный человек. Способная на что-то гораздо большее, чем учеба в институте. Этого путешествия наверняка хватит как раз настолько, чтобы в дальнейшем уже никогда не связываться с подобными мероприятиями.

Все пошло, как она и предполагала. Плацкарт скорого поезда – это еще терпимо. Первые минусы: летняя жара и невозможность как следует помыться. Отсчет первых испытаний. Но они компенсируются впечатлениями. Много нового и интересного. В общем первые трое суток путешествия, если все это можно конечно назвать путешествием, пролетели быстро. А во Владивостоке пришлось двое суток ждать пассажирский теплоход в зале ожидания морского вокзала. Ночь в жестком пластмассовом кресле, вокзальная суета, грязь и вонь туалетов, напомнили ей фильмы о гражданской войне. Наконец теплоход «Антонина Нежданова» пришвартовался под погрузку, а в памяти намертво остался грязный зал ожидания морского вокзала. Насквозь промокший город от не прекращающегося дождя. Крутые сопки, плотно застроенные многоэтажками. Низкие, черные тучи, цепляющиеся за эти сопки и дома. И сыплющий постоянно дождь, мелкий и противный, как осенью. Душно и влажно. И такое же темно – серое неприветливое море. От которого веет холодом, хотя уже начало июня. Тошнотворный запах влажной одежды, от которого никуда не деться. Влажность сто процентов и днем, и ночью. И наконец загрузка на теплоход. Именно загрузка, а не посадка. Студентов набралось больше трехсот человек. И их гнали на борт, не проверяя билетов, ни документов. Просто считая по головам. И ни каких кают не оказалось. Студенческие места на закрытых палубах – верандах. И еще сутки уже на своих рюкзачках – пожитках. Хорошо, что палуба оказалась деревянной, а ночь не такой холодной. И тут Катя проявила решительность и сообразительность. Она подошла к пожилой женщине, пассажирскому администратору. Без лишних церемоний сунула ей десятку. И та отвела ее вместе с двумя подругами к себе в каюту. Где девушки смогли помыться в душе и немного постираться. Уже одно это резко подняло настроение, путешествие перестало казаться таким мерзким. Человек привыкает ко всему. И конечно к мелким бытовым неудобствам. Если он научился с ними справляться по ходу дела, то этот человек чего то стоит. И ближайшее неопределенное будущее его не так уж и страшит. Потом порт Корсаков и первая радостная неожиданность. Их ждали, им приготовили автобусы. И уже через каких то три часа они были на береговом рыбокомбинате. Это их новая работа и жилье на ближайшие два месяца. Настроение поднимается еще на чуть – чуть, они желанные работники. Быстро расселись в барак, где получили матрасы и постельные принадлежности. И самое главное, им дали сутки на акклиматизацию. Застелили кровати и сделали влажную уборку в помещении. В общем навели какой никакой, а уют. Ведь они студенты, а не какая ни будь залетная вербота. Так называют здесь людей, приехавших на заработки на один сезон. Потом награда за все дни дороги: горячий душ при цехе рыбокомбината. На ужин вкусная уха и жареная рыба. И наконец постель. И не хочется думать, что этот матрас служил верой и правдой не одному десятку рыбообработчиц. Но это уже такие мелочи, которые мгновенно забываются после длиной и утомительной дороги. Катя засыпает в отличном настроении.

И потекли тяжело и однообразно трудовые будни. Двенадцать часов работы чередуются с двенадцатью часами отдыха. И первые десять дней хватало сил только на то, чтобы добраться до постели. Хотя студенты пока работали на подхвате: подай – принеси. А как стоять у конвейера, не отходя и не приседая, Катя себе представить не может. На нем работают в основном опытные работницы. Студентки за длинным, но тяжелым рублем не гонятся. Который можно заработать только на конвейере. Их пока использовали на подсобных работах, иногда ставя на помощь к опытным укладчицам рыбы. Когда через две недели втянулись в работу, в двенадцатичасовой график, уже хватало сил сходить вечером в поселок, в кино. Молодые быстро ко всему привыкают. Да еще Катю приметил симпатичный, цыганистого вида капитан маленького буксирчика. Который два раза в неделю приводил на комбинат баржи с бочками и банкотарой. Каждый раз парень заходил в цех, находил девушку. Называл сибирячкой. И все приглашал то в местный ресторан, то в кино, то на танцы. Катя на танцы бы пошла, но смена вдруг оказывалась ночной. То еще какие то причины находились. Девчонки смеялись, парень влюбился. Осталось тебе ответить взаимностью и остаться на Сахалине. А девушка, глядя в черные глаза Толика, как он ей представился, в душе замирала и чувствовала, что еще немного, и она согласится на танцы, и на кино, и на ресторан. Опять подкатило то неведомое чувство. Такое сладкое и одновременно страшное. Оно набирало обороты, и Катя уже радовалась, когда в цехе появлялся чернобровый капитан. Она уже не скрывала своего радостного взгляда при встрече. А все закончилось разом и очень даже типично для этих мест. Катя заступала в ночь. Студентки готовились к смене, когда к ним ввалились, а по другому и не скажешь, четверо парней, возглавляемые Толиком. Изрядно навеселе, приодетые по местному шику, все джинсовые. Кажущиеся себе суперменами и плейбоями. На рыбокомбинатах почти одни женщины, так что это представить не так и трудно. Парни в этом девичьем царстве не церемонились, уверенные в безотказности женского контингента. Выставили бутылку коньяка, который во время путины в строгом запрете. Громыхнули стаканами, выпивая. И пригласили всех желающих девчонок в поселковый ресторан. К Кате Толик обращался с уверенной ленцой в голосе:

– Собирайся в кабак, сибирячка. Ребята с морей пришли, с большой рыбалки. Погуляем – оттянемся. – то, что парни уже пьяные, само по себе неприятно. И это сказано очень мягко. А их сальные шутки и такие же намеки, сразу опускали на грешную землю. Катя брезгливо отстранилась от пьяной компании, стараясь отвечать как можно спокойнее:

– Я не могу. У меня смена через час начинается. – пьяный Толик закуражился.

– Какая смена? Девчонки, кто сибирячку подменит. Пятьдесят рублей плачу. – это уже было через край. Катя молча ушла в дальний конец барака, в толпу девчонок. А парень не унимается.

– Не хочешь. Не надо. Ломайся и дальше. Девчонки, есть желающие в ресторане оттянуться? Мы сегодня классный банкет заделаем. – оказывается это называется ломаться. Катя не стала дальше слушать, пошла в цех. Но не дойдя до него пару десятков метров, вдруг расплакалась. Прошла дальше по берегу, села на камешек и уткнула лицо в ладошки. Горько плакала, жалея себя и свою, как ей казалось, неудавшуюся жизнь. Через полчаса она была уже в цехе, с виду спокойная, но с чутка опухшими глазами. А утром, когда вернулась в барак после смены, ее ждал еще один неприятный сюрприз. Девчонки из Хабаровского железнодорожного весело провели эту ночь. А та, что была с Анатолием, рассказывала такие интимные подробности окружившим ее девчонкам, что многие краснели. И все это продолжалось до тех пор, пока хабаровчанка не ушла на работу, опоздав почти на сорок минут. И когда проходила мимо Кати, брякнула ехидным голоском:

– Сильно не переживай, сибирячка. И на меня не обижайся. Этот товарищ женат. У него в Холмске кроме жены еще двое ребятишек. – и еще добавила, весело рассмеявшись: – А мужик он классный, зря ты отказалась. – после этих слов Катю будто помоями облили. И она не сдержавшись, крикнула вслед:

– Вот и пользуйся на здоровье, если он к тебе еще придет. – хабаровчанка не ответила. Только зло зыркнула. Видно сама не была уверена, что парень без ума от нее, и позовет еще раз. Обидно быть разовым удовольствием для кого то. А Катя больше Толика не видела, хотя он приходил несколько раз. Завидев его, уходила в дальние закутки цеха. На ее душе остался еще один рубец, как на сердце после инфаркта. И очень долго ей было просто плохо. Она чувствовала себя собачкой, которую было приласкали. А потом, когда она завиляла хвостиком от этой ласки, дали увесистого пинка. И самое обидное в этом сравнении то, что она хвостиком виляла. Одно утешение, скоро они начнут собираться. И уже через три недели окажется дома. О котором кстати совсем не скучала и сильно не вспоминала.

А путина в самом разгаре. Горбуша и кета прут валом, по другому и не скажешь. И каждые рабочие руки на вес золота. Штаб стройотряда связался с институтами откуда были студенты. И продлил работу стройотряда еще на месяц. За счет обязательных поездок учащихся в колхозы на уборку картошки на местах. Встреча с родителями откладывается. И только сейчас, когда случилась эта внеплановая задержка, Катя затосковала. То ли по дому и по городу? То ли по привычной обстановке? Зато этот последний месяц они трудились, как заправские обработчицы. И девушка удивлялась сама себе, выполняя дневную норму. Спокойно выстаивала у конвейера все двенадцать часов. А после еще и в кино ходили. И не отказывалась от экскурсий по местным достопримечательностям, которые организовывал их студенческий штаб. Вот только танцы она игнорировала напрочь, где малочисленный мужской контингент всегда в изрядном подпитии.

Осень стучится в двери. Ночи стали заметно холоднее. Но здесь, на восточной окраине страны, намного теплее, чем в это же время в Сибири. Вот только частые дожди. Мелкие и нудные, давят тоской и жалостью. Скорее бы пролетали последние денечки сентября, скорее бы под теплую и уютную крышу родительского дома. И чем меньше дней оставалось до отъезда, тем чаще вспоминается Дмитрий. И сегодня, когда времени прошло нереально много, она понимает как была не права. И неужели ее ошибка выльется в полный разрыв с парнем? Она уже не хочет этого, и кажется очень сильно. И в этот самый стройотряд уехала наверное назло ему, ни сказав ни слова, ни – пол слова. Все ни как не могла решиться первой позвонить. Ну что поделать, если она такая непонятливая, а может быть просто глупая. Хочет исправить ошибку, а делает новую, еще более глобальную. И самое обидное, когда она созванивалась недавно с мамой, та не словом не обмолвилась про Дмитрия. Значит он не звонит. Неужели все закончилось, и они больше никогда не встретятся.

В непрерывной работе пролетел сентябрь, и еще на десять дней продлилась их работа. Зато в награду за это, студентов отправят домой самолетом. Из Южно – Сахалинска до Хабаровска, а оттуда прямо домой. Только за это стоит задержаться, чтобы избежать теплохода и поезда.

К десятому октября рыба резко пошла на убыль. Уже штатные рыбообработчицы простаивают без работы. Часть цеха консервируется на зиму. Нужда в студенческих руках отпала. И наконец пятнадцатого октября девчонки – студентки улетели домой. Гордые за себя, что не просто выдержали эту тяжелую работу, а встали вровень с опытными работницами. А главное получили огромные деньги по сравнению со своей стипендией. Катя получила почти тысячу двести рублей. Такую сумму заработали всего одиннадцать девчонок. Те, кто простоял на конвейере полных два месяца. Да и что там говорить, а студентов никогда в плане оплаты не обижали. Прощались со слезами. Обещали друг другу, просто клялись, что приедут сюда и на следующий год. Но Катя знала, это ее первый и последний стройотряд. Хотя зачем заранее загадывать, время впереди много, почти целый год. Все еще может измениться. В аэропорту девушку встречали счастливые родители. Наконец дождавшиеся свою единственную и ненаглядную дочурку. Впервые оторвавшуюся от дома так далеко, и так надолго.

Осень началась для меня с посвящения в студенты. И сразу же поездкой в колхоз убирать картошку. Вся наша группа с подготовительного стала студентами. Нас двадцать шесть парней и ни одной девчонки. Автомеханики одним словом. Когда мы собрались на вокзале, все как один выряженные в камуфляж, то сразу вспомнилась армия. Начало армейского пути, этот же вокзал, и дальняя, неведомая дорога. Вся наша группа после армейки. И все, как и тогда, взяли с собой водку. И всю дорогу в электричке по тихой гремели стаканами. Разговор крутился вокруг армии. Кто где служил и как. Проучившись вместе восемь месяцев, мы никогда не поднимали эту тему. Не случалось у нас вот такого массового застолья. А вот сейчас под водочку покатили воспоминания, рассказы и армейские приколы. От которых то ли смеяться, то ли плакать. Сейчас вроде как и прикольно, но не очень смешно. Правду говорят, кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Самое удивительное, что кроме меня никто в Афгане не был. Но я об этом не распространяюсь. Зачем говорить о том, что вспоминать не хочется. Как и не хвастаюсь наградами. Я почему то этим никогда не гордился. Все в прошлом. А залезешь туда сдуру, в эти самые афганские вспоминания, вспомнишь погибших ребят, и душа закровоточит, заболит – заноет. А оно мне надо? Сегодня я почти об этом забыл. И дай Бог забуду об этом навсегда. Интересно, а почему кровь, грязь, смерть так тяжело забываются. Парни рассказывают смешные истории, покатываются со смеху. Из их рассказов служба представляется сплошным веселым праздником. Вот только первые полгода никто почему то не вспоминает. Самое тяжелое время, когда из пацанвы солдат делали. Вот и я, глотнув водки, что-то поддакиваю, киваю головой. Смотрю на ребят в новеньком камуфляже, а в голову лезет другая картина. Такие же пацаны в новеньком обмундировании, полученном неделю назад, разбросаны взрывами мин по дну ущелья. И все камни вокруг в крови. Слушаю рассказы однокурсников и боюсь даже заикнуться о войне, свидетелем которой был. Вернее не свидетелем, а участником и очень даже действующим. И на фиг кому нужны мои душу леденящие воспоминания. Все прошло и слава Богу. И пусть эта боль останется только моей. Зачем ей отравлять жизнь другим. Ведь так легко представить, как рвется у ног солдата мина, и в воздух летят кровавые шматья мяса. Еще долю секунды назад бывшие человеческим телом. И ты весь в крови непонятно чьей. Оглушенный, не понимающий что это. То ли сон, то ли явь. А осознав реальность, с ужасом ждешь, что все для тебя через мгновение закончится. Водка, камуфляж, солдаты. Прошлое наваливается на меня ужасом. И чтобы ему не поддаться, пытаюсь отвлечься. Начинаю прокручивать в уме варианты, уже не в первый раз. А может была возможность этого избежать? Привалился головой к окну электрички, делаю вид что дремлю. И как наяву вижу тот бой. Вернее наш расстрел. Вижу так четко, как будто это было только вчера. Приказ предписывал закрыть на неделю одно из направлений возможного прохода афганского отряда. Пройдет он там или нет, совсем не наше дело. Сказали перекрыть, значит перекрыть. Численность афганцев предполагалась большой, и мы десантировались почти полным взводом. Мол кашу маслом не испортишь. На войне лишних стволов не бывает. А испортили, да еще как. До этого ущелья нас подбросили на МИ – 8. За гору «вертушка» не смогла перелететь, низкая облачность. И нам осталось пройти всего восемь километров по ущелью, выйти из него и занять оборону. Мы планировали до темноты выйти на ту сторону и закрепиться. Почему нас выбросили под вечер, я так и не понял. Ведь вошли мы в это самое ущелье почти по сумеркам. Надо бы разделиться на три группы. И пока одна не вышла из ущелья, вторая не трогалась бы с места. Но опять же эта быстро наступающая темнота. Мы спешили выйти на ту строну по светлу, вот и плюнули на свою личную безопасность. Ведь по планам командования враг далеко впереди. Идет нам навстречу. И столкнемся мы с ним только через сутки, не раньше. Все началось, когда мы уже почти вышли из мрачного ущелья. Когда горы почти расступились. Редкая цепь солдат сжалась, и на пятачке засады взвод были мягко говоря в куче. Почти вышли, потеряли бдительность и получили смерть. И самое страшное для меня то, что я был тогда старшим во взводе. Вернее не взвода, а боевой маневренной группы. И смерть ребят лежит на мне. Есть конечно оправданья. Мол этому меня не учили. И на войне я без году неделя. Оправдаться то оправдываюсь. Да вот только от себя не уйти. Как сейчас. Выпил в компании пацанов в полувоенной форме, и все накатило четко и страшно. Сейчас то я силен задним умом. Сегодня бы разделил взвод на три группы. И пока одна не прошла, очередная не сунулась бы в это проклятое ущелье. Я был готов к плотному автоматному огню, а вот про минометы совсем не думал. Кто знал, что нас просто закидают минами. Этот участок был тщательно пристрелен с четырех сторон. И когда ударили первые взрывы, шансов у нас выжить практически не было. Мы конечно сразу сыпанули кто куда. Но куда бежать, если мины рвутся впереди и сзади нашей небольшой колонны. Через пять минут взрывы сошлись на середине. Оставшимся в живых осталось только вжиматься в камни. Все продолжалось какие то минуты. Я успел сделать два прыжка с тропы, когда в трех метрах рванул взрыв. Опрокинутый взрывной волной, потерял сознание. Осколки рубанули по каске. Несколько штук застряло в бронежилете. По одному в ноге и плече. Хорошо хоть кости не задели. Нас вручили невесть откуда взявшиеся две «вертушки» с десантниками. Почти по темноте они приблизились к скалам вплотную, рубанули плотным пулеметным огнем по склонам. Но афганцы, сделавшие свое черное дело, уже скорее всего растворились в шхерах ущелья. Это их вотчина, как и «зеленка», откуда их выкурить практически невозможно. И уже никто не мешал десантникам забрать на борт живых, раненых и убитых. Это я все узнал от особиста, который разбирался с этой бойней. Ведь как то надо списывать такие большие потери. А самое плачевное, ни одного трупа противника. Хочешь все это списывай на удачливость душманов. Хочешь на нашу балбесность. В обоих случаях будешь прав. На войне всегда кто-то грамотнее, удачливее, если не сказать счастливее. Да и опыт не последнее дело. А его нам в этот раз не хватило. Что и говорить, пацаны и есть пацаны. Опыт нарабатывался на той войне через пот и кровь. Все ошибки отметились рубцами как на душе, так и на собственной своей шкуре.

Через месяц я снова был в своей роте. Мне присвоили звание старшины и наградили медалью «За боевые заслуги». Я так и не понял за что такие почести. Выводы комиссии были стандартными: трагическое стечение обстоятельств. А значит никто не виноват, все списывается на войну. В советской армии личный состав никогда не был особо ценной составляющей. Погибли эти, так других пришлют. В России народа много. Русские бабы еще солдатиков нарожают. На то мы и солдаты, чтобы выполнять приказы и умирать за Родину где то вдали от нее. Как в этом нашем случае.

Осколочные ранения затянулись быстро. А вот голова болела почти два месяца. Тогда снова судьба свела с Судариковым, пока ошивался после госпиталя в штабе. Виталька формировал для нашей точки продовольствие. Я вместе с этими продуктами и вернулся к себе, на прежнее место службы.

Ребята поутихли. Многие, как и я, дремлят. Скоро приедем, обустроимся, допьем остатки. Может еще прикупим. Завтра в работу. А пока дремать и расслабляться, ведь еще целый час до Осиновки. Нашего колхоза имени какого то там партсъезда. И снова под стук колес вспоминаются те далекие дни. Погибших ребят я буду помнить всегда. Ведь они были приведены мной в это проклятое ущелье. Что и говорить, дорого мы платили за боевой опыт. А когда научились более – менее воевать, подошел дембель. Новое пополнение начинает все с ноля.

Тридцать четыре солдата из последнего призыва – пополнения вступили на тропу войны. Угловатые и худые пацаны, оторванные от родительского дома. Ничему не обученные, и с виду вообще не пригодные для боевой работы в горах. Спасибо командиру, который усилил питание. Действуя по пословице: были бы кости, а мясо нарастет. Моя задача как можно быстрее сделать из них солдат. Их состояние должно стать через месяц – другой как можно ближе к боевому по всем показателям. Снова портянки, бег, стрельба. О настоящей, с нагрузками физподготовке пока не может быть и речи. Надо хотя бы месяц ждать, чтобы молодняк вес положенный набрал. Еще очень не скоро молодые солдаты будут подтягиваться на перекладине по пятнадцать раз. Приседать по сотне в хорошем темпе. До этого еще не меньше двух месяцев. А самое страшное, что у этих, как в общем то и у предыдущих, нет желания служить. Напрягаться даже во имя спасения своей собственной жизни. Когда у человека безразличный взгляд, я закипаю от злости. И это их самое безразличие заменю на элементарный страх. Они будут бояться меня больше чем душманов. Я не собираюсь подыхать от их полного безразличия к жизни. Десять часов ежедневных занятий, как минимум. И это будет продолжаться до тех пор, пока худосочные тела новобранцев не станут подобием сжатых пружин. Настоящий воин: жилистый и злой, проклинающий все на свете. И в первую очередь дурную войну, из-за которой он «парится» в этой далекой, горной стране. А во вторую свирепого старшину, от которого нет покоя ни днем, ни ночью. Сухость спортивных тел и злость в душах сыграют не последнюю роль в их судьбе. И вполне возможно они то и помогут вырваться молодым воинам из горячих объятий войны. В этом у них возможно и есть единственный шанс. На войне глупо надеяться на удачу, на благосклонное расположение звезд на небе. Может кто то, владея в совершенстве телом, сумеет отскочить, увернуться от объятий смерти. И огненный заряд, готовый превратить тело в кровавые лохмотья, пронесется мимо. Хотя и это не факт. Два десятка хороших солдат легли совсем недавно в ущелье под минами. И тут уже начинаешь верить в судьбу, которая каждому расписана на небе. Хватит философствовать, пора работать. И мне плевать на их нехотенье. И не через два месяца, а через сорок суток они у меня станут солдатами. Хоть и слегка, но все же похожими на воинов. И это неотвратимо, как дембель. Как служба у них сложится в дальнейшем, не знает никто. Но приготовить их к самому наихудшему я обязан по любому. Капитан Тарасов понимает меня и не вмешивается. Он в роли строгого проверяющего.

Снова все в привычном ритме. И благодать, целых два месяца ни каких заданий связанных с боевой работой. Спасибо Всевышнему за это. Тогда многие о Боге вспоминали, несмотря на молодость. А в душе у меня надежда, может и служба так по тихой и закончится. Надеюсь, но не верю. Ведь до дембеля еще очень и очень далеко.

Меня кто трясет за плечо. Подъезжаем, через пять минут выходим. А еще через десять бредем по пыльной дороге к колхозу, где нам предстоит работать целый месяц. Семь километров до центральной усадьбы проходим за сорок минут. Под жилье нам выделен местный клуб. Через два часа обустроились. Удивительно то, что колхоз с виду зачуханный, а раскладушки, матрацы и постельное белье довольно свежее. Все почти новое. А когда в местной чайной нас накормили борщом со сметаной и картошкой с мясом. И мяса в первом и втором было треть от пайки, то мы не просто взбодрились, а возрадовались. И совсем не важно, что мясо конина. А «соточка» перед такой вкусной едой, сделала жизнь еще более радостной и счастливой. Если так и дальше все пойдет, то нам можно сказать повезло с сельско – трудовой повинностью.

Колхозные дела пошли у нас совсем не плохо. Мы все после армии, к тяжелой и бесплатной работе привычные. Да и руководство колхоза повышенными планами и соцобязательствами не «грузит». Вот поле картошки, уберете и свободны. Все четко и по деловому. Но как говорят местные, с этой ежегодной нормой подшефные никогда на справлялись. И треть картошки обычно оставалась не убранной, под снегом.

Деканат назначил своей властью старостой группы Жору Елина. Парень закончил службу на Тихоокеанском флоте главным корабельным старшиной. Что это я не знаю, но видно очень серьезно. Если все прошло без согласования с группой. Хотя вроде никто сильно и не претендовал на эту должность. К чему я это? Через неделю по всем вопросам обращались ко мне. Как потом признались по пьяни. Увидели меня в камуфляже, так сразу армией запахло. Рука сама к козырьку потянулась. Видно армия оставила на мне свой очень четкий отпечаток, который еще не стерла гражданская жизнь. И который заставляет людей подчиняться. А может я лидер по жизни? Если это даже и так, то что мне с этого? Не знаю чем это может в мирной жизни пригодиться. Так что не стоит забивать голову пустяками. Насущных проблем с работой и прочим хватает.

Чтобы не задержаться в этом колхозе до заморозков, я взял инициативу по уборке картошки в свои руки. Разбил парней на четыре бригады. У каждой своя норма. Сделал – свободен. А если работать не сачкуя, то к семи вечера обычно все выполняется. И с председателем договорился, что каждый пятнадцатый мешок наш. Так сказать премиальные натурой за хорошую работу на прокорм вечно голодной студенческой братии. Городских то в группе раз – два и обчелся. И так, три звена работают на колхоз, а одно на наш общий котел. Собранную картошку толком никто не учитывает. И мы пару мешков в день меняем на самогон. Я поставил перед парнями две задачи. Убрать поле на сто процентов. И вернутся в город, имея на каждого по мешку картошки. Первая вроде как от дури. Доказать неизвестно что, неизвестно кому. Но к ней кстати пацаны отнеслись с пониманием. Может оттого, что по вечерам делать нечего. Молодежи нашего возраста в деревне нет. Все в городе. И когда отвкалываешь до восьми – девяти, желание одно – спать. Скептически отнеслись ко второй. Мол лучше все продать и дело с концом. Но зачем продавать, если потом на прожитие покупать? У меня гараж с подвалом, в котором можно это все хранить. И если продавать картошку по нужде, то не спеша, и не по бросовой цене. Зима впереди длинная. И самое главное, я буду ее доставлять прямо к дверям общаги. Парни долго не спорили, вариант то без проигрышный. Еще четыре мешка надо выделить преподу, который тут вместе с нами. Он не работает, но и в наши дела не суется. Снял себе комнатку в одной зажиточной семье, и днем постоянно ошивается в правлении. У нас он со второго курса будет преподавать начерталку. Предмет серьезный, товарищ нужный, так что надо сейчас связи нарабатывать.

Вот уже вторая осень на удивление сухая и теплая. Как специально для работы в поле. Трудись – не хочу. Когда главные ориентиры – акценты выставлены, тогда любая работа будет выполнена. Конечно не без усилий, но и без больших заморочек. Тем более в нашем деле хорошее питание очень даже стимулировало выполнение этих двух задач. И конечно полное отсутствие девчонок. Те кто постарше, замужем. А остальные все школьницы. Вот и остается одно удовольствие. Согреть себя глотом самогона после ежедневного десятичасового труда. А коли ни что не отвлекало нас от общественно – полезного труда, то убрали мы свое, ставшее нам родным поле, к третьему октября. За три дня до окончания трудового семестра. Председатель расчувствовался так, что написал благодарственное письмо декану нашего факультета. Но это так сказать моральное поощрение. А в виде материального выделил под нашу картошку ЗИЛ – 130. Так что нам не пришлось тащить мешки за собой в электричку. Приятно, когда встречаются хорошие люди вроде этого председателя. Все четко, по мужски. Вы мол дело сделали, слово сдержали. И вам за это чем могу. Так что вернулись мы на учебу, имея в наличии небольшой продовольственный запасец. И наступающая зима для многих не будет такой долгой и голодной. Мелочь, а приятно. Дома меня ждала новость, мне звонила девушка. Маме ее голос понравился. Я думаю, что это Катя. Два раза набирал ее номер, и два раза трубку никто не брал. Я не знал, что Катя еще не вернулась из стройотряда.

Учеба и все остальное закрутилось с первого дня с такой силой, что я добирался до дома, ужинал, и сразу падал в постель. По другому и не скажешь. Занятия в институте с девяти – это хорошо. Встаю в восемь. Лекции до двух дня. Потом в закутке спортзала зубрю то, что преподали за день. С шестнадцати два часа в спортзале. И так каждый день. А в воскресенье днем занимаюсь с юными борцами, набранными из местной пацанвы. И уже кажется не рад, что подписался на эту спортивную подработку. Не стоит вся эта суета тех денег, что получаю. При этом со скрипом вникаю в точные науки. Вот и разрываюсь между ними и спортзалом. Надо бы больше внимания отдавать учебе. Пользы больше будет. Но уже бросить секцию не могу. Выдержать и разрулить все без вариантов – дело принципа. В общем то никому не нужного. Опять отголоски армейки. Может это и неплохо? Есть и небольшие плюсики. Освобожден от физкультуры и почти от военки. Тренер обещал на зимней сессии утрясти вопрос с английским и политэкономией. Мне за них троек хватит. Ведь я фактически всю работу в спортзале тяну за него. Нет у меня времени отвлекаться на не нужные предметы. Сколько всякой пустой лабуды втюхивают. Зачем например мне военка, если я не собираюсь становиться офицером? Мне моих старшинских погон хватит. Но нет, уперлись с ней и давят. И чуть что, отчислим. Правда сейчас, в связи с городскими соревнованиями в ноябре, можно на нее пока не ходить. И то хлеб. А самое неприятное, что в этой плотной суете дел, все ни как не созвонюсь с Катей. А может не хочу? Если честно, то не знаю. Вроде как и отвык от нее. Успокоился. А в глубине души боюсь? Вдруг опять ее равнодушный голос заставит дергаться? И опять начну думать о ней днем и ночью. А в моем нынешнем состоянии, учеба и спорт коту под хвост однозначно. Пусть все идет, как и идет. Постоянная занятость и суета, лишь повод не прикасаться к телефонной трубке. Мы уже не виделись полгода, и это похоже на полный разрыв. Все это так. Вот только не могу забыть девушку. Чуть расслабишься и все мысли о ней. А вдруг еще не все потеряно? То, что тебя сильно мучает, очень долго не оставит, не отпустит. Измотает душу и нервы, держа тебя все время под напрягом. Если конечно ничего не предпринимать. Самое правильное сразу вопрос прояснить – решить, не откладывая на потом. В этом случае хоть здоровье себе сохранишь. Хотя тоже не факт. Но по любому, делая решительный шаг в сторону непонятного, ты становишься на порядок сильнее и разумнее. И чтобы не маяться в неведении, решаюсь на звонок. И в первое же воскресенье, только вернувшись из спортзала, набрал знакомый номер телефона. Может вздохну с облегчением, если девушка отошьет меня раз и навсегда. Мне уже кажется никто не нужен. Ведь и с Мариной еще не встречался. Не знаю, что хочу в плане любви, что мне надо? И весь этот сумбур мыслей прерывает такой знакомый и нежный голос: