Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Я смотрел сериал «Остров Гиллигана», а в тот самый час вся моя семья была на похоронах бабушки. Чувство вины потихоньку закрадывалось мне в душу. Эта женщина терпела меня, когда мать от меня отвернулась, эта женщина тащила меня через всю страну от Техаса до Айдахо, словно я ее собственный сын. Неважно, занесло ли нас на бензоколонку или на свиноферму, она всегда принимала меня, и без ее доброты я бы, наверное, никогда не смог сидеть в огромном особняке рок-звезды и ширяться наркотой. Мне пришлось бы заниматься этим под мостом в Сиэтле.

На следующий день я решил привести себя в порядок, чтобы написать музыку для альбома, а может быть, даже позвонить дедушке и умолять его простить мой эгоизм. Первой песней, которую я написал, была «Nona» – так звали мою бабушку. Том Зутаут зашел в дом и послушал ее – «Нона, без тебя я сам не свой», – и на его глаза навернулись слезы. Мне часто снятся кошмары о болезни и похоронах бабушки. Больше всего в жизни я жалею о том, что не оказался рядом с ней и дедушкой, когда они нуждались во мне.

Том больше не работал на Elektra. Он перешел в Geffen и подписал контракт с Guns N’ Roses. Он хотел, чтобы я спродюсировал их альбом и посмотрел, смогу ли придать панк-металу, который они исполняли в то время, более коммерческий лоск без ущерба для аутентичности. Он сказал мне, что они всего лишь панки, но способны стать величайшей рок-н-ролльной группой в мире, если кто-то поможет им найти звучание, которое приведет их на вершину. Я слишком мучился, пытаясь обуздать наркотическую зависимость, чтобы обдумать эту идею, но уверенность Тома побудила меня заняться написанием материала для собственного альбома. Я купил старую книгу Бернарда Фалька 1937 года под названием «Пять мертвых лет», которая вдохновила меня на одноименную песню, и сосредоточился на том, чтобы перезапустить свой мозг. Я знал, что период здравомыслия будет коротким, поэтому мне нужно было спешить.

Как и Theatre of Pain, Girls, Girls, Girls мог бы стать феноменальным альбомом, если бы мы не слишком зацикливались на личных проблемах и приложили к нему хоть сколько-нибудь усилий. В нашем исполнении буквально можно услышать ту дистанцию, которая образовалась между нами. Если бы нам не удалось выжать из себя две песни (заглавный трек и «Wild Side»), альбом стал бы концом нашей карьеры.

В студии каждый из нас занимался тем, что смешивал наркотики с опасными субстанциями: с чувством вины, отрицанием и замкнутостью. Эти три вещи и составляют разницу между наркоманом и гедонистом. Томми жил в раю вместе с Хизер, но постоянно находился на стреме и скрывал от нее наркозависимость. Из-за этого он становился раздражительной развалиной. Винс безуспешно пытался оставаться трезвым и глушил печаль в девушках и борьбе в грязи; а Мик что-то замышлял за нашими спинами, хотя никто из нас не догадывался, что именно. В течение нескольких месяцев до возвращения в студию мы были так заняты борьбой с собственными демонами, что совершенно забыли о Мике. Когда мы снова увидели его, он выглядел так, будто кто-то пришил его голову к телу борца сумо: его руки и шея были настолько раздуты, что мы боялись, что он не сможет дотянуться до ладов гитары. Он всегда делал вид, что слишком стар, чтобы веселиться с нами, что уже наигрался с наркотиками в подростковом возрасте, но что-то было не так. И он не говорил нам, что именно.

Нона, бабушка Никки

Часть седьмая
Наркоторговцы – наши лучшие друзья

Глава 1
МИК

В которой экс-Боб Алан Дил вспоминает безумные выходки своей давно минувшей юности, когда ковбои бродили по земле, а противозачаточные средства, очевидно, еще не изобрели.

В мои времена канаты делали не из синтетики, а из настоящей веревки шириной около четверти дюйма, если ее разложить плашмя. Она ближе к бечевке, и мы использовали ее для связывания сена. Ну, а еще мы вздернули на ней нашего старшего брата.

Мы с младшим братом Тимом сделали петлю на веревке и закрепили скользящим узлом. Я перекинул петлю через ветку дуба и обвязал другой конец веревки вокруг ствола. Тим нашел в сарае бабушки пятигаллоновую бочку и поставил ее под петлю. Затем мы заставили нашего старшего брата Фрэнка встать на бочку, накинули петлю ему на шею и убедились, что она хорошо и крепко затянута. Я выбил бочку у него из-под ног, а потом мы стали наблюдать, как он раскачивается.

Мы были индейцами, он – ковбоем. Он кричал и брыкался, болтаясь в воздухе, и судорожно хватался руками за петлю, пытаясь ее ослабить. Когда нам надоело бегать вокруг него с криками и воплями, мы с Тимом пошли в дом.

– Где Фрэнк? – спросила тетя Тельма.

Тетя Тельма, рост которой не превышал полутора метров, была самой преданной дочерью моей бабушки и жила с ней, пока наконец не вышла замуж в возрасте пятидесяти пяти лет.

– Вон там, – Тим указал в сторону двора.

– Божечки! – ахнула тетя Тельма и понеслась к дереву, чтобы спасти Фрэнка.

Мне было пять лет. И шутки со мной были плохи. При рождении меня звали Б.А.Д. – Боб Алан Дил. Люди, которые оказались на волосок от смерти, всегда говорят, что им мерещится свет в конце туннеля. Мне хочется верить, что когда умираешь, то проходишь через туннель, а оказавшись на другом конце, перерождаешься. Туннель – это родовой канал, а свет в конце туннеля – это родильное отделение больницы, где вас ждет новая жизнь. Когда человек переживает околосмертный опыт, видит свет, но не идет к нему, то у какой-нибудь женщины рождается мертвый ребенок, которому предназначалась душа этого человека.

Я рассказывал людям, что в прошлой жизни был Бадди Холли, потом ходил по свету в личине Брайана Джонса из Rolling Stones и наконец вернулся на землю как Мик Марс. Все это, конечно, шуточки, но это не значит, что я исключаю возможность существования прошлой жизни. Только одно мне непонятно – почему люди всегда верят, что были какой-то знаменитостью или исторической фигурой. Что случилось с трубочистами, нищими и домохозяйками? Разве они тоже не реинкарнировались? Что касается меня, то о моих прошлых жизнях мне рассказал старый мудрый хиппи, известный как Полуночный Садовник, который приходил ко мне в дом в горах Санта-Моники и ухаживал за моей лужайкой в час ночи. Полуночный Садовник рассказал мне, что я был королем Борнео, каннибалом и рабом, который работал на Великих пирамидах Египта. Видать, я был бабником и вором, потому что в этой жизни меня наказывают за эти грехи: женщины и деньги обходят меня стороной. А если точнее, то первые, кажется, всегда уходят из моей жизни вместе со вторыми.

С тех самых пор, как я пытался повесить брата, я знал, чего хочу от этой жизни. Потому что на той неделе тетя Тельма взяла Фрэнка, Тима и меня на ярмарку в парке Хайерс в Хантингтоне, штат Индиана, где мы жили. Она купила нам мороженое, и мы уселись в траве, чтобы полакомиться им и посмотреть концерт. Я был так мал, что даже не знал, что такое концерт. Я увидел высокого худого парня в ярко-оранжевом ковбойском костюме со стразами и белой шляпе – прикид намного круче, чем тот, в котором был Фрэнк, когда я его линчевал. Человек на сцене представился как Скитер Бонд и начал петь. Позади него шумно играли на гитаре и барабанах другие ковбои. У меня отвисла челюсть, и я совсем забыл о мороженом, которое растеклось по всей моей одежде. Я хотел оказаться на его месте. Я хотел играть музыку на сцене. Мне было все равно, что это за музыка. Музыка была музыкой: она вся прекрасна, будь то ковбойская музыка Скитера Бонда или мамины пластинки Элвиса Пресли.

В рождественское утро мы с братьями помчались в гостиную, чтобы открыть подарки. Над камином висели длинные чулки, и в одном из них была крошечная гитара с резинками вместо струн. «Это моя!» – крикнул я и схватил ее, прежде чем кто-то успел отнять ее у меня. На следующее Рождество, когда мне было шесть лет, мама купила мне гитару Микки Мауса, у которой были мышиные уши на голове и маленький ключик – повернешь его, и гитара начнет играть песни Микки Мауса. Но меня не интересовали эти детские песенки. Я научился натягивать струны, чтобы она звучала как гитара Скитера Бонда, и понял, как играть на ней настоящие мелодии.

Неподалеку жил крутой бездельник лет двадцати, которого я называл Сандэнс. У него была старая гитара под названием «Голубая луна», и он научил меня играть на «Луне» мою первую настоящую песню: «У моей собаки блохи». Иногда я задумываюсь, была ли музыка кантри моим настоящим призванием.

В конце концов Сандэнс научил меня подбирать мелодии, например балладу об убийстве «Hang Down Your Head Tom Dooley». Мне нравились мелодии, потому что они словно выпрыгивали из «Голубой луны». Я тогда еще не знал терминологии, но уже отдавал предпочтение соло-гитаре перед ритм-гитарой, которая, как мне думалось, просто бренчала на заднем плане.

Если бы не день рождения Иисуса, я бы никогда не добился успеха в музыке. Потому что на другое Рождество несколько лет спустя мой старший двоюродный брат купил мне гитару «Stella», которую он нашел в ломбарде за двенадцать баксов.

Вскоре после этого у родителей появилась их первая дочь Сьюзан (или Птичка, как мы ее называли). Птичка родилась с коллапсом легкого, и, чтобы увеличить ее шансы на выживание, врачи предложили нам переехать в местность с более засушливым климатом, например в Аризону или Калифорнию. Итак, десять человек – я, мои братья, родители, сестра, тетя, дядя и двоюродные братья – сели в «Форд» 1959 года выпуска. После трех с половиной дней духоты и отсиженных задниц мы прибыли в Гарден-Гроув, штат Калифорния. Это смахивало на «Гроздья гнева»[23]23
  «Гроздья гнева» – роман Джона Стейнбека о волне фермеров-переселенцев, прибывших в Калифорнию.


[Закрыть], только Калифорния и правда была как в сказке: повсюду росли апельсиновые деревья, а ночью мы могли видеть фейерверки над Диснейлендом. Но в Калифорнии музыка кантри и Скитер Бонд были чужеродными словами. Вместо этого звучала серф-музыка – Дик Дейл, The Ventures, The Surfaris.

Отец работал в компании Menasha Container (которая производила картонные коробки для одной из моих любимых компаний, Fender), а мама гладила рубашки по выходным за дополнительные деньги – два доллара в день, если повезет. Хотя к тому времени у меня были еще один младший брат и сестра, она все равно накопила достаточно денег, чтобы купить мне электрогитару St. George за сорок девять долларов. Теперь я мог играть дикий, как бурлящие волны, серф, точь-в-точь как Дик Дейл. Громкость тоже была для меня важна, но у родителей не было достаточно денег, чтобы купить мне усилитель или стереосистему. Пришлось взять динамик от фонографа младшей сестры, отсоединить провода от тонарма и сделать собственный комбинированный усилитель и стереосистему, чтобы играть вместе с любимыми серф-песнями.

Однажды отцу внезапно приспичило стать баптистским священником. В детстве он страдал от болезни, которая поразила его ноги. Врачи сказали, что ему ничего не остается, кроме как молить Бога о спасении. Выздоровление, должно быть, заложило в сознании отца детонатор, который сработал в то утро, когда он вбежал на кухню, бредя о том, что живет грешной жизнью и хочет посвятить свою жизнь служению.

Несмотря на обращение в веру, отец никогда не препятствовал моему увлечению музыкой. Они с матерью считали, что причина моей одержимости в том, что мой мозг перегрелся, когда мне было три года. Я заболел скарлатиной, и у меня три дня держалась температура под 41 градус. Врач пришел в дом бабушки, где я лежал в постели почти мертвый, снял с меня всю одежду, накрыл холодными полотенцами и обложил мою постель льдом. Затем открыл все двери и окна в доме, пока зимний воздух не наполнил комнату, и через час лихорадка спала. Врач сказал, что я так сильно заболел, что, возможно, мне никогда не очухаться.

Серф-музыка была для них просто еще одной болезнью. Но вскоре после этого появилась еще более заразная болезнь – The Beatles. В одночасье серф-рок стал архаизмом, а поп-музыка с вокалом – мелодиями, гармониями и текстами, под которые можно качать головой, – вошла в моду. Я решил, что тоже должен петь. Я занимался каждый день в течение года, пока не был готов показать это семье. Я собрал их внизу и спел «Money» группы The Beatles. Кузен, который купил мне мою первую настоящую гитару, заистерил. Он сказал, что я не смогу попасть в ноту, даже если он обведет ее красным кружком. Мне было так стыдно, что до конца жизни я больше никогда не пытался петь.

В четырнадцать лет я присоединился к своей первой группе, Jades, кавер-группе с несколькими оригинальными песнями, которые с тем же успехом могли быть песнями The Beatles. Поначалу я играл на бас-гитаре, но вскоре заменил их гитариста. Первый концерт состоялся в зале Американского легиона в Вестминстере, и мы заработали двенадцать баксов, которые разделили на четверых. Однако нас больше не приглашали: то ли мы были слишком тяжелыми, то ли слишком ужасными.

У меня был друг по имени Джо Эбби, самоанец, который никогда не расставался с серф-гитарой и играл так круто, что мог поставить любого на колени. Я хотел взять у него усилитель и педаль реверберации, но он сказал, что они принадлежат братьям Гарсия. Он дал мне номер их телефона, и с этого момента все закрутилось-завертелось.

Я вошел в их дом и застал троих из них – Тони, Джонни и Поли. Здоровые и злые, они возглавляли уличную банду под названием «Братья Гарсия». Тони был гитаристом, который заставлял братьев избивать любого, кто осмелится провозгласить себя лучше него; Поли – высоким барабанщиком, который был несчастен, потому что считал, что должен играть на гитаре; а Джонни – басистом, которого в шестнадцать лет посадили за избиение двух полицейских. Они играли вместе с неродным братом Полом, слепым игроком на губной гармошке, похожим на Иисуса. Они были крутыми и не играли серф-рок или The Beatles. Они играли блюз. Хардовый электрик-блюз.

Соседи ненавидели их, потому как знали, что братья принимают наркотики и дерутся. По какой-то причине вокруг братьев всегда крутились слепые, глухие или инвалиды, и я решил, что это одно из двух: либо в них была нежная, сочувствующая сторона, либо они проворачивали какую-то таинственную аферу. Однажды в девять часов вечера полицейские арестовали нас всех из-за жалоб на шум, и я получил то, что они называли летним испытательным сроком, фактически только за игру на гитаре (возможно, именно поэтому я теперь питаю неприязнь к соседям, которые жалуются на шум). Мы создали группу с претенциозным названием Sounds of Soul и играли в клубах для несовершеннолетних в округе Ориндж, таких как «Sandbox».

В школе меня не интересовало ничего, кроме музыки. Я был одним из трех лучших тамошних гитаристов – самым лучшим был Чак Фрейер. Я еще не видел, чтобы кто-то пилил такие вкусные соло: он бендил ноты так, что они вечно висели в воздухе. В итоге его призвали в морскую пехоту во время Вьетнама, и последний раз я видел его на шоу талантов «Gong-Show». Он играл на губной гармошке в костюме, из-за которого казалось, что у него две головы. Могу поставить фамильные драгоценности вашей мамочки на то, что судьи вытурили его оттуда.

Другим классным гитаристом был Ларри Хансен, который в конце концов попал в группу Gatlin Brothers. А третьим был я. Школа была сущей пыткой, и я постоянно думал, как поскорее уйти домой, чтобы репетировать. Наш учитель английского, мистер Хикок, хотел, чтобы мы написали сочинение по стихотворению. Все остальные дети писали о Роберте Фросте и Ральфе Уолдо Эмерсоне, но я в качестве материала исследования выбрал «Pressed Rat and Warthog» группы Cream. Когда мистер Хикок вернул работы, он написал на моей: «Двойка – и это еще изрядное преуменьшение». На следующий день у нас был тест, и я ответил на один вопрос, назвав учителя глупым, ненавидящим музыку снобом и написав под этим: «И это еще изрядное преуменьшение». Я сдал работу, и когда он прочитал ее, то отправил меня к директору, который отстранил меня от занятий – что было «изрядным преуменьшением», сказал он, потому что меня должны были исключить. Мне было все равно. Я просто хотел, чтобы меня учили люди, которые хоть что-то знают о музыке. Но сейчас я жалею, что не уделял больше внимания английскому языку, потому что при общении с людьми беспокоюсь, что говорю неграмотно или использую неправильные слова.

Когда я вернулся в школу, учитель на замену, который вел у нас урок естественных наук, выгнал меня за то, что я писал в тетради схемы гитарных аккордов вместо того, чтобы уделять внимание уроку. Выходя из класса, я обернулся к нему и крикнул: «Я знаю, где ты паркуешь свою машину! Я знаю, где ты живешь! Тебе лучше быть начеку!» Я не думал, что я настолько устрашающий парень, – я выглядел как рыжеволосый Дуэйн Оллмэн с первым пушком на месте усов. Но учитель так перепугался, что послал копов ко мне домой.

К тому времени я жил в маленьком сарайчике за домом родителей рядом с ручьем. Там я мог играть на гитаре в любое время суток, засиживаться допоздна, когда мне хотелось, пускать друзей в гости и пить вино. Когда полицейские увидели это место, они сказали, что здесь даже собаку нельзя держать. Они прочитали нотацию моим родителям, и, хотя мне разрешили вернуться в школу, думаю, после этого я просто перестал туда ходить. Если бы тогда школа была похожа на одну из тех, что есть сегодня, с уроками рисования, музыки и компьютерами, я бы остался. Но тогда меня ничего не интересовало.

Я никогда не обращал особого внимания на девочек. Первую любовь я встретил в доме братьев Гарсия. Ей было четырнадцать, и кто-то из младших братьев Гарсиа, а их было не меньше дюжины, привел ее домой из младшей школы. Мы начали общаться, и через некоторое время я понял, что мы встречаемся.

Однажды вечером я пригласил ее на свидание, но она сказала, что родители не выпускают ее из дома. Тогда я пошел в боулинг с Джо Эбби и тут вижу, как эта девчонка заходит в боулинг с другим парнем. Я был опустошен. Я спросил ее, почему она не дома, и она что-то невнятно сказала, потому что была пьяна. Я ощутил, как тестостерон хлынул в сердце, превращая кровь в раскаленную лаву, но тут друзья вытащили меня из боулинга и увезли на своей машине. В тот день я отказался от женщин. Все мысли о девушках, свиданиях и сексе ушли в трубу, и теперь у меня осталось еще больше времени для музыки. В том году на Рождество моя тетя Энни, которая всегда меня поддерживала, даже когда друзья и семья не верили в меня, купила мне побитый «Les Paul» за девяносто восемь долларов. Затем в мае один парень, оканчивая школу, подарил мне «Stratocaster» 1954 года, потому что никогда на нем не играл. К тому времени я уже не был одним из трех лучших гитаристов в своей возрастной категории. Я был лучшим.

Мик со своим сыном Лес Полом

Вскоре я перестал играть с братьями Гарсия, потому что это стало слишком опасно. Деятельность банды постоянно пересекалась с деятельностью группы, и к нам постоянно приходили враждующие группировки, чтобы устроить драку. Один из братьев Гарсия позже попал в тюрьму после того, как случайно убил маленькую девочку во время перестрелки, а другой стал играть в группе Ричарда Маркса[24]24
  Ричард Маркс (род. 1963) – поп-певец, исполнитель медленных романтических баллад.


[Закрыть]. Я же говорил вам, что они были плохими.

Братья работали с певцом по имени Антоне, который был, наверное, одним из самых лучших черных певцов, которых я когда-либо слышал. Он сказал, что блюзовая группа во Фресно, с которой он работал, нуждалась в гитаристе. Я собрал свои две гитары, одолжил у друга ревербератор, они забрали меня и привезли во Фресно.

Поначалу было так волнительно попасть в группу, целиком состоявшую из афроамериканцев. Они хотели, чтобы я научил их играть ритм-энд-соул. Я сидел с ними весь день и показывал все, что знал, а ночью спал на бильярдном столе в их клубе. Но они расстроились, когда через неделю не стали играть как Джон Ли Хукер[25]25
  Джон Ли Хукер (1917–2001) – легендарный блюзовый исполнитель.


[Закрыть], хотя я твердил им, что спокойствие, непринужденность и терпение – это то, откуда берется соул. Когда я учил их блюзовой гамме на крыльце, подъехал старый чернокожий парень на «Кадиллаке» 1960 года, на сиденье которого лежала побитая акустическая гитара. Он был таким большим, что его руки практически волочились по земле, когда он открыл дверь и вышел. «Вот это блюз, – сказал я ребятам из группы. – Надо жить блюзом». Но они просто не могли играть, как бы сильно им этого ни хотелось. Меня это так расстроило, и я чувствовал себя слишком взрослым, чтобы тратить на них свое время. Думаю, я всегда чувствовал себя слишком старым, даже в семнадцать лет.

Я поехал во Фресно без денег, полагая, что скоро мы будем зарабатывать на концертах. Но концертов не предвещалось, и я был на мели. Поэтому занял у барабанщика десять долларов на еду. Через несколько дней я только и слышал: «Ты должен мне десятку». Я бесплатно давал им уроки, но все, что было у них на уме, – это деньги и желание разбогатеть. В свободное время я собирал арбузы, чтобы заработать на еду, но этого не хватало, чтобы вернуть долг. Так что группа развалилась, даже не успев сформироваться. Они отвезли меня домой, но лишь для того, чтобы попросить у тети Тельмы заплатить за меня десять баксов, как только та открыла дверь. Жадность, как правило, является вторым по значимости препятствием на пути к успеху, сразу после эгоизма.

(Позже я смог вернуть должок тете Тельме, которая впоследствии стала самой большой поклонницей Mötley Crüe. Она сохраняла каждую вырезку из новостей, подписалась на все музыкальные журналы и, несмотря на частичную глухоту, ходила на все концерты, какие только могла. Однако когда умер ее муж, она куда-то пропала. В конце концов я нашел ее в доме без отопления, без водопровода, без ковра, с облупившейся краской и дырявой крышей. Я послал ей деньги на ремонт и каждый раз, когда мы виделись, давал ей несколько сотен на оплату счетов за газ и воду. Она вечно говорила мне, что не может понять, как у кого-то может быть столько денег, сколько я давал ей. Как и мой отец, она никогда не теряла какой-то детской невинности.)

Когда я вернулся домой после Фресно, мой друг Рон поселился в сарае за домом моих родителей. К тому времени этот сарай был оборудован по последнему слову техники. У меня там стояла ультрафиолетовая лампа, которая освещала красные и зеленые психоделические плакаты на стенах. У меня был телевизор, который я нашел выброшенным на углу улицы, и я до сих пор использовал самодельное стерео, которое давно смастерил из фонографа сестры. Мы с Роном обожали «кросстопы», которые, по сути, были таблетками-спидами для дальнобойщиков. Их можно было купить в пачках по сто штук за десять баксов в любой аптеке. Мы заглатывали их горстями и уезжали автостопом так далеко, как только могли, а потом, когда действие спидов заканчивалось на рассвете, возвращались домой из Уиттиера или куда нас там черти забрасывали.

После спидов я начал принимать «Секонал» – сильное обезболивающее, которое запивал сливовой настойкой. Я так одурел, что врач сказал мне, что я умру, если не брошу. Поэтому я резко завязал – самый идиотский поступок, ведь, если сразу отказаться от таких обезболивающих, можно впасть в кому. Становясь старше, ты беспокоишься о смерти гораздо больше, чем когда молод. Однако благодаря клонированию (которое, я уверен, уже тайно проводится над людьми) мы находимся всего в одном шаге от воскрешения избранных (то есть богатых).

Я никогда не увлекался психоделиками. Когда я путешествовал автостопом, кто-то из знакомых предложил мне таблетку мескалина. Я принял где-то половину таблетки, которая была размером с «Ментос». Когда я ничего не почувствовал, то принял вторую половину. И тут меня словно дубиной по голове огрели. Три дня я был в полном ахуе. Я видел, как люди уменьшаются, проходят сквозь стены и парят в воздухе, и ничто не имело смысла. «Когда меня отпустит?» – вот и все, о чем я мог думать. Однажды я попробовал оранжевую кислоту, и произошло то же самое.

Я вел себя настолько дико и получал столько неодобрительных взглядов от семьи, что решил найти собственное жилье. У меня не было денег, поэтому я поселился у байкеров в округе Ориндж. Это было все равно что снова оказаться у братьев Гарсия, потому что я был слишком тощим и невинным для такой компашки. Когда они проливали пиво на пол, то поднимали меня и использовали мои длинные волосы как швабру. Объясняли они это тем, что не хотели пачкать свои «Левайсы». И я не спорил. Каждый из них носил оружие, потому что другие байк-клубы могли украсть их мотоциклы, спилить номера или продать.

Сейчас у меня хороший нюх на неприятности. Я прошел через кучу дерьма. Видя, что неприятность приближается, я уворачиваюсь, потому что знаю, каково это, когда она обрушивается на тебя. Но тогда мой радар неприятностей барахлил. Поэтому я и глазом не моргнул, когда мой друг Майк Коллинз привел свою бывшую девушку Шэрон на нашу вечеринку. Она была грубоватой брюнеткой ростом метр восемьдесят два, с русыми волосами и лицом как у Эли Макгроу.

Мы сразу же начали встречаться, но она была настроена гораздо серьезнее, чем я. Ее родители расстались, когда она была маленькой, и, хотя ей было всего шестнадцать, она мечтала о безопасности, которой ей не хватало в детстве. С первого дня знакомства она хотела замуж, но я понимал, что не смогу стать мужем. Я хотел быть гитаристом, только и всего. Мне было девятнадцать, и я не планировал устраиваться на работу и остепениться. Я знал, что для того, чтобы добиться успеха в рок-н-ролле, потребуется время, и я был готов потратить его. Тем не менее однажды вечером она пришла домой с работы и с загадочной улыбкой на лице сообщила: «Я беременна».

– Нет, – сказал я ей. – Мы не будем делать аборт.

Она сказала, что оставит ребенка, и нашла мне работу в прачечной, где тогда работала. В свободное время я играл в клубе с группой под названием Wahtoshi (что, как мы думали, означает «номер один» на китайском языке). Мы играли до шести утра, потом я спал два часа, в восемь утра шел в прачечную и работал до тех пор, пока не наступало время снова заняться музыкой. Через несколько месяцев после рождения моего сына, Леса Пола (угадайте, кто придумал ему имя), Шэрон снова забеременела. Моя мечта стремительно удалялась в зону недосягаемости.

Я погряз во всем, чего пытался избежать всю жизнь: жена, двое детей, обычная работа синего воротничка в нелепой прачечной. Вся эта ответственность свалилась на меня, когда я еще не был к ней готов, и я не мог выдержать этот груз. У меня начались ужасные приступы жара. Ни с того ни с сего тело лихорадило, и я погружался в другой мир, который выглядел и ощущался почти как ад. Иногда я терял сознание на несколько часов: я просыпался в кровати, на сцене или на улице и не имел ни малейшего представления, как туда попал. Во мне происходила какая-то трансформация: либо я сходил с ума, либо находился в каком-то странном психическом коконе, который был частью превращения мальчика в мужчину.

Я не знал, куда деваться. Я не мог бросить жену, когда она беременна, и уж точно не собирался отказываться от возможности стать великим блюзовым или рок-н-ролльным гитаристом. Поэтому обратился за помощью к тому единственному, кто, как мне казалось, мог помочь, – к Богу. Я начал разговаривать с Ним, молиться, просить милости, помощи и наставлений. Я не знаю, как мы здесь оказались – может быть, мы отвергнутые инопланетяне, а может быть, мы просто эксперимент какой-то высшей расы в чашке Петри под названием «мир», – но кто-то или что-то все это затеял, и в то время я просто должен был поверить, что это Бог. Ведь, если я не мог верить в Бога, я не мог верить ни во что. А если я не мог верить ни во что, какой смысл продолжать жить дальше?

В разгар этих событий ко мне заглянул друг отца. Это был пожилой дьякон, который отрастил бороду, чтобы казаться более утонченным, но она лишь делала его еще старше (хуже, когда бороды носят лысые мужчины, потому что из-за этого кажется, что их шевелюра растет вверх тормашками). Дьякон быстро понял, что я нахожусь на грани серьезного нервного срыва. «Вы хотите креститься?» – спросил он, потирая свою старую седую бороду. Я сказал ему, что хочу.

Он привел меня в свою церковь и поставил в воду на метровой глубине. «Я крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа», – произнес он, держа меня за нос и погружая в воду спиной назад. «Надеюсь, это поможет», – подумал я про себя, принимая крещение.

Сейчас я не верю в христианскую концепцию Бога, который создал людей с единственной целью – судить и наказывать их. В конце концов, если одна из заповедей гласит: «Не убий», не делает ли это Бога лицемером, когда он устраивает Всемирный потоп или уничтожает Содом и Гоморру? Но в то время я нуждался в прощении. Мне нужно было, чтобы кто-то стер мое прошлое и дал мне возможность начать все сначала, с чистого листа. На какое-то время это сработало. Я даже создал госпел-группу. Но это было лишь временное облегчение, как «Секонал». Религия ненадолго заглушала боль, но боль возвращалась с новой силой. Каждый раз, когда я заходил в церковь, у меня внутри возникало больное чувство, что это не то место, где я должен быть, что, возможно, я просто еще больше увяз в обыденности: теперь у меня жена, двое детей, дерьмовая работа и вдобавок ко всему еженедельные службы и церковные мероприятия, которые нужно посещать.

Однажды днем, не выспавшись, я работал в прачечной и переносил бадью с целой тонной мокрой одежды из стиральной машины в сушилку. Бадья прикреплялась к крюку, который свисал с ленты конвейера под потолком, как на мясокомбинате. И когда я нес ее к сушилке, я потерял хватку, бадья качнулась назад и ударила меня по левой руке. Паническая вспышка пронзила голову: что, если я никогда больше не смогу играть на гитаре?

Я зашел в главный офис, перевязал руку и ушел на весь день. Я больше не вернулся. И хотя рука в конце концов зажила, Wahtoshi нашли мне замену на время моего отсутствия.

Я сказал Шэрон, что больше никогда не буду работать на обычной работе, и на ее лице отразился калейдоскоп всевозможных оттенков гнева, злобы и отвращения. Она устроила меня на работу в прачечную, а теперь я от нее отказываюсь. Ей надоело играть в мать и отца одновременно, и было ясно, что я не в состоянии ничего сделать сам. Поэтому на Рождество, в день, когда в моей жизни, похоже, случаются все важные моменты, она взяла Лес Пола и нашу пятимесячную дочь Сторми (девочка, которая трижды сделает меня дедушкой, прежде чем мне стукнет сорок) и ушла от меня.

Теперь, вдобавок ко всему прочему, я должен был выплачивать алименты: двести долларов в месяц. А музыкой я не зарабатывал ни цента. Разоренный и в долгах, я умолял родителей разрешить мне переехать обратно в их дом. Они сжалились, и вот я снова оказался в сарае, где и начинал. Я проделал долгий путь в никуда. Вдобавок ко всему копы снова, как и в школе, постучались в мой сарай. Но на этот раз они забрали меня в тюрьму за неуплату алиментов, и я две ночи защищался от парней, которые пытались оприходовать мою жопу и поджечь мою койку. Затем, когда я думал, что ниже падать просто некуда, пришла новость, которая навеки превратила мою жизнь в ад.