Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Глава 7
ДЖОН КОРАБИ

В которой замещающий заменяется тем, кого он замещал.

Впервые мне показалось, что что-то идет не так, когда закончился наш тур по Японии. Куда бы ни отправились эти парни, неприятности следовали за ними по пятам, словно черная туча. До прихода в группу у меня никогда не было неприятностей, но теперь жизнь превратилась в калейдоскоп из драк, скандалов и полиции. Наш японский промоутер, мистер Удо, начал дрожать в своих лакированных кожаных туфлях, едва увидев нас. Видать, у него уже был опыт общения с группой. К концу тура мы уже разгромили пару гостиничных номеров, Никки каждый вечер подначивал толпы фанатов штурмовать сцену, а Томми, что хуже всего, решил пошутить, сыграв «Ты сбросил на меня бомбу» в качестве вступления на нашем концерте в Хиросиме. К этому самому моменту мистер Удо заказывал целый кувшин «Камикадзе» для себя каждый вечер. Его руки тряслись так сильно, что я был уверен: как только мы уйдем, он отправится в лечебницу.

После нашей последней ночи на стадионе «Budōkan» я оставил господина Удо трястись в баре отеля с его кувшином «Камикадзе», а сам пошел в «Lexington Queen» и хорошенько оттянулся. На стене висело большое табло с датами, когда разные американские и британские группы будут выступать в Японии, чтобы молоденькие модели могли подсуетиться к их приезду. Я заметил, что на следующей неделе в Токио выступала группа Винса Нила.

– О, черт, – пробурчал я. – Винс Нил будет здесь.

Со мной была высокая худая венгерская модель с каштановыми волосами, с которой я познакомился в тот вечер.

– Я знаю, – ответила она. – Я пойду на его шоу.

Тогда я шутя сказал ей:

– Если встретишь его, передай ему привет.

Около трех часов ночи мы вернулись к ней домой. Там было три комнаты, двенадцать кроватей, и одиннадцать ее соседок-моделей носились вокруг пьяные и голые. Повсюду валялись парни, которых они подцепили, вперемешку с кокаином и использованными презервативами. Это была одна из самых отвратительных, но самых возбуждающих сцен, которые я когда-либо видел. Так что я трахнул цыпочку и двух ее подружек (в конце концов, я в Mötley Crüe, и нужно соответствовать репутации) и уехал на следующее утро, чтобы успеть на самолет.

Неделю спустя я сидел дома, когда вдруг зазвонил телефон. Это была венгерская модель, и она была просто в ярости

– Ты что, пытаешься выставить меня идиоткой? – спросила она.

– Что?

– Винс Нил зашел в «Lexington Queen» после шоу, и я сказала: «Привет, как дела? Джон Кораби просил передать тебе привет». А Винс сказал: «Кто?» Тогда я сказала ему: «Джон Кораби, певец Mötley Crüe, просил передать тебе привет». И в тот момент он стал злой как черт.

– Что он сделал?

– Он сказал мне: «Я певец Mötley Crüe». Потом он назвал меня шлюхой и швырнул в меня пивную бутылку. Потом сказал, чтобы я убиралась из клуба. Затем он бросил в меня еще одну бутылку пива. Я думаю, он был пьян.

Именно это должно было стать жирным намеком на то, что Винс по-прежнему считает себя вокалистом Mötley Crüe, а меня – незваным гостем, которому пришло время убраться. Когда мы снова начали записываться, план состоял в том, чтобы вернуться к нашим корням и записать сырой, прямолинейный рок-н-ролл. Мы начали писать песни с Бобом Роком под названиями «The Year I Lived in a Day» и «La Dolce Vita». В конце каждого дня мы ходили важные как индюки, потому что музло качало как надо. Но внезапно все пошло наперекосяк. Никки и Томми взбесились и уволили всех, включая Боба Рока, потому что, по их словам, он обходился слишком дорого и много мудрил с музыкой.

После этого Томми, Никки и Скотт Хамфри решили продюсировать вместе. Это стало ярмаркой тщеславия для Никки и Томми. Работая с этим трехголовым продюсером, я вскоре начал рвать на себе волосы. Песни менялись каждый день: Томми и Скотт настраивали какие-то эффекты на барабанах, что полностью меняло барабанный рисунок и требовало изменения партий баса и гитары, что, в свою очередь, требовало от Никки написания новых текстов. Затем я приходил, чтобы спеть песню, которую репетировал по нашим демо-кассетам в течение недели, но оказывалось, что песня изменилась до неузнаваемости. Но они все равно заталкивали меня в кабину со словами: «Просто постарайся что-нибудь сделать».

Мне приходилось торчать дома у Никки, где половина оборудования даже не подключена должным образом, и пытаться угодить им. Никки выходил на связь и говорил: «Краб, давай что-нибудь в стиле старого Боуи и Sisters of Mercy». Затем Скотт нажимал на кнопку и добавлял: «Но с небольшими нотками Cheap Trick, Nine Inch Nails». И, наконец, вклинивался Томми: «Да, но чтобы это было сочно, как Oasis». И пока я пытался разобраться, что к чему, Томми добивал меня: «Ах да, чувак, я забыл добавить, что трек должен быть тяжелым, в стиле Pantera».

Я понятия не имел, чего эти парни хотели от меня. Хоть убейте. Я умолял их спеть что-нибудь, чтобы дать мне понять, что у них в голове, но куда уж там. Они просто говорили: «Это трудно объяснить, но то, что ты только что спел, не годится».

После нескольких недель мучений Томми, который всегда здорово меня поддерживал, сказал: «Чувак, какого хрена ты делаешь, когда возвращаешься домой? Ты отстой!»

Я был опустошен. Два года назад эти парни боготворили каждый мой пук. Теперь я стал для них самым дерьмовым певцом в мире. Это было похоже на отношения, которые осточертели твоей девушке, но она не хочет ранить твои чувства. Поэтому вместо этого она становится угрюмой, придирчивой и злой, надеясь спугнуть тебя. Если время, когда я работал над альбомом Mötley Crüe в Ванкувере, было лучшим в моей жизни, то этот год претендовал на звание худшего. Мало того, что я не ладил с ребятами, так еще умерла моя мать. Она уже два года болела раком, и ее медицинская страховка и социальное обеспечение не могли исправить ситуацию. Поэтому я продал свой «Харлей» и все, что мог, чтобы помочь оплатить ее счета. В отчаянии я даже занял денег у дяди из Филадельфии, с условием, что, когда получу первый авторский гонорар за новую пластинку Mötley, верну ему долг.

Еще я недавно переехал к своей девушке, взвинченной модели по имени Робин, в которую был безумно влюблен. Но между нами все пошло наперекосяк. Она не знала, что хочет делать со своей жизнью, и целыми днями сидела дома, вымещая на мне разочарование. Тем временем мой сын то и дело попадал в больницу из-за диабета. Казалось, все, что меня поддерживало: мать, девушка, сын, лучшие друзья и группа, – все это рушится. Я наюблюдал, как корабль моей жизни медленно идет ко дну.

С каждым днем Mötley становились все чудаковатее: у нас была запланирована встреча в Нью-Йорке с какой-то важной шишкой с лейбла, и в последнюю минуту меня не пустили на порог. Поэтому ребята ушли с встречи, обвинив меня в том, что я не стал звездой, что бы это ни было. Невозможно самому стать звездой: твои поклонники – вот что делает тебя звездой. Просто посмотрите на всех этих странных личностей, которые стали секс-символами просто благодаря популярности. Тем не менее ребята сказали, что я должен заняться постановкой голоса, брать уроки хореографии и нанять стилиста, потому что я не был на одном уровне с остальными участниками группы. Казалось, что они вот-вот запишут меня на какие-нибудь курсы начинающих звезд.

Через неделю после этой встречи я должен был выступить с группой на открытии казино «Hard Rock» в Лас-Вегасе. Хотя у меня не было ни гроша и я постоянно ругался с Робин, мы решили, что поездка пойдет нам на пользу, и купили новые наряды для этого случая. Но за день до концерта позвонил Никки и сказал, чтобы мы не суетились. Казино не оставило для меня пропусков, сказал он, потому что им нужны только самые известные члены группы. Эти слова по-прежнему не дают мне покоя, ведь еще совсем недавно они следили за тем, чтобы я был включен во все процессы, и настаивали на том, что Mötley Crüe – это демократия, в которой голос каждого имеет значение.

День ото дня я боялся идти в студию, потому что там мне непременно напомнили бы о том, какой я неполноценный и бесполезный, а потом боялся идти домой, где моя девушка повторяла бы мне то же самое. И вот, наконец, я сорвался. Выслушав несколько часов критики моего вокала, я взял гитару и придумал несколько аккордов, которые помогли Томми состряпать песню «Confessions». Он был в восторге.

– Краб, – воскликнул он. – Это потрясающе. Это идеально, чувак.

Я повернулся к нему и сказал:

– Может, тогда мне стоит стать гребаным гитаристом? По крайней мере, хоть это получается у меня как надо.

Мы посмеялись, и я не думал об этом до следующего дня.

Вхожу я, значит, в студию, а там сидит вся группа с нашим новым менеджером, Алленом Ковачем.

– Краб, – сказал Никки. – Я ушам своим не верю, что ты это сказал. Ты действительно хочешь бросить пение, чтобы стать гитаристом?

Я сказал им, что это был сарказм, но, по-моему, они все время ждали момента меня выпроводить. Даже если я просто пошутил, этого было достаточно.

Через несколько недель я пошел поиграть в бильярд и выпить пива с Томми. Мы говорили о новом альбоме и следующем турне, о том, как нам найти золотую середину между тем, кем мы были, и тем, кем хотим быть. Все казалось нормальным. На следующий день я пришел в студию, и они опять устроили собрание. После разговоров с Томми накануне я готовился к обсуждению альбома и тура, но на календаре была символичная дата – пятница, 13 сентября. Ковач огорошил меня:

– Слушай, тут такое дело, – начал он. – Звукозаписывающая компания ни за какие коврижки не будет продвигать эту группу, если у нас не будет оригинального состава. Вот и все. Я хочу, чтобы ты знал, что дело не в тебе, ничего личного; мне было бы начхать, даже если бы в этой группе пел Пол Маккартни. Их это не волнует. Так что мы собираемся вернуть Винса в группу.

Я был раздавлен, но одновременно почувствовал облегчение. Больше мне не придется чувствовать себя неполноценным и нежеланным в руках олимпийской команды свирепых критиков в лице Скотта, Никки и Томми. Кошмар закончился.

Как ни странно, но даже после этого группа не могла прийти к согласию. Никки сказал мне, что ему очень жаль, но они вынуждены пойти на этот шаг, поскольку не могли добиться от меня того, что им было нужно в студии. Потом Томми пригласил меня на суши и сказал, что это не имеет никакого отношения ни к группе, ни к лейблу и вина полностью лежит на Коваче. Он сказал, что хотел бы, чтобы я остался в группе в качестве пятого участника и гитариста, но я знал, что этого не произойдет.

Как ни странно, через несколько дней после этого ребята стали звонить мне, чтобы я пришел в студию, говорили, что не могут ничего добиться от Мика, и спрашивали, могу ли я записать несколько гитарных треков утром до прихода Винса. Так я и делал несколько дней, пока однажды днем Мик не позвонил в студию и не спросил: «Краб, что ты там делаешь?»

«Я просто играю на гитаре», – сказал я ему. И он пришел в ярость: очевидно, Мику не сказали, что я приглашен переделать его треки.

В один неловкий момент они даже позвали меня научить Винса вокалу в песне «Kiss the Sky». Это было странное расставание, потому что я стал единственным парнем, к которому они могли обратиться, когда у них были проблемы с вокалом или когда Винс и Томми ссорились. Однажды Томми или Никки (не помню, кто именно) позвонил после очередной ссоры и сказал мне: «Никогда в жизни я больше не буду записывать альбом с Миком Марсом или Винсом Нилом».

Через несколько недель количество звонков уменьшилось. Потом они просто прекратились. Мои услуги больше не требовались.

Так совпало, что вскоре после увольнения из Mötley моя девушка Робин сказала мне, что между нами все кончено, и съехала. Через четыре дня позвонил общий друг и сообщил мне, что он только что вернулся со свадьбы: она вышла замуж за видеорежиссера, парня, о котором я раньше даже не слышал. Ради своего же блага буду считать, что она встретила его после нашего расставания.

Я забился в темную нору. Размышляя о своей девушке, матери, сыне и моей бывшей группе, я все не мог понять, чем заслужил все это. Я поехал в дом бывшей жены, чтобы побыть с сыном, и рухнул на диван, прокручивая каждый момент своей жизни, словно сценарий плохого фильма. Мой сын смотрел телевизор и вдруг повернулся, прыгнул ко мне на колени и обнял, выдернув меня из этого состояния жалости к себе.

– Спасибо, что пришел посмотреть со мной телевизор, папа, – сказал он. – Я люблю тебя.

Я улыбнулся и сказал ему, что тоже люблю его, а потом сказал себе, что все остальное не имеет значения. Сын любил меня.

Если бы я мог отмотать годы назад и заново пережить все, что было с Mötley Crüe, я бы ничего не изменил в первой половине: знакомство с ними, запись альбома в Ванкувере, поездка по стране с нашим промо-туром. Но во второй половине, когда мы записывали второй альбом, я, пожалуй, изменил бы парочку вещей. Во-первых, я бы точно постоял за себя. Во-вторых, и это самое главное, я бы высказал им то, что давно вертелось у меня на языке. Мне не хватало мужества, я слишком боялся увольнения, поэтому держал рот на замке и не произносил те три слова, которые прожигали мне горло.

Глава 8
ДЖОН КОРАБИ

В которой после долгих лет молчания бывший вокалист Mötley Crüe озвучивает то, что он так сильно хотел сказать группе под конец их болезненного сотрудничества.

ОПРЕДЕЛИТЕСЬ, СУКИНЫ ДЕТИ!

Глава 9
ВИНС

В которой голова возвращается к телу.

Аллен Ковач был скользким маленьким ублюдком в самом хорошем смысле этого слова, поскольку у меня наверняка есть много детей, о которых я и не подозреваю. Я был вместе с менеджером Бертом Стайном на Манхэттене, где проводил пресс-конференцию по поводу моего последнего сольного тура, когда мы столкнулись с Ковачем в холле нашего отеля. Ковач убедительно сделал вид, будто оказался там случайно, и пригласил нас в свой номер, чтобы поговорить и что-нибудь заказать. Он усадил нас с Бертом за стол и начал свои сахарные речи:

– Винс, ты можешь злиться на меня сколько угодно, но спроси себя: будучи сольным артистом, ощущаешь ли ты себя звездой?

Я ответил ему взглядом, который не означал ни «да», ни «нет», а источал лишь ненависть.

– Я продолжу, – сказал он. – В окружении четырех парней в группе под названием Mötley Crüe ты настоящая звезда. Когда люди приходят посмотреть на вас, это стоит каждого цента, потраченного на билет. Получает ли публика то, за что платит, когда приходит посмотреть на группу Винса Нила?

Он все говорил и говорил, пока я не начал понимать, что он пытается обрисовать общую картину, которуя заключалась в том, что я не добьюсь успеха как сольный артист, а Mötley Crüe не видать успеха как альтернативная рок-группа. Я спросил его, обсуждал ли он это с Никки или Томми, и он ответил, что они ничего не знают, но он может помочь воплотить это в жизнь.

До этой встречи я не горел желанием возвращаться в Mötley Crüe. Я просто хотел зарыть топор войны, получить заслуженную четверть доли от нашего бренда и двигаться дальше. Но своим дерьмом Ковак удобрил семя, которое дало ростки. Когда несколько месяцев спустя я увидел Никки и Томми в отеле «Хаятт», мы согласились, что нам нужно быть вместе и что вся эта история с адвокатами, обвинениями, судебными тяжбами просто смехотворна. Только мои счета за услуги адвокатов составили триста пятьдесят тысяч долларов, и они наверняка удвоятся, если я продолжу тяжбу. Поэтому к концу встречи я сказал своим адвокатам: «Мы хотим вернуть все на круги своя. Вы, ребята, сделаете все, чтобы добиться этого, а если нет, то вы уволены».

Неделю спустя я зашел к Никки домой, где они записывали альбом, и послушал несколько треков. Как ни странно, мы с Никки очень быстро начали сближаться. Но Томми, с тех пор как он женился на Хизер, считал себя кинозвездой. А теперь, когда он женился на Памеле Андерсон, все стало еще хуже. Он считал себя лучше всех остальных и ясно давал понять, что против моего возвращения в группу. Пару раз он повел себя так высокомерно, что я сказал: «Да пошли вы, ребята. Давайте, записывайте альбом без меня. Мне насрать». Может быть, он завидовал тому, что мы с Никки подружились. Я понятия не имел, какая муха его укусила.

Я так и не услышал альбом, который они записали с Кораби, но через несколько недель после начала моей работы с ними Кораби зашел ко мне. Мы выпили пару бутылок пива и немного поболтали о том о сем. Он сказал, что рад моему возвращению в группу, потому что последний год выдался для него тяжелым. Я и сам удивился тому, что он мне понравился. Он оказался довольно классным парнем.

Как же глупо мы почувствовали себя после недели работы над альбомом. Все звучало до странности правильно. Все звучало в духе Mötley. Мы снова были группой. Как и должно быть. Даже Томми, похоже, смирился со своей участью и поначалу нехотя, но полюбил песни. Все были счастливы, кроме Мика, который, казалось, был готов положить свою гитару и уйти из группы.

Глава 10
МИК

Важные вопросы, касающиеся динозавров, комодских варанов, бейсболок и правильного метода отстрела женщин.

Кто или что убило динозавров? Я считаю, что во всем виноват вирус Эбола – вирус, который, как нам говорят, стар, как сама Земля. Поскольку это вирус, пожирающий плоть, он может без проблем переходить от хозяина к хозяину, что объясняет, почему динозавры исчезли так внезапно и без остатка. Вирус может поразить большую часть плоти, органов, кровеносных сосудов и мозговой ткани живого существа в течение пяти-десяти дней, вызывая непоправимые повреждения и кровотечение, при котором органы превращаются в жидкое месиво и вытекают из всех отверстий. Этот смертельный вирус кажется мне более вероятным виновником, чем метеоритный дождь, поскольку он уничтожил динозавров, но оставил Землю нетронутой для последующих обитателей.

И кстати о динозаврах: какой придурок решил, что они были окрашены во все эти яркие вырвиглазные цвета? Это идея Марты Стюарт? Очевидно, что мы реконструировали динозавров по костям, поэтому нет никаких доказательств того, что они были цвета детских игрушек. Посмотрите на комодского варана. Этот особенно ядовитый потомок динозавров не может похвастаться яркой окраской. Если бы динозавры действительно были такими яркими, как в энциклопедиях, они не смогли бы эффективно преследовать свою добычу или прятаться от хищников.

Я часто думаю о динозаврах с тех пор, как ощутил себя одним из этих древних ящеров, когда Кораби покинул группу. Но вместо вируса Эбола у меня был Скотт Хамфри, Великий Аннигилятор. Он вычеркнул Кораби из группы. Закончив с Кораби, он занялся мной. Было ощущение, что он постоянно сваливает свои промахи на других людей.

Когда мы начинали работать над новыми песнями в студии, я брал кассету домой и до двух часов ночи корпел над новыми партиями. Затем приходил на следующий день, играл их, а Великий Аннигилятор говорил: «Нет». Я спрашивал, может быть, он знает, что именно я должен сыграть, а он отвечал: «Нет». Я спрашивал его, знает ли он, в какой тональности звучит песня, и он отвечал: «Нет». Каждый звук, который я воспроизводил на гитаре, встречался хором: «Нет, нет, нет, нет». Великий Аннигилятор выставлял меня в плохом свете перед Томми и Никки, создавая впечатление, будто я ничего не делаю. Он убедил их, что это я сдерживаю группу своим доисторическим стилем игры и любовью к блюзу и Хендриксу, которые, как я полагаю, вышли из моды. Я хотел напомнить им, что это я придумал название группы, что это я сделал из Никки настоящего автора песен, что это я избавил группу от слабых звеньев и что это я выбрал Винса. Но, как всегда, держал рот на замке. Если я чему-то и научился, так это тому, что излишняя самоуверенность – это то же самое, что и высокомерие. А высокомерные, самовлюбленные люди – это самые слабые, самые недалекие люди на свете. Если у тебя что-то есть, не нужно выставлять это напоказ. По моему мнению, самовлюбленные люди – это самые некомпетентные неудачники со времен бронтозавра, у которого был мозг размером с горошину.

У некоторых людей в студии были проблемы с высокомерием, и, чтобы сохранить уверенность в себе, им приходилось перекладывать свои проблемы на других, поэтому я был готов уйти. Сколько раз нужно услышать «нет», чтобы потерять уверенность в себе? Я и правда поверил, что не гожусь в качестве гитариста и что, возможно, вместо того чтобы выгнать Кораби, они должны были выгнать меня. Тогда в качестве вокалиста был бы Винс, Кораби играл бы на гитаре, и все были бы счастливы.

Но, если бы я ушел, Великий Аннигилятор, вероятно, принялся бы за Никки и выгнал бы его из группы. Этот парень, Скотт Хамфри, не знает, чего хочет. Когда мы записывали Dr. Feelgood, его работа заключалась в том, чтобы кликать мышкой в Pro-Tools и подгонять высоту вокала. Вот на что он был годен. Но теперь он начал считать себя музыкантом. Я хотел сказать: «Тогда напиши песню, засранец». За все время пребывания в группе никогда еще я не был так расстроен.

Он даже сказал Томми, что тот лучший гитарист, чем я, или заставлял Никки, который вообще был басистом, играть мои гитарные партии. Я купил кучу книг по психологии, пытаясь понять, как пережить этот опыт и сохранить уверенность в себе, чтобы выступать на сцене. Последней каплей стало то, что Великий Аннигилятор созвал большое совещание с управляющей компанией. Причина встречи: моя кепка. Он сказал, что ему не нравится бейсболка, которую я ношу каждый день. Это была для него настоящая проблема. Вот каким долбанутым был этот мудак. Затем он сказал всей управляющей компании, что я не вношу свою лепту в общее дело.

– Ну и что? – Я наконец-то вышел из себя. – Почему бы тебе тогда просто не избавиться от меня?

Я был готов присоединиться к Джону Кораби. Может быть, мы могли бы основать блюз-группу или что-то в этом роде. Я пишу только в двух случаях: первый – когда мне хочется высказаться о ситуации в политике или в мире. Это может быть все что угодно, начиная от различных способов осмысления крупных событий (например, что, если «Титаник» на самом деле столкнулся с айсбергом специально, потому что в условиях надвигающейся мировой войны капитан Смит получил секретный приказ испытать новые для того времени пластины из высокоуглеродистой стали и водонепроницаемые каюты) и заканчивая случайными мыслями о том, как глупы люди (например, толстяки, которые любят носить красное, хотя это всегда делает их похожими на Санту-Клауса). Другая причина, по которой я пишу, – это ярость, а после той хреновой встречи я был в ярости.

Дорогой Никки,

Я был с вами много лет, играл на гитаре в каждом из наших хитов. И вдруг оказалось, что я больше не могу играть на гитаре. Давай посмотрим, что изменилось с тех пор до сегодняшнего дня. Я вижу только один элемент, который изменился, и это Скотт Хамфри. Вы отстранили меня от написания всех песен, потому что не хотите, чтобы они вертелись вокруг гитары, вы отвергли все, что я пытался внести, и заменили все мои партии на записи. Кажется, единственное, чего вы не сделали, – это не заменили меня в группе. Может быть, Скотт Хамфри мог бы протянуть руку помощи и сыграть на гитаре, раз уж он сказал Томми, что тот играет намного лучше меня. Поэтому тебе решать: стал ли я хуже как гитарист, или ты стал хуже разбираться в людях?

Твой друг и коллега по группе,

Боб Дил

Я не мастер пера, но это письмо – лучшее, что я мог написать, чтобы достучаться до них и раскрыть глаза на происходящее. Скотт так глубоко засунул нос в задницу Никки и Томми, что они даже не заметили дерьма на его лице. После письма у нас состоялось еще одно знаменитое собрание, на котором я сообщил группе, что это мой последний альбом, потому что я больше не могу с ними работать.

Но, наверное, я превратился в старого труса. Если раньше я серьезно был готов уйти из группы, когда они вели себя как козлы из-за моего романа с Эми во время тура Girls, Girls, Girls, то теперь был немного напуган. А что еще мне оставалось делать? Я видел, что случилось с Винсом, и видел немало других случаев, где парень отделяется от группы.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как быть гитаристом в Mötley Crüe. Даже если это означало просто терпеть издевательства изо дня в день.

Так что каждый день после студии я жаловался на жизнь Джону Кораби, который после своих последних проблем с женщинами снова жил в моем гостевом доме. Потом мы ехали в лес и выпускали пар, стреляя по мишеням. Перед уходом из группы он познакомился с парой стриптизерш и пригласил их пострелять с нами.

В их компании мы проехали Ланкастер и попали в открытую пустыню. Мы надели защитные очки, перчатки, беруши и вдруг столкнулись с двумя местными шерифами, которые стали восхищаться моим оружием. Один из них взял стальной лист, установил его в двадцати с лишним метрах от нас со словами: «Вот, попробуй, попади». Он весь день стрелял по ней из 22-го калибра и хотел посмотреть, что случится, если пальнуть из ствола побольше.

Мишень накренилась назад, и я попал прямо в центр. В этот момент я услышал позади голос: «Ауч». Это была спутница Джона. «Меня ужалила пчела», – простонала она. Но я знал, что произошло: крошечный кусочек медной шрапнели от оболочки пули отрикошетил от пластины, пронесся мимо моего лица и попал ей в бок.

«Это не пчела», – сказал я ей. Я убрал с живота ее руку, и тут же наружу хлынула кровь. Я промыл ранку – неглубокий порез шириной не больше миллиметра. Осколок был размером с ноготь, но мне хватало опыта общения с такими барышнями, чтобы понять: если я не позабочусь о ней, она отсудит у меня последние штаны. Я отвез ее в больницу на своей машине, пока Джон успокаивал ее, держа за руку. Она сказала, что с ней все будет в порядке, и пообещала не подавать в суд.

Я привез ее из больницы домой и пообещал, что оплачу медицинские счета, сделаю ей пластическую операцию, чтобы не было шрамов, и прослежу, чтобы все было шито-крыто. По дороге к себе домой я извинился перед Кораби.

– Все в порядке, – сказал он. – Она все равно была той еще сукой.

Пока она лежала в больнице, ей начали названивать сотни адвокатов. Ни с того ни с сего она стала заявлять, что ее тело безвозвратно обезображено и этот микроскопический шрамик разрушил ее многообещающую карьеру экзотической танцовщицы. Она стала таким же жадным врагом, как моя бывшая жена, и божилась, что мы с Кораби в тот день пили и курили травку, что, разумеется, бред. В итоге я выплатил ей около десяти тысяч долларов во внесудебном порядке – почти все, что у меня осталось. Она, вероятно, вложила эти бабки в свои сиськи или что-то в этом роде.

Когда просочилась информация о судебном иске, в газетах написали, что я специально вывез девушку в лес, чтобы застрелить ее. Вот почему я никогда не доверяю тому, что пишут. Поверьте, если бы я собирался в кого-то стрелять, то целился бы не в живот. Все обошлось бы одним прицельным выстрелом в голову. Быстро и эффективно.