Текст книги "Mötley Crüe. Грязь. История самой скандальной рок-группы в мире"

Глава 5
НИККИ

И снова о джентльмене, который использует свои кулаки для общения, убеждения и творческого вдохновения.

Я битый час слушал, как этот чувак петушится. Грязно-рыжие волосы, выбритые в жалкой попытке сделать ирокез, и манжета в ухе – даже не настоящий пирсинг. Как и все остальные панк-позеры, в тот вечер он тусовался в «Whisky A Go-Go», наблюдая за предсмертными вздохами панк-сцены Лос-Анджелеса. Дэвид Ли Рот, Роббин Кросби и Стивен Пирси из Ratt тусовались с нами в Mötley-хате. А этот маленький панк все никак не унимался и из кожи вон лез, чтобы доказать, что он круче любого из нас, мол, больше повидал на своем веку и был королем улиц. На самом деле он был просто богатым самодовольным сопляком из округа Ориндж. Наконец мое терпение лопнуло.

– Никакой ты, сука, не панк, ублюдок! – с этими словами я спрыгнул с дивана, треснул его головой о стол, схватил его за ухо и прижал мочку пальцами к столешнице. Затем на глазах у всех в комнате я пригвоздил его ухо к столу.

– Аааааааааууууууууууууугггггххх! – заорал он, корчась от боли, прикованный к столу, как собака на цепи.

– Вот теперь ты стал панком! – сказал я ему. Мы включили стерео и продолжили веселиться, как будто его там не было. Когда я проснулся на следующий день, этот парня и след простыл, но гвоздь необъяснимым образом по-прежнему торчал в столе. Боюсь представить, что ему пришлось сделать, чтобы сбежать.

Я достиг новых жизненных высот. Я больше не был тем угнетенным, потерпевшим, вечно хныкающим, бездарным слабаком, который слезно просился в группу к крутым ребятам. Теперь я сам был в крутой группе. Я записывал собственный альбом со своими собственными песнями. У нас была своя хата в самой гуще музыкальных событий, где мы отдыхали в нерабочее время. Ездили мы на «Кадиллаках», арендованные Коффманом. Мы были четыре неблагодарные жопы, которые выбивали двери автомобилей и крушили их, не задумываясь о стоимости.

Люди слетались на нас, как пчелы на мед, стоило нам появиться где-нибудь вместе – четверо мужиков-дегенератов, одетых как шлюхи. Если мы заходили в «The Troubadour», все шли с нами. Как только мы уходили, клуб пустел. Казалось, что мы стали королями Лос-Анджелеса. Будто каждый парень хотел оказаться на нашем месте, каждая цыпочка хотела трахнуться с нами, а все, что от нас требовалось, – всего-навсего быть группой.

То было самое лучше и самое мрачное время моей жизни. Я был ходячим кошмаром, извергающим потоки желчи на любого, кто бросал на меня косой взгляд. Я был типа как ротвейлер или тигр: статное и красивое животное, но попробуй меня разозлить – и тебе кирдык.

Как-то раз мы с Винсом, начав бухать с самого утра, пришли пораньше на шоу в «Whisky A Go Go». На входе какой-то волосатый качок с усмешкой сказал: «Кем ты себя возомнил? Китом Ричардсом или Джонни Тандерсом?»

Не проронив ни слова, я схватил его за морду и начал бить по стойке бара, разбивая стаканы и заливая все кровью. Ко мне подошел вышибала и, вместо того чтобы выгнать меня, улыбнулся.

– Круто, чувак, – сказал он. – За это мы нальем тебе несколько бесплатных напитков. Ты не против, если я буду называть тебя Мухаммед Али, Сикс?

Он проводил нас с Винсом наверх, где мы продолжили хлестать «Джек Дениелс». Но, пока в баре мне надрачивала девушка, Винс куда-то смылся. Я весь клуб прочесал, расспрашивая каждого встречного, не видел ли его кто? Только позже, когда я выходил из клуба, то обнаружил его в отключке под синим «Фордом Малибу». Его ноги торчали наружу, как у автомеханика. Я потащил Винса домой, где мы увидели девушку, прикованную наручниками к его кровати. Томми не было поблизости, но это была одна из его жертв, дочка известного спортсмена. Я видел ее до этого, она работала на пиратском корабле в Диснейленде. Что ж, приятно лицезреть ее сейчас в наручниках.

Винс отключился, в то время как девушка все еще была прикована наручниками к кровати. Когда он проснулся в полночь, девушки уже и след простыл. Томми вернулся, и мы все снова пошли гулять.

В тот вечер в «Hyatt House» была вечеринка, и в комнату набилось около шестидесяти человек. Одна моя знакомая, худая загорелая девушка с огромной грудью в облегающем платье-стрейч, схватила меня за руку и, спотыкаясь и что-то невнятно бормоча, потащила меня в маленькую каморку размером со шкаф. Пьяными движениями она расстегнула мои кожаные штаны, схватила мой член, прижала меня к стене, задрала платье и вогнала в себя мой ствол. Мы трахались некоторое время, потом я сказал ей, что мне нужно в туалет. Вернувшись на вечеринку, я нашел Томми.

– Чувак, иди сюда. – Я схватил его. – У меня тут цыпочка в шкафу. Иди за мной, но только ни слова. Когда я скажу, начинай трахать ее.

В чулане я встал прямо за Томми. Он трахал ее, пока она хватала меня за волосы и кричала: «О, Никки! Никки!» После того как мы с Томми провели с ней несколько раундов, я проскользнул обратно на вечеринку и схватил тощего паренька в концертной футболке Rolling Stones – видать, то был чей-то младший брат.

– Поздравляю, – сказал я ему. – Ты скоро лишишься девственности.

– Нет, чувак. – Он испуганно вылупился на меня. – Я не хочу!

Я затолкал его в каморку и запер его там с девчонкой. Я слышал, как он плакал и кричал: «Выпусти меня отсюда, ублюдок!»

Я так нажрался, что на следующий день ничего не помнил, пока не зазвонил телефон. Это была та самая девушка.

– Никки, – ее голос дрожал. – Меня изнасиловали прошлой ночью.

Мое сердце екнуло, а по телу пробежал озноб. Воспоминания о прошедшей ночи нахлынули на меня, и я понял, что, вероятно, зашел слишком далеко.

И затем она продолжила:

– Я поймала попутку из «Hyatt House», меня подобрал какой-то парень и изнасиловал в машине.

– Боже мой, – сказал я. – Мне так жаль.

Сначала я испытал облегчение, поскольку вышло, что это не я изнасиловал ее. Но чем больше я думал об этом, тем больше понимал, что тоже был насильником в этой истории. Но я оседлал волну беспредела, на вершине которой ощущал себя безнаказанным. И я был готов падать еще ниже.

На Стрипе постоянно ошивалась одна бездомная девчонка: она была молоденькая, чокнутая и всегда ходила в костюме Золушки. Однажды ночью мы подобрали ее и привели домой, чтобы Томми мог попробовать переспать с ней. И пока они кувыркались в постели, мы стащили ее костюм. После того она ушла от нас вся в слезах и в одежде Томми, которая мешком висела на ней. Больше никто не видел ее на улицах.

После того как мы сперли одежду у бездомной, для нас перестали существовать табу. Я даже попытался трахнуть мать Томми, но с треском провалился; когда его отец узнал об этом, он сказал мне: «Ну давай, только попробуй». После этого я начал встречаться с немецкой моделью или, по крайней мере, с худой немкой, которая сказала мне, что она модель. У нее были фотки, на которых она тусовалась с парнями из Queen, так что я был впечатлен. Ее сосед сверху, Фред, хотел приобщить меня к крэку, и это бесило немку, которую мы прозвали Гиммлер. Каждую неделю Гиммлер приходила к нам домой, и мы устраивали праздничные нацистские среды. Мы носили повязки на руках, маршировали и зиговали. Вместо того чтобы поджигать тараканов на стене огнеметом из лака для волос, мы собирали этих гадов и сжигали вместе с их соотечественниками в печи. Умирая, они вставали на задние лапки, а затем падали на спину, пока мы лаяли на них с дурацким немецким акцентом.

– Найн, найн, – ругалась она на своем сильном, гортанном акценте, – дас ист не забафно. Мнохо миллионоф похибать в печах.

После того как мы расстались, я начал встречаться с нашей фанаткой по имени Стефани. Узкая талия, короткая стрижка, как у Шины Истон, и глаза, в которых читалось «Трахни меня». Ей родители владели сетью роскошных отелей, а сама девчонка была достаточно умной, чтобы понять, что самый быстрый путь к нашим сердцам лежит через наркотики и еду. Я познакомился с ней в «Starwood», где она тусовалась с парнями из Ratt. Мне нравилось встречаться с ней: мы приходили к ней в квартиру, нюхали кокс, закидывались пилюлями, а потом я ее трахал. Офигенный расклад, поскольку у меня не было денег на кокс и пилюли, да и я не смог бы трахнуть сам себя. (Хотя я сам себя налюбил в этой истории.) Она позволяла мне делать что угодно: на одном из наших первых свиданий она пригласила меня на ужин, и я трахнул ее бутылкой вина под столом.

Одним вечером Винс, Стефани и я тусовались в «Rainbow», горстями жрали таблетки, заедали их улитками и блевали под столом каждые пятнадцать минут. Мы нажрались, забрали ее в дом и в итоге всей компанией оказались в постели Винса. Меня подобное никогда не прикалывало: Томми и Винс всегда окучивали девчонок вместе. Но, когда рядом находится другой парень, это портит весь настрой. Я не мог прийти в боевую готовность и в конце концов просто вернулся в свою комнату, оставив их вдвоем. Это был последний раз, когда я видел Стефани голой, потому что, как только Винс оказывается в одной комнате с девушкой, у которой есть деньги и хорошая машина, – пиши пропало. После этого они встречались несколько месяцев и уже собирались пожениться, когда Винс нашел Бет, чикулю побогаче, со светлыми волосами, которая разъезжала на тачке покруче – «Ниссан 240Z».

Ума не приложу, как мы вообще вытащили наши похотливые отвязные жопы на новый музыкальный уровень, потому что даже не верили, что существует какой-то новый уровень. Мы просто собирали людей на концерты и подогревали интерес публики. Однажды вечером мы даже позвонили Эльвире, которая согласилась представить нас, если Коффман заплатит ей пятьсот долларов и заберет ее на черном «Линкольне Таун Кар». Чем дольше мы жили вместе, тем лучше становились наши концерты, ведь у нас было больше времени, чтобы придумывать всякие дурацкие выходки. Винс начал отпиливать головы манекенам. Устав от бесконечных ожогов, Блэки Лолесс из W.A.S.P. прекратил поджигать себя на сцене, и поэтому я решил поазимствовать эту фишку, ведь мне было наплевать на боль. Я бы глотал гвозди или трахнул разбитую бутылку, если бы это привлекло больше людей на наши шоу.

С каждым новым концертом наша сцена выглядела все лучше и лучше. У Мика была дюжина прожекторов, которые он купил у рок-вокалиста по имени Дон Доккен, и аудиосистема, которую он украл у своей старой кавер-группы White Horse. Мы написали название нашей группы большими черными буквами на грязно-белой простыне с кровавыми пятнами, которую сняли с кровати Томми. Вдохновленные Queen, Томми и Винс соорудили трехъярусную барабанную стойку: каркас два на четыре, выкрашенный в белый цвет, сверху обтянутая черная тканью, на которой были закреплены пятнадцать мигающих лампочек, черепа и барабанные палочки. Конструкция весила тонну, и собирать ее на каждом шоу было настоящим мучением. Мы также сделали маленькие ящики из плексигласа с огнями внутри, на которые забирались, позировали и прыгали с них. Шоу было солянкой из всего, что казалось нам крутым и дешевым. Мы раскрашивали барабанные мембраны, расставляли канделябры по всей сцене, прикрепляли головы кукл вуду на концы барабанных палочек, обвязывали носовыми платками все, что попадалось под руку, украшали гитары цветными лентами, обматывали вокруг себя телефонные шнуры и включали самые свирепые записи, которые только могли найти, чтобы раскачать толпу перед концертами.

С Эльвирой за кулисами в «Santa Monica Civic Center», «Злое новогоднее шоу», 1982 год

Когда мы распродали несколько концертов в «Whisky», я был в таком диком восторге, что позвонил своим бабушке и дедушке и выпалил:

– Вы не поверите! Мы распродали билеты на три вечера в «Whisky». У нас получилось, черт возьми!

– Что получилось? – спросил дед. – Никто даже не знает, кто вы такие.

И он прав: билеты раскупали как горячие пирожки, но ни один лейбл не хотел заключать с нами контракт. Нам говорили, что наше живое шоу было слишком хаотичным, а наша музыка никогда не попадет на радио или в поп-чарты. Хэви-метал мертв, твердили нам; только нью-вейв имел значение. До тех пор, пока мы не звучали как The Go-Go’s или The Knack, им это было неинтересно. Мы не знали ни о чартах, ни о директорах радиопрограмм, ни о новой волне. Все, что мы знали, – это зубодробительный рок-н-ролл из маршалловских усилков, который резонзировал в наших яйцах, и сколько кокса, мета и алкоголя мы могли раздобыть на халяву.

Контракт на запись мне нужен был с единственной целью – чтобы впечатлять девчонок. Так что мы решили эту проблему, создав собственный лейбл «Leathür Records». Мы забронировали самую дешевую студию, которую только смогли найти: пристройка за шестьдесят долларов в час на задворках Олимпик-Бульвар. Мику нравилось это место, потому что там был студийный микшерный пульт Trident и очень маленькие комнаты, которые, по его словам, отлично подходили для естественной реверберации. Мик выгнал штатного инженера и привел Майкла Вагнера, веселого пухлого немца, который раньше был участником метал-группы Accept. Вместе мы изрыгнули Too Fast for Love за три пьяных дня. Когда мы не смогли добиться ни от кого согласия на распространение альбома, Коффман занялся этим сам, разъезжая на своем арендованном «Линкольне» и уговаривая музыкальные магазины взять пару копий. Однако в течение четырех месяцев у нас появился дистрибьютор (Greenworld), и мы продали двадцать тысяч копий альбома, что неплохо для пластинки, создание которой стоило шесть тысяч долларов.

Мы отметили выход альбома вечеринкой в «Troubadour», в одном из моих любимых клубов, потому что там был парень, которого мне очень нравилось избивать. У него были длинные волосы, он боготворил нас, но был занудой и поэтому заслуженно страдал. Я только толкнул этого беднягу в сторону Томми, который приготовился поставить ему подножку, когда увидел девушку с густыми платиновыми волосами, розовыми щечками, синими тенями для век, в обтягивающих черных кожаных штанах, ремнем в стиле панк-рок и черными сапогами до бедер.

Она подошла и сказала:

– Привет, я Лита. Лита Форд, из группы Runaways. Как тебя зовут?

– Рик, – сказал я.

– Правда? – спросила она.

– Да, я Рик.

Я был весьма самоуверен и полагал, что все знают мое имя.

– Извини, – сказала она, – мне казалось, что тебя зовут по-другому.

– Ну, ошибочка вышла, – усмехнулся я, по обыкновению гордо задрав нос.

– Очень жаль, Рик, – сказала она, – потому что я хотела поделиться с тобой метаквалоном.

– Серьезно? – я начал проявлять интерес.

– Я думала, что ты Никки.

– Я и есть Никки! Я Никки!

Я чуть не обмочился, как пес в предвкушении лакомства.

Мы начали общаться и проводить время вместе. До встречи с ней я думал о большинстве женщин так же, как о первой девушке, Саре Хоппер, – паразитки, которые порой полезны как альтернатива мастурбации. Но Лита была музыкантом, и мы могли найти общие темы. Она была милой, адекватной и умной. В бушующем шторме моей жизни она стала островком стабильности, человеком, который помог мне устоять на ногах.

Однажды вечером мы с Литой, Винсом и его девушкой Бет выходили из «Rainbow», когда какой-то байкер начал приставать к девчонкам и спрашивать, не хотят ли они потрахаться с ним. Байкеры тогда объявили рокерам войну. Мы с минуту понаблюдали за этим, а потом подошли к нему. Мы были в хорошем настроении, поэтому не стали его бить. Мы всего-то навсего попросили его притормозить. Он посмотрел на нас и сказал, чтобы мы убирались на хрен.

Вокруг талии я носил цепь, которая крепилась к куску кожи и пряжке. Я снял цепь с пояса и начал размахивать ею в воздухе, грозясь разбить чью-то башку. Внезапно к потасовке присоединились еще несколько человек. Один из них, двухметровый волосатый зверь, набросился на меня, ударил под дых, что я аж согнулся пополам, и отбросил в кусты. Я потянулся к лежащей на земле цепи, а он схватил мою руку в кожаной перчатке, сунул ее в рот и прокусил до кости. Я закричал, в порыве адреналина схватил цепь и начал хлестать его по лицу.

Вдруг он оттолкнул меня, достал пистолет и сказал: «Ты арестован, ублюдок». В суматохе я даже не понял, что два человека, присоединившиеся к драке, не друзья байкера, а полицейские под прикрытием. Они семь раз ударили меня по лицу дубинками, сломав скулу и подбив глаз. Затем на меня надели наручники и швырнули в патрульную машину. С заднего сиденья я видел, как Винс улепетывал, как гламруная цыпа. Видимо, он еще не забыл, как несколько недель до этого его арестовали в «The Troubadour» за то, что он ударил девушку, которой не понравился его костюм морского пехотинца США.

– Ебаный панк, – заорал на меня здоровенный коп. – Ударил копа. Какого хрена ты себе позволяешь?

Машина с визгом остановилась в конце переулка. Он схватил меня своей здоровой лапой сразу за оба локтя, вытащил из машины и бросил на землю. Затем вместе с напарником начал бить меня ногами в живот и по лицу. Всякий раз, когда я пытался перекатиться на живот, чтобы защититься от ударов, они переворачивали меня на бок, чтобы пинать по самому больному месту.

В ту ночь я оказался в тюрьме – весь в размазанной косметике, лаке для ногтей и крови. Меня обвинили в нападении на полицейского с применением оружия. Я провел там две ночи, и все это время копы угрожали упрятать меня на пять лет без права досрочного освобождения. (Но в итоге полиция отказалась от обвинений, потому что вскоре разразился скандал, когда десятки людей обвинили копов в преследованиях и побоях на Сансет-стрип.)

Лита заложила свой дорогой «Понтиак Файрберд Транс АМ» за тысячу баксов, чтобы внести залог. Мы пешком прошли три мили от тюрьмы до Mötley-хаты, чтобы встретиться с группой и успеть на концерт в «Whisky». После этого, под рычание Бульвинкля, которая уничтожала все ценное, что было у нас в доме, я достал желтый линованный блокнотик и выплеснул свой гнев:

 
Звездно-полосатый бой,
Слышу крик стальных ремней,
Грешники в восторге,
Очередное кровавое зрелище на тротуаре.
Я слышу вой сирен.
В жилах стынет кровь.
Видишь, как наливаются кровью мои глаза,
Я покончу с тобой, ты моя болезнь.
 

Нет, последняя строчка никуда не годилась. Когда я зачеркнул ее, дверь слетела с петель, и на пол рухнул Томми. Из его головы хлестала кровь, а Бульвинкль возвышалась над ним, как разъяренный лось.

«Твоя кровь течет ко мне», – нацарапал я под зачеркнутой строкой.

Уже лучше, но не идеально.

На следующее утро к нам нагрянул адвокат с уведомлением о выселении. Мы прожили в доме девять месяцев, постоянно пили, дрались, трахались, репетировали и тусили. Больные и измотанные, мы нуждались в материнской заботе. Поэтому я переехал к Лите на Колдуотер-Каньон в Северном Голливуде. Винс переехал в квартиру Бет. А Томми переехал к Бульвинклю. Я не знаю, где был Мик: может быть, мы оставили его висеть вверх ногами в одном из наших шкафов. Мы так и не удосужились проверить.

Часть четвертая
Дьявольские вопли

Глава 1
ТОМ ЗУТАУТ

Работник Elektra Records узнает, что группу с самой дурной репутацией смог перещеголять их несносный менеджер.

Успех пришел ко мне исключительно благодаря страсти. Я всегда выходил за рамки, чтобы добиться желаемого. Например, когда я был диджеем на своей школьной станции в Парк Форест, штат Иллинойс, я услышал о конференции для радиостанций в Университете Лойолы и записался туда. Там я узнал, что могу получить записи на халяву. Наша школьная радиостанция работала уже много лет, и никому не приходило в голову, что необязательно покупать альбомы на собственные деньги.

После окончания школы моим первым местом работы стал почтовый отдел в чикагском филиале лейбла The Warner Elektra Asylum. Я получил эту должность только потому, что произвел впечатление на кого-то из сотрудников лейбла, пока выпрашивал по телефону бесплатные пластинки Cars.

В конце концов эта же страсть помогла мне получить повышение в Лос-Анджелесе, где я работал ассистентом в отделе продаж Elektra Records, с которыми в то времени сотрудничали Джексон Браун, Queen, Eagles, Линда Ронстадт и Twennynine с Ленни Уайтом.

Если бы не мое природное чутье, вряд ли бы я остановился в тот четверг на бульваре Сансет. Вечер только начинался, я ехал по Сансет в надежде перекусить в кафе «Ben Frank’s». Это место всегда кишело молодыми рокерами, которых обслуживали семидесятилетние официантки, работавшие там еще со времен голливудской славы Ланы Тернер. Вдруг я заметил толпу подростков, которые хотели попасть на концерт в «Whisky». Я поднял глаза на вывеску, чтобы посмотреть, кто играет, и увидел надпись: «Mötley Crüe – все билеты проданы». Наперекор урчанию голодного желудка я решил поддаться той же страсти и одержимости, которая в студенческие годы заставила меня поехать на съезд радистов в Лойоле. В витрине музыкального магазина «Licorice Pizza» на углу я увидел огромный стенд с изображением четырех гламурных, разодетых в кожу женоподобных отщепенцев из New York Dolls. Я также заметил, что они выпустили альбом на своем собственном лейбле Leathür. Не каждый день увидишь, чтобы группа, у которой даже нет контракта на запись, вызывала такой ажиотаж в «Whisky». Я должен был увидеть их.

Я прошагал к входной двери, достал визитную карточку Elektra и попал внутрь, притворившись менеджером по поиску талантов крупного лейбла. Я всегда пытался уговорить лейбл заключить контракт с группами, которые мне нравились, но меня никогда не слушали. Я предложил им «I Love Rock and Roll» Джоан Джетт, которую нашел на обратной стороне европейского сингла; «Tainted Love» группы Soft Cell; The Human League и даже The Go-Go’s. Однако начальство никого не удостоило вниманием. Но я был слишком застенчив, чтобы сказать им об этом в лицо. Все-таки я считал себя везунчиком, раз в двадцать лет работал на звукозаписывающем лейбле в Лос-Анджелесе.

А внутри клуба была толпа из пятисот подростков – больше туда просто не помещалось, – которая сходила с ума по этим самым Mötley Crüe. И выглядели они просто потрясающе. Никки источал такую неистовую энергию – создавалось впечатление, что если бы он не играл на бас-гитаре, то ему пришлось бы заниматься разбоем на улице. Он так неистово лупил по струнам, что сдирал кожу на пальцах. От того, как кровь стекала с его рук, пока он терзал инструмент, можно было подумать, что струны баса – это лезвия бритвы.

Винс был одним из самых ярких и харизматичных певцов, которых я когда-либо видел: когда он пел, ноги женщин сами раздвигались перед ним. Он был полной противоположностью гитаристу, который был самим воплощением Сатаны, хотя оказался самым милым из всей группы (когда не выпивал). Томми казался пацаном с синдромом дефицита внимания, но в то же время из всех участников выглядел как настоящий прирожденный музыкант. Он был первоклассным барабанщиком, хорошим шоуменом и постоянно находился в движении. Он казался связующим звеном, на котором все держалось.

После концерта я нашел их менеджера и сказал ему, что хочу пригласить группу на встречу в Elektra. К моему удивлению, он лишь отмахнулся от меня и велел поговорить с Greenworld – небольшим местным дистрибьютором, который занимался распространением их альбома. По стечению обстоятельств в городе проходила музыкальная выставка, и у Greenworld был на ней стенд. Я поговорил с человеком по имени Аллен Нивен, который снова связал меня со странным менеджером группы, этим чересчур серьезным строительным подрядчиком по имени Аллан Коффман.

Прежде чем всерьез заняться Mötley Crüe, я хотел убедиться, что не превышу свои полномочия в Elektra. Я поинтересовался в отделе, который занимался поиском новых исполнителей, могу ли привести на лейбл новую группу, и они рассмеялись мне в лицо.

Но я был упрям как осел. Я собрал папку со всеми группами, которые предлагал руководству. Дело в том, что все они были отвергнуты Elektra, а позже выстреливали на других лейблах. По настоянию босса из отдела продаж я представил эти письма Джо Смиту, председателю Elektra, который, к моему удивлению, принял вызов.

«Ладно, умник, – сказал он мне. – Ты думаешь, что сможешь это вывезти? Отлично. Тогда давай возьмем эту группу и посмотрим, чего ты стоишь на самом деле».

Я стал посмешищем Голливуда за то, что связался с этими парнями. В то время популярностью пользовалась британская новая волна – Haircut 100, A Flock of Seagulls, Dexy’s Midnight Runners. Детки покруче увлекались Элвисом Костелло, The Clash и другими группами, которые находились в хвосте панк-движения. Все смеялись надо мной из-за того, что я пытался заключить контракт с метал-группой. На работе меня пытались образумить: «О чем ты думаешь? Такая музыка не попадет на радио. Нельзя заново изобрести Kiss». Но я верил в Mötley Crüe, потому что зрители «Whisky» верили в Mötley Crüe. Для того чтобы быть искателем талантов, не нужны уши – нужны глаза.

Итак, вооружившись крошечной суммой на служебные расходы сотрудника отдела продаж, я начал холить и лелеять Crüe, которые, как мне кажется, приходили на наши встречи только ради халявной еды. Во время каждого ужина Томми безудержно ерзал – как на сцене, он просто не мог усидеть на месте; Мик сатанел с каждым бокалом, а потом в алкогольном бреду ему виделись маленькие зеленые человечки; а Винс обычно трахал официантку в туалете. Из всей компании Никки был единственным, кто относился к встречам серьезно: он знал, что подростков тошнит от новой волны, они злятся на панк-музыкантов за то, что те продали свои жопы, и им до смерти надоели Fleetwood Mac и Foreigner вместе с легкомысленной радио-попсой. Из той толпы в «Whisky» он хотел разжечь национальную рок-н-ролльную революцию, во главе которой должны были встать Mötley Crüe. И ценой невероятных усилий ему это удалось.

Когда наконец мы уже были готовы подписать контракт, откуда ни возьмись появились Virgin Records. Они встретились с группой, захватив чемоданчик, наполненный десятью тысячами долларов наличными, которыми кокетливо помахали перед их голодными лицами. В то время у Virgin не было лейбла или дистрибьюторского контракта в Америке. Они работали из Англии и пытались соблазнить Mötley Crüe россказнями о том, что те могут стать такими же, как The Beatles, Rolling Stones и Led Zeppelin. Они, конечно же, завоюют Америку, но перед этим станут популярными в Англии. Мне кажется, для них это звучало очень романтично – да и аванс в десять тысяч долларов на последующую сделку в сто тысяч выглядел очень соблазнительно.

Virgin предложили примерно на двадцать пять тысяч долларов больше, чем мы, но ребята решили, что для группы из Лос-Анджелеса разумнее подписать контракт с лос-анджелесским рок-лейблом (никто из нас не знал, что Elektra скоро переедет в Манхэттен). Обсудив все детали и подписав контракт, Коффман, ребята и несколько сотрудников Elektra вместе со мной отпраздновали это событие в «Casa Cugat», мексиканском ресторане, принадлежащем королю румбы Хавьеру Кугату. В те деньки Mötley Crüe не нужно было много, чтобы начать вечеринку, так что очень скоро все вышло из-под контроля.

Странно, но я ожидал безумных выходок от группы, но никак не от их чопорного менеджера. Однако он так напился, что стал говорить по-вьетнамски, будто он снова солдат во Вьетнаме. Он был убежден, что за столами прячутся «узкоглазые», а на кухне расположен склад с боеприпасами. Он выпил еще одну рюмку и убежал в уборную.

Прошло несколько минут, а он так и не вернулся. Тогда Мик попросил меня проверить, все ли в порядке с их менеджером. Я всегда думал, что Коффман строгий парень, который служил нянькой для этой дикой группы, поэтому был в шоке, обнаружив, что он пытается выдрать телефон-автомат из стены уборной. Я оттащил его и попросил кого-то из пресс-службы Elektra присмотреть за группой и оплатить счет, а сам повез Коффмана домой на своей побитой служебной машине.

Всю дорогу он то и дело пытался оторвать дверную ручку автомобиля. Когда мы подъехали к центральной разделительной полосе на бульваре Санта-Моника, он открыл дверь и выкатился из машины на середину перекрестка. Я оглянулся и увидел, как он ползет между полосами движения на животе, словно солдат с винтовкой. Мимо него, сигналя, проносились машины – пара секунд, и его кто-нибудь раздавит. Я притормозил, побежал назад и схватил его. Он начал махать кулаками и ругаться, будто я вьетнамский солдат, который пытается взять его в плен. Я серьезно думал, что он может убить меня, но благодаря всплеску адреналина мне удалось запихать его обратно в машину и доставить в гостиничный номер.

Когда я вернулся в ресторан, вся честная компания уехала веселиться в другое место. Неделю спустя контракт был подписан, и группа настояла на том, чтобы звукозаписывающий лейбл оплатил еще одну вечеринку. И вот мы погрузились в наши служебные машины и отвезли группу в ресторан «Benihana» на бульваре Ла-Синега. Ужин начался очень цивильно, шеф-повар показывал фокусы с ножом. Группа веселилась, выпивка текла рекой. Разумеется, Винс пил больше всех. Я заметил, что на его бокале с «Маргаритой» трещина, и он заказал еще один. Когда я снова посмотрел на него, уже на новом бокале появилась трещина, и он опять настаивал на замене. Озадаченная официантка принесла ему еще один напиток, внимательно осмотрев бокал, чтобы убедиться, что на нем нет сколов или трещин. Как только она отошла, Винс поднес стакан ко рту и прикусил его, расколов край бокала.

«Да этот парень чокнутый, – подумал я. – Он может порезать себе язык или разорвать губы в клочья».

Винс встал, подозвал официантку и обвинил ее в том, что она специально приносит ему разбитые бокалы. Она клялась и божилась, что бокал был целым, когда она несла его. Затем потребовала от меня объяснений. Я не хотел, чтобы у нее или у Винса возникли проблемы: «Может быть, сломалась посудомоечная машина», – неубедительно предложил я. Потом она принесла ему еще одну «Маргариту», спряталась за угол вместе с менеджером и начала следить за Винсом. Не зная, что за ним шпионят, Винс снова впился зубами в бокал. Тут же из засады выскочил менеджер и попытался выпроводить нас из ресторана, пока официантка звонила в полицию. Я быстро оплатил счет и разогнал вечеринку.

Большинство вечеров с группой проходили в таком духе: либо что-то разбивалось, либо кто-то вырубался. С ними всегда творилась какая-то дичь. Руководитель отдела реперутара и артистов в Elektra, Кенни Баттис, взбесился, потому что я пошел ему наперекор и получил разрешение от Джо Смита на заключение контракта с группой. Поэтому он сделал все возможное, чтобы испортить мне жизнь. Изначально мы собирались просто переиздать альбом Too Fast for Love, который они выпустили сами, но Баттис убедил лейбл, что качество пластинки не соответствует радиостандартам и что альбом можно выпустить только в виде ремикса.