Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Отрезанный от телефона, я впервые начал учиться быть самостоятельным – в любви, помощи и музыке. Я также начал общаться с другими заключенными и увидел, что мои дела не так уж плохи по сравнению с ними. Заключенные, подметающие коридор, стали передавать мне записки от ребят из других камер. Иногда ребята просили автограф, другие просто нуждались в приятеле по переписке. Большинство из них сидели за гораздо более серьезное дерьмо, чем я. Среди них был шестнадцатилетний мексиканский мафиози, который убил шесть человек; один по-настоящему раскаивающийся двадцатиоднолетний парень, который в панике застрелил старушку, когда грабил круглосуточный ресторан ради денег на наркотики; и полицейский, который попался на том, что оставлял себе наркотики во время задержаний. Он очень боялся, что остальные узнают, что он полицейский, – ведь тогда его в ту же секунду отправят на тот свет.

Подключившись к этой системе внутренней почты, я узнал, что в тюрьме существует целый тайный мир. И наркотиков в системе больше, чем на улице: люди предлагали гребаный героин, дурь, спиды, травку – все в обмен на еду, конфеты, деньги и сигареты. Но если тебя поймают, то к твоему сроку добавится минимум один год, так что я держался от этого подальше. Другие ребята делали в камерах алкоголь, который называли «пруно», – это было похоже на вино, сделанное из апельсинового сока, сахара и буханки хлеба в качестве дрожжей. На изготовление партии уходило две недели, а когда все было готово, можно было услышать, как все напиваются до чертиков и веселятся. Тюрьма практически превращалась в ночной клуб.

Один чувак научил меня, что можно взять мусорный пакет, наполнить водой и завязать узел в центре, чтобы сделать десятифунтовые гантели для тренировок. Так я начал делать скручивания, используя долбанные пакеты с водой, которые запрещены, поэтому приходилось прятать их под кроватью. Другие чуваки делали игральные кости, скатывая шарики от дезодоранта на цементном полу, пока они не становились квадратными. Или делали ножи, сворачивая газету все туже и туже в течение нескольких часов, пока бумага не возвращалась к первоначальной форме – дереву, и ее можно было использовать, чтобы ткнуть кого-нибудь, словно колом.

Один старый чувак научил меня прикуривать сигарету: берешь карандаш и грызешь деревяшку, пока не доберешься до грифеля, который проводит электричество. Затем понадобится одноразовая бритва, которую нужно раздавить ботинком и извлечь лезвие. После этого необходимо разломить лезвие на две части, взять их и поочередно вставить в розетку. Теперь осталось завернуть кусочек карандашного грифеля в туалетную бумагу, замкнуть им бритвенные лезвия в розетке, и вуаля – электрический разряд воспламенит туалетную бумагу. Это дерьмо в духе Макгайвера[44]44
  Макгайвер – главный герой сериала «Секретный агент Макгайвер», который решает сложные проблемы при помощи обычных предметов и смекалки.


[Закрыть], на совершенствование которого люди тратили годы. Моей инновацией было изготовление барабанных палочек из карандашей и бритв, а барабанов – из подносов для еды и водопроводных труб. Сидя там, стуча карандашами по миске, я понял, что прошел полный круг и в тридцать шесть лет делаю то же самое, что в три года, когда соорудил собственную барабанную установку на кухне у родителей.

Однажды я сидел в камере и услышал шум снаружи. Подскочив к маленькому квадратному окошку, я прижался лицом к стеклу, пытаясь понять, что происходит. По коридору шли два охранника и волокли мертвого парня: тело окоченело, а губы были фиолетово-синими. Я стучал в дверь камеры, спрашивая у всех вокруг, что случилось, но никто не сказал ни слова. Позже я спросил шерифа, который проходил мимо моей камеры, но он прошел дальше, будто не слышал меня.

Через несколько дней один из санитаров дал мне газету – редкий подарок. Внутри была статья о центральной мужской тюрьме округа Лос-Анджелес, в которой я и сидел. Чернокожий заключенный скончался, потому что белые охранники, избивавшие его, не остановились вовремя. В статье говорилось, что правозащитные группы борются за то, чтобы округ установил в тюрьме систему наблюдения, потому что условия настолько ужасны. Читая эту статью и думая о мертвом парне и обо всех избиениях, о которых слышал за последние два с половиной месяца, я начал сходить с ума. Куда я попал? Я же гребаная рок-звезда!

В тюрьме моя слава и гроша ломаного не стоила. Я был просто червяком в изоляторе. Теперь я не мог ныть менеджеру каждый раз, когда не получал своего; здесь не было зрителей, которые могли бы посмеяться над моим дурачеством; и никто не хотел слушать мой бред. Я больше не мог быть плаксивым маленьким ребенком; я должен был стать мужчиной. Или хотя бы большим червяком, потому что на меня постоянно наступали – и в тюрьме, и в реальном мире. Памела начала писать мне потрясающие письма и оставлять милые сообщения по голосовой почте. Но, воспрянув духом, я узнал от гребаного Никки и еще нескольких парней, что она встречается со своим бывшим парнем Келли Слейтером. Я не мог, блядь, поверить в это. Я несколько часов проговорил по телефону с психотерапевтом и плакал. Я не мог понять, как это дерьмо может происходить со мной. Дома я мог бы побыть с друзьями или поехать к ней, чтобы поговорить об этом. Но здесь был совершенно бессилен. Я просто сидел в своей камере и агонизировал. Тогда я усвоил следующий важный урок: надо уметь отпустить ситуацию. Я понял, что ни хрена не могу с этим поделать. Смирись и оставь все как есть.

По субботам мне разрешалось принимать посетителей. Никки приходил несколько раз, Мик – один раз, но сказал, что больше не придет, потому что охранники были грубы с ним и заставляли заправить рубашку и снять бейсболку. Винс никогда не приезжал, но меня это не удивило. Самый приятный визит, однако, был от моего адвоката, когда он сообщил мне, что, если все пойдет по плану, они выпустят меня не через шесть месяцев, а чуть меньше чем через четыре месяца, а это означало, что терпеть мне осталось всего один месяц.

Я начал размышлять о том, что нужно сделать, чтобы Томми снова стал счастливым. Я проводил много времени, рассуждая о том, как стать хорошим отцом, мужем и просто человеком, но не обращал внимания на творческие проблемы. А музыкальная часть меня составляет 80–90 процентов. Мне нужно было сделать что-то новое, и, как я понял, это разочарование перекинулось на мою личную жизнь. Так что я принял сраное решение.

Когда Никки приехал в следующую субботу, я смотрел на него через пуленепробиваемое стекло, беспокойно ерзая на месте. Он был моим лучшим братаном, но я должен был сказать ему: «Бро, я больше не могу заниматься этим». Это было самое трудное, что мне когда-либо приходилось говорить.

Его глаза расширились, челюсть отвисла, и он просто сказал: «Вау». Он был похож на парня, который считал, что у него идеальный брак, и вдруг обнаружил, что жена ему изменяет. Конечно, я ему изменял. Ранее в тюрьме я попросил друга сделать так, чтобы мой домашний телефон сохранял все звонки. Таким образом, когда у меня появлялась идея для мелодии или текста, я мог просто позвонить и записать ее на автоответчик, чтобы послушать, когда выйду на свободу. И это не были мелодии или тексты для Mötley Crüe. Я был готов двигаться к новому дерьму.

Я продолжал набрасывать музыку из камеры на автоответчик до 5 сентября – того самого дня, когда должен был выйти на свободу. Я лежал на койке и ждал, когда из громкоговорителя с треском раздалось: «Ли, сворачивайся», что означало – сворачивай свою кровать, одеяла и прочее дерьмо, потому что ты уходишь отсюда.

Мне сказали, что меня выпустят в полдень. Но полдень пролетел, и ничего не произошло. Стрелки медленно ползли к двум часам. Каждая минута была агонией. Потом уже наступило три, четыре, пять часов. Я глазом моргнуть не успел, как настало время ужина. Я твердил всем: «Чуваки, меня должны были выпустить». Но никто меня не слушал. Наступила полночь, а меня все еще не вызывали. Прежний Томми Ли бился бы головой о решетку, пока кто-нибудь не обратил бы на него внимание. Но новый Томми Ли знал, что ничего не может сделать, кроме как принять реальность и смириться.

Я растянулся на койке, натянул до шеи ветхое одеяло и заснул. В 1:15 утра меня разбудил голос из громкоговорителя: «Ли, сворачивайся!»

Часть двенадцатая
Голливудская концовка

Глава 1
СИЛЬВИЯ РОН

Итак, на что вы хотите ответить в первую очередь? На их обвинения в том, что лейбл заинтересован только в продвижении R&B, а не рок-н-ролла?

СИЛЬВИЯ РОН: Когда речь заходит о продвижении и поддержке рок-артистов, наш послужной список говорит сам за себя: Metallica, AC/DC, Mötley Crüe. Последние были главным приоритетом для Elektra в 1997 году. Мы провели огромную работу по продвижению альбома. Но рынок рок-музыки, особенно групп-ветеранов, сейчас переживает серьезные изменения. Альбом не оправдал ожиданий, и их недовольство вполне объяснимо. Но это не потому, что компания не приложила никаких усилий.

Какие именно меры были предприняты?

В январе лейбл потратил значительную сумму денег, чтобы группа выступила на «American Music Awards», после чего мы развернули кампанию по продвижению альбома с помощью билбордов. Мы провели большую рекламную кампанию в Интернете. Мы поддержали и оплатили стоимость живого выступления на рок-станции в Тампе в марте. Я могу и дальше перечислять различные рекламные мероприятия, которые мы проводили.

Что вы думаете об инциденте с охранником в Южной Каролине[45]45
  Имеется в виду случай на концерте в Гринсборо в 1997 году, когда Томми Ли и Никки Сикс призывали толпу напасть на охранника и выкрикивали непристойности в его адрес. Ли и Сиксу были предъявлены обвинения в мелких правонарушениях, и они были приговорены к тюремному заключению и условному сроку.


[Закрыть] и о том, что они назвали вас пиздой со сцены?

Подобные высказывания не заслуживают комментариев. Они очень неуместны.

Повлияют ли они на ваше отношение к группе в будущем?

Это не влияет на мое отношение к группе. Я очень профессиональный человек.

Их контракт с Elektra истекает через два альбома. Будете ли вы его продлевать?

На данный момент я затрудняюсь дать ответ на этот вопрос.

Глава 2

Вырезки из прессы описывают развязку последней битвы наших героев, которая со сцены перенеслась в зал суда и, наконец, в кабинеты корпорации.

Через пару недель я должен был отправиться в студию, у меня подписан контракт [с Сильвией Рон], а она не хочет давать мне деньги. Я не понимаю. Она наебывает фанатов, она наебывает себя и наебывает меня. У меня четверо детей, жена. Я плачу за дом, за машину. Я заслужил право на один из самых больших контрактов в рок-н-ролле. Я не собираюсь терпеть выебоны от этой дамочки, у которой есть свое мнение и приоритеты. Она расистка? Она мужененавистница? В чем ее проблема? Мы не можем понять, почему она точит на нас зуб с самого первого дня. Знаешь что, сучка? У тебя контракт, и, если ты хочешь выступить против группы, мы за себя не отвечаем. Я превращу твою жизнь в ночной кошмар.

– Никки Сикс, из интервью журналу «Spin», март 1988-го

Любой, кто видел нелестные комментарии басиста Mötley Crüe Никки Сикса о компании Elektra Entertainment Group и ее председателе Сильвии Рон в мартовском номере журнала «Spin», не удивится, узнав, что группа и лейбл расстались. Источники сообщают, что Mötley Crüe, которые пятнадцать лет проработали на Elektra и продали более 35 миллионов копий альбомов, ищут альтернативные способы распространения музыки. Группа, положившая начало глэм-металу своим альбомом 1982 года Too Fast for Love, в следующем месяце отправится в студию для записи новых песен.

– «The Music Daily», апрель 1988-го

Mötley Crüe вновь собираются показать миру, где раки зимуют. Их новое детище называется Greatest Hits, и ребята уже пристегнули ремни, готовясь оставить огненный след на безжизненном ландшафте музыкальной индустрии. Они отказались от Elektra в пользу собственного лейбла и дистрибьюторской сети. В настоящее время планируется международное турне по театрам и аренам в поддержку релиза, а Томми наконец вышел из тюрьмы! Как говорится, еще немного, и все случится.

– Sound 420.com, август 1988-го

Глава 3
ТОММИ

Освободившись из заключения, наш герой вновь открывает для себя удовольствия теплой воды, табака и чужих жен.

Мой друг Боб Прокоп, владелец магазина бриллиантов на Родео-Драйв, забрал меня из тюрьмы на своем здоровенном охренительно крутом «Бентли».

– Чем хочешь заняться первым делом? – спросил он.

– Чувак, я убил бы за сигарету. А потом, будь добр, отвези меня в свой пляжный домик.

Мы ехали по шоссе: со всех сторон проносились машины. После почти четырех месяцев одиночного заключения этот мир казался мне слишком перегруженным. Я закурил «Американ Спирит» и зажмурился, чтобы не заблевать всю машину.

Боб привез меня к себе домой в Марина дель Рей прямо у воды. Он вылил в джакузи полбутылки пены для ванны и сказал: «Наслаждайся, братан». Я буквально разорвал одежду, прыгнул в воду, откинул голову назад и просто просидел так два часа, глядя на звезды. Я забыл, каково это – погружаться в настоящую, а не метафорическую горячую воду. Самая большая роскошь в мире.

Около четырех часов утра я попросил его отвезти меня домой. Я так скучал по своему дому и кровати. Памела и дети съехали, поэтому в доме было тихо и пусто, исчезли игрушки и практически вся мебель. Я пробрался сквозь темноту к кровати, где родился Брэндон, и отключился на два дня. В тюрьме всегда было трудно заснуть из-за топота, разговоров, грохота и стука, который гулко отскакивал от бетонных стен.

Когда я проснулся, мой дом был полон людей. Все эти чуваки пришли поприветствовать меня. Они целовали меня, обнимали и хлопали по спине. Но мне было так непривычно находиться среди людей, что я не знал, что сказать. Я улыбался, но в душе мне хотелось заползти под камень и спрятаться. Я уже и забыл, каково это, когда к тебе относятся иначе, чем с враждебностью и подозрением. Мне рано было веселиться, быть счастливым и беззаботным. Я все еще испытывал невероятную боль на душе.

Я попросил у суда разрешения поехать на Гавайи и просто, блядь, полежать на песочке. Я взял с собой Скотта Хамфри, сидел на пляже и ничего не делал, пока постепенно сознание не вернулось на планету Земля. Я заново учился общаться с людьми, и в конце концов моя улыбка вернулась. Мне больше не нужно притворяться. Но мир уже не был таким, каким я его покинул. Теперь все смотрели на меня равнодушно: люди проходили мимо и шептались: «Вон тот урод, который бил свою жену». Мне было очень стыдно, и потребовалось некоторое время, чтобы понять, что не весь мир ополчился против меня.

Памела позаботилась о том, чтобы оформить развод до моего освобождения. Семейная жизнь, подарившая мне самые большие радости и страдания, теперь окончательно разрушена. Я не мог понять, почему она так поступила со мной и с детьми. Но было ясно, что, несмотря на все письма и телефонные звонки, она не хотела иметь со мной ничего общего. Шансов на примирение не было никаких, особенно если учесть, что она встречалась с Келли, мать его, Слейтером. Такой поворот событий вкупе с новостью о том, что она переделала татуировку на обручальном кольце, изменив «Томми» на «Мамочка», оказался для меня таким мощным ударом, что позже я удалил свою обручальную татуировку. Я просто хотел стереть это дерьмо с пальца и изменить свою жизнь. Мне пришлось стать отцом-одиночкой, чего мне никогда не хотелось. Родители всю жизнь прожили вместе. Отец, которому было семьдесят четыре года, страдал от миеломы и рака крови. Мама, которая была намного моложе, проводила дни и ночи, ухаживая за ним. Я хотел, чтобы в моей жизни появился человек, который способен на такое ради меня, человек, которому и я мог отплатить тем же. Но хуже всего то, что мне не разрешали видеться с детьми без назначенного судом надсмотрщика. Мне было очень жаль Дилана и Брэндона, потому что они понятия не имели, кто все эти посторонние люди и что происходит.

Вернувшись домой с Гавайев, я задернул шторы, запер двери и достал записи автоответчика, которые сделал в тюрьме. Я пригласил к себе одного маленького грязного уличного рэпера по имени ТиЛо, которого встретил, когда его старая группа (hed) P.E. выступала на разогреве у Mötley Crüe во время гастролей Generation Swine. И мы начали работать над нашим собственным проектом, Methods of Mayhem. Я погрузился в работу, посвящая ей каждую минуту свободного времени, ежедневно засиживаясь до четырех или пяти утра и обращаясь ко всем, с кем всегда хотел работать.

На мой день рождения друзья устроили для меня вечеринку, потому что я уже несколько месяцев толком не отдыхал. Кто-то пригласил Кармен Электру, мы встретились и начали дурачиться. Она вышла замуж за Денниса Родмана четыре месяца назад, но они уже практически разошлись. Я несколько раз разговаривал с ней по телефону, и через две недели, когда я собирался отправиться с Mötley в турне Greatest Hits, мы начали встречаться. Она соврала Родману, который, по ее словам, изменял ей с двумя женщинами одновременно, что собирается навестить больных бабушек и все в этом духе, а сама тайком отправилась с нами в дорогу. Нам приходилось тайно ввозить и вывозить ее с шоу и из отелей – если бы информация просочилась в таблоиды, нас ждало то еще веселье. Мы с ней оказались двумя беглецами после двух самых безумных браков знаменитостей этого года. К тому же, когда Памела ушла из «Спасателей Малибу» ради съемок в собственном сериале «V.I.P.», Кармен пригласили ей на замену.

Деннис Родман подал на развод, но это не значит, что он хотел, чтобы с его бывшей встречался кто-то другой. Поэтому он начал преследовать группу и появляться на концертах. Нам пришлось сказать охране не пускать его всеми способами. Как ни парадоксально, несмотря на все мои безуспешные попытки встретиться и поговорить с Памелой после освобождения из тюрьмы, как только просочилась информация о том, что я встречаюсь с Кармен, она снова начала звонить мне.

За исключением визитов Кармен Родман, во время тура Mötley я держался особняком. После каждого концерта я спешил в свою студию, уединялся в комнате и работал в Pro-Tools. Я решил, что если буду писать без остановки, то к моменту возвращения домой успею записать альбом Methods of Mayhem. Кроме того, работа уберегла меня от неприятностей. В каждом городе мне нужно было найти лабораторию и мочиться в стаканчик перед каждым концертом. Денно и нощно я разговаривал по телефону с инспекторами по надзору, консультантами по управлению гневом, психотерапевтами и духовными гуру. Находиться на строгом испытательном сроке – все равно что носить наручники. Я не мог посещать рестораны, продуктовые магазины, станции заправки – словом, любое место, где продавали алкоголь, за исключением, конечно, площадок, где мы выступали.

С каждым концертом мне становилось все труднее исполнять на сцене наши лучшие хиты. Когда я играл «Girls, Girls, Girls» в десятитысячный раз, единственное, о чем я мечтал, – это вернуться в свою комнату и закончить песню, над которой работал. В туре с Кораби я был гораздо счастливее. Даже если никто не ходил на эти чертовы концерты, по крайней мере, я делал то, что приносило мне удовлетворение. Я всегда говорил, что если душа не поет, то пора завязывать. И моя душа не пела.

Никки, однако, был так же увлечен Mötley Crüe, как и в тот день, когда мы основали группу в доме его бывшей девушки в Северном Голливуде, где я джемовал на долбаном столе, а он продавал лампочки по телефону. Когда группа вернулась на свой независимый лейбл, он почувствовал, что вновь контролирует дела и Mötley Crüe снова могут захватить мир. Стопудово он решил, что я посмотрю на ситуацию его глазами и останусь в Mötley Crüe, работая над Methods of Mayhem в качестве сайд-проекта. Но если я что-то делаю, то отдаюсь этому на 100 процентов. А я не мог выкладываться на 100 процентов ни в Methods of Mayhem, ни в Mötley Crüe, особенно после того, как Винс меня подставил.

Мы были в аэропорту Лас-Вегаса, возвращались в Лос-Анджелес после очередного этапа бесконечного тура Greatest Hits. Винс был сильно пьян и, как обычно, бесил всех вокруг.

Я стоял у билетной кассы и разговаривал с Эшли, которая работала в нашей звукозаписывающей компании и заботилась о наших местах, когда Винс подошел к нам, пьяный как свинья, и пробурчал: «Дай мне мой гребаный посадочный талон, Эшли. Можешь потом поцеловать Томми в задницу».

Чуваки, я понятия не имел, какая муха его укусила. С тех пор как Винс вернулся в группу, я не был по-настоящему счастлив. Разумеется, он не был самым приятным парнем на свете, но я никогда не делал ему ничего плохого. Он законсервировал в себе столько боли, с которой ни с кем не делился, и, чуваки, я это чувствую. Но когда он сболтнул это дерьмо в аэропорту, мое сочувствие к нему улетучилось.

– Что ты только что сказал?

– Ты, блядь, слышал меня, – пьяно буркнул он.

– Чувак, да что с тобой, блядь, такое!

– Иди на хуй!

– Да пошел ты сам на хуй, братан!

И мы затеяли одну из тех дерьмовых мелких перепалок, которые не так уж редко бывали между нами.

– Нет, ты иди на хуй, гребаный позерский кусок дерьма, – издевался Винс, вплотную прижавшись ко мне своим пухлым лицом. – Что ты сделаешь? Ударишь меня.

Он прекрасно знал, что я на испытательном сроке, и пытался всеми силами заставить меня нарушить его, подначивая навалять ему. Я не клюнул на эту наживку, применив свои навыки управления гневом.

– Слушай, чувак, – сказал я. – Я, блядь, не собираюсь тебя бить. Тебе нужно успокоиться, здоровяк. Давай просто забудем об этом и успокоимся.

И тут ни с того ни с сего он заехал мне в челюсть. И когда тебя бьют в бубен, управление гневом сразу вылетает в форточку, и включается твоя животная защитная система. Моя первая реакция была одна – убить его на хер. Несмотря на то, что меня обвинили в нападении, посадили в тюрьму и приставили к жопе надзирателей, я ничего не мог с собой поделать. Этот мудак появился из ниоткуда и начал совать свой блядский нос в мое дерьмо. Я схватил его, повалил на землю и замахнулся рукой, чтобы отправить этого самодовольного говнюка в больницу. Мне было похуй. Отправьте меня обратно в тюрьму. Прекрасно. Но сначала мой кулак нанесет небольшой визит харе Винса.

Внезапно Крис, наш охранник, бросился на меня. У него был строгий приказ следить за тем, чтобы у меня не было неприятностей, и, если меня отправят обратно в тюрьму, его задница окажется под ударом. Он оттащил меня от Винса и сказал:

– Томми, садись в самолет и убирайся отсюда. Сейчас же!

Когда я развернулся к выходу, Винс встал и закричал во весь голос: «Полиция! Полиция! На меня напали». Этот мудак только что ударил меня, а теперь добивался того, чтобы меня арестовали и посадили обратно в тюрьму. Если бы меня арестовали, мне светило лет десять. Нельзя так поступать с другим человеком – особенно со своим коллегой по группе, – каким бы злым ты ни был.

Я вбежал в самолет и сказал Никки:

– Братан, я сваливаю. Ты не увидишь меня ни завтра, ни послезавтра. Вам, ребята, лучше найти себе другого барабанщика. Этот тур окончен!