Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Пока я находился в реабилитационном центре, мы с Шариз завершили наш развод, и Хайди, которая стала мне ближе, чем мы ожидали, после всего этого, переехала в мою квартиру в Малибу. После этого нам с Шариз было тяжело разговаривать друг с другом. Болезнь Скайлар создала между нами крепкую связь, но, когда она умерла, эта связь полностью оборвалась.

Однако недавно эта связь снова возникла. Я все время донимал врачей вопросами, как Скайлар заболела раком. Они отвечали мне, что определенные продукты питания, химикаты, воздействие солнца и прочее – все это может вызвать рак. «Но ей четыре года, – возражал я им. – Ей четыре года. Что, черт возьми, может сделать четырехлетний ребенок, чтобы заболеть раком? Она не ест много сахара. Она пользуется солнцезащитным кремом. Она самый обычный ребенок».

Я так и не нашел ответа. Просто смирился с ситуацией. Но однажды я смотрел программу новостей о правительственных ракетных испытаниях и сбросе химикатов в районе к северу от Малибу под названием Сими-Валли. Именно там жили мы с Шариз. Одна из причин, по которой мы купили там дом, заключалась в том, что он находился на вершине холма, а территория вокруг него, как сказал мне агент по недвижимости, принадлежала правительству, поэтому она никогда не будет застроена. Это было замечательно, потому что я не хотел смотреть вниз на какую-нибудь уродливую строительную площадку или участок со сборными домишками. Нам нравилось каждое утро видеть за окном красивое поле, долину и широкое открытое пространство. Мы понятия не имели, что компания под названием «Рокетдайн Пропульшн энд Пауэр» демонтировала старые ядерные реакторы и сбрасывала туда отходы и что огромное количество жителей этого района умирали от различных видов рака, включая нашу Скайлар. Опасность была в воздухе, опасность была в воде, опасность была в наших домах. Более 200 000 человек подали коллективный иск против «Рокетдайн», а мы с Шариз наняли адвоката, чтобы подготовить собственный иск.

Конечно, это не вернет Скайлар. Нам даже не станет от этого легче. Но, возможно, это заставит корпорации вести себя более ответственно и не допускать того, чтобы кто-то еще прошел через то же, что и мы. Я часто представляю, что Скайлар все еще со мной – сидит рядом в машине или лежит теплым комочком рядом со мной на кровати. Наверное, такие мысли должны сводить меня с ума, но и они же помогают мне сохранять рассудок.

Глава 4
МАЙК АМАТО

Тур-менеджер и давний подельник в выходках наших героев размышляет о перспективах остаться без головы.

Никки и я сидели на полу лифта в Лондоне. Он все время поднимался и опускался, поднимался и опускался, поднимался и… Ну вы поняли. Никки говорил: «Что мне делать с Джоном? Что мне делать с этим парнишкой? Нам вернуть Винса? Уволить Джона?»

Я вроде как пошутил, но нас обоих одновременно осенила одна и та же идея: почему бы нам не заиметь сразу двух вокалистов?

Эм, больше мы об этом не говорили.

Глава 5
НИККИ

О восхитительной беседе, которая состоялась между Mötley Crüe и воротилами индустрии развлечений, чья благосклонность необходима для благополучия наших героев.

Я уволил всех. Прощай, Чак Шапиро, бухгалтер, который поддерживал нас почти пятнадцать лет. Пока, Боб Рок, продюсер, ответственный за наш самый большой хит и самый большой провал. До свидания, Даг Талер, менеджер, который работал с нами с тех самых пор, когда мы были лос-анджелесскими гопниками, которые мочились на полицейские машины. Мы обвиняли и увольняли всех вокруг за наши провальные гастроли вместе с Кораби. Мы впервые ударили в грязь лицом – ну не могло же это произойти по нашей вине? К тому моменту все эти люди, вероятно, были рады свалить от нас, потому что мы были худшей группой в мире: группой, которая идет ко дну и отказывается это понимать или как-то остановить.

Решая, в каком из сотни различных направлений записать следующий альбом, мы наняли нового менеджера по имени Аллен Ковач, потому что, честно говоря, нас впечатлила его безжалостность. Он воскресил Duran Duran из могилы нью-вейва и не только вернул Мит Лоуфу его гонорары от Epic Records, но и подарил ему еще один хит. Мы ясно дали ему понять, что Mötley Crüe – это группа c Джоном Кораби на вокале, и точка. «Конечно», – пообещал он. Но в глубине души я знал, что он согласился работать с нами только потому, что хотел вытурить Кораби из группы и вернуть Винса.

Через несколько недель Даг Моррис, генеральный директор Warner Music (куда входила Elektra), вызвал нас в Нью-Йорк на встречу. После всех миллионов долларов, которые мы принесли его компании, они впервые отнеслись к нам с уважением: в день встречи к каждому из нас приехал лимузин и отвез в частный аэропорт, где на взлетной полосе нас ждал корпоративный самолет G4 компании Warners (на котором мы никогда раньше не летали).

Они не пригласили Кораби на встречу, но мы решили, что это просто недоразумение, и взяли его с собой вместо Мика, который хотел остаться дома и глянуть повторы «Трех балбесов»[38]38
  Три балбеса – комедийное трио, получившее славу благодаря короткометражным фильмам, которые транслировались с 1934 по 1959 годы.


[Закрыть] по телику. Мы с Кораби сели в самолет и увидели Аллена Ковача, его секретаршу, Томми и Памелу Андерсон, на которой Томми только что женился в результате стремительного романа, заставшего всех нас врасплох. Она вела себя странно и отказывалась присесть. Вместо этого она все время лежала на спине, бессвязно бормотала и ворочалась, будто ей плохо. Пока она это делала, мы с Томми пытались достать секретаршу Ковача, показывая ей на своих ноутбуках фотки с всякими извращениями. Нам казалось, что все идет просто замечательно. У нас новый менеджер, нас угощали креветочными коктейлями и шампанским на частном самолете, который доставил нас на лейбл, где нам выплачивали 4,5 миллиона долларов каждый раз, когда мы послушно кивали, соглашаясь записать очередной альбом. Мы решили, что Даг Моррис хотел подбодрить нас и сказать, как он гордится нами за верность себе, несмотря на провальный тур и перестановки на лейбле. Казалось, что наконец наша карьера снова пошла в гору. Какими же мы были тупицами!

Первым делом, когда мы приехали в Warners, Кораби не впустили в офис Морриса. Его заставили ждать снаружи в вестибюле с секретаршей Ковача.

Офис, судя по всему, стоил столько же, сколько мой дом. Он был отделан тиковым деревом и украшен произведениями искусства, а в углу гордо стояло отполированное пианино 1800-х годов. Моррис сидел на плюшевой бархатной кушетке перед столом из тикового дерева и курил сигару, которая стоила хрен знает сколько сотен долларов. Мы вошли и сели напротив него. Нам приготовили четыре стула: один для Томми, один для меня, один для Ковача и один пустой. Моррис был очень умным и утонченным человеком.

Он откинулся на бархат, весь такой богатый лысый оладушек, а затем подался вперед и вперился в нас глазами.

– Итак, – начал он, выдыхая облако ядовитого сигарного дыма. – Мы тут подумали о том, что нужно сделать.

Он сделал паузу и посмотрел на конец своей сигары, как бы раздумывая, прикурить ее снова или нет. Мы сидели, не зная, был это вопрос или нет. Затем он продолжил:

– А сделать мы должны следующее: нам нужно избавиться от парня, который не тянет на звезду.

Затем он принялся рассказывать нам обо всех тех случаях, когда подкидывал идеи группам, оказавшимся в нашей ситуации, и эти идеи превращались в хиты: «Вот что я вам скажу. Позвоните старому парню. Верните его. Всем это понравится. Выпустите концертную пластинку и отправляйтесь в путь. После этого мы подготовим вас к новому студийному альбому». У него даже не хватило приличия назвать Джона или Винса по имени.

Когда мы возразили и попытались перечислить все причины, по которым Винс тормозит нас, и что Кораби гораздо лучше соответствует тому, что происходит сейчас в рок-музыке, он прервал нас.

– Довольно, – отрывисто сказал он. – Это чушь собачья.

Я вот-вот был готов сорваться. Я встал и уже начал свою обычную тираду а-ля «иди к черту, ты нам не нужен», когда секретарша Морриса объявила, что в приемной находится Сильвия Рон. Рон заняла место Боба Краснова на посту главы Elektra Records. Она была самой высокопоставленной женщиной в звукозаписывающем бизнесе и, насколько мы могли судить, не всегда понимала глубокий философский смысл таких песен, как «Girls, Girls, Girls».

Но, к нашему удивлению, она вступилась за нас.

– Им не нужен Винс, Даг, – сказала она. – Они великолепны и без него. Они звучат современно с Джоном. Джон это то, что нужно.

– Да, да, – подхватили мы все. – У Джона более естественный голос. То, что мы делали в восьмидесятых, было в восьмидесятых, но сейчас девяностые. Это другое время.

– Абсолютно, – согласилась Рон. – Это другое время.

Моррис затушил сигару и посмотрел на Сильвию:

– Ты действительно так думаешь?

– Абсолютно, – заявила она, еще более убедительно.

– Ну, тогда, – сказал он, – я согласен с Сильвией.

Я взволнованно посмотрел на Ковача. Встреча, которая поначалу была катастрофой, обернулась триумфом. Но Ковач не разделял моего энтузиазма. Он стал мрачнее тучи, а в его глазах читалось: «Я… чую… подставу».

Когда собрание закончилось, Ковач и я последовали за Сильвией и загнали ее в угол.

– Вы действительно в это верите? – спросил ее Ковач. – Потому что если вы возьметесь за следующий альбом Mötley, то вам придется вложить много ресурсов лейбла в его продвижение и маркетинг. Я думаю, вы точно осознаете, сколько денег на это потребуется. Поэтому я хочу убедиться, что все это серьезно.

Рон продолжала кивать головой, повторяя: «Да, детка. Да, да. Абсолютно. Мы сделаем это». Это звучало не очень убедительно, особенно когда она постоянно смотрела на часы. Наконец она прервала его: «Не волнуйтесь, дело в надежных руках. А сейчас мне нужно идти. Я опаздываю на встречу».

В вестибюле Кораби сгорбился в своем кресле, потирая руки и обливаясь потом. Я слабо улыбнулся ему и сказал: «Ты с нами».

Он вяло улыбнулся в ответ, а потом мы все вышли на улицу и поймали такси. Ковач уселся на переднее сиденье и с сердитым видом повернулся к Кораби: «Ты не звезда. Мы оказались в полной жопе. Ты должен собраться! Остальные из вас, ребята, должны прямо сейчас записать величайший альбом в своей жизни. Если вы этого не сделаете, нам крышка. Эта женщина ни за что не будет продвигать наш альбом. Мы нужны просто для списания налогов, из нас хотят сделать козлов отпущения. Я нутром это чую. Она нас подставила».

Даг Моррис протянул руку помощи, чтобы не дать нам утонуть, а Сильвия Рон оттолкнула его руку и зашвырнула нас обратно на дно. В последующие недели мы постоянно просили у нее денег на новый альбом. Она давала нам немного, и мы начинали записываться. Но деньги внезапно кончались, и нам приходилось останавливаться. Казалось, что она пытается додавить нас и лишить запала. Она так поступала из-за того, что унаследовала контракт от предшественника, и по его условиям ей нужно было выплачивать огромные суммы группе, с которой, как она считала, все кончено. Если бы мы распались, то наш контракт был бы аннулирован, и деньги можно было бы перенаправить на певцов и группы, которые она поддерживала.

Сколько же гордости нам пришлось теперь проглотить. Разжиревший от успеха Dr. Feelgood и послушавший свою жену Брэнди (чья меркантильность, казалось, росла прямо пропорционально угасанию нашей любви), я купил самый настоящий особняк, как из фильмов про наркодилеров. Мои накладные расходы составляли сорок тысяч долларов в месяц. Именно столько стоило просыпаться и ложиться спать каждый день, а также платить за дом и коммунальные услуги. Только охлаждение дома обходилось в двадцать пять сотен долларов в месяц, плюс я настаивал на том, чтобы температура в бассейне круглый год была девяносто пять градусов. Когда мы с Томми стали платить за альбом из своего кармана (Мик уже давно был на мели благодаря Эми), все это навалилось как снежный ком. В это же время родился мой третий ребенок. Казалось, что каждый раз, когда мы с Брэнди близки к расставанию, из нее выскакивал еще один ребенок, который удерживал нас вместе. Тем временем Скайлар, единственная дочь Винса и Шариз, была прикована к больничной койке. Я вдруг осознал, что в жизни не всегда все складывается удачно. Жизнь полна ловушек, и мое будущее, мое счастье, а вместе с ними и Mötley Crüe угодили в них.

Мы с Томми решили вместе записать альбом у него дома вместе с парнем по имени Скотт Хамфри, который работал с Бобом Роком над Dr. Feelgood. Честно говоря, нам нужен был кто-то, кто сказал бы нам, что мы обманываем себя, пытаясь записать что-то вроде электро-гранжа с Кораби. Но Скотт Хамфри не годился на эту роль. Инженер, прекрасно владеющий компьютерной студийной программой под названием Pro-Tools, он никогда раньше не продюсировал группы. Хамфри садился рядом со мной и говорил: «Ты написал все великие песни Mötley Crüe. Я не хочу, чтобы Томми писал песни. Он думает, что может писать, но все, что он делает, – это слушает все подряд и копирует то, что сейчас модно. Его тексты не имеют ничего общего с тем, что воплощает Mötley Crüe».

Затем Скотт отводил Томми в сторону и шептал ему на ухо: «Никки устарел. Он все еще застрял в восьмидесятых. Тебе нужно сочинять песни. Тебе нужно использовать драм-лупы, техно-биты и делать музыку более современной. Ты знаешь, что сейчас в тренде».

Он был совершенно не способен справиться с Томми и мной, двумя гигантскими эгоманьяками. Он целовал задницу того, кто в тот момент находился в комнате. Кроме Мика, у которого не было никакого самолюбия. Скотт начал убеждать нас, что Мик плохой гитарист. Когда Мик уходил, Скотт отводил меня в сторону и заставлял сыграть что-нибудь на гитаре. Затем зацикливал это, пропускал его через всякие нойз-фильтры и заменял игру Мика. Так что впервые за всю нашу карьеру мы начали выступать против Мика, уверенные, что это он сдерживает нас, потому что считает, что блюз и классический рок – единственные жанры музыки, которые имеют значение.

Очень скоро Mötley Crüe превратились в какого-то шизанутого монстра, который звучал как порождение The Beatles и Alice in Chains. Мы понятия не имели, что делаем. Наверное, поэтому решили назвать наш девятый по счету альбом Personality (хотя позже писатель Хантер С. Томпсон вдохновил нас изменить название на Generation Swine).

В конце концов мы переехали в мой наркобаронский особняк. Мы установили барабаны в моем кабинете с дубовыми стенами, микшерный пульт – в ванной, а стеки Marshall – в мраморных коридорах, пока трое моих детей терроризировали нас, а Брэнди кричала на меня с регулярностью будильника. Я выключал этот живой будильник, но через десять минут она снова вопила мне в ухо.

Тем временем мы с Томми продолжали работать в двух совершенно разных направлениях; Мику промывали мозги, заставляя поверить, что от него нет никакой пользы, а с Кораби обращались как с преступником, укравшим нашу карьеру. Каждый день мы вымещали на нем все недовольство: мы говорили ему, что ему нужно подстричь волосы или петь в совершенно другом стиле. И наше мнение менялось каждую неделю. Мы из кожи вон лезли, чтобы сделать великий альбом, но понятия не имели, в чем должно заключаться величие, потому что слишком боялись быть самими собой.

Наконец, в один прекрасный день Кораби сказал нам, что с него хватит.

– Я не певец, – жаловался он. – Я гитарист. И я так больше не могу.

Так что теперь у нас было два гитариста и ни одного вокалиста. Мы оказались в тупике. И тогда Ковач, тихо притаившийся на заднем плане, набросился на нас.

Глава 6
ТОММИ

Разлука в четыре с половиной года заканчивается стремительно и выгодно, хотя не всем это по душе.

Я был пиздецки против встречи с Винсом, когда Ковач заговорил об этом. Никки тоже – этот маленький засранец заявился на встречу в футболке, на которой большущими буквами было написано «Джон».

Но адвокаты и менеджеры хитростью выманили нас на встречу, пообещав, что, если мы просто встретимся с Винсом, он откажется от иска. Они назначили тайную встречу в номере люкс в отеле «Хаятт» рядом с шоссе 405. Мы с Никки вошли туда с двумя солидными адвокатами и увидели Винса, который развалился в кресле со своим менеджером и еще двумя адвокатами. Это смахивало на гребаный суд по делу о разводе парочки миллионеров или что-то в этом роде. План адвокатов заключался не только в том, чтобы Винс прекратил судебный процесс, но и в том, чтобы мы снова стали группой и начали вместе работать над материалом. Все эти жадные пиявки хотели получить свои бабки, и насрать им было на нас и наше счастье. Простое уравнение: Mötley плюс Винс равно бабки; Mötley минус Винс равно отсутствие бабок.

Винс чертовски располнел с тех пор, как я видел его в последний раз, и теперь напоминал Джаббу Хатта, его голова была размером с воздушный шар. На нем была рубашка с короткими рукавами, заправленная в синие брюки, складки жира нависали над его наручными часами. Его тело приняло странный желтовато-коричневый оттенок, вероятно, в результате пьянства и безделья под солнышком на Гавайях. Встреча состоялась в четыре часа дня, и я готов был поставить собственные яйца на то, что он в стельку пьян. Не думаю, что он правда хотел нас видеть, но он был практически на мели после смерти дочери, разрыва контракта с Warner Bros., крушения сольной группы, развода и миллионого долга за свой дом в Сими-Вэлли после того, как вечеринки Шариз камня на камне не оставили от этого места.

– Я не хочу иметь ничего общего с этим парнем, – прошептал мне Никки. – Если ты хочешь определение слова «стремный», то достаточно посмотреть на него.

Мы с Никки старались быть милыми. Я сказал что-то вроде: «Рад наконец-то снова тебя увидеть, чувак», но лукавил. А когда он закатил глаза, как может только Винс, и сказал что-то ехидное типа: «Ну конечно, приятель», у нас с Никки сорвало крышу.

– Да пошел ты, мы уходим отсюда, – сказал Никки и схватил меня за руку.

Все эти гребаные адвокаты потянули к нам сальные ручонки, как будто мы чеки на миллион долларов, готовые прыгнуть в печь.

– Нет! – кричали они. – Мы потратили слишком много времени на то, чтобы собрать вас вместе.

– Я ухожу, – огрызнулся Никки. – Мне не нужен этот жирный кусок дерьма, который выглядит как какой-то отброс из приморского дома для престарелых.

Два адвоката схватили Никки и потащили его в другую комнату, чтобы он успокоился, а двое других занялись Винсом. Казалось, что мы марионетки, которые взбунтовались и начали думать самостоятельно. Они хотели, чтобы мы были хорошими марионетками и разрешали дергать себя за все ниточки.

– Если Никки скажет еще хоть слово, я дам ему в морду, – прорычал Винс.

После двух часов накидывания дерьма на вентилятор никто так и не извинился. Мы сказали Винсу, что у нас есть альбом, который почти готов, но у нас нет вокалиста. Наши менеджеры – от нас Ковач и Берт Штайн от Винса – все время пытались подтолкнуть нас ближе друг к другу. Из их жадных ртов начали капать слюнки, по мере того как они понимали, что их дойная корова все еще может давать гребаное молоко.

К концу встречи я начал остывать и даже немного проникся идеей: когда в группе, которая была вместе пятнадцать лет, меняется главный элемент, части аудитории это явно не понравится. Раньше я говорил в интервью, что, если кто-то из нас выйдет из группы, мы распадемся к чертовой матери, потому что это будут уже не Mötley Crüe. Так что понимаю, почему это было необходимо, хотя в душе мне нравилось то направление, которое мы выбрали с Джоном.

Перед уходом мы назначили время, когда Винс заедет в студию, пообещав оставить наши разногласия за дверью.

Хотя Кораби официально ушел из группы, мы не прекращали сотрудничать с ним. Винс пришел в воскресенье, когда Кораби не должен был приходить в студию. Мысленно я повторял: «Это неправильно, неправильно, неправильно». Но не говорил ни слова, потому что все наши давние обиды и накопившиеся проблемы должны остаться за порогом. Сомневаюсь, что столько дерьма могло бы уместиться на пороге. Я пытался принять тот факт, что сущность Mötley Crüe – это четыре человека: Никки, Мик, Винс и Томми. С этой мыслью в голове первое, что мы сделали, – это начали удалять дорожки с вокалом Кораби из каждой песни, чтобы Винс мог их перепеть.

После того как уже под вечер Винс покинул студию, я позвонил Кораби и пригласил его на суши. У меня слезы на глаза наворачивались. «Чувак, – хныкал я, обливаясь горючими слезами. – Я не могу поверить, что это происходит. Они действительно хотят тебя уволить». Кораби дал им повод вернуть Винса, а они воспользовались возможностью и кинули его. Не думаю, что он правда хотел уйти из группы. Ему нравилось петь с нами, но он просто не мог выдержать этого дурацкого давления, которое мы оказывали на него в студии. Он думал, что, по крайней мере, сможет остаться в качестве второго певца и гитариста.

– Мне очень жаль, – сказал я ему в десятый раз за этот вечер. – Я всего лишь четверть этой машины. Сраное большинство решает, и сильные мира сего сказали свое слово. Я просто хочу, чтобы ты знал, что это не то, чего я хотел.

Это был тяжелый день, чуваки.