Текст книги "Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг"

С этими словами Сасаки-сан протянул катану секретарю.

– Я… Я бы с удовольствием, – ответил секретарь. – Но это тело еще плохо меня понимает. Оно слабое и неловкое. Мне трудно точно направлять его движения. Боюсь, что не смогу…

– Что вы собираетесь сделать? – спросил Петерсон.

– Сасаки-сан совершит сэппуку, – сказал секретарь. – Он взрежет себе живот. Сразу после этого следует отрубить ему голову – таков древний обычай. Вы можете это сделать?

Петерсон засмеялся.

– Нет, – ответил он. – Во-первых, нет опыта. Во-вторых, юридически это превратит меня в убийцу. Во всяком случае, по американским законам. Я не хочу в тюрьму. Пусть это сделает кто-то из ваших громил.

– Они не обучены фехтованию, – сказал секретарь. – Умеют только стрелять.

– Тогда, – предложил Сасаки-сан, – пусть нам поможет моя последняя девушка. Вы не возражаете, если я ее разбужу?

– Какая девушка? – спросил Петерсон. – Что у нее на чипе?

– Есицунэ Минамото, – ответил Сасаки-сан. – Я занимался отладкой.

Петерсон повернулся к зеркальному секретарю.

– Стандартный вариант для тотализатора, – сказал зеркальный секретарь. – Бояться нечего. Таких в октагоне пустили в расход уже много. Строго выполняет команды. Проблем не будет.

Петерсон ухмыльнулся, и глаза его понимающе заблестели.

– Подруга дома? – спросил он. – Тренируетесь?

– Я отлаживал программу. Она делала каты с мечом.

– И все? Интересно проверить ее камеру.

– Делайте что хотите, – сказал Сасаки-сан. – После того, как она отрубит мне голову, завещаю девушку вашей спецслужбе. Так я ее приведу?

Секретарь и агент переглянулись. Секретарь кивнул.

– Думаю, это вполне безопасно. У нас есть охрана…

Он сделал знак громиле у окна.

– Возьмешь ее на прицел. Не спускай с нее глаз. Если что, стреляй прямо в голову… Сасаки, можно начинать.

– Семнадцать ноль два сорок шесть одиннадцать двадцать, – громко произнес Сасаки код активации. – Режим сто восемь!

Из комнаты за перегородкой послышалось шуршание картона. Прошло полминуты, перегородка сдвинулась, и в комнату вошла одетая в синтетические пальмовые листья полулола. Она по очереди поклонилась собравшимся, включая держащего ее на прицеле стрелка, и замерла.

– Сейчас я разрежу себе живот, – сказал Сасаки. – Прошу тебя, благородный Есицунэ Минамото, окажи мне последнюю услугу и отруби мою голову. После этого – режим стазис.

Тян поклонилась еще раз, взяла протянутый ей меч, вынула его из ножен и встала в низкую стойку. Есицунэ Минамото не любил болтовни.

Сасаки-сан опустился на пол, расстегнул пуговицы на груди и стащил через голову свою ярко-желтую шелковую рубашку. Затем вынул короткий прямой меч из ножен и обернул шелк рубашки вокруг нижней части лезвия.

– Не буду вас задерживать, господа, – сказал он. – Прекрасный день для того, чтобы умереть. Чего желаю и вам от всего сердца…

Как только Сасаки вонзил лезвие себе в живот, Петерсон наклонился и прошел перед ним по кругу, чтобы получить все ракурсы. Секретарь сидел неподвижно, словно впитывая кровь зеркальными стеклами своих очков. Сасаки сделал длинный глубокий надрез и склонил голову к самому полу.

Последний день. Последний свет. Последняя боль.

– Ха! – выдохнула тян и рассекла воздух мечом.

Голова Сасаки даже не ударилась о пол – она скатилась на него беззвучно.

В следующую секунду Есицунэ-тян повернулась к стрелку у окна, державшему ее на прицеле, и зигзагом рванулась ему навстречу. Охранник успел выстрелить три раза – и разворотил ей левое плечо. Есицунэ-тян перехватила меч правой рукой и разрубила ему горло. Тотчас же она кинулась к зеркальному секретарю, начавшему вставать с дивана, и кольнула его мечом в солнечное сплетение. Затем, не останавливаясь, шагнула к агенту CIN и полоснула его лезвием по животу…

И только тогда открыл огонь охранник, стоявший у двери. Есицунэ-тян повернулась к стрелявшему, укоризненно открыла рот и лопнула в нескольких местах. То, что от нее осталось, мокро повалилось на пол.

Охранник кинулся к зеркальному секретарю. Тот тихо хрипел.

Агент Петерсон, зажимая глубокую рану на животе, сполз по стене на пол.

– Активное боестолкновение, активное боестолкновение, – сказал он в пустоту. – Вызываю медэвак. Пришлите любую скорую помощь…

– Боестолкновение уже кончилось, – заметил хлопочущий над зеркальным секретарем охранник.

– Еще нет, – морщась, прошептал Петерсон, вынул из кармана никелированный револьвер, прицелился охраннику между лопаток и выстрелил. Охранника отбросило от дивана на пол. Петерсон прицелился в хрипящего секретаря – и выстрелил еще раз.

Прошла минута. Агент Петерсон сидел у стены, привалившись к ней спиной и, словно заговаривая боль, бормотал:

– Где же чертов медэвак… Где же чертов медэвак…

За окном наконец раздался рокот лопастей, и Петерсон облегченно вздохнул. Гул приблизился – и в комнате стало темно от туши вертолета, закрывшей окна.

Лопнули выбитые абордажными мостиками стекла, и в комнату ворвались люди в серебристой броне. На их лицах чернели респираторные маски. У одного в руках был сканер.

Петерсон слабо помахал им рукой.

– Я здесь!

Сканер на секунду повернулся в его сторону. Две серебряные тени кинулись к нему – но только для того, чтобы выкрутить из руки пистолет. После этого про агента Петерсона забыли.

Человек со сканером указал на лежащую в кровавой луже голову Сасаки. Серебряные люди бережно подняли ее с пола и положили в толстый белый термоконтейнер, из стенок которого к обрубку шеи сразу же потянулись красные и синие стебли.

– Нужна срочная медицинская помощь, – прошептал агент Петерсон.

– Мы ее уже оказываем.

– Кто вы такие?

– Служба экстренного спасения, – ответил один из серебряных людей. – Здесь скончался клиент третьего таера. По договору с «TRANSHUMANISM INC.» мы обеспечиваем немедленную эвакуацию мозга. Это приоритет.

– Не смейте ничего здесь трогать, – прошипел Петерсон. – Я инфокотик из CIN. Это международный преступник. Секс-оффендер, которого разрабатывает наш канал.

– Уголовное преследование прекращается после смерти, – сказал серебряный человек. – Смерть констатирована. Земная юрисдикция кончилась.

– Вы пытаетесь забрать вещественное доказательство… Вы столкнетесь с очень большими проблемами.

– У «TRANSHUMANISM INC.» никаких проблем нет, – сказал серебряный человек и посмотрел на широкую лужу крови, растекающуюся вокруг Петерсона. – Они есть у вас, мой друг. Но, похоже, скоро кончатся…

Тут серебряный, видимо, вспомнил, что говорит на камеру, а может быть, сразу на несколько камер – и тон его стал задушевным и елейным.

– Другими словами, желаю вам скорейшего выздоровления от имени «TRANSHUMANISM INC.»! Ваше здоровье очень важно для нас. Просим чуть-чуть подождать – вами займется первая освободившаяся бригада скорой помощи… Спасибо за понимание!

Серебряные тени исчезли в окнах, взревел отваливающий от окна вертолет – и глаза агента Петерсона закрылись навсегда.

* * *

Сасаки-сан открыл глаза.

Вернее, все было так, словно он открыл их. Но у него не было никаких глаз. Он просто понял, что он снова есть и каким-то образом видит.

Небо было затянуто высокими серыми облаками. Впереди была ведущая к старому синтоистскому храму аллея. Сасаки-сан знал этот храм и бывал там с зеркальными секретарями якудз. Но теперь место выглядело несколько иначе.

Со всех сторон к небу поднимались огромные цветущие вишни в несколько обхватов, и розового цвета вокруг было столько, что от него рябило в глазах. Нежнейшие лепестки кружились в воздухе и ковром покрывали землю.

Сасаки вроде бы шел к храму – но когда он попытался увидеть свои ноги, идущие по ковру из лепестков, их там не оказалось. На их месте качались какие-то серые кубы и цилиндры с желтыми надписями «design pending».

Впереди играла музыка. Там кучковалась веселая пестрая молодежь. Молодняк приветливо махал ему руками – но выглядели собравшиеся как-то странно.

Сасаки понял, в чем дело, только когда подошел совсем близко.

Это были аниме-тян. Трехмерные живые девочки из манги – с огромными чистыми глазами, нежнейшими юными лицами и налитыми грудями, рвущими крошечные бра. Аниме-тян были одеты в разноцветные кружева и фольгу – и явно плевать хотели на все человеческие приличия. Они пританцовывали в такт музыке, изредка целуясь и гладя друг друга по волосам невозможных радужных оттенков.

Сасаки-сан по привычке попытался состарить их милые мордашки с помощью духовного метода секты Шингон, но не смог. Он понял, что просто не знает, как старятся анимешные девочки. А потом сообразил почему.

Девочки из аниме не старятся. Никогда…

– Здравствуй, Сасаки, – игриво сказала ближайшая аниме-тян – с розовой копной волос и большим бриллиантом в пупке. – Тебя уже подключили? Пока это только отладка. Когда включат стимуляцию мозга, будешь чувствовать себя совсем по-другому. Появится оптимизм и хорошее настроение. И аппетит к разным веселым проказам. Мы пришли тебя встретить.

– Кто вы? – спросил Сасаки-сан.

– Мы якудзы.

Сасаки-сан выпучил глаза.

– Кто???

– Мы баночные якудзы, – ответила другая аниме-тян с синими волосами и острыми как у эльфа ушами. – Те, кого ты радовал своим искусством все эти годы. Я оябун Нарита. Ты угробил двух моих секретарей, но я все равно рада тебя видеть, Сасаки. Когда ты сорвал банк в тотализаторе, некоторые из нас решили, что ты жульничал. Но я сразу поняла, что ты выиграл третий таер честно.

– Это вы прислали мне письмо с инструкциями, оябун?

– Я, – засмеялась остроухая девушка. – Молодец, ты все сделал как надо. Но риска никакого не было – я тебя страховала.

– Я не… Не…

Сасаки-сан хотел сказать, что не знает, как выразить свою признательность – но аниме-тян поняла его по-своему.

– Не ожидал, что я такая? Можешь звать меня Кира…

Кира покрутила бедрами, а потом оттопырила попку и прижала друг к другу свои огромные груди, словно показывая все тайные закоулки своего имени.

– У нас здесь свой мирок, – сказала голубоглазая манга в короткой красной юбочке. – Он устроен иначе, чем на земле. Скоро ты на него настроишься. Дурни, которых мы контролируем, не должны ничего знать. Но ты теперь часть нашего круга, Сасаки. Ты один из нас. Вот только у тебя будет особенный костюмчик.

– В каком смысле?

Аниме-тян переглянулись.

– Мы чтим традиции, – сказала Кира, – и презираем нынешний мир. Девочки здесь – просто девочки. Поэтому мы решили, что нам нужен мальчик. Хотя бы один. Им будешь ты, Сасаки. Мы сделаем тебе костюмчик все вместе. Такой, чтобы нам нравился.

– Но почему я?

– У тебя восьмой дан по фехтованию, – ответила тян в красной юбочке. – Мы очень рассчитываем на твое мастерство… И потом, Кира всегда жалела, что заставила тебя отрезать мизинчик. Мы вернем его тебе с большими процентами, Сасаки…

И девочки засмеялись – словно бы цветы вишни над их головами превратились в звенящие на ветру фарфоровые колокольчики. Сасаки смотрел на смеющихся подружек и думал, что может глядеть на них еще сто лет, и ему не надоест.

– Понимаешь теперь, почему нас так развеселили твои дерущиеся дурочки? – спросила Кира.

– Понимаю, оябун, – ответил Сасаки и поклонился.

– Больше никаких поклонов, Сасаки, ты понял? Никаких поклонов и никаких оябунов. Я – Кира. Потроха, мизинцы, кровь, пот и слезы – все это осталось на земле. Забудь. Соскучишься – пошлешь секретаря понюхать и потрогать. А в нашем мире ничего подобного нет. Только жизнь, Сасаки. Только любовь, цветущая сакура и веселые пустяки…

Голубоглазая тян в красной юбочке согласно кивнула и показала сложенное из пальцев сердечко.

– Но это совсем не значит, дружок Сасаки, – сказала она, – что впереди у тебя простые дни.

Свидетель прекрасного

Сквозь сон до Ивана доносились нежные ангельские голоса из ушной сеточки.

– Вы слушаете программу «ответы Прекрасного»… «Мир ловил меня но не поймал», сказал философ. Что Свидетели скажут об этом изречении?

Уверенный и бодрый баритон ответил:

– Мудрые люди прошлого говорили так: вера, что есть какой-то «ты» – это морок. Но, кроме этого морока, тебя нигде больше нет. Через эту иллюзию Невыразимый тебя и создает, и твоя обманутость тождественна твоей онтологии. Пойманность миром не есть унижающее нас зло – напротив, это творящая нас милость. Зло в том, что наша пойманность неокончательна и смертна. Единственное, чем можно ее спасти, это запереть в банку и бросить в вечность, где она гордо поплывет как бутылка с золотым «Аллилуйя» на парчовой бумаге…

– Прекрасный ответ, достойный ответ Прекрасного, – зажурчали ангелы. – Вы слушаете программу «Ответы Прекрасного»… «Я люблю твой замысел упрямый», сказал Поэт. Что по этому поводу скажут Свидетели?

Зрелый и спокойный женский голос ответил:

– Поэт сказал «я люблю твой замысел упрямый» и получил за это от Невыразимого Нобелевскую премию. Я же постигаю, что любить свое творение будет в конечном счете сам Невыразимый и ругать его тоже будет он, поэтому устраняюсь из уравнения с почтением к тому, что бесконечно меня превосходит. Проще говоря, пусть упрямый замысел долбится сам с собой, я же не стану работать у него воображаемой прокладкой, а сосредоточусь на борьбе за личную банку. Высказывать эмоциональные оценки непостижимого замысла было бы с моей стороны глупо и даже смешно.

– Допустимый ответ, возможный ответ Прекрасного, – прожурчали ангелы. – Вы слушаете программу «Ответы Прекрасного»… Тождествен ли Прекрасный Невыразимому? Кто ответит на этот вопрос?

Детский голос сказал:

– Мы надеемся, что да.

– Знаем ли мы это точно? – спросили ангелы.

– Нет, и не можем знать…

Иван наконец проснулся – вернее, вспомнил, что бывает сон и бодрствование. Когда в ухе говорят ангелы, пора просыпаться. У Свидетелей Прекрасного такой будильник. А кто такие Свидетели Прекрасного?

С трудом оторвав голову от зарядной подушки, он сел в кровати и спустил ноги на пол. «Ответы Прекрасного» отключились, и в ухе раздался бодрый девичий голос:

– Ванька, доброе утро! Вернее, добрый день. Ты сегодня долго спал. Ты молод, жизнь прекрасна – и ты уже на пути к банке… Правда, в самом начале пути. Но Афа в тебя верит. Ты помнишь, что я в тебя верю? Я хочу, чтобы ты помнил про это каждый день…

– М-м-м-м, – хмуро сказал Иван. – Забудешь тут… Кстати, вот да. Забыл. Что происходит?

– Вчера вечером ты употреблял перцептуальные модуляторы группы «туман», что часто приводит ко временной амнезии – после употребления и после пробуждения на следующий день. Это состояние неопасно и пройдет за несколько минут. Ты помнишь, кто ты?

– Э-э, – сказал Иван и наморщился. – Не особо. Ну-ка напомни.

– Тебя зовут Иван Иннович Чибисов. Тебе двадцать один год. Ты студент Московского Университета имени Павших Сердобол-Большевиков, факультет гужевого транспорта. Ты член церкви Свидетелей Прекрасного, поэтому банка для тебя – не просто мечта, а надежда, обещающая стать возможностью.

– Где я нахожусь?

– Ты находишься в мезонине городской усадьбы своего покойного деда, которая в настоящий момент заложена за долги. Твои жизненные показатели в норме, ты в целом здоров. Ты помнишь, кто я?

– Смутно.

– Я Афа. Твой информатор-плюс и личный органайзер. Я твое окно в мир и не только. Я окно-плюс.

– Почему тебя так зовут?

– «Афа» – уменьшительно-ласкательное имя на основе слова «Афифа». Слово «Афифа» образовано слиянием слов «Афиша» и «Антифа» с добавлением сублиминального смысла «А-Фифа», то есть «альфа-представительнецо немаскулинного гендера»… Продолжать?

– Да.

– «Афиша» – торгово-политический влиятель, существовавший когда-то в карбоновой России. «Антифа» – многовековой благотворительный нон-профит лейбл фонда «Открытый Мозг». Для имперсонации маскулинных гендеров и сердобольских влиятелей программа использует имя «Антиша» – уменьшительное от «Антип» или «Антипод».

– Вспомнил, – сказал Иван. – Ты моя Афочка.

– Хочешь потеребонькать? – спросила Афа игриво. – Ты уже три дня не теребонькал.

Иван нашарил на тумбочке треснутые студенческие огменты.

– Ну-ка покажись.

У Афы были зеленые волосы и чуть заспанное лицо. Никакой косметики. Модный красный татуаж на бровях. Крипторасистский халатик в коричневых мартышках с тэгами «This is my family», накинутый на худое тело с могучей грудью. Такой халатик, кстати, оставался только в русском сторе.

– Ага, – сказал Иван. – У тебя новая прическа. Красиво.

– Спасибо, – улыбнулась Афа.

– Ты можешь поближе?

– Не могу, – кокетливо ответила Афа.

– Почему?

– Вчера у тебя кончился план «Любимый Мой». Сейчас мы работаем по плану «Друзья Минус». Сегодня мы просто друзья, понял? И даже не особо близкие. Если хочешь поднять интим-фактор, надо вернуться к тарифу «Любимый мой» или приобрести разовый бонус. Хочешь купить разовый бонус?

– В другой раз. Халатик пошире можешь распахнуть?

– Параметры интим-фактора тарифа «Друзья Минус» не могут быть изменены без изменения тарифа или разовой покупки бонус-фактора.

– Так, – сказал Иван, снимая очки, – тебя понял. Лучше объясни вот что – почему я вчера удолбался?

– Потому что сдал зачет, а сегодня нет занятий.

– Какой зачет?

– «Права мозга».

– А! Точно. Стоп… А почему занятий нет?

– Сегодня тридцатое сентября. Годовщина расстрела Михалковых-Ашкеназов. День Единения.

– А, ну да! Ну да! – закричал Иван, хватая себя за чуб. – Сегодня же Еденя! Вот чего я обкурился-то. Теперь вспомнил. Понятно… Что сегодня делаем, Афа?

– Хочешь потеребонькать? – повторила Афа с той же точно интонацией, что и в прошлый раз. – Вы, фрумеры, обычно делаете это через день. А ты уже три дня не теребонькал.

– Нет, – сказал Иван, – спасибо. В таком режиме пусть Гольденштерн на тебя дрочит.

Афа возмущенно пискнула.

– Вот это Свидетель Прекрасного. ГШ-слово. Минус в карму за конспирологию.

– Не имеешь права, – ответил Иван. – Я про другого Гольденштерна. У нас такой лектор есть, теорию конных трамваев читает. Вернее, читал. Я про него сказал. Пусть он на тебя конно дрочит, пока ты в «Друзьях Минус». А если ты про кого другого подумала, это твои конспирологические проблемы. Я таких вещей даже не понимаю. Не так воспитан.

– Возражение принято, – вздохнула Афа. – Профессор Гольденштерн Исак Абрамович, факультет гужевого транспорта. Он всему университету карму держит. Если не всему народному просвещению.

– Так его за то и берегут, – засмеялся Иван. – Его уже два года как замедлили на Альцгеймере и на служебную банку собирают. Не дай бог помрет в стазисе, через неделю со всех международных грантов слетим по карме… Так что заруби у себя в коде, Афа, если я про Гольденштерна говорю, это не про твое конспирологическое ГШ-слово, а про нашего родного Исака Абрамовича. Объяснял уже много раз. Сейчас просто напоминаю. Не оскорбляй мое чувство Прекрасного.

Афа промолчала.

Иван подошел к окну поглядеть на белый свет. Небо над Москвой было синим и почти чистым – только на высоте висели полоски легчайших перьевых облаков, похожих не то на ребра скелета, не то на следы воздушного парада. Такого парада, подумал Иван, где вместо самолетов ангелы…

– Ангелы, – прошептал он еле слышно. – Ангелы Прекрасного.

Размышлять об ангелах было приятно. Конечно, не так чтобы всерьез (религиозная вера – эмо-компенсатор второй сигнальной системы, говорил университетский батюшка, она сглаживает нестерпимые смыслы, порождаемые хаосом сталкивающихся слов). Но все равно была сладкая свежесть в том, что придуманная человеком небесная сила может вот так запросто отразиться в реальности – и заставить наблюдателя на секунду поверить, что это он создан ею, а не наоборот…

– Афа, кто был эмо-спонсором? – спросил Иван. – Вот прямо сейчас?

– Всемирный совет Церквей. Вы, фрумеры, обычно над ним смеетесь.

Иван сморщился. Думать об ангелах сразу стало противно. Было такое чувство, что он открыл какую-то древнюю коробку с изъеденным жуками печеньем, и оттуда повеяло сладким запахом тления. Хранить у себя в черепе подобные лузерские консервы было неразумно – динамичная и вибрирующая линия Молодой Победы Над Миром проходила от них далеко в стороне…

– А сейчас кто?

– Международный фонд «Открытый Мозг», – ответила Афа.

– За всеми не угонишься, – сказал Иван. – Ну, «Открытый Мозг» это понятно. А почему церковники? Они что, до сих пор имеют доступ к моему импланту? Я же Свидетель Прекрасного. А они…

– Вопрос в настоящий момент дебатируется в европейском трибунале по правам мозга в Житомире.

Услышав слово «Житомир», Иван почувствовал сладкую тоску по Европе и недостижимым высотам духа. Спрашивать про эмо-спонсора в этот раз даже не захотелось.

– Ладно, – сказал он, – черт с ними, со спонсорами. Сегодня у нас праздник. Хоть и официозный, а все-таки. Какие варианты?

– Главные хайлайты дня, – ответила Афа с оптимистической интонацией, – это праздничные мероприятия на Красной площади. Организатор – ЦИК сердобол-большевиков.

Как всегда, при упоминании сердобол-большевиков Иван почувствовал тоску, раздражение и злость. Вот реально достали уже.

– И, конечно, протест против произвола сердобол-большевиков в Парке Культуры, – продолжала Афа, – организатор – простой народ, который устал. Фрумеры, естественно, пойдут в парк.

– Протест какой?

– Сегодняшние рекомендации Парка Культуры такие, – сказала Афа. – Зона А – бита с гвоздями, молоток, праща, пиропакеты с поражающими элементами, хоккейный шлем, щитки и бронепластины. Зона Б – рогатка, файеры и праздничная пиротехника без поражающих элементов, маска с черепом. Зона В – тухлые помидоры и яблоки, презервативы с мочой. Зона Г – букет гвоздик, коляска или слинг с ребенком. Зона Д – позорящие плакаты. Организаторы просят не нарушать зональность и не брать с собой живых детей. Атрибутику для зон Б, В, Г и Д можно приобрести или взять в аренду на месте. Примечания. Зоны В, Г, Д дают плюс в карму. Курить безопасно в зонах В, Г и Д. Продажа атрибутики для зоны А в Парке Культуры запрещена по решению ЦИК сердобол-большевиков.

– Составь тогда мне маршрутик, чтобы попасть на протест… Ну, скажем, в зону В, чтобы шею не свернули. И еще обязательно успеть на Вынос Мозга. А то я уже третьи Еденя хочу сходить и не могу.

– Тогда надо сперва на Вынос Мозга, – сказала Афа. – Это после парада, начнется в пятнадцать часов. На Красную ты успеваешь. А потом можно в парк на баррикады – протест до ночи. Иначе в оба места не попадешь. Рисовать маршрут?

– Ну давай, – согласился Иван. – И знаешь еще что? Раз ты сегодня такая вся недоступная, найди мне фему в Контактоне по взаимной симпатии. Под мой профайл и голограмму. Только условие – чтобы без кнута. В смысле, без нейрострапона.

– Боишься? – игриво спросила Афа.

– Я не страпона боюсь, – ответил Иван. – Я боюсь, что мне минус в карму будет, если встречусь, а под кнут лечь откажусь. Почему за это всегда минус ставят?

– Вы критическую гендерную теорию разве не проходили? – спросила Афа. – Ах да, вы же эти… Памяти конных сердоболов… Ну, если коротко, отказываясь признать новую межполовую реальность, ты совершаешь акт микронасилия по отношению к фемам, недавно освободившимся от патриархального рабства. Долгое время женщин пенетрационно угнетали, и сознательные молодые мужчины должны добровольно участвовать в утверждении их новой гендерной роли. Раз существовал негативный перекос в одну сторону, сегодня необходим позитивный в другую. По секрету скажу – пока ты этого не поймешь, жить будет трудно.

– Я-то понимаю, – вздохнул Иван. – Вот жопа никак не может. Она у меня реакционная.

– И чего же именно она не понимает? – спросила Афа.

– Вот чего, – раздражаясь, ответил Иван. – Как так может быть – вуманистка со сверлом? Ладно, вуманистка. Ну или фема со сверлом. Но вместе…

– Борьба с рецидивами патриархального сознания – твоя личная проблема и ответственность. Принять обновленную женщину именно как женщину не так уж сложно. Но этого, – голос Афы стал прочувствованным, – надо по-настоящему захотеть.

– Хочешь не хочешь, а захочешь. Знаешь, что меня пугает? Я вчера сам чуть под кнут не лег. Вот именно что добровольно и с песнями.

– Ага, вспомнил? – хихикнула Афа.

– Вспомнил… Хорошо, фемы обкурились в хлам… Это тоже «Открытый Мозг» подсвечивает?

– Поддержка фемофалличности – официальная политика фонда, и в секрете она не держится. Наоборот, фонд ею гордится.

– Ладно, – сказал Иван, – я же не спорю. Я что, я молчу. Я только говорю – найди мне без кнута. Маленький, большой – неважно. Вообще без. У меня в профайле прописано, но я специально повторяю. Тебе понятно?

– Понятно.

– В идеале чтобы вместе на Еденя сходить. Или на протест. Сегодня много фем в центр едет. Нашла?

– Вывожу на огменты.

Иван надел очки.

– Так, – сказал он, – сколько их тут… Мы сегодня пользуемся спросом. Так, эта не… Эта тоже не… Стоп, вот это кто?

– Девушка Няша, двадцать один год, номинально тоже поколение фрумеров – но она сердомолка. Могут быть минусы в карму по линии Свидетелей Прекрасного.

– А если связь только через Контактон?

– Через Контактон минусов не будет. Няша как раз собирается в центр на Вынос Мозга. Ищет попутчика-плюс с телегой, который ее подвезет, ну и потом плюс. Продлить ожидание ответа?

При взаимном интересе первый шаг мог сделать только номинальный боттом-гендер, в данном случае фема. Но при оплаченном ожидании фема видела, что ее решения ждут. Правда, в передовых кругах уже поговаривали, что этот ритуал – тоже скрытый харассмент, потому что оплаченное ожидание и есть первый шаг. Контактон, что ты делаешь…

– Продлить, – сказал Иван, чуть напрягшись.

Отвергали его редко. А тут дополнительная минута прошла вся целиком – наверно, девушка Няша изучала его голограмму. Не то чтобы это было слишком обидно или накладно, но…

– Встреча согласована, – сказала наконец Афа. – Найти телегу?

– Давай.

– Телега найдена. Будет здесь через сорок минут.

– Отлично! Как раз пожру.

Пока Иван ел, чистил зубы и собирал рюкзак (рогатка, нелетальные пластиковые шарики, маска с черепом, зажавшим в зубах розу, респиратор) и одевался (черные сапоги с либеральными голенищами, нейтральная косоворотка, студенческий картуз), телега попала в затор – и приехала аж на семь минут позже.

Иван в это время был уже на улице.

Праздник чувствовался во всем. Вокруг было много дорогих колясок и франтоватых верховых, но мало кто направлялся в центр – участвовать в сердобольских игрищах считалось дурным тоном. Красивые и обеспеченные господа на личной гужевой тяге ехали или за город, или протестовать – и Иван, почувствовав в груди волну симпатии и светлой зависти, дал себе слово обязательно успеть на протест. Чтобы стать одним из успешных людей, надо больше времени проводить в их обществе и поступать как они. Но на Вынос Мозга все равно хотелось посмотреть. Давно уже хотелось…

Телегу наконец подали. Иван окинул ее взглядом профессионала: каурый жеребец-трехлеток, генмод, чипованый естественно, а то бы не пускали в центр, чип скорей всего корейский, телега из углеволокна на японской базе с немецкими пневморессорами и швейцарскими дутиками, дисковые тормоза японские, синхронизированы с чипом – видно по тому, как жеребец заржал при остановке. Откидной верх, поднятый по случаю солнечного дня. По эко-моде никаких кресел – свежее натуральное сено и подушки. Чисто московская смесь Халифата и Азии.

Только после этого Иван посмотрел на возницу. Раскосый, в красном колпаке, с синим монокуляром – все по столичной гужевой моде.

– Товарин до мозгов?

– До Красной, – кивнул Иван, валясь на сено и подкладывая под голову свой рюкзак.

– Наволочки чистые, товарин, – укоризненно сказал возница. – Меняли утром по случаю праздника. Зря брезгуете.

– Ты, брат, реши, кто я тебе, товарищ или барин, – засмеялся Иван. – А не знаешь, так зови батюшкой. Где попутчица?

– Будет попутчица, – осклабился возница. – Через три версты.

Зона «центр» всегда казалась Ивану своего рода кунсткамерой, эдаким музеем человеческой глупости. Говорили, что в первые годы после эко-революции весь центр хотели оставить таким же, как в позднем двадцать первом веке. Но окончательно расселить трущобы никак не удавалось – новые люди заводились в них как клопы, поэтому в конце концов почти всю карбон-застройку снесли, оставив от прошлого только несколько памятных зданий-обелисков.

Эти скалы карбонового зла с черными пустыми окнами, нелепо торчащие среди двухэтажной деревянной Москвы с ее трактирчиками, уютными кучами навоза и конками, завораживали и пугали. Когда-нибудь, думал Иван, будут спорить о том, как их строили… Впрочем, скорей всего сердоболы их все-таки снесут, потому что память памятью, а по ночам туда даже экзоскелетные жандармы не суются. И потом, землицу в центре продать можно, а какой сердобол не копит на банку?

– Мы въезжаем в зону интенсивной государственной эмо-подсветки, – сообщила сухим голосом Афа в ухе. – Фонд «Открытый Мозг» не несет юридической или моральной ответственности за твое дальнейшее эмоциональное состояние.

– А раньше он что, ее нес? – спросил Иван.

– Если коротко, нет.

– А зачем ты тогда про это говоришь?

– Потому что это правда, – проникновенно сказала Афа. – Теперь я временно умолкаю. Дальнейшие вопросы к товарищам сердоболам.

Постылое слово вдруг подняло в груди Ивана волну светлой грусти. Вот поэтому никто и не ездит в центр на праздники, подумал он. Из-за этой сучки Афы и ее пропаганды. Как будто мы не знаем, кто и как нам голову прокачивает. Сволочи баночные, чего захотели – оторвать народ от руководства…

Это как голову курице отрубить, чтобы она потом кругами по двору бегала, пока не сдохнет. Из века в век одно и то же делают… Сердоболы, конечно, те еще субчики, но ведь все держится только на них. Ветряки крутятся, конки ходят, и вновь продолжается бой. Без них что останется? Фонд «Открытый Мозг», преторий с дронами и тартарены…

Жеребец предупреждающе заржал, и телега остановилась.

Вот она, спутница дня.

С первого взгляда Иван понял, что голограмма не обманула – и ему повезло. Няша была самую малость полноватой, но очень и очень милой девушкой провинциального вида – с несколькими мелкими прыщиками на щеках и короткой сердомольской стрижкой «внутренняя мобилизация». На ней было форменное платье, кокетливая сумочка на цепочке и полувоенные берцы.

На кукухе – серпы, молоты, феминитивные кресты с кружочком и пара фрумерских черепов. Огурцов и морковок, тьфу-тьфу-тьфу, вроде нет. Вместо смарт-очков – дорогие и почти незаметные слинзы. Наверно, папа крупный политрук где-нибудь в провинции, а девочка в Москве на учебе.

Поморщившись на кучерскую «товарыню», Няша села в телегу, глянула на Ивана, покраснела и отодвинулась подальше.

– Сена на всех хватит, – сказал Иван с улыбкой. – Ты Няша?

– Ага.

– А я Иван. Ты на мозгах была раньше?